Твой психолог был неправ. Почему терапия бывает бестолковой и ранящей

Алиса Нузирова (2025)

Пути помощи психолога клиенту бывают далеко не однозначными. Иногда решения специалиста словно по волшебству меняют человеку жизнь. Иногда — могут ранить очень глубоко. Может ли ошибиться в своём видении клиента даже опытный и авторитетный эксперт? И если я чувствую, что в терапии происходит «что-то не то», это со мной что-то не так или с выбранным методом? Можно ли вообще сориентироваться во всём их многообразии и выбрать точно подходящий? Книга адресована помогающим практикам и тем их клиентам, кто оценивает свой опыт терапии как бестолковый или ранящий. Алиса Нузирова — психолог, преподаватель психологии и человек с багажом переживаний «сложного» клиента. Алиса живым и лёгким языком рассказывает о сложной внутренней кухне психологической работы, делится примерами из личного и профессионального опыта. Автор не понаслышке знает, как выбор продолжать терапию сквозь болезненные эмоции меняет качество жизни. А ещё — что «встать и уйти» иногда оказывается верным и исцеляющим решением.

Глава 3. Метод может мазать мимо

Случай несовпадения запроса клиента с границами большинства терапевтических подходов

Прежде чем мы снова окунёмся в разглядывание теорий, хочу показать вам одну из линий истории моего клиентского опыта. Рассказ не будет коротким, зато послужит хорошей иллюстрацией того, как может выглядеть разница в ощущениях между «твоими» и «не твоими» методами, связанных с этим переживаний «сложного» клиента.

Кроме того, не скучно ли нам разбирать одни лишь только абстракции? Давайте попробуем кусочек практики на зубок.

Понимаю, кстати, что для некоторых моих коллег подобная откровенность может показаться спорной: для части психологических школ раскрытие прошлого или личной жизни психолога является нарушением этики и впоследствии мешает терапевтическому процессу. Например, в психоанализе это может препятствовать корректной работе с переносом и контрпереносом, что является спецификой метода. В других же подходах, в которых терапевтическая работа осуществляется другими средствами, что-то подобное, наоборот, бывает полезным.

Эта книга вовсе не является автобиографией, но здесь и далее я использую в ней истории из своей жизни по трём причинам.

Во-первых, мы говорим о переживаниях «сложного» клиента изнутри его восприятия психологической работы. И, конечно, проще описывать своё восприятие, чем чьё бы то ни было. Так я могу показать всё это полнее и точнее, во всех логических связках, которые о другом человеке можешь никогда и не узнать.

Ниже вам встретятся также и взгляды других людей, и описания клиентских случаев уже через призму моего профессионального опыта.

Во-вторых, говорить «у меня было вот так» или «я вижу это вот так» — это симпатичный мне способ сказать «и вот так бывает тоже» или «у вас могло происходить что-то подобное». Без замаха на «это точно происходит у всех одинаково». Поделиться чем-то важным и, может быть, расширяющим привычное восприятие, не скатываясь в поучения и не навязывая идею некой объективности и универсальности, в которую, как вы можете догадаться, я не слишком-то верю.

В-третьих, есть и более личная причина. Я с сердечной благодарностью вспоминаю каждую историю о «сложном» опыте в прошлом или настоящем от людей, которых считала уж точно счастливыми и благополучными, психологов и не только. Про которых в более юном и наивном возрасте была уверена, что в этой жизни им «просто повезло» — в отличие от меня, уж конечно.

Было невероятно важным видеть за экспертностью, благополучием или успехом также и «живые» истории людей во всей их неоднозначности и сложности индивидуальной траектории. Видеть бэкграунд, то есть изнанку, внутреннюю кухню, а не простую данность: либо человеку повезло, либо нет. То неуловимое, о чём поётся в песне «Ты не один» группы Brainstorm: «И пусть никто не объяснит, никто на свете не расскажет, какой огонь в груди горит, какая боль стоит на страже».

Всё это было для меня глубоким выдохом: то, что я ощущаю «сломанностью», вовсе не предопределяет всю дальнейшую жизнь.

Будет здорово, если и мои истории принесут кому-нибудь выдох и облегчение. Это бы означало, что у меня получилось передать эстафету дальше.

Не все подходы одинаково полезны. Столкновение с проблемой подбора подходящего метода

Когда-то давно, ещё на первом или втором курсе факультета психологии, мне не давала покоя идея, что психолог тогда считается хорошим, когда у него много часов терапии за плечами. К тому моменту я пока ни разу не бывала на личных консультациях и поэтому только очень приблизительно представляла себе, как вообще происходит для клиента этот процесс. Какой запрос нужно придумывать для работы, что именно психологу нужно говорить.

Некоторые наши преподаватели были практиками и готовы были давать нам такой опыт — то есть играть роли наших терапевтов. Мне показалось, что это отличная возможность, так что я быстренько записалась и в назначенное время пришла.

Не было чего-то определённого, что бы меня беспокоило и что можно было бы взять точечной мишенью для работы. Но общий фон моего состояния был каким-то болезненным, неспокойным и неприятным. Я не могла бы назвать, с чем именно это связано — оно как будто бы маячило постоянной тихой музыкой к сюжету кино, как будто бы продолжалось всю мою жизнь. Это фоновое состояние я и обозначила в качестве проблемы.

Психолог работала со мной в гештальт-подходе⁴. Раз за разом она задавала вопросы, связанные с прошлым и, чаще, с настоящим; я рассказывала всё это, а затем она просила назвать, какую эмоцию это вызывает во мне. «Что ты сейчас чувствуешь? А вот об этом, что ты чувствуешь?».

Не знаю, хорошо ли видно вам через буквы, как от одного только воспоминания об этом вопросе у меня дёргается правое нижнее веко до сих пор. Шучу я, шучу. Одна-а-ако. Боже, это была какая-то бесконечная долбанная пытка в том моменте!

Сейчас-то Алисонька — кот учёный, калач тёртый — может сама о важности эмоций с потребностями рассказать, хоть ночью разбуди. За годы я написала и дипломную, и диссертацию по эмоциональному интеллекту, пропахала личным опытом бесконечное множество «телески», арта, процессуалки и Юнг знает чего ещё. Могу назвать эмоцию, которую испытываю в моменте, обозначить, с чем именно она связана, определить её образ или место в теле, где она ощущается сильнее всего. Могу прожить эмоцию как минимум десятью разными способами, чтобы она не застаивалась в психике тухлым болотцем.

В свои же 18 или 19 лет я была только «головой на ножках» и никогда прежде не обращала внимания на то, что вообще могу чувствовать что-нибудь конкретное. Что оно, простите, ещё как-то называется к тому же! И тем более не задумывалась, что эмоции могут быть для чего-то полезны; а психолог почему-то не посчитала нужным хоть что-нибудь объяснить и только раз за разом как заклинание повторяла один и тот же вопрос.

Такая была растерянность каждый раз, то самое «бжжжж» в голове, как «белый шум». Чаще всего я честно отвечала «не знаю» или «ничего», но иногда могла сказать, что чувствую что-то похожее на боль. Это была отдельная проблема, потому что в таком случае психолог возражала, что боль — это не эмоция, может быть я чувствую обиду, грусть, злость?

Но нет, я могла только сказать в лучшем случае, что чувствую боль. Кроме того, я никак не могла назвать, с чем именно связано это ощущение и где именно в теле оно живёт. Мне казалось, что это происходит всегда и живёт везде. Что я чувствую это целиком собой.

Моего бедного психолога всё это никак не устраивало! Мои ответы никак не вписывались в удобную ей модель, в соответствии с которой клиент мог бы чувствовать такие-то и такие-то конкретные эмоции, а всё остальное чувствовать было никак нельзя. И, похоже, мои «правильные» ответы были очень уж нужны ей для дальнейшей работы — алгоритм никак не хотел переваливаться на следующий уровень и выдавал сбой. Мне бы очень хотелось быть таким как надо клиентом, но я никак не могла отыскать в себе ничего похожего на «правильный» ответ!

Так проходила встреча за встречей, одно и то же, и после какого-то количества попыток я, наконец, смогла ответить что-то вроде: «Понятия не имею, что чувствую относительно этой истории, но сейчас я совершенно точно чувствую злость». Что-то о том, насколько сильно, на самом деле, я устала отвечать на одни и те же вопросы, которые ни к чему кроме споров не приводят, и пытаться объяснить, как именно это происходит во мне. Раз за разом сталкиваясь с тем, что мои ответы как будто бы какие-то неправильные. Хотя я искренне стараюсь отвечать так, чтобы было понятно, что происходит со мной на самом деле.

Блин, я так радовалась и думала, что вот сейчас-то мы работу начнём. Я ведь смогла найти в себе что-то похожее на то, что моему психологу так хотелось услышать! Ага, конечно.

Не знаю, что именно в этот момент в её голове произошло. Конечно же, проявление агрессии клиента — это позитивное изменение в терапии для человека, утратившего восприятие своих эмоций. Его первый (и часто единственный ему доступный) шаг на пути восстановления чувствительности своего Я.

Может быть, моя преподаватель услышала это как обесценивание и попала в какую-то собственную незалеченную рану или поймала контрперенос⁵ и не смогла в моменте это отфильтровать. А может, ей было настолько сложно выдержать, что моё несовпадение с её моделью «мешает начать нормально работать». Или, возможно, она решила, что будет эффективным применить приём самораскрытия, «дать обратную связь» — всё-таки хочется верить, что это было чем-то осмысленным. Но, честно говоря, в том моменте мне показалось, что ей просто по-человечески надоело со мной возиться.

Так или иначе, психолог довольно эмоционально ответила что-то вроде того, что ей вообще-то тоже неприятно, когда она старается для меня столько времени, а я только сопротивляюсь и никак не хочу внятно отвечать — так может быть, нам имеет смысл в таком случае прекратить работу?

Ох, честно говоря, в результате этих встреч я на несколько лет вперёд потеряла желание получать «новый ценный опыт» личной терапии! Мне-то казалось, что я выворачиваю себя наизнанку, чтобы как можно точнее показать себя именно такой, как на самом деле и есть. Услышать что-то вроде «недостаточно хорошо стараешься, чтобы быть понятой» было очень чувствительным щелчком для меня.

Сейчас, когда я знаю о себе немного больше, чем в 19 лет, мне, конечно, понятно, что всё это случайно попало в травму моей личной истории. Дело в том, что первые 2 года жизни маленькая Алиса постоянно истошно вопила (наверняка изо всех сил стараясь быть услышанной и понятой), буквально круглые сутки, но никто из моих близких так и не смог понять, с чем именно это было связано. Тема «меня никто не слышит и не видит такой, какая я есть на самом деле» всплывёт в моей жизни ещё очень много раз, а первый же опыт в терапии бахнул в одну из моих самых уязвимых точек.

Что ж, я всё равно не отчаялась: плюнула пока на индивидуальные консультации, зато начала ходить на обучающие и терапевтические группы. Что-то собирала там да сям: арт⁶, «телеска»⁷, когнитивно-бихевиоральная терапия⁸… подождите-подождите! КБТ как будто что-то попробовала мне объяснить: ты знаешь, эмоции появляются не просто так, а приходят следом за мыслями.

Я узнала о депрессии и тревожности, и поняла из описаний, что моё «болезненное, неспокойное и неприятное состояние», похоже, имеет вполне конкретное название.

Прошла тесты, которые подтвердили субклиническую депрессию и высокую личностную тревожность — показатели для работы в когнитивно-бихевиоральном подходе. В подходе, между прочим, с математически доказанной эффективностью, а не вот это вот всё. Так может, просто не стоило соваться с таким запросом именно в гештальт?

Так-так-так! Я с удвоенным энтузиазмом прыгнула в бой. Ходила на занятия, заполняла таблички, заново отслеживала эмоции и связанные с ними автоматические мысли, отлавливала и корректировала неадаптивные убеждения. В общем, как паинька выполняла все «домашки». Получила массу удовольствия от логически обоснованной и понятной теории и с интересом игралась новой для себя научной моделькой.

По окончании курса групповой терапии заполнила тесты и… столкнулась с тем, что не изменилось ничего. В общем-то, не удивительно, потому что по моим ощущениям моё состояние тоже никак не поменялось. Научно доказанный в своей эффективности метод оказался для меня абсолютно неэффективным. Мой запрос снова не вписался в чужую готовую модель.

Каждый психолог желает знать, где сидит… симптом

В какой-то момент бесконечных попыток и поисков стало вырисовываться, будто бы некоторые особенности моей психики похожи на особенности психики человека с травмой в очень раннем детском опыте — может быть, в возрасте до года или даже до появления на свет. А это может означать, моя дорогая, что вообще-то ты мало что можешь вытащить из словесных болталок — тебе нужно идти и баюкать свою боль через телесные практики.

О, конечно же, я пошла!

Довольно продолжительное время, параллельно терапевтическим группам, ходила на всевозможную «телеску», и телесные практики ярко показали мне интересный и связанный с темой побочный симптом. Больше всего он запомнился в одном из упражнений: пока все остальные участники группы нежились в роли младенчиков и любящих мам, я почувствовала только, что перестаю дышать и теряю контакт с телом.

То есть я, конечно, дышала, вот только при этом «не чувствовала», что дышу. Как будто каждый вдох и выдох нужно было сознательно контролировать, чтобы дыхание продолжалось. Я «знала», что ко мне прикасается другой человек, и одновременно с этим будто бы не ощущала контакта. Это было всё равно, что быть неживой — знаете, вообще-то, столкнуться с этим впервые было довольно пугающе! А ещё в помещении было тепло, и моя одежда была тёплой; но я начала замерзать и долгое время никак не могла согреться.

Раз за разом оказывалось, что если я попадаю вот в это состояние, то дальше почему-то ничего уже не срабатывает. Что же, ценный опыт, конечно, всё впрок; но и телесные практики, похоже, тоже на мне работали как-то не так, как это предполагалось. Да что же это такое, в конце концов!

Холод как сигнал попадания в травму встречался в моём опыте не один раз. Так, например, однажды на группе по психоанализу после какого-то обсуждения — совершенно не помню, что именно это была за тема, какое-нибудь очередное «меня никто не слышит и не понимает достаточно точно» — я тоже почувствовала что-то подобное особенно отчётливо. Заботливые ведущие тогда не смогли скорректировать мой симптом через психологическую работу, зато завернули меня в плед и поставили обогреватель у ног.

Я чувствовала, что в помещении тепло, даже жарко, и что моя одежда жаркая, и что обогреватель стоит ко мне в упор и через джинсы обжигает мою кожу — и одновременно меня колотило от холода! Это было, гм, своеобразно. Очевидно, холод был внутренним и отказывался отступать перед чем-то внешним. Но почему-то, даже если мы с психологами ловили это состояние в текущем моменте, ни у кого не получалось с этим как-то поработать. Был только холод, один лишь холод и чувство потери контакта, которое никак не получалось обойти ни с одной из сторон.

Несовпадающие паззлы как решение нерешаемой задачи

Достаточно бестолковыми мои пробы в психотерапии оставались лет до 23, пока мне не встретилось то самое символическое моделирование на обучении у Татьяны Викторовны, которое мне как клиенту очень подошло.

Для «демонстрации силы» необычного метода как раз нужен был доброволец с каким-нибудь сложным и «нерешаемым» вопросом. Ох, ну конечно, я вызвалась.

В актуальном для того времени виде мой запрос звучал как-то вроде того, что у меня почему-то не получается нормально работать с психологами, я чувствую себя словно бы отгороженной ледяной стеной от них, да и от людей в целом, иногда. Я поднимала тему сопротивления в работе с психологами и раньше, в других подходах, но это не слишком-то проясняло или сдвигало хоть что-нибудь. Что мне терять, попросили же «сложный» вопрос.

СиМ происходит через работу с ощущениями и метафорами, и мы с Татьяной Викторовной довольно долго так и сяк ходили вокруг образа окружающей меня ледяной стены — вихря из миллиарда крошечных, острых, вращающихся на бешеной скорости ледяных осколков. Через них будто бы невозможно было ни разглядеть хоть что-нибудь, ни дотянуться до меня извне, и я изнутри тоже не могла протянуть руки наружу и не быть раненой при этом.

Образ никак не поддавался ни трансформации, ни даже более детальному знакомству, пока Татьяна Викторовна вдруг не спросила: «Есть ли какая-то ещё точка в пространстве, из которой можно наблюдать происходящее там?».

Неожиданно это развернуло весь ход процесса! Вихрь исчез, как если бы я смогла из него просто телепортироваться и оглядеться, наконец, что именно происходит снаружи.

Мы продолжили исследовать «местность», и на вопрос: «И есть ли кто-то ещё рядом с тобой там?» — я вдруг увидела в своём воображении пару человечков. И никакой стены осколков между нами! Так-так.

Дальше оказалось, что человечки вполне дружелюбно что-то протягивают мне. Это были фигурки по типу паззлов или фрагментов детских игрушек, когда есть дощечка с формочками, и нужно к формочке подобрать подходящую деталь, совместить с разъёмом. Оказалось, что у человечков есть разъёмы в груди, и они протягивают свои детали мне как подарок, хотят подружиться. А у меня есть свои разъёмы и свои детальки, и я тоже могу им их предложить. Вот только наши детальки совершенно разных форм и не подходят для обмена.

На этом моменте, увы, я заржала в голос и испортила весь процесс — вовсе не испортила, на самом деле, потому что уже получила все свои ответы. Мне стало очень-очень легко и хорошо. Я прекрасно поняла, что именно сообщило мне моё подсознание и от чего столько лет защищало меня стеной холода. Это дурацкое чувство, что мне нечего дать людям, а людям нечего дать мне, потому что детальки не совпадают. Просто не совпадают, и всё. Вы даже представить себе не можете, что всё это для меня означало!

Это словно бы по щелчку поставило на место какую-то невероятную кучу прежде непонятных мне раздробленных процессов, связанных не только с озвученным запросом.

Например, почему я была глубоко ранена в своих первых отношениях: тогда мне казалось, что какие-то очень важные «паззлы» совпали, а для второго человека оказалось, что это вовсе не главное для жизни и для семьи. Для меня это было не просто главным, для меня в том времени это была сама жизнь.

Стало понятно и то, почему во вторых — на тот момент нынешних — отношениях я больше пяти лет выбирала продолжать находиться, не чувствуя достаточного совпадения в значимых ценностях, очень мало понимания в повседневной жизни, мало общего языка. Это не было похоже на что-то, как хочется жить до старости — только я и не была уверена, хочу ли чего-то «на всю жизнь» в этой теме для себя. Ведь я тогда чувствовала себя такой разломанной: мне ли строить семью, рожать детей, калечить их своими таракашками.

Из произошедшего в СиМ стало вдруг понятно, что только такие отношения не могли причинить мне настоящую боль и настолько сильно меня разрушить, как это произошло в предыдущих. Находиться в таких отношениях было способом моей психики обеспечивать себе безопасность: я не была готова оказаться «свободной», как если бы это обязывало меня тут же искать подлинной близости.

Нужно ли говорить, что мы тогда вообще перестали ругаться — а зачем, если паззлы не совпадают, и что же, в таком случае, можно от человека ждать? Через пару месяцев после я завершила эти отношения, хотя не могла сделать этого в течение пяти с лишним лет.

Интересно, что той же осенью я встретила будущего мужа, с которым детальки совпали «от и до». Сложно передать словами, насколько было небезопасно довериться этому знакомству и такой скорости, снова оказаться в опыте, где ты уязвим и открыт. В том времени это был прыжок чистой веры и ставка «всё на зеро»! Сейчас пошёл девятый год как мы вместе, поддерживаем друг друга в своих проектах, дочку растим. Детальки пока всё ещё совпадают. Илюха, я знаю, что ты это читаешь, — привет!

Победы и ключи к исцелению

С тех пор утекло много водички, а я проделала большое количество работы как клиент и как специалист.

С момента встречи с СиМ я перестала считать себя «неправильным» клиентом, ведь теперь стало ясно, как могу себя чувствовать и как могу работать в процессе, когда «контакт есть». Перестала считать, что должна соглашаться с упрощением или искажением моих переживаний только ради того, чтобы случайному неподходящему психологу было удобнее работать внутри ограничений его компетентности или силы. Начала более точечно подбирать, что же составляет мои паззлы. Научилась фильтровать то, что не подходит, не чувствуя себя в этом «бракованной» — в психотерапии в том числе.

Потихоньку, за годы последующего опыта в психологии, моя фоновая болезненная тревога размылась и практически стёрлась. Не то чтобы получилось «вылечить» или хотя бы разобраться, с чем это было связано на самом деле. Но будто бы постепенно я стала больше этой боли, и она перестала затапливать меня целиком.

Тем неожиданнее было встретиться с этим же ощущением холода в 30 лет, спустя 10 с лишним лет от начала работы!

Я прошла долгий путь в психологии и чувствовала большие его результаты: счастливая, любимая, ставшая мамой, увлечённая делом, нашедшая себя и как клиент, и как практик в процессуальной работе. И вот в одну из ночей на фоне затянувшейся простуды словила тревожное настроение и вдруг обнаружила, что снова мерзну, несмотря на нормальную температуру тела, горячие батареи и толстенное одеяло! Мои ноги под этим одеялом вдруг оказались совершенно ледяными.

Ого, ни хрена себе, что-то почти забытое, но такое знакомое! Ну, это вызов, конечно: смогу ли повзрослевшая и столько всего победившая я что-то сделать с непобедимым соперником из своего прошлого.

Когда какое-то продолжительное время работаешь в терапии, то бывает несложно представить: если бы ко мне пришёл на консультацию клиент с такой ситуацией, как у меня сейчас, как бы я его повела дальше?

Часто следом за этим вопросом узелки развязываются, процессы сдвигаются, ответы приходят. Некоторые мои клиенты с большим опытом наших консультаций, уже завершившие терапию со мной, про подобное шутят, что завели у себя в голове «внутреннюю Алису», и в трудных ситуациях могут спросить себя: «Что Алиса мне бы сейчас сказала?» — забавно, но, правда, работает!

Я начала исследовать свои ощущения так, как помогла бы другому человеку делать это, работая в ставшем родным мне «чистом» подходе. Там, где нет заданных терапевтом моделей и готовых чужих — и потому не всегда подходящих — решений, но ты можешь исследовать то, что же в таком случае действительно есть и какое оно.

«И это холод, и где именно этот холод ощущается сильнее всего?» — «Во всём теле». «И во всём теле, и на что это похоже?» — «На пустоту, как будто во всём теле есть только пустота и ничего больше». «И на пустоту, и когда во всём теле есть только пустота и ничего больше, есть ли что-то ещё об этом?» — «Да, как будто есть маленький-маленький комок где-то в районе пяток». «И это маленький-маленький комок в районе пяток, и этот маленький-маленький комок в районе пяток, он как что?» — «Он как крошечный ребёнок, меньше новорожденного младенца, провалившийся в пустом и холодном теле».

Ах, вот оно что. Ребёнок. Может быть, та самая загадочная и неуловимая моими терапевтами травма раннего возраста, случившаяся со мной, возможно, ещё до рождения?.. Ведь мы работаем не с реальными воспоминаниями (едва ли я на самом деле проваливалась в пятки), но со способностью психики кодировать переживания через ощущения и метафоры. Подсознание не «думает» словами — оно «думает» и «помнит» ощущениями и образами.

Что же, в таком случае у того гештальт-психолога было мало шансов сделать что-то с этим через просьбу назвать свои чувства, потому что ребёнок до рождения и какое-то время после не дифференцирует собственных чувств. Отколотая в травме и навсегда запертая в том возрасте часть моей психики не смогла бы определить эмоцию вовсе не потому, что взрослая я «ничего не понимала», «плохо старалась» или «сопротивлялась».

Младенец не различает эмоций — он чувствует что-то вроде боли. Он не различает, с чем связан его тотальный дискомфорт: это страшно, или это мокрый холодный подгузник, или это хочется поесть? Есть мама, которая может распознать крик или подобрать решение. Услышать и понять. И дискомфорт так сильно затапливает, когда мама не понимает и не находит решений. Нет места в теле, где это происходит — это состояние затапливает всё тело целиком. Вы видели когда-нибудь, именно визуально, как могут орать младенцы? Да они же «вопят» каждой клеточкой своего тела, сжимаясь судорогой от пальчиков до макушки.

Боже мой, я отвечала на вопросы гештальтистки много-много лет назад максимально точно. Но «мама»-психолог не смогла это распознать и понять. Наши паззлы не совпали, и это не поместилось в знакомую ей модель.

У когнитивно-бихевиорального подхода было ещё меньше возможностей подобрать ключи к моей недифференцируемой фоновой «депрессии и тревоге». Эмоции этой замершей и запертой в психике детской части не имели никакого отношения к убеждениям и ошибочным мыслям. Работа в КБТ никак не могла мне помочь решить эту задачу. Моя ситуация не поместилась в модель и этого подхода тоже.

Но «чистый» подход не имеет готовых моделей.

«И есть ли что-то, что тебе хотелось бы, чтобы произошло?». Да, конечно.

Моё тело точно знает ответ на этот вопрос, ведь у меня теперь есть реальный материнский опыт. Оно помнит, как это: быть мамой для настоящего малыша, живущего в твоём животе. И я могу развернуть этот опыт на ощущение маленького-маленького ребёнка, который провалился в пустом и холодном теле, и дать этой части себя, наконец, что-то, что мне не смогли дать родители там и тогда и годы терапии после. Могу обнять своим вниманием это ощущение ребёнка, как обнимала своего настоящего ребёнка своим животом, и тихонько побыть своим вниманием рядом с ним.

Что-то вроде: «Я с тобой, малыш; я слышу и различаю, что именно с тобой происходит, и ты больше никогда не останешься с этим один на один. Я буду здесь своим вниманием столько, сколько это будет нужно для тебя».

Ноги согреваются. Значит, всё произошло так, как и должно быть, и психика в этой части получила своё исцеление, наконец-то.

Примечания

4

Гештальт-подход — одно из направлений психотерапии, в котором психолог старается помочь человеку научиться прислушиваться к себе, осознавать свои чувства и потребности, собственную ответственность за них и т.п.

5

Сложный феномен в психотерапии, обозначающий чувства и мысли психотерапевта, возникающие под влиянием работы с клиентом. Существуют различные взгляды о природе контрпереноса, среди которых бессознательная идентификация с одной из сторон личности клиента или с дополняющей ролью, например, его родителя. Возникшие мысли и чувства могут как препятствовать объективности специалиста и снижать его эффективность, так и дополнять процесс клиента при корректном осознавании происходящего самим терапевтом. Играет роль профессиональный опыт психолога, его «проработанность» в личной терапии, супервизии и тому подобное

6

Арт-терапия — широкий класс направлений в психотерапии, использующих занятия творчеством (рисование, составление коллажей, музыка, театр, танцы и т.п.)

7

Телесно-ориентированная терапия — класс направлений в психотерапии, использующих телесный контакт, работу с мышечными зажимами и т.п.

8

Некоторым из моих читателей может быть больше знакома аббревиатура «КПТ», когнитивно-поведенческая терапия. Это одно и то же, но слово «бихевиоральная» было больше распространено в период моего знакомства с методом, так что я использую его. Когнитивно-бихевиоральная терапия (КБТ) — краткосрочная, сфокусированная на навыках терапия, направленная на коррекцию эмоционального состояния при помощи изменения мыслей и поведения клиента.