Криптонит

Алина Ставицкая, 2023

Мы были как Ретт и Скарлетт – вечно недо-, вечная конфронтация и вечное несовпадение. Он, недоучитель, который скорее наслаждается цирком вокруг себя, чем учит. И я, недоотличница с порноснимками. Он на мотоцикле, у меня есть личный водитель. Я манипулирую – он смеётся. Я схожу с ума – он равнодушен. Я не в его вкусе, но он постоянно смотрит на меня. Это две полярности, которые рождают чёрную дыру.Он как мой криптонит – создан, чтобы показать миру мои слабости.

О прозрачных глазах, панике под рёбрами и конференции

Я никогда не была поэтессой, как Вера, — я игнорировала существование чувств. Вера казалась мне соплежуйкой, а себя, сбегающую в мир атомов, чертежей и цифр, я считала человеком конкретики и фактов.

С утра до ночи я талдычила физику на чистой злости. У меня никогда не было гениальных мозгов, как у дедушки (или, если уж на то пошло, — вообще мозгов), было только моё упрямство, которое я использовала как топливо.

— Она девочка небесталанная, но ей нужно много стараться, чтобы чего-то достичь, — сказал как-то деда в моём детстве, когда я притащила ему первую попытку изобретательства — пародию на его гениальные механические штучки, которые он делал на скорую руку. В тот вечер они после конференции пили водку, а мне хотелось всех впечатлить, но танцы и представления ребёнка для них были неинтересны — это я уже понимала. — Она похожа на свою мать — та тоже слепит что-то из говна и палок, и думает, что ей за это положена Нобелевка. Стоит и бьёт ногой, ждёт, что я ей скажу, что она гениальна, а как укажешь ей на ошибки — убегает, обзывает дураком и плачет весь день. Но упрямая была, что сказать… Юлька ваша такая же.

И хохотал. А я навсегда запомнила это всепоглощающее ощущение стыда. Мама в моём детском мозгу навсегда закрепилась как глупышка, и вести себя как она — это просто ужас. Мне всё ещё хотелось обозвать деда дураком и топнуть ногой, сказав, что он ничего не понимает, что я не огранённый бриллиант, талант, который рождается раз в тысячелетие, но он, ректор технического университета, доктор физических наук, владелец стольких наград и грамот, явно понимал больше меня. А я терпеть не могла постоянные сравнения меня с глупышкой мамой. И с тех пор начала биться в стену лбом.

Ире это не нравилось, потому что она уже вытоптала для меня дорожку — которая, как она думала, была вся сделана из цветов. Мне же было по душе пробиваться сквозь тернии к звёздам.

Папа был по большей степени равнодушен к моим увлечениям — настолько, что порой мне хотелось стать настолько громкой, что не услышать меня было бы невозможно. Просто из любопытства: как он себя поведёт, когда увидит меня? Тогда я не понимала, почему на месте отца для меня стоял непробиваемый бетон.

Это была обида, а я любую свою эмоцию трансформировала в злость и ненависть. Мне казалось: это внутреннее состояние сильного человека, который способен оседлать весь мир и расстрелять несогласных. Поэтому я презирала отца.

У нас был огромный дом — дедушка с барской руки отдал его отцу после смерти мамы, чего папа так и не смог простить ему, поэтому с завидным постоянством пытался проиграть его в карты. Дед, называя его никчёмным нытиком, неспособным без его дочери и дня прожить, покрывал его долги. Потом появилась Ира, которая в отличие от отца, бизнес вести умела явно лучше — у неё была своя линия косметики, — и уже она стала платить за отца в бесконечных казино и разговаривать с мутными типами, придавливая их трусливые глотки шпильками. Я её ненавидела, но не понимала, зачем ей такой же трусливый отец.

Деда называл её «бездарной торгашкой, продавщицей на рынке», и я как верная собачка глотала его слова, чтобы потом с точностью до интонации бросать их в лицо Ире. Повторять его надменный тон в разговорах с Верой, скучающе вытягивая руки с длинными ногтями. Вера только отмалчивалась на эти оскорбления, что меня доводило до белого каления — она не имела права иметь отличное от моего мнение. Не имела права считать себя лучше меня.

Мне нравился наш дом. Белокаменные лестницы с крутыми поворотами, балкон со второго этажа, прямо как из фильмов про аристократов, просторный белый холл с настоящим камином. Но каждый раз, выходя за пределы своей комнаты в эти прохладные коридоры, где каждый шаг отскакивает от камня и эхом бежит вглубь, дальше, я ломала пальцы и запрещала себе смотреть на высокие потолки — чтобы не ощущать себя букашкой. Этот дом был воплощением деда в моей голове.

— Почему ты ещё не одета? Я пересылала тебе письмо от Миши с расписанием фотосессий на неделю, — я вздрогнула от громкого голоса Иры, оказавшейся в моей комнате. Даже не постучавшей. Меня мгновенно ввело в исступление то, как брезгливо она посмотрела на разбросанные кучи листков с формулами и книг. Тогда я этого не замечала, но сейчас, вспоминая это, я понимаю, как неуютно она себя чувствовала, когда врывалась ко мне — несмотря на костюмчики от Прада, она была очень напряжённой и боялась и шагу лишнего сделать. Лицо превращалось в каменную маску, а глаза смотрели прямо — только на меня, как будто я собака, которую надо контролировать взглядом. Как меня вымораживала её дрессировка — словами не передать. Я делала назло буквально всё. — Почему так сложно убраться, боже, неужели тебе приятно жить в этой грязи?

— Ты не поймёшь, что такое творческий хаос, — прищурившись, отвечала я. Я воинственно вздёргивала подбородком, наслаждаясь своим хамством. Тогда я казалась себе самой умной, а она — никчёмной и глупой «торгашкой», раз не отвечала мне и — о боги — не могла отличить кинетическую энергию от потенциальной. — И если ты не слышала, как я в тот раз сказала, то повторю ещё раз, для особо одарённых: я. Не. Пойду. Туда. Больше.

Она тоже начинала закипать — её бесило, когда я ей грубила. «Девчонка, малолетняя неблагодарная хамка, которая и жизни не хлебнула…» Ну да, я не начинала свою великую карьеру с того, чтобы драить полы в торговом центре, и не то что бы жалею об этом.

— Ты хоть раз можешь нормально ответить на замечание? — всплеснула она руками. Я так радовалась, когда выводила её на эмоции — это значило, что я победила. Со мной было очень тяжело — на дне её голубых глаз всегда была обречённая усталость. Но она не сдавалась. — Если ты по глупости хочешь расстроить свою карьеру, то подумай хотя бы ещё раз…

— Так вот именно, что ты не даёшь мне самой думать! — закричала я, бросая на пол подушку. Как была в розовой пижаме — так и стояла посреди комнаты, отчаянно защищая своё. — Я уже всё решила, отстань от меня с этим моделингом! Вечером я пойду с дедой на конференцию. И не говори, что он заморочил мне мозги!

Она только покачала головой, тяжело вздыхая и покорно опуская голову. Вести разговоры о дедушке было полностью бесполезным делом; это всегда скатывалось в поток нескончаемой ругани из моего рта.

Выходила я из комнаты уже при полном параде — агрессивно-красная помада на губах, белая рубашка и чёрная юбка, на десять сантиметров выше допустимой длины. Впротивовес своему страху этого дома, я специально громко цокала каблуками. Когда я пришла в кухню, вызывающе глянула мачехе в глаза и хрустнула яблоком, которое взяла с хрустальной менажницы. Помятый после вчерашней попойки отец читал газету, прихлёбывая кофе.

— И это весь твой завтрак? — приподняла бровь Ира. — Возьми хотя бы оладушек. Соня для кого пекла?

Я чувствовала себя победительницей в этой нелегкой войне — а она смела говорить о каких-то завтраках. В такие моменты я чувствовала себя неправильной, глупой, искривлённой — она вела себя как обычная мать, и значит, моя война не имела смысла. Значит, всё это не имело смысла.

Но так далеко думать в свои семнадцать я не умела.

— Для твоего мужа, который и посрать без твоей помощи не может, — фыркнула я, зная, что он меня даже не слышит. Это аморфное существо вызывало во мне только презрение.

— Следи за языком!

— В этом доме позавтракать спокойно можно, хоть раз без этой долбанной куриной ругани? — поморщившись, отец приложил руку к лысеющей голове. Дедушка в свои шестьдесят пять выглядит гораздо представительнее его — пусть и волосы у него с проседью, но они хотя бы полностью прикрывают темечко. Я проследила полным брезгливого отвращения взглядом, как Ира вскочила с места и начала кудахтать над ним, предлагая аспирин.

С Верой мы встретились на школьной парковке — её тоже привёз водитель. И тут же устремились друг к другу, обнимаясь на пути, и, захлёбываясь в громком хохоте, рассказывали друг другу последние новости.

Она послала средний палец своей мамаше, и мы заржали. Оказавшись вместе, мы чувствовали себя наконец полноценными и самыми всемогущими в этом мире. Никчёмные подростковые проблемки, которые до этого казались концом света, теперь были не более, чем поводом для смеха.

Двое против всего мира — так это называется?

— Она говорит, ты плохо на меня влияешь. Что из-за тебя я не делаю домашку, — доставая сигарету из спрятанной под нашим камнем пачки, говорит Вера.

— Очаровательно. Тётки без высшего образования так отчаянно хотят выставить меня дьяволом, мне это даже льстит, — хмыкнула я, прикуривая из пальцев Веры. Мы сидели на бордюре от клумбы, наблюдая за подъезжающими одноклассниками, чтобы надменно переглядываться. Нас не любил в классе буквально никто, и я их понимаю. Вдруг я приподняла брови. — Что это, чёрт возьми, такое?

— О боже, — засмеялась Вера, когда в поле нашего зрения появился задрипанный запорожец с развевающейся плёнкой вместо заднего стекла. Автомобиль лихо припарковался, и через секунду он невозмутимо хлопнул дверью, и все слова застряли у меня в глотке вместе с сигаретным дымом.

Почему я сразу становилась испуганным молчанием, дрожащим нутром, потряхивающимися от адреналина пальцами, одним невесомым стыдом, когда он смотрел на меня? Я давилась своими гадкими словами вместе с одуревшим сердцем под его прозрачным взглядом. Он выцвечивал меня как радиоактивный ренгтен, даже если этот взгляд останавливался на мне буквально на секунду. Я ненавидела эту секунду, перемалывающую мне кости.

Чтобы не смотреть на разворот широких, слегка ссутуленных плеч, на обтянутую чёрной курткой широкую спину, на острые скулы (я боялась туда смотреть, чтобы не обжечься), я смотрела с лживой брезгливостью на его машину и, не слыша своих слов, говорила Вере что-то злое. Не замечая, что она внимательно сканирует мой профиль.

Я смеялась, не слыша своего смеха.

И только стоило ему пропасть из моего пространства, я могла вдохнуть. Могла выпрямить спину и надеть на лицо издевательскую саркастичную усмешку.

Мир снова вращался правильно, пуская правильные импульсы ровного сердцебиения.

* * *

— О боже, ты видела этот потрясающий обмен слюнями? — хохотнула Вера в коридоре, когда мы уже вышли из класса. Урок литературы, на котором мы обсуждали «Ромео и Джульетту», и наши одноклассники решили продемонстрировать великую любовь поцелуями на задней парте, прошёл замечательно. Меня едва не вырвало.

— Мне кажется, Бог, создававший их, уже сам понимает, насколько убогой вышла его шутка, — сморщилась я. Вера, которую религиозная тема триггерила едва не сильнее, чем меня Ира (тоже что-то семейное), что-то пробурчала себе под нос. А я, хмурясь, продолжала размышлять. — Я не понимаю, что Маша в нём нашла — в нём же нет ни капельки мозга. Я не понимаю, как вообще можно встречаться с ровесниками. Они никчёмны.

— Не знаю, по-моему, Славка нормальный, — пожала Вера плечами, и я уставилась на неё. — Что для тебя значит «быть никчёмным» — не зарабатывать миллионы в наши семнадцать?

— Быть никчёмным — значит, и не стремиться их зарабатывать. Значит, что и через десять лет у них вряд ли получится. Потому что всё, что их интересует, — бухло и машины. Если бы я хотела найти себе мужчину, то искала бы того, кто выше меня по всем параметрам, а не того, с кем надо нянчиться, — резко выпалила я, сжав челюсти. В те годы существовало только моё мнение и неправильное.

— Хотел пригласить тебя на дэрэ — но услышал, что мы все никчёмны, и передумал, — на моё плечо легла чужая массивная рука, и я поморщилась от запаха дешёвого дезодоранта, смешанного с резким потом. Дементьев с бритой почти под ноль башкой насмешливо смотрел на меня, пока я отправила ему гневный взгляд. — Ну так что? Пояснишь за мою никчёмность, принцесса?

— Убери от меня свои вонючие руки! — прошипела я, пытаясь вырваться, но его рука только сильнее давила на мои плечи, сминала талию, прижимая к чужому боку. И внутри меня что-то тихо запищало от паники. Ему это шутка, но меня тошнило от него. И я была настолько испугана, что даже не заметила, как мои огромные глаза нашли Александра Ильича, скучающе наблюдающего за нами с диванчика. Он сидел там, ожидая ключи от кабинета.

— Дементьев, правда, отстань от неё… — Вера пыталась спасти меня, но он так зло зыркнул на неё, что она замолчала.

— Я, конечно, знал, что в тебе так много выебонов, но по-моему…

— По-моему, звонок сейчас прозвенит, а если хотите пообжиматься — то не в стенах школы, пожалуйста.

Я вздрогнула, услышав его низкий голос. Он посмотрел на меня всего раз — опять же, мимоходом, будто я сливаюсь со стеной. Будто ему неприятно смотреть на эту стену.

— Мы сами решим, где нам обжиматься, Алесандрильич, — оскалился Дементьев, пока я стояла ни жива ни мертва. Как он может так с ним разговаривать? Ему не… страшно? У него нет гудящей подобно рою пчёл в рёбрах паники?

Александр Ильич легко встаёт с места, подходит к нам. Он возвышается над Дементьевым на полторы головы, а я и вовсе упираюсь взглядом в его тёмную футболку. Он легко оттаскивает его за шкирку, откидывая как щенка. Так непринуждённо — а я с таким безумством в зрачках, застывших, будто под анестезией, ловлю его движения.

Я не успеваю проконтролировать свой мозг, который вычленяет запах его туалетной воды и которому он кажется вкусным. Ненормальный мозг.

— Гуляй-ка ты, Дементьев.

Моё сердце ещё долго не может прийти в норму, пока я прижимаю руки к груди, будто уговаривая его успокоиться. Держа в клетке как преступника в тюрьме.

Как мало ему надо было, оказывается, чтобы сойти с ума.

* * *

В тот день мы как обычно шатались с Верой по коридорам, когда я увидела это объявление на доске. Оно моментально приковало к себе моё внимание. Там было что-то про научные конференции — а это словосочетание действовало на меня как на колёса, и я слетала с катушек. Я ещё была полна надежд поразить деда и добиться хоть чего-то без его помощи (а о своей помощи он постоянно припоминал). Заслужить кость и лёгкое поглаживание по загривку.

Записаться можно было у завуча, в кабинет которой я сразу же и побежала.

— Юлечка, ты молодец, конечно, что решаешь заниматься внеклассной деятельностью, — заюлила сразу женщина, а я улыбнулась. — Проект по физике, я так понимаю? — переспросила она, занося мою фамилию в список. — Александр Ильич, вероятно, будет гордиться тобой. Он и будет твоим начруком. Зайди к нему после уроков, сообщи. Он не откажет в помощи.

Улыбка моя тут же стёрлась с лица.

С этого всё и началось.