Моя бабушка едет в Бразилию

Алиса М. Штейн

История делает нас теми, кто мы есть? Или это мы творим историю? Именно здесь и кроется главная ценность биографий простых людей. Эти биографии иллюстрируют то, как каждая неповторимая судьба становится прочным кирпичиком в истории нашего времени. Героиня книги Галина родилась в войну, пережила послевоенное время, развал Советского Союза, разрушительные 90-е. Повлияла ли мировая история на неё? Или это Галина повлияла на историю? Возможно, ответ на вопрос спрятан на страницах этой книги.

Глава 5. «Пойдем погуляем…»

Валерий, Галин жених

Девчонки воображают, шуршат подолами красивых платьев, обсуждают моду и танцы на «сковородке». Галя ничуть не завидует, хотя у неё нет времени танцевать, и до сих пор нет ни одного платья. Жили тяжело: приходилось носить перешитые Женькины штаны. Первое платье мама сшила ей лишь в конце 9-го класса — из дешёвой саржи рыжего цвета. Кусачее и неудобное.

Впрочем, Галя по этому поводу не страдала, считала, что у неё и так есть всё, что необходимо человеку для счастья — мяч, спортивная форма, тренировки и любимый тренер. Остальное — это так, мелочи.

31 декабря был особенным днем в их семье. Конечно, это волшебное предвкушение Нового года. Накануне вечером мать варила холодец из припасенной лытки и густой клюквенный кисель, а еще ставила тесто. С утра в доме волнующе пахло пирогами и ароматным киселем. На холодных подоконниках в низких мисках застывал прозрачный холодец; кусочки мяса замерли в нём, точно рыбки в скованной льдом Двине. Детям нельзя было трогать его, но они украдкой подбирались, облизывались и норовили сунуть палец в желейную массу.

К тесту мать жарила капусту и вымачивала соленую треску. Это было магическое действо — как она раскатывает тесто деревянной скалкой, пересыпает его мукой, накладывает начинку. Гале разрешалось закрывать бортики у курника; она действовала ловко, аккуратно сжимая и подворачивая краешки. Зоя ставила противень в печь, и вскоре по квартире разносился дивный запах пирогов, дарящий неизменно ощущение уюта и счастья.

Отец где-то раздобыл лысоватую елку, и дети радовались её душистому смоляному аромату и возможности украсить.

— Не крутитесь под ногами, — смешливо шикал Степан Ефимович на детей.

Он обрубал нижние ветки, перочинным ножом затачивал их, потом делал дырочки в стволе выше и вставлял туда эти ветки, чтобы ёлка казалась пушистее. Ствол ставил в сколоченный деревянный крест и закрывал нижнюю часть белой тряпкой, создавая подобие сугроба.

Дальше начиналось волшебство…

Женя снимал с высокой полки в коридоре коробку, где хранились елочные игрушки, и девочки принимались развешивать их на ёлке: яркие шары, волшебные часики, показывающие всегда «без пяти двенадцать», носатый чайник, толстую нахохленную птичку… На нижние ветки — гирлянду из бумажных флажков. Поверх всего — серебристый дождик из нарезанной тонкими полосками фольги.

А еще 31 декабря был днем рождения Зои. Галя всегда готовила подарок заранее. Она откладывала копейки из тех, что давал отец, и что она получала, подрабатывая. Тщательно рассчитывала, распределяя подарки между отцом, матерью, братом и сестрой. В этот раз Галя приготовила маме настоящую роскошь — туалетное мыло «Красная Москва» в красивой красной обертке с золотым бантиком. Как же оно пахло! Нежный цветочный аромат заставлял сердце биться быстрее, рисовал в воображении картины красивой жизни, которую Галя видела только в кино.

— Галка, дай шесть копеек, — ныл Женька, преследуя сестру.

— Зачем тебе?

— Куплю открытку маме.

— Купи на свои.

— А у меня нет. Я потерял… Ну, будь человеком!

— Вот хитрый! — Галиному возмущению не было предела. — А кто втихаря «Приму» покупал и всё потратил в тире?!

— Не дашь?! Жадина-говядина, соленый огурец, на полу валяется, никто его не ест, муха прилетела, понюхала и съела.

Женька дал сестре щелбан и быстро сбежал. В этом году брат заканчивал школу, он уже брился, тщательно приглаживал волосы и собирался летом ехать в Ленинград учиться на военного. Но до сих пор в нём нет-нет и просыпался вредный мальчишка с глупыми гримасами.

— Ну погоди, вот я тебя догоню, — крикнула вслед Галя.

— А я вот что маме подарю, — гордо произнесла невесть откуда взявшаяся Люся, протягивая руку с петушком на палочке, которым её на днях угостила тетя Дуся, папина сестра. — Это волшебный леденец. Кто его съест — никогда болеть не будет, и еще исполнится его мечта, он увидит море и даже поймает золотую рыбку, которая потом будет исполнять все его желания.

Галка хмыкнула:

— А где у петушка голова? Съела уже? Подарки съеденными не дарят.

— Не-е-ет, — Люська округлила глаза. — Ты что?! Это потому что головы и не было, она уже на юге, она туда уехала первой и теперь колдует, чтобы мечта обязательно сбылась, и еще она золотых рыбок приманивает.

31 декабря — сумасшедший день, до вечера надо успеть переделать уйму дел: нарядить ёлку, положить под неё подарки, помочь матери с угощениями для праздничного стола, убрать снег на участке, натаскать дров, повидаться с подругами, обменяться пожеланиями, и если повезет, посмотреть, как мальчишки играют в хоккей.

В день рождения мамы Галя твердо решила вместо нее убрать участок. Звала помочь Женьку, но тот, сославшись на занятость, отказался. Сказал, что ему надо купить поздравительную открытку, хотя было ясно, что они собираются с ребятами, будут обсуждать культ личности и успехи нашей футбольной сборной, курить и, наверное, даже выпьют дешевого портвейна, купленного в складчину.

Как назло, всю ночь шел снег, и теперь его навалило по колено. Галя надела высокие валенки, взяла лопату, скребок и метлу из сухих прутьев. Мороз, дразня, щипал щеки. Снег белоснежным пуховым одеялом лежал вокруг домов, на дороге, на крышах сараев. Он казался невесомым, как пачка балерины или пирожное безе. Но стоит подцепить его широкой деревянной лопатой, он превращался в свинцовую массу — плотную и неподъемную. Надо сгрести снег на обочины, скидать его с дорог и подходов к подъездам, сколоть скребком наледи и начисто вымести с тротуара. Заодно снять тяжелый снежный покров с крыши своего дровяника. Работы часа на три.

Дома собирались сесть за стол. В центре большого круглого стола — блюдо с холодцом, дымится в большой супнице только что сваренная картошка. К ней полагаются разносолы: квашеная капуста, соленые грибы. Галя почувствовала, как свело живот — прошло уже много времени с утренней тарелки перловки. Запах от стола восхитительный!

Внезапно Галя заметила на краешке скатерти красную упаковку с золотыми буквами «Красная Москва». Сердце на миг замерло, а потом опрокинулось в груди, упав в живот подстреленной птицей. Нерешительно спросила:

— Это что?

— Сын с днем рождения поздравил, — гордо ответила Зоя, — Внимательный…

Галя вспыхнула:

— Но… я…

— Что — я? Всё поди-ка протрясла на свой мяч… Ладно, снег убрала, считай, поздравила мать. Иди давай за стол, картошка стынет.

За столом отец рассуждал о самом насущном в этом году, о культе личности: как это понимать, «не следовал принципам Ленина, совершал перегибы…», а войну кто выиграл? Люся, перебивая отца, рассказывала маме о чудодейственной силе безголового леденца, а Галя молча ела свой холодец и картошку, не разбирая вкуса и стараясь, чтобы никто не увидел, как слезы стекают по щекам и капают в тарелку.

— Да чё ты, Галка, — мимоходом оправдался брат, забежавший домой перекусить. — Ну не успел ничего купить. От тебя не убудет. А мне как-то неловко — всё же мужик…

Зоя носилась с ароматным куском мыла как с новорожденным младенцем, не знала, куда пристроить — так, чтобы, всем заметно было. Сын подарил!

Галя вышла во двор. Прошлась медленно вдоль дровяников, заглянула на хоккейную площадку. Никого… Вдруг ей стало невыносимо одиноко. Она прислонилась к присыпанной снегом поленнице и заплакала.

«Мама не любит меня так, как она любит Женю и Люсю, — горько всхлипывала, глотая горячие слезы. — Я делаю всё, чтобы она полюбила меня. Справляюсь со всем, что бы она ни велела, помогаю во всем, чтобы ей было легче, иду, куда бы она ни сказала. Но она никогда не полюбит меня так, как любит их. С этим я ничего не могу поделать».

Тут Галя вспомнила мамино бледное лицо, когда навещала её в больнице, как она закинула голову и закрыла глаза, какие сухие были у нее губы… «Как мне не стыдно! Мама любит меня, конечно, любит, просто не умеет выразить это. Мама хорошая, очень хорошая… Она справедливая и очень гордая. Ей так нелегко пришлось в жизни… Она любит меня… Конечно, любит… Только бы она не болела, только бы не умерла! Пожалуйста, пусть она никогда не умрет!».

Галя запрокинула голову и обращалась куда-то в небо, пристально всматриваясь в нависший над городом декабрьский свинцовый купол. Могла ли она говорить с Богом? Имела ли право? Всё же она была одной из лучших комсомолок школы…

Подруга Таня вышла на улицу, заметив в окне, как одинокая фигура потерянно бродит по безлюдному двору.

— Галка, ты, что ли? До Нового года меньше часа, а ты тут шарахаешься одна, как привидение…

Галя безумно обрадовалась тому, что последние мгновения старого года проведет не одна. Она шмыгнула носом, вытерла слезы.

— С родителями поругалась? — участливо поинтересовалась Таня.

— Не-а, просто о жизни думаю. Вот убирала сегодня снег и думала. Машешь лопатой, а он всё падает и падает. Кто кого победит?

— Ты, конечно! — рассмеялась Таня. Ты ведь у нас чемпион!

— Нет, Танюш, я, правда, вот задумалась. Окончу школу, пойду в институт, неважно в какой, в один из наших трех. Буду, допустим, учителем. Утром встаешь, идешь на работу, проводишь шесть уроков, ставишь пятерки и двойки, потом кучу тетрадок проверяешь, к завтрашним урокам готовишься, домашние дела разные делаешь, ну там — сготовить, постирать, погладить, полы помыть, участок убрать, дров принести. Спишь свои восемь часов, а утром — то же самое… И так каждый день, так может пройти вся жизнь. Какая радость в этом?

— Так все живут, Галка. Чего особенного ты хочешь?

— Хочу, чтобы жизнь была необыкновенная. Например, я хотела бы всю жизнь играть в волейбол, стать чемпионом области или, нет, страны, а может, даже мира. Хотела бы увидеть разные города и страны, узнать много людей, рассказать всем людям, как важно заниматься спортом…

— Смешная! Вот однажды встретишь парня, выйдешь за него замуж, детей родишь, и все твои мечты тю-тю…

Галя фыркнула. Какие дети. Какой жених! Ей так хорошо быть «своим парнем» среди парней, который на равных гоняет на «ножах», режет мячи в волейболе и не боится на хоккейной площадке того, что плетеный мяч случайно выбьет зуб… Она задумалась, вдыхая предновогоднюю морозную благодать. Отчего-то в этот момент захотелось обнять весь мир: и этот неподвижный воздух, и волшебную ночь, и месяц, мутно проглядывающий сквозь затуманенное небо.

— Знаешь, Танюшка, мне кажется, что 1957-й будет самым важным годом в моей жизни.

— Ты каждый год так говоришь, — рассмеялась подруга.

— Нет, нет, правда! — Галкины глаза сияли как звезды, пробившиеся сквозь плотный купол северного неба. — Должно случиться что-то такое, чего еще никогда не было.

Галя и Валера

Валера жил через дорогу на проспекте Ломоносова, окна в окна с Галиными. Он был старше на три года, и уже готовился к выпускным экзаменам в школе. Как и другие ребята из их района, он проводил свободное время на спортивной площадке за домом, где азартно играли в футбол, в хоккей, и так же азартно болели. Валера был не такой, как все, совсем не такой. И дело даже не в том, что он был хорошо одет, по сравнению с другими, и не по-мальчишески застенчив — было в его худобе и взгляде больших серых глаз что-то особенное, из другого мира… Он почти всегда молчал и совершенно не пытался привлечь к себе внимания. Ребята рассказывали, что он прочитал тысячу книг, что у него по английскому пятёрка с плюсом, и что в него без памяти влюблены некоторые девчонки из их школы.

Галя не раз ловила на себе его удивительный взгляд, робкий и сильный одновременно. Однажды он тихо сказал ей: «Пойдём погуляем», и сердце её расплавилось в груди, растеклось пылающей лавой, наполнив жаром каждую клеточку тела.

— Мама, а как узнать, что это настоящая любовь? — как-то завела разговор Галя. — Ты, например, как папу полюбила?

Зоя штопала отцовы носки. Она испуганно вскинула глаза, оторвавшись от шитья:

— Ты это что надумала? Еще не хватает, чтобы в подоле принесла! Смотри мне!

— Нет же, мама, — Галины щеки вспыхнули румянцем, — я про любовь спрашиваю. Знаешь, вот мне иногда так нужен человек, чтобы обнять его крепко-крепко. Только такой, чтобы умел понять, что я чувствую в эту минуту.

— Любовь… — Зоя ухмыльнулась. — Когда мне любить-то было?! С восьми лет головы не поднимала: сначала батьку и братьёв обихаживала, потом трудодни отрабатывала, потом Стенька появился, потом война… Какая такая любовь? Заботы одни. Он, как придёт на побывку, тряхнёт портками — так мне рожать или аборт делать.

— Ну а любовь, чувства?

— Да ну тебя! Накормить, настирать, намыть, выучить — вот и все мои чувства… Помню, в Ружине батька завел себе одну еврейку. Она офицеровой женой была, губы красила ярко. Уж не знаю, было чего промеж них или не было. Но он, как лис, хвостом вилял. На каком-то вечере их фотограф снял вместе. Он домой пришел, показывает мне карточку «Вот, Зойка, посмотри». А я бросила взгляд, разозлилась, да оттолкнула его так, что карточка выпала из рук и прямо в печку. Вспыхнула в одно мгновение, вся скукожилась, почернела… Он выматерился, хотел достать, да куда там… Разозлился, выдернул ремень и хрясь меня по плечу… Ой, я взвилась! Вцепилась ему в рожу: «Всё, ухожу, ноги моей не будет в твоем доме!». Он потом на коленях стоял, прощения просил. А я месяц с ним не разговаривала.

Галя, невеста Жени, Женя, Степан, Люда и Зоя

«Пойдем погуляем» стало ежевечерним магическим заклинанием. Галя прибегала с тренировки домой, наскоро перекусывала, делала уроки и начинала считать удары сердца: сто, девяносто девять, девяносто восемь… Тихий стук в окно прерывал счет и подбрасывал сердце точно волейбольный мяч: «Пойдем погуляем».

До набережной было рукой подать: они пересекали Ломоносова наискосок, через парк за третьей школой, попадали на улицу Свободы, переходили проспект Павлина Виноградова и оказывались на самой красивой улице города. Набережная в Архангельске на ту пору еще не была замурована в бетон. Она тянулась вдоль Северной Двины свободным шестикилометровым полукольцом — от Соломбалы, небольшого острова, где Петр I построил первую в России судоверфь, до морского-речного вокзала. Примерно посередине был мыс Пур-Наволок, известный старым Гостиным Двором. По преданиям, в конце семнадцатого века Пётр I часто бывал в Гостином дворе, наблюдая за торговлей голландских, английских, датских и норвежских купцов.

Шли молча, на расстоянии друг от друга. Никаких тебе «за ручки», букетов, леденцов и поцелуев. В первый раз поцеловались спустя два года, когда Галя сдала экзамены в институт. Обнимать Валерика Галя стеснялась, и без того она чувствовала, что он близко, что понимает её.