Жених и невеста

Алиса Ганиева, 2015

Алиса Ганиева – молодой, но уже очень известный прозаик и эссеист. Её первая повесть «Салам тебе, Далгат!» удостоилась премии «Дебют», а роман «Праздничная гора», рассказ «Шайтаны» и очерки из дагестанской жизни покорили читателей сочностью описаний и экзотическими подробностями. Молодые герои, ровесники автора, хотят жить и любить свободно. Но знаменитый вольный дух Кавказа ограничивают новомодные религиозные веяния, а быт наполнился раздражающими «западными» условностями. Чувства персонажей подвергаются самым неожиданным испытаниям…

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

1. Бутыль незнакомца

Когда мы, промокшие, вбежали в полупустой вагон и плюхнулись на ободранную скамейку, Артур, не переставая, смеялся:

— Вы сумасшедшие! Политсобрание в двадцать первом веке!

В окна электрички тарабанил дождь. Мы ехали на дачу к каким-то богемным друзьям Марины, с которой я работала в подвале московского суда, подшивая и переписывая бумаги. Платили нам крохи. Писанина сводила пальцы до боли, ладони пачкались въедливыми чернилами. Но мы почему-то считали эту бессмысленную пытку какой-никакой, а практикой.

Артур, Маринин приятель, с удовольствием слушал про наши судебные нравы. Он уже куражился, хотя вроде и не выпил. Хохотал, переспрашивал, в запале хлопал себя по ляжкам.

— Бомба, это бомба!

— Да, Артурчик, это не фантастика, — кокетливо поддакивала Марина. — Начиная с этой недели, мы приходим на полчаса раньше, чтобы всем коллективом на планёрке обсудить мировые новости. Крепче сплотиться против врага.

— Какого врага?

— Опасного врага, ощерившего гнилую пасть, — чеканила Марина, — который мечтает разбить наши скрепы.

— Духовные скрепы?

— Разумеется, духовные, Артурчик.

Двери, ведущие в тамбур, со скрипом раздвинулись, и вошёл довольно неотёсанной наружности человек с аккордеоном, в резиновых сапогах. Он играл что-то плаксивое, мелодия казалась знакомой, и я чуть было не наклонилась к Марине за подсказкой. Но, устыдившись своего невежества, вильнула ногой и раздумала.

— А вы, Патя, давно в Москве? — обратился ко мне Артурчик сквозь звуки аккордеона.

— Год! — закричала я ему в ухо, перегибаясь через Марину. — Мне старший брат предложил попробовать поработать в Москве.

Я, правда, не стала уточнять, что, собственно, на год меня и приглашали, и вот он уже истёк, и мне, по всей видимости, придётся возвращаться домой в свой посёлок.

Так и не угаданная мною мелодия уплывала от нас по проходу в соседний вагон, за стёклами мчался, подпрыгивая в брызгах дождя и не желая нас отпускать, июньский город. Было довольно прохладно для лета. Марина куталась в кофту и зачем-то разъясняла Артуру:

— Учти, твою самбуку Патя пить не будет. Она непьющая. У них же в стране это… мусульманство. Правда, Патя?

Марина никак не могла выучить, что я вообще-то не иностранка и пить себе не запрещаю. Но я решила не перебивать.

— И приставать к ней тоже нельзя, — продолжала Марина, — а не то от неё женихи откажутся.

— У тебя что, много женихов? — заёрзал от восторга Артур.

— Да нет у меня никаких женихов! — возмутилась я.

Марина, конечно, имела в виду тех нескольких недотёп, с которыми я таскалась на свидания. Один набрёл на меня в сетевой группе и стал сыпать цитатами из книг по достижению успеха и популярной психологии. Строил из себя опытного мыслителя. Разузнав, что зазнайка из моих родных краёв, я оживилась и согласилась из любопытства встретиться.

О, какая же это была ошибка! Кавалер оказался высоким, но большеголовым, с неприятно мелкими глазками. Я подумала было бежать прямо с места встречи, но он приметил меня издали и замахал свёрнутым в трубочку журналом «Деньги». Видно, угадал по фотографии.

— Чем промышляешь? — задал он сразу довольно странный вопрос.

— Ничем. Я ведь не промышленник, — выдавила я, раздражаясь.

Мы уже двинулись по улице и прошли несколько шагов, прежде чем он отреагировал:

— Как сказал Гилберт Честертон, человек, который хотя бы отчасти не юморист, — лишь отчасти человек.

Мне стало смешно, что он снова блеснул цитатой. Как будто он целыми днями заучивал их из толстого сборника.

— Читаешь «Деньги»? — кивнула я на журнал, чтобы что-то сказать.

— Нет, я их делаю, — ухмыльнулся он назидательно, явно любуясь своей остро́той.

И тут же, как будто опровергая самого себя, остановился у самого дешёвого, набитого народом фастфуда:

— Приглашаю!

Дальше были мучительные сорок минут в очереди на кассу, а потом ещё за общим столиком с подростками-скейтбордистами. Большеголовый продолжал душить меня афоризмами, позыркивать своими черничинками и скрипеть картонным стаканчиком кофе по рассыпанному на столике сахарному песку. Он твердил, будто в его родном селе девушки так мучительно хотят за него замуж, что без конца плетут ахинею о том, как он им якобы названивает. Взбудораженные родители девушек потом прибегают к его домашним и жалуются: мол, ваш молодец вконец замучил наших дочек звонками, так пускай теперь женится. Но большеголовый тот ещё воробей, так просто в ковш не залезет. Да, иногда он и вправду по слабости даёт девушкам повод надеяться, но, как сказал Уинстон Черчилль, дурак тот, кто ни разу не ошибался…

Под конец он сделал царственный жест: заявил всё так же покровительственно, что мы сейчас немедленно отправимся в торговый центр выбирать ему брюки. Как будто приобщал к святыне. Я вскочила и забормотала, что никуда не пойду и вообще страшно спешу на рабочую встречу. Хотя какая у меня могла быть рабочая встреча? И сбежала не оборачиваясь. Он потом звонил, писал: «Как тебе я?», потом, не дождавшись: «Ты очень странная. У тебя поистине жуткий характер», потом: «Как жизнь, деловая?» и окончательно выдохся.

Не успела я отойти от этого дурацкого эпизода, как меня вызвал брат, у которого я живу. Объявил, что его начальник на химическом предприятии, наш земляк, собрался меня знакомить со своим то ли внуком, то ли племянником. Это было странно, но я, конечно, не возражала.

Меня забрали вечером у суда. За рулём был шофёр, а сам начальник брата расположился вместе со мной на заднем сиденье. Это был бодрый пожилой мужчина, на вид лет шестидесяти, но на деле разменявший уже восьмой десяток. Сканировал меня хитрющими глазами, выспрашивал про мою работу, а потом с упоением, то и дело хихикая про себя, зажурчал о своей. Можно было подумать, что он не отделом химического предприятия заведует, а волшебным лесом с единорогами.

Уже в ресторане, угощая меня царскими блюдами (запечённый под сырной шапкой язык, сваренная с коньяком взбитая телятина, осётр в лаваше и так далее, и тому подобное), дед вдруг разоткровенничался:

— Я за все свои восемьдесят три года ни разу не был влюблён.

Я поразилась:

— Ни разу? Но у вас жена, внуки!

— Ну и что, — лукаво прищурился он, — я женился только потому, что мама, упрашивая меня завести семью, начала снимать платок. Вы сами понимаете, позор для горца, если мать при нём разматывает платок. — Я понимала плохо, но он продолжал: — Смирился. Женился. И сколько же моей жене пришлось вытерпеть! Да я и до неё гулял.

И он поведал, как, будучи молодым, участвовал в качестве лётчика-истребителя в одном международном конфликте между арабами и евреями. Советы к этой операции официально отношения не имели и, чтобы хоть как-то замаскировать своё вмешательство, мобилизовали лётчиков из национальных республик. Именно для того, чтобы те переговаривались по рациям на своих языках, а чужая разведка принимала их за арабов.

— Как же вы друг друга понимали? — удивлялась я этой провальной затее. — Вряд ли кто-то ещё из лётчиков знал, например, ваш лакский. А если вы все говорили по-русски, то в чём смысл маскировки?

Но старик меня не слышал, он упивался воспоминаниями. На их военной базе в столовой работала некая Маша, писаная русская красавица. У Маши был жених из местных, но ей хватило одного-единственного вальса с моим стариком, тогда ещё бравым лётчиком, чтобы забыть жениха напрочь. Она ходила за ним по пятам, отравляя своей красотой, но он не сдавался.

— Перед самой моей демобилизацией, в последнюю ночь, Маша пришла ко мне и пролежала… Сейчас я могу спокойно об этом говорить… пролежала на моей кровати голая, умоляя принять её невинность. Но для меня это всегда было под запретом. Я никогда не портил девушек. Она понимала, что видит меня в последний раз, плакала, чуть ли не на коленях просила оставить ей на память этот подарок. Наутро я отправил её из своей комнаты в прежнем, нетронутом виде.

— Но вы её ужасно обидели! — вырвалось у меня. — Наверняка быть вот так вот отвергнутой — ужасная рана.

— Она потом мне в этом как раз призналась.

— Вы её встретили?

— Через двадцать семь лет в московском метро. Еду в вагоне, а напротив меня сидит грузная такая, побитая жизнью незнакомая женщина, смотрит на меня не отрываясь и плачет. Слёзы текут ручьями. Потом поезд остановился, она поднялась. Мне тоже нужно было выходить. Мы пошли друг за другом в одну сторону, к эскалатору. Двинулись через ступеньку, рядом: она выше, а я за ней. И тут она оборачивается и молча обнимает меня. Так мы до самого верха и простояли.

— Это была Маша?

— Да, по сравнению со мной она очень сильно изменилась. Мы завернули в кофейню и долго болтали. Она рассказала, что стала встречаться со своим женихом, и тот меня ненавидел. Пока не обнаружил после свадьбы, что жена девственница. Он же был, как и все, уверен, что я с ней гулял. Зауважал меня за сбережённую невесту. Поминал, оказывается, добрым словом. Но жизнь у Маши сложилась нехорошо. Ни любви, ни радостей. Тяжёлая работа, хозяйство. Муж запил. А вот если бы у бедняжки была та ночь, если бы я тогда поддался, она, кто знает, была бы счастливее.

Пока я слушала старика и ела, мне думалось, что он, конечно, преувеличивает. Пускает пыль в глаза. Что, кстати, довольно странно, учитывая его роль дедушки-свата. И где же в конце концов внук или племянник? Но никто не появлялся.

— Сколько вам лет? — спросил вдруг старик.

— Двадцать пять.

— Очень жаль, очень жаль. — Он изменился в лице, опуская глаза в тарелку. — Я хотел познакомить вас с внуком, но вы старше него.

Я ощутила едкую досаду не то на неделикатного старика, не то на брата, который не прояснил эту деталь гораздо раньше.

— И вообще, внук давно живёт с подружкой. Мне это не нравится, вот я и решил вмешаться. Но вы, к сожалению, на целых два года его старше. Засиделись в девушках.

Когда я на следующий день рассказала об этом брату, тот и сам на меня напустился:

— Конечно, он прав! Скоро на тебя никто не посмотрит!

— Не надо копировать свою маму, — вмешалась Люся.

Люся — это русская жена брата, отчего мои родители до сих пор на нервах. Перед свадьбой до самого последнего момента выжидали, не рассылали приглашения — вдруг сын передумает. Маме всё время чудится, что от чужих женщин добра не жди. Что её любимого сына бросят, облапошат, высосут из него кровь, вытянут жилы. К тому же Люся никак не рожала. Они с братом объездили всевозможных врачей, те хором твердили, что оба супруга в совершенном порядке, но забеременеть Люся всё равно не могла. Папина мама, моя бабушка, звонившая по этому поводу из нашего посёлка, заключила, что царя небесного нужно как-нибудь умилостивить, съездить за амулетом-сабабом^[1] к шейху и тогда, может быть, он соблаговолит… Брат только посмеялся.

Электричка затормозила на нужной нам станции, у влажного лесочка с одинокой платформой. Дождь уже прошёл. Мы спустились с платформы на дорожку, соображая, куда свернуть. Из-под дерева за нами внимательно наблюдал мужчина лет пятидесяти ничем, кроме зелёного плаща, не примечательный. Марина заметила его и закричала:

— Простите, пожалуйста, а дачный кооператив в какую сторону?

— Дачный? Сейчас объясню, — добродушно откликнулся мужчина и похлюпал по травке навстречу. — Идите прямо по дорожке, потом сверните налево и у шлагбаума, не доходя до забора, снова сверните, только направо. Запомнили?

— Прямо, налево, направо, — затараторил Артур.

— А вино у меня не купите? Домашнее, сам делаю.

Мужчина вытащил из непонятно откуда взявшейся старой авоськи большую бутылку с самодельной этикеткой, на которой виднелась буква «Икс», а дальше неразборчиво.

— Нет, спасибо, конечно, но мы у незнакомцев вино не берём, — отрезала Марина.

— А почему нет? — заартачился Артур. — Давайте купим, я заплачу.

— Дело не в деньгах, — нахмурилась Марина, но мужчина в зелёном плаще уже передавал, улыбаясь, бутылку Артуру.

Весь оставшийся путь, пока не дошли до нужного дома, мы молчали и ёжились, как будто после ссоры. На крыльце курили несколько человек в фетровых котелках и с пирсингованными губами. Артур остался с ними, а мы вошли по скрипучим доскам на деревянную веранду с большим, заставленным стопками кухонным столом, старой плитой, приземистым холодильником и непонятными рогожами, беспорядочно сваленными на пол. На рогожах маленькими кучками сидели или лежали гости и увлечённо общались, не обращая на нас никакого внимания. Я уже думала, куда бы мне притулиться, как к Марине подлетел огромный рыжий детина, поднял её в воздух и закричал:

— Пилорама приехала!

Я удивилась и только хотела спросить, что это за кличка, как Марина начала меня представлять как свою подругу.

— Она чеченка! — заорал ворвавшийся Артур.

— Я не чеченка, — решила я уточнить.

— Черкешенка? — манерно поинтересовался худющий, как молоток, брюнет в бесформенном вязаном свитере.

— Юрий, известный общественный деятель, — представил его рыжий детина.

— Но там, где Терек протекает, Черкешенку я увидал, / Взор девы сердце приковал… — продекламировал Юрий.

— Можно сказать, почти угадали, — махнула я рукой. — Я из тех краёв.

— А я воевал на Кавказе. И даже был ранен, — так же манерно заявил Юрий.

Мы неожиданно оторвались от Марины и рыжего и оказались, как и прочие гости, сидящими на рогоже.

— Это было в девяностые… Вы не поверите, я был русский офицер, но я сочувствовал горцам, их свободолюбию.

— Кажется, вы путаете девяностые с девятнадцатым веком, — засмеялась я, видя, как он завирается.

Брюнета это задело. Он поднёс рюмку с брусничной, кажется, настойкой к красным губам и глянул искоса.

— Вот вы хихикаете, а сейчас у вас есть реальный шанс донести до российской элиты, чего хочет Кавказ, — прогудел он томно и глухо, явно имея в виду под элитой себя самого.

— Вы такие громкие слова произносите. В смысле, чего хочет? Того же, чего и остальные, наверное. Работающей системы.

— Законов?

— Ну, в том числе. Правда, идеальные законы у всех свои…

— А вы знаете, в вас есть что-то аристократическое… — Он взял мою руку и неожиданно поцеловал её. — Представляете, какой будет фурор, если мы заключим брак.

— Почему фурор?

— Известный общественный деятель и чеченка.

— Дагестанка.

— Тем более! Но вы, наверное, невинны…

Я засмеялась его прямолинейности.

— Вас опекают, контролируют? Каждый месяц на проверку к гинекологу? — продолжал он дознание.

Я чуть было не фыркнула: «С чего вы взяли?», но потом осеклась, решив для безопасности согласиться.

— Да, вообще-то проверяют.

— И братья строгие?

— Строгие, — отозвалась я эхом, вспомнив, как легко брат отпустил меня с Мариной.

Юрий со вздохом откинулся назад. Я озиралась вокруг. Народ собрался молодой, но разномастный. Прямо на кухонном столе, болтая ногами и чокаясь банками энергетика, сидели двое полумальчиков в лёгких льняных пиджачках. Рядом, зажав между ногами бутыль, ту самую, купленную у случайного виноторговца, жестикулировал Артур. Марина сидела поодаль с рыжим детиной и неподвижной шатенкой в старомодной пышной юбке и с кукольным лицом. Какие-то люди вбегали и выбегали, а к нам, переступая через расставленные на полу блюда с закуской, подбирался мужчина с лысой макушкой и тоненьким хвостиком.

— Юрий, Юрий, — зашептал он, опускаясь на колени и хватая худого Юрия обеими руками за плечи, — представляешь, говорят, здесь этот, Кичин.

— Ну и что же? — причмокнул тот.

— Да он же нерукопожатный. Ему же весь мыслящий интернет мечтает морду набить. Продажная скотина. Лебезит, прогибается перед центральной линией, хоругви носит. На меня донос написал, что у меня гражданство двойное. А я, между прочим, и так бы отчитался признательным заявлением, как положено, — стрекотал хвостатый.

— Я его не боюсь! — Юрий рубанул воздух рукой.

— Да и я не боюсь, он сам по себе тихонький, забьётся в угол с водкой и сидит. Но с ним будут какие-то леваки, они-то совсем распоясанные.

На веранде и вправду появились новички. Бесцветный, слегка косоглазый юноша с растрёпанными каштановыми волосами и двое вполне мирных парней в джинсовых куртках и ярких майках с серпами и молотами.

— А выглядят они безопасно, — заметила я.

— Прошу прощения? — обратил на меня внимание хвостатый.

— Я — Патя.

— Прекрасная воительница с гор, — вставил фантазёр Юрий, снова целуя мне руку.

С другой стороны возник Артур с полным бокалом.

— Патя, а что ты не пьёшь, не закусываешь? Я что, зря вина купил? Очень вкусное.

Я приняла бокал. Бутыль пошла по кругу. Я видела, что и Марина тоже себе подливает. За пасмурными окнами меж тем уже бродили сумерки.

Тут девушка в пышной юбке вдруг потеряла свою неподвижность, вышла на середину веранды и громко предложила:

— А давайте вызовем духов! Это забавно, вот увидите!

— А не опасно? — засомневался Юрий.

— Давайте, давайте! — пробасил один из левых парней.

Чьи-то голоса, то ли леваков, то ли рыжего, уже предлагали вызвать Сталина, полумальчики в льняных пиджачках раздобыли большой лист бумаги и рисовали на нём буквы. Девушка, затеявшая всю суматоху, и один из тех, что до этого курил на крыльце, бродили по веранде в поисках старого блюда для спиритического сеанса.

— Что за идиотизм, — возмущался хвостатый, — пускай Кичин сам вызывает своего Сталина!

— Ну что ты, это может быть любопытно, — играл бровями Юрий, уже поменявший рюмку с брусничной на поднесённый Артуром бокал вина.

— Надо сесть в круг и взяться за руки, — распоряжалась Марина. Встретившись со мной взглядом, она подмигнула и поманила к себе.

— Ну, сейчас начнётся, — зашептала она мне в ухо, когда я приблизилась, — станут спрашивать о судьбах России, кто будет у власти, случится ли революция и в чём смысл жизни. Перессорятся, переорутся.

— И зачем это надо? — поразилась я.

— А поржать, зачем же ещё. Кстати, ты что с хозяином не здороваешься?

— А кто хозяин?

Марина показала на загорелого молодого мужчину с лицом, слегка напоминающим лошадиную морду, который сидел в тени на рогоже и наблюдал за приготовлениями. Непонятно, как я умудрилась его не заметить. Тем более что мы были знакомы. Его звали Ринат, он был то ли башкиром, то ли татарином и как-то раз подвозил нас с Мариной после работы. Мне даже казалось, что он за ней ухаживает. Очень приятный мужчина.

— Пойду поздороваюсь, — воодушевилась я. Мне не хотелось возвращаться к Юрию.

— Если дух явится, я ему исповедуюсь, — игриво хохотнул Артур, когда я проходила мимо.

— Вам бы не помешало. Но — не здесь, а в церкви, — осадил его тот, кого хвостатый называл Кичиным. — А я в этом сатанинстве не участвую.

— Тогда иди и сдай всех, кто участвует! — крикнул хвостатый, роясь в холодильнике. Неясно, как он оттуда что-то услышал и почему всё время менял мнение — то против затеи, а то неожиданно «за».

Кичин ничего не ответил.

— Правильно, не отвечай, — подоспел к нему Юрий, по-буратиньи сгибая острые коленки, — не надо раздувать свару. Это на руку врагам России.

— Юрий, ты на чьей стороне? — разозлился хвостатый, захлопывая холодильник.

— Тише, тише! — требовала Марина, как будто всерьёз нервничая. — А то не получится! У духов своевольный характер, они обидчивые.

Ринат тем временем поднялся мне навстречу и прямо и просто сказал:

— Я знал, что ты придёшь. Пойдём туда, где нешумно.

И мы вышли с веранды в коридорчик, прошли мимо ванной комнаты с пустыми дверными петлями и стальной газовой колонкой с торчащими трубами. Ринат стал подыматься по лестнице, не оборачиваясь. Я шла за ним.

Поднявшись, мы попали в мрачную комнатку, оклеенную пропахшими плесенью старыми обоями. У стенки горевала холодная печка, а напротив синел выцветший диван времён застоя.

Мы молча сели на этот диван и вперились в печку. Ринат держал бокал с разлитым Артуром вином.

— Почему говорят — «истина в вине?» — заговорил он наконец.

— Потому, что горькая?

— Потому что пьёшь и тебя видно в истинном свете, — тихо ответил Ринат.

— Ну не знаю…

Внизу раздались крики:

— Двинулась! Двинулась!

— Вот ты, — продолжил Ринат, так же уставившись на печку, — для меня вся известна.

— Из-за вина?

— Нет, из-за сна. Я сон видел. Но сначала надо чокнуться.

Он обернулся ко мне своим беззащитным лошадиным лицом, на котором в сером вечернем свете сверкали серо-голубые радужки. Мы чокнулись. А потом он медленно забрал у меня бокал, нагнулся, поставил оба бокала на пол, снова разогнулся, обхватил меня руками и начал всё так же медленно опрокидывать на диван. Я почувствовала, как покрываюсь мелкими дрожащими мурашками немого страха, но в голове при этом было совершенно пусто. Я упала навзничь и лежала так, таращась в потолок. Ринат придавил меня сверху и тоже не двигался, только дышал спокойно и глубоко, как будто спит. Мелькнула и пропала мысль, что кто-то может подняться, заглянуть и раздуть сплетню, но страх ушёл. Пересиливало странное космическое спокойствие. Меж тем, я чувствовала, как тело продолжало мелко дрожать.

— Вот я сейчас ничего не смог, — неожиданно произнёс Ринат.

— Чего не смог?

— Ничего с тобой сделать. У меня всегда так, когда есть чувства. А когда чувств нет, то сразу всё получается.

— А с чего ты решил, — странным для самой себя ленивым голосом поинтересовалась я, — что со мной надо что-то делать?

— Я же говорю — сон. Мне снилось, что я у себя в деревне, в Поволжье. Я вышел во двор, а время было сразу после восхода, и увидел на дереве большое гнездо. А из гнезда бесёнок выглядывает. Верх у него как у девочки, а низ как у козы. Эта полудевочка-полуживотное вылезла при виде меня из гнезда, спрыгнула с дерева и ушла в землю, как змея. Тогда я поднял с земли палку и стал тыкать в нору, которую она проделала. Мне нужно было её выманить. Тогда девочка-бесёнок вылезла с другой стороны и говорит: «Если ударишь палкой по забору три раза, исполнится любое твоё желание». И тогда я взял палку, ударил ею об забор три раза и загадал, чтобы ты сегодня приехала на дачу. Так и случилось.

Мне стало не по себе, но я всё так же лежала под Ринатом и смотрела в немытое окно, за которым в наступившей тьме шарил по листьям дождь.

— А после того как я постучал палкой, дверь у нашей соседки открылась, она вышла на крыльцо и стала озираться по сторонам, чтобы узнать, откуда шум. Но меня она не видела, хотя я стоял на виду. И в этот момент я совершенно точно понял, что вовсе я не во сне, а на самом деле и въяве в своей деревне. Думаю, если бы я потом позвонил соседке и спросил, слышала ли она на рассвете стук и выглядывала ли на крыльцо, она бы ответила «да».

— Почему ты не загадал другого желания? — услышала я свой собственный вопрос. Голос у меня был на удивление уверенный.

— Не знаю. Наверное, твои горные духи пересилили моих речных.

У меня голова пошла кругом, я чувствовала, что помимо воли начинаю верить в эти диковинные речи. Внизу неразборчиво галдели, выделялся бас рыжего детины.

— Если ты веришь во всю эту мистику, почему ты не с ними, не внизу? — пришло мне вдруг в голову.

— Потому что они там говорят с собственными страхами, а это неинтересно.

— Но ты всех их позвал в гости…

— Ради того, чтобы пришла ты. Только для этого.

Испуг, уже овладевший моими невидимо трясущимися ногами, наконец нашёл дорогу к сознанию. Я стала выбираться из-под Рината. Он покорно дал мне освободиться. Но вместо того чтобы спуститься к остальным, я взяла свой бокал с пола и снова села. Ринат следил за мной, устроившись в другом углу дивана.

— Тебе нравится Юрий? — спросил он вдруг.

— Нет. То есть — да, он милый, но такой самовлюблённый. Мнит себя богом.

— Ты думаешь, это плохо?

— Ну да, считается, что гордыня — это грех.

— А ты не думаешь, что Юрий просто выпил вина и познал истину?

Я уже поняла, что Ринат — сумасшедший, поэтому не стала спорить.

— Он в отличие от нас не отделяет себя от Бога, мы все должны к этому стремиться, — пояснил он.

— В смысле?

— Ты знаешь притчу о том поэте, который в своём опьянении стал кричать: «Я Бог! Я Бог!» Его ученики решили, что поэтом овладел сатана, и набросились на него с ножами. Но вместо того чтобы ранить учителя, изрезали сами себя.

— Почему?

— Потому что поэт утратил свою личность, он слился с Богом и превратился в зеркало. Удары ножей, которые предназначались поэту, все достались самим же ученикам.

— Ты бы тоже хотел утратить личность? — обернулась я к Ринату.

— Я не могу, хотя пытаюсь изо всех сил.

Он тоже потянулся за бокалом и сделал глоток. Потом посмотрел на меня внимательно и пробормотал:

— Волосы…

— Что?

— Волосы на лице. Убери волосы, убери волосы! — бормотание его постепенно переросло в крик.

Я испугалась и вскочила с дивана, стряхивая со лба короткие пряди.

— Избавься от них. Волосы — это множество. Множество прячет лицо единства.

— Ну знаешь, Ринат, — обиделась я, — это уж совсем бред.

И побежала вниз по лестнице. Сердце у меня колотилось. Мне казалось, что Ринат сейчас догонит меня и убьёт.

Внизу я нащупала дверь на веранду, но та почему-то не поддавалась. Меня объял настоящий панический ужас.

— Откройте, откройте! — заголосила я, дёргая дверь за ржавую ручку.

— Это Патя, — послышался Маринин голос.

— Не верьте, не впускайте! — закричал кто-то из мужчин, кажется, Артур. — Он притворяется Патей, делает вид!

— Да, дух хочет нас обмануть, — заговорили все хором.

— Пожалуйста, — умоляла я, — не сходите с ума, мне страшно!

— Да, ребята, это не Патя, она бы так не вопила. На неё не похоже, — снова подала голос Марина.

Они все, я знала, столпились у двери и держались за ручку с другой стороны, и мои рывки их только подзадоривали.

— Патя… — позвал меня сзади Ринат. Сердце рухнуло в пятки. Я опёрлась спиной о стену и закрыла лицо руками. Но Ринат меня не тронул. Я слышала, как он прошёл мимо и несколько раз хлопнул ладонью в дверь. С другой стороны заохали и загудели.

— Испугались, все испугались, — тихо сказал он.

Я осмелела и убрала ладони. Лошадиное лицо Рината застыло напротив. Его было сложно различить в темноте, но по слабому табачному запаху я догадалась, что во рту у него незажжённая сигарета.

— Больше не стучит, — заметил голос с другой стороны двери.

— Нет, там кто-то есть, — предположил другой.

— Ну ладно, ребята, не будем доводить ситуацию до абсурда, — услышала я Юрия.

— С той стороны есть ещё одна дверь. В сад. Обойдём дом снаружи, — шепнул Ринат.

— Давай, — согласилась я и доверчиво подала ему руку, чтобы не оступиться.

Мой ужас куда-то улетучился, сменившись лёгкой насмешкой. И мы пошли по вечернему коридору в дождь.

Примечания

1

От араб. «причина». Талисман, обычно в виде кожаного треугольника со вшитым внутрь аятом из Корана и вольной молитвой, написанной на листочке духовным лицом. Ношение сабабов осуждается салафитами как проявление многобожия и неверия.