Криптонит

Алина Ставицкая, 2023

Мы были как Ретт и Скарлетт – вечно недо-, вечная конфронтация и вечное несовпадение. Он, недоучитель, который скорее наслаждается цирком вокруг себя, чем учит. И я, недоотличница с порноснимками. Он на мотоцикле, у меня есть личный водитель. Я манипулирую – он смеётся. Я схожу с ума – он равнодушен. Я не в его вкусе, но он постоянно смотрит на меня. Это две полярности, которые рождают чёрную дыру.Он как мой криптонит – создан, чтобы показать миру мои слабости.

О законе сохранения тепла, разрушенной субординации и карамельном латте

— Убери булку. Ты достаточно съела.

Я остановила руку с булкой на пути ко рту, чтобы вперить в Иру злой взгляд. Она выглядела так, словно была готова заранее обороняться. И голос её звучал заранее жёстко и холодно — так она говорила со своими подчинёнными. Во мне же поднималась алая волна яростного бунта.

— Если хочешь булку, необязательно вырывать у меня её изо рта, — фыркнула я.

— Миша сказал, ты немного… поправилась.

— Его проблемы, — огрызнулась я.

— Ты же не хочешь, чтобы он дал контракт Сюзанне? Она в последнее время в хорошей форме.

Я замерла и поражённо посмотрела на неё, думая, как я должна отреагировать.

Сюзанне? Этой… парнокопытной с именем английской куртизанки? Ира знала, как вывести меня из себя и ввести в игру. Я терпеть не могла, когда кто-то оказывался лучше меня.

И сейчас мачеха смотрела на меня со смешинками в глазах, зная, какую бурю во мне устроила. Ненавижу её!

— Ну и замечательно! — психанула я, вспрыгивая с места и выкидывая эту несчастную булку в мусорку. — Замечательно!

Сжав руки в кулаки и поджав челюсти, я вылетела пулей из кухни. Голос мачехи летел мне в спину:

— В студию сегодня в семь!

— Пошёл этот Миша нахрен! — не выдержала я.

Но теперь я просто не могла не вернуться. Во мне зрела такая же ярость, как когда я не могла понять тему по физике или математике — тогда я комкала листы, швырялась тетрадками в стену, но, сцепив зубы, продолжала грызть этот кактус.

Также я теперь с утра до ночи возилась с этой статьёй. Я специально выбрала самую сложную для меня тему — из ядерного раздела, и теперь страдала от своей глупости. Дедушка говорил, что только вызовы делают нас сильнее и рождают открытия. Статья должна была содержать много расчётов и химических формул, и каждый раз, как назло, я допускала миллион ошибок, мизерных, глупых (да и как их было не допустить, когда я исписывала миллион листов, которые валялись в хаосе, терялись, рвались с моими бешеными рыками), заливала листы слезами, начинала всё заново и мне стало сниться, что я сплю, и я, кажется, совсем перестала различать сон и реальность.

Порой я испуганно смотрела в стену, вспоминая его слова и испытывающий взгляд. И выпадала из реальности, начиная страдать лихорадкой и мечтая только спрятаться.

Мысль, что я могла быть в него влюблённой, — не вмещалась в мой мозг, он сразу же отвергал её, как антитела боролись с вирусом. Я действительно не верила в это, и то, что он это озвучил, как будто… окунуло меня в ушат грязи. Я несчастно смотрела на свои пальцы, ставшие тонкими, как соломинки, хотела больше никогда не видеть его, потому что это отвратительно, отвратительно, неправильно.

А потом снова злобно хваталась за учебник — потому что нет, я её напишу, сделаю это лучше всех, он меня не сломит, не отберёт у меня это. Мудак. Мудакмудакмудак.

Я не умела балансировать на канате, по которому меня нёс ветер. Мой страх был со знаком минус — это были отрицание и гнев. Мысль о собственной хрупкости пугала меня.

Во дворе меня встретил мой личный водитель — дядь Гена. Он возил меня с тех пор, как я научилась ходить, а до того — катал на спине. Я дёргала его за волосы, и он всегда мне говорил со смехом, что это я сделала ему проплешины. Он был такой худой в этом своём костюмчике-тройке, который висел на костлявом дядь Гене, как на вешалке. Но тогда мы не знали, что его медленно сжирает рак, и смеялись над ним.

У него была такая добрая, мальчишеская улыбка, что я даже подумать не могла, что он тоже может умереть, как все. Ему было шестьдесят лет, но мне казалось, что он проживёт ещё столько же.

Это была детская уверенность — пока я хочу, никто не умрёт.

— Ира сказала, что ты, ЮльВалерьевна, стала раньше в школу ездить. С женихом встречаешься, пока все спят? — Гена лукаво прищурил васильковый глаз и выбросил сигарету. Он их курил каждые минут пятнадцать, кажется, и смех его всегда переходил в надрывный кашель.

— Что ты со своими женихами! У меня что, других дел не может быть? — грубо вскричала я, будучи на нервах после завтрака. Гена поднял руки вверх, не переставая улыбаться.

— Маленькая госпожа, не злитесь. Садитесь на трон.

Он раздражал меня, потому что никогда на меня не злился и не кричал, как другие. Я бесилась с того, что меня пасли, как маленькую козочку.

И даже подумать не могла, как буду скучать по этому — до рези в глазах.

— Буду злиться, — пробурчала я, а потом вспомнила насмешку Александра Ильича и нахмурилась. — Я сама дойду.

Гена в притворном ужасе схватился за сердце.

— Это что, Гену пора увольнять? Гена больше не нужен Юль-Валерьевне?

Я фыркнула, всё-таки садясь в машину и громко хлопая дверью. Там звучал привычный мне с детства шансон и пахло крепкими дешёвыми сигаретами. Я незаметно украла пару штучек из пачки «Космос» для себя и Веры, потому что у нас закончились Мальборо.

Он всё это видел, конечно же. Но никогда меня не сдавал.

Я угрюмо пялилась в окно под Виктора Круга.

— Залезь в бардак, Юль-Валерьевна, — весело сказал Гена и подмигнул. Я всё ещё пыталась делать вид, что я взрослая и устрашающая, но губы накрыла непрошеная улыбка. В детстве он прятал для меня там подарочки. Я достала огромный кекс в целлофановом пакетике и широко улыбнулась водителю. Я обожала эти кексы — их пекла его жена, которая любила подкармливать меня через дядь Гену. — На голодный желудок всегда хочется прирезать кого-нибудь, понимаю. Да и худая ты больно стала, Юль. Ирка тебя совсем замучила с папашей?

— Угу. Но она права, — я грустно отложила кекс. — Я пожирела. На два кг.

— Да у тебя только глазищи и видно! Не придумывай, ешь, бля! С собой хоть возьми.

Его глаза нашли меня как точечный выстрел снайпера — они выстрелили в меня смехом на парковке, когда я выходила из машины Гены, а он из своей. Они выстрелили издёвкой, и я втянула голову в плечи.

Дёрнула руками, чуть не уронив сумку.

Словно эта общая шутка была абсолютно недопустима. Непростительна. Это приводило меня в ужас.

— Это твой жених? — заговорщицки прошептал Гена из машины, и я тут же захлопнула дверь, в панике глянув на него.

— Юдина, — кивнул он мне, снова становясь роботом. — Возьми ключ от кабинета. Мне нужно зайти по делам.

— Хорошо, — прошелестела я, не глядя на него.

Без него в кабинете дышалось так… легко. И так неправильно. Я бросила пальто и сумку на первую парту, и взгляд мой тут же наткнулся на одинокий несчастный кактус.

Это было абсолютно бессовестно — заставлять бедное растение так страдать. Как он издевался над нами, надо мной, так и над ним.

Я подошла к подоконнику и уставилась на него. Что вообще нужно кактусам? Неуклюже повернула его к солнцу. Полила водой из своей бутылки, осторожно пройдясь пальцами по сухим иголкам. И как раз в этот момент открылась дверь.

— Что ты прицепилась к этому кактусу? — раздражённо спросил он с порога.

— Он выживет здесь в мороз? — задумчиво спросила я, даже не обратив внимания на его появление.

— Ну вроде несколько лет живёт нормально, — процедил он. — Мы начнём консультацию или нет?

Я подошла к столу. Но не смогла промолчать — оно царапало моё горло, как иголками кактуса.

Это и было похоже на выросший кактус в моей груди.

— Надеюсь, вы не возражаете против такого расстояния? — и зло посмотрела на него исподлобья. И тут же опустила взгляд. Вот и весь мой скверный характер, о котором так много говорила Ира. Мне будто выдрали все мои когти. Я терпеть не могла это бессилие.

— Мне вообще плевать, Юдина, где ты сядешь.

Ну конечно. Я высоко подняла подбородок, чувствуя на себе его взгляд, пытавшийся меня ужалить. Во мне было дикое непонимание, почему, откуда оно так жжётся, но я не собиралась сидеть и плакать, потому что он меня недолюбливает.

Пошёл он к чёрту. Надеюсь, ему колет глаза моя яркая помада.

Он не хотел иметь со мной ничего общего — я тоже не хотела его видеть.

Так мы и смотрели друг на друга — со скрытой враждебностью.

— Если ты ещё раз отвлечёшься, я…

И надо было именно в этот момент самолёту пролететь по нашему небу. Конечно, я повернула голову, и все его слова сжевал шум.

А когда я повернулась обратно, он уже смотрел на меня со злобой.

— Ты какое-то бедствие, Юдина, — это прозвучало как оскорбление. И во мне резко пропало желание противоречить — остался только уязвлённый взгляд несчастного забитого животного. Я вздрогнула, и он растерянно моргнул.

— Извините, не хотела.

Почему я так его раздражаю?

Я поправила прядь, выпавшую из пучка, и его взгляд спустился с волос к моей шее, когда он забирал у меня из рук распечатанные листки.

Он ничего не сказал. Зато высказал по поводу моего отвратительного почерка — но я чувствовала, дело почему-то не в этом.

* * *

Мне нужно было увидеть его сегодня ещё один раз. Ещё один мучительный раз — когда должна была быть контрольная. Без взглядов на него, только в листок с заданиями.

Я кинула на него лишь один неловкий взгляд, надеясь, что он на меня не смотрит, но он смотрел. С ожиданием. Кивнул на задания — делай, мол, не отвлекайся. Со знакомой издёвкой.

О боже. Проклятая школьная термодинамика, которой я совсем не уделяла времени. Устремлялась сразу к чему-то более сложному и страшному. Чем больше я на них смотрела, тем больше хотела расплакаться от своей тупости.

Одноклассники пытались списать, но он пресекал это, даже особо не следя за обстановкой в классе. Не убирая глаз с книги, он спокойным голосом говорил: «Красильникова, два, можешь даже не пытаться», или «Котелкин, телефон и работу на стол и на выход».

Я не пыталась. Я пыхтела, краснела и беспомощно смотрела в потолок.

И наткнулась на его взгляд. Он наблюдал за мной.

А потом встал с места и неторопливо направился ко мне, не контролируя, конечно же, свою грацию. Я зашевелилась, испугавшись, что забыла какие-то шпаргалки или оставила учебник открытым на парте.

Но он лишь склонился ко мне, глядя на задание и на моё решение. В животе у меня что-то зашевелилось. Не бабочки — крокодилы. Я чувствовала внутри себя лезвия и острые клыки. И его волосы, почти прикасавшиеся к моей щеке. Целые бесконечные несколько десятков секунд, раздробленные на дикие толчки моего сердца.

Глаза Веры, округлившиеся над её пустым листком, надо было видеть.

— Формулы ты совсем не учишь, да, Юдина? — хмыкнул он.

И отошёл также, как подошёл. Я была в шоке ещё несколько минут, прежде чем поняла, что это была… своеобразная помощь?

Он никогда такого не делал. Что-то невесомое, но сильное сжало моё сердце в кулак. Так и не разжало до конца урока.

Я вспомнила нужную формулу и кое-как решила задачи. И довольная, выпорхнула из класса, сопровождаемая его насмешливым взглядом.

Глаза Веры так и не вернулись в обычное состояние. Я боялась, как бы они не лопнули.

— О мой Шива, он сделал что? — спросила Насвай, которая почему-то до сих пор ходила с нами. — Вер, ты видела? Эти шаги от ненависти до любви.

Конец ознакомительного фрагмента.