Вам хорошо, прекрасная маркиза?

Алина Кускова, 2014

© Кускова А., 2014

© Оформление. ООО Издательство «Эксмо», 2014

* * *

Глава 1

Все хорошо, прекрасная маркиза, Дела идут и жизнь легка

В декабре в театре всегда витал запах мандаринов. По утрам проводили новогодние утренники, на которых детям в театральном фойе, где установили огромную наряженную елку, упирающуюся макушкой в потолок, вручали подарки. Они, возбужденные и восторженные, тут же на месте разрывали красочные упаковки и, как саранча, поедали сладости и фрукты. А потом, довольные, сидели на спектакле и хлопали в ладоши. И это создавало необыкновенно праздничную атмосферу, одновременно уютную и торжественную.

Я пробиралась к Заславскому, чтобы позвать его на последнюю примерку фрака, в котором он должен был играть вечерний спектакль. Навстречу бежала толпа дошкольников. С криками:

— Не так! Не так! Ты пел неправильно про елочку!

— Плохой Дед Мороз!

— Он ненастоящий!

Впереди детей бежал запыхавшийся Заславский, поддерживая полы длиной красной шубы. Я поняла, что он по традиции переврал слова известных детских песен, за что ему досталось от ушлой ребятни. Да, у нас замечательные артисты в театре! Ну есть у них свои маленькие слабости. Пожилого актера подводила память. Но на взрослых постановках он всегда выкручивался, заменяя забытые фразы на схожие реплики из разных спектаклей и фильмов. С детскими так не получалось, за что Заславский и получал. Я встала впереди бегущей на меня детворы и заслонила от них артиста. Пока за углом он отдышался, я сказала детям, что настоящий Дед Мороз только что зашел в зрительный зал. И они дружно побежали туда.

Заславский поблагодарил меня и поклялся, что это был последний спектакль в его жизни.

А вечером состоялась демонстрация на сцене первого сшитого мною фрака. Ну почти только одной мной. Ведь я тоже много сделала, чтобы он появился на Заславском.

— Лорд Гринворд, что с вами?

— Леди Риана, я болен!

— Ах, лорд Гринворд, насколько серьезен ваш недуг?!

— Леди Риана, он разбил мне сердце! Парализовал душу, атрофировал мозги.

Бум-с! И лорд Гринворд припадает на колено, одной рукой держась за сердце, а вторую протягивая леди Риане. Я вздрагиваю, вспоминая, как в прошлый раз Заславского прихватил радикулит и пришлось вызывать «Скорую помощь».

— «Я старый солдат и не знаю слов любви»…

Фраза из другого спектакля — Брэндона Томаса «Тетка Чарлея».

О! Только этого не хватало! Заславский снова забыл текст и занялся самодеятельностью. Привычка цитировать фразы из известных кинофильмов и спектаклей скоро выйдет ему боком. Режиссер его убьет. Нет, скорее, уволит, что грозился сделать пару дней назад. И кому будет нужен шестидесятилетний артист, умеющий только паясничать на сцене? Мне искренне жаль Заславского, хоть артист он средний, но человек-то хороший.

— Катерина, вот ты где…

Ко мне за кулисы подплыла Ванда Вольфовна с неизменной сигаретой в зубах. Сигарета ненастоящая, эрзац, моя руководительница и по совместительству главная костюмерша театра в который раз бросала курить.

— «Я старый солдат и не знаю слов любви»…

Его что, заклинило?!

— Старый дурак, — ехидно бросила Заславскому на сцену Ванда Вольфовна и улыбнулась. Сигарета при этом грозила вывалиться, но чудом удержалась в ее желтых зубах.

— Старый дурак, — повторил за ней Заславский и повернулся в нашу сторону.

Ванда Вольфовна знала реплики наизусть. Ее покойный муж, которого я в живых не застала, подрабатывал написанием сценариев. И этот спектакль о неземной любви старого лорда и пожилой леди сочинил именно он.

— Я старый дурак, — ехидничала Ванда Вольфовна, оттягивая подсказку.

— Я старый дурак, — покорно повторил Заславский, понимая, что угодил в ловушку.

— «И готов бросить к вашим очаровательным ножкам весь мир», — процитировала, смягчаясь, Ванда.

— Я готов забросить весь мир…

Заславский в своем репертуаре! Опустил пару слов, и фраза приобрела совершенно иной смысл.

— Ноблесс оближ, леди Риана. Перевожу — благородство обязывает.

— Вы весьма благородны, лорд Гринворд…

— Катерина, пойдем!

— Еще немного, Ванда Вольфовна! Еще чуть-чуть, — прошу я.

Нет, не из-за Заславского, безбожно перевирающего дальше текст, я хотела задержаться за кулисами. Тот, на кого я время от времени поглядывала, сидел в первом ряду зрительного зала и не сводил со сцены глаз. Серых, стальных, пронзительных. По большому счету, этого парня красавцем назвать можно было с большой натяжкой. Но что-то особенное и демоническое в нем явно присутствовало. Я заметила, что приходил он третий вечер подряд и неотрывно смотрел на актеров. Завзятый театрал? Вряд ли. Нормальный человек не пойдет третий раз на одну и ту же дурацкую постановку. Тем более что перед Новым годом полно премьер! Ох, извините меня, Ванда Вольфовна, но ваш муж шедевры явно не писал. Парень влюбился? Но в кого? В леди Риану? Ей тоже под шестьдесят. Ну не в Заславского же, в самом деле! Хотя между репликами леди Рианы и лорда Гринворда, появлялась смазливая горничная. Но я в третий раз внимательно наблюдала за реакцией сероглазого парня. Нет, не ради нее он здесь сидел.

— Катерина, пош-ш-ш-ли, — зашипела позади меня Ванда Вольфовна и потянула за блузку.

Я любила торчать за кулисами и наблюдать не за игрой актеров, а за тем, как на них смотрятся мои костюмы. Вообще-то я хорошо шью. Крою тоже сама. Всему этому меня научила бабушка, проработавшая всю сознательную жизнь в ателье женской одежды. Мама науку кройки и шитья постигать не стала, она работала экономистом, но всю жизнь мечтала о сцене. Благодаря ее связям я попала в этот театр. Благодаря Ванде я попала не на сцену в качестве статистки, а в пошивочный цех. Конечно, про цех это я слишком громко сказала. Мы обитали в двух больших комнатах, одна их которых была гардеробной, забитой сценическими костюмами.

Кинув последний взгляд на сероглазого, мучимая догадкой, что же ему на самом деле нужно в нашем средненьком театре, я пошла следом за Вандой. Мне предстояло отгладить костюмы к следующему выступлению. На этот раз на сцене собиралась блеснуть красотой и изяществом форм наша прима. Но не о ней речь.

Если кто-то подумал, что я завидовала ее красоте, то ошибся. Безусловно, я не являла собой образец Музы Микеланджело или красотку Мэрилин Монро, но определенный шарм у меня был. В результате чего к двадцати восьми годам у меня в наличии имелось дважды разбитое сердце, один вялотекущий роман и масса надежд на светлое будущее.

Гримерка Заславского по иронии судьбы располагалась как раз напротив нашего пристанища. Профессионально орудуя утюгом, через полчаса я услышала его зычный бас, от которого дребезжали тонкие стенные перегородки:

— Пшел к черту, Богомольцев! Умри, несчастный! Я все сказал.

Хлопнула дверь, погас свет… У нас всегда гас свет, когда кто-то хлопал дверью. Я не понимала связи между этими двумя явлениями, но она определенно была. На всякий случай отключив утюг, я вышла в коридор. Там, грозно размахивая кулаками в сторону двери Заславского, стоял режиссер Богомольцев.

— Собирай свои манатки и проваливай! — кричал он, обращаясь непосредственно к двери.

Дверь многозначительно молчала.

Увидев меня, Богомольцев едва не задохнулся от ярости, гикнул и понесся вскачь к выходу. На мгновение в коридоре воцарилась зловещая тишина. Я испуганно прислушалась, не раздастся ли щелчок курка пистолета. Заславский грозился покончить жизнь самоубийством, если его выставят из театра. Мне было б его жаль.

Я постучалась к нему.

— Изыди, сатана!

— Это не сатана, Иван Сергеевич, это я, Катерина.

— Катерина? — трагически простонал актер. — Тогда входи!

Мужчины довольно непредсказуемые создания, я это знала. Но каждый раз сомневалась. Вот и уволенный Заславский представлялся мне стоящим у окна с приставленным к виску пистолетом. Наяву он сидел в кресле и наливал себе водки в большой граненый стакан.

— Может быть, не надо? — тоскливо поинтересовалась я, собираясь начать успокаивать человека.

— Надо, Катя, надо, — тоном Гамлета произнес Заславский и поднес стакан ко рту.

И тут в дверь постучали.

Интеллигентно так постучали, можно сказать, что поскреблись. Мы с Иваном Сергеевичем напряглись. В нашем театре так никто не мог просить разрешения войти. Значит, гость был пришлый, не от мира сего и, чем черт не шутит, вполне возможно — поклонник Заславского. Давненько их не было у старого актера. В таком случае можно было привести Богомольцева и ткнуть поклонником в его наглую морду, указав, как народ любит и ценит Ивана Сергеевича.

— Все хорошо, прекрасная маркиза, — пропел Иван Сергеевич, подмигивая мне.

— Дела идут, и жизнь легка, — подпела ему я.

Мы переглянулись, и я толкнула дверь, открывая ее.

Каково же было мое удивление, когда на пороге показался сероглазый!

Неужели я обманулась насчет великих талантов Заславского?! Этот симпатичный проницательный парень приходил на спектакли ради Ивана Сергеевича?! Давно пора научиться разбираться в людях, мир на самом деле не так жесток…

— Добрый вечер, — сказал сероглазый и приподнял бровь, глядя на меня.

— И вам того же, — хмыкнула я, стараясь не волноваться.

Есть у меня такая глупая привычка. Если мужчина мне нравится, то я начинаю краснеть, бледнеть и даже дрожать. Но если мне все равно, какие у него глаза, то ничего подобного не происходит.

— Давыдов, — представился он, протягивая руку Заславскому.

— Заславский, — пожал ее тот.

— Очень приятно.

— Весьма признателен.

Мужчины, они такие… мужчины.

— Я хотел бы поговорить с вами на довольно щекотливую тему, — начал Давыдов и покосился на меня.

— Баронесса! Пошла вон!

Смотрели оперетту Иоганна Штрауса-сына про летучую мышь? Так вот эта фраза оттуда. И на этот раз она относилась непосредственно ко мне.

— Так нечестно, — заявила я упрямо. — Отсылать меня на самом интересном месте!

— Боюсь, — прищурился Давыдов, — вас мое предложение не заинтересует.

— А вы не бойтесь, — подсказала я ему, — говорите.

— Катерина! — повысил голос Заславский. — Я что сказал? Придешь позже.

Конечно, у меня было чувство гордости и все такое. А еще мне очень нравился Давыдов. Нет, не до такой степени, чтобы я увидела его и сразу безоглядно влюбилась. Но захотелось постоять рядом с ним подольше, вдыхая аромат парфюма для настоящих мужчин. Его еще рекламировали по всем телеканалам. Парфюм, конечно, рекламировали, а не Давыдова. Хотя я б на месте рекламщиков задумалась над этим вариантом.

— Позже это когда? — ненавязчиво, как мне показалось, спросила я.

— Когда мы завершим наш разговор, — вместо Заславского ответил Давыдов.

— Тогда одна нога там, другая здесь? — игриво попятилась я к двери.

— Обе — там, — рявкнул в нетерпении Заславский и выставил меня за дверь.

А я еще пришла ему посочувствовать!

Мир жесток и несправедлив. Особенно жестоки некоторые особи мужского пола, возомнившие себя непревзойденными красавцами! Нет, определенно в Давыдове что-то было, что цепляло и не отпускало, как липкая лента наивную муху.

Вот женский мир гораздо умнее и изворотливее мужского. Я громко для вида топотала, показывая вид, что ухожу навсегда, а сама тем временем припала к замочной скважине. Хорошо, что двери, как и сам театр, были старые и такие древние, что еще помнили Гражданскую войну. Воевать я не собиралась, без меня как-нибудь обойдутся, а вот послушать, о чем мужчины будут говорить, мне захотелось до умопомрачения. Когда меня одолевало любопытство, то я, как всякая нормальная девушка, теряла над собой контроль.

— Мое положение обязывает… ш-ш-ш-ш-ш…

— Мне нужно подумать… ш-ш-ш-ш-ш…

— Времени мало… ш-ш-ш-ш-ш…

— Пять минут… ш-ш-ш-ш-ш…

Шептуны, блин! Я досадовала, что половину услышать не смогла. А наверняка-то дело стоящее, иначе бы Заславский вообще не думал. Он и мозги — это разные категории человеческого бессознательного. М-да, иногда я могу завернуть такую заумную фразу, что сама ее не понимаю. Ну, в ообщем, вы меня поняли…

–…ш-ш-ш тысяч…

— Хорошо! Я согласен! — внезапно прогромыхал голос Заславского. — Ваши доводы кажутся мне довольно убедительными.

На что он подписался?! Почему так быстро сдался? Сумма слишком велика? Ох, Иван Сергеевич, большие деньги приносят большие беды, вам ли этого не знать…

— Тогда мне еще нужна жена, — решительно сказал Давыдов.

О, эту фразу я слышала отчетливо.

— Ваша дочь, — уточнил он.

— Моя дочь?! — задумался Заславский.

Я поняла, что ничего не поняла. Откуда у закоренелого холостяка Заславского дети? Возможно, я просто мало о нем знала. Вдруг он не холостяк, а разведенный? И у него в наличии пять бывших жен и куча детей, мал мала меньше. Ванда Вольфовна говорила, что Заславский всю жизнь любил только ее одну. С его стороны это была жертвенная любовь без взаимности. Впрочем, моя наставница признавалась, что поначалу взаимность была, и какая! Их с Иваном Сергеевичем уносило на волнах безумия в мир страсти и грез. Но потом Заславский как-то после спектакля остался наедине с поклонницей, а затем после еще одного спектакля со второй… Ванда Вольфовна его бросила и вышла замуж за другого.

Я бы на ее месте точно так же поступила. Ненавижу измены.

Тогда получается, что одна поклонница родила ему дочку, затем вторая…

Только сколько ж тогда дочкам лет-то, если драма разыгрывалась во времена молодости Заславского и Ванды? Дочери должны быть ровесницами моей мамы. А Давыдову на вид не больше тридцати лет. Или больше, и он просто хорошо сохранился?

–…найти жену нелегкая задача, — услышала я из уст Заславского. — Это будет стоить…

Заславский торгует собственными дочерьми?! Лицемер. Лизоблюд. Или это не то определение? Короче, сволочь он порядочная. Бедные тетки, они не знают, какой им достался отец-работорговец!

— Цена не имеет значения, — перебил его Давыдов. — Но у меня к ней есть определенные требования. Она должна быть красива, умна, воспитанна…

О, меня прямо описывал.

Я немного помечтала, что стану делать, если Давыдов внезапно сделает мне предложение руки и сердца. У-у-у-у-у, я раздумывать не стану. Сразу соглашусь. Сначала соглашусь на всякий случай, а потом уже подумаю, и если что, откажусь. Отказаться всегда можно. Вот и меня бросали двое идиотов прямо у порога загса. Только я о них не жалела, спустя время поняла, что судьба меня таким образом оберегала.

Первый раз я согласилась выйти замуж в семнадцать лет назло маме. Мы с Петькой пришли в загс, где нас огорошили новостью, что расписывают только с восемнадцати. После чего Петька решил не ждать целый год, а жениться на девятнадцатилетней Ксюхе. Я всю ночь прорыдала в подушку, проклиная всех Петек на свете, а на следующий день познакомилась с Толиком. С ним роман продлился три года. После чего он ушел в мужской монастырь. Помню, как ко мне прибегала его мама и орала, что я испортила ему мнение о человечестве в целом, и требовала вернуть сына в лоно семьи. Но Толик так и остался невозвращенцем. Третий мой роман даже вспоминать не хочется. Собственно, его как бы и не было. Мы переписывались в социальных сетях, собирались встретиться в реале, но так и не собрались…

— Катерина! — заорал вдруг Заславский и распахнул дверь.

Я едва успела отскочить.

— Катерина!

— Здесь я, Иван Сергеевич.

— Подслушивала?!

— Еще чего! К вам шла. Вы уже закончили?

— С тобой мы только начнем.

Что бы это могло значить?

Я зашла в гримерку и осмотрелась. Давыдов вальяжно развалился в кресле, закинув ногу на ногу, и внимательно разглядывал меня, словно собирался заполучить в полную собственность.

— Мелковата, — поморщился он.

— Катерина, встань боком, — скомандовал мне Заславский и хлопнул по моей выпирающей попе.

Да, с этой частью тела у меня нет никаких проблем, как у Дженифер Лопес. Я ударила Заславского по наглой руке. Ненавижу, когда меня трогают все подряд.

— Я говорил относительно верхней части тела, — усмехнулся Давыдов.

Значит, нижняя его устраивала?! Вот гад!

— Что вы себе позволяете? — возмутилась я.

— Я позволяю себе выбирать, — нахально ответил он, — за вознаграждение.

— Я не продаюсь!

— Неужели? — и он назвал сумму.

Я тут же вспомнила анекдот в тему.

Королева спросила у Шекспира, правда ли, что он считает, будто все женщины продажны. Шекспир ответил, мол, да. Тогда королева попросила назвать, во сколько он ее оценивает. Шекспир назвал. Ей не понравилось, уж слишком мало, сказала она. «Вот, — ответил Шекспир, — вы уже и торгуетесь».

То, что сумма была равна моему годовому доходу, я пропустила. То, что мне надлежало за эти деньги делать, тоже. В голове крутился только один вопрос, а где все это время, пока я буду куплена, будет сам Давыдов?

— Разумеется, я не стану торговать своим телом, — начала я.

— Ваше тщедушное тело никого не интересует, — заявил Давыдов.

— Как?! — возмутилась я. Ему же понравилась моя попа! Я видела! Не слепая.

— Катерина, — встрял Заславский, — вопрос в другом.

— В чем же?

— В блестящем актерском исполнении ролей, — горделиво выдохнул Заславский.

— Но я не актриса, — я пожала плечами. — Что я могу исполнить?

— В том-то и проблема, — процедил Давыдов.

И я поняла, что его теряю.

Вот отчего-то пришло понимание того, что именно этот мужчина мне нужен до зарезу. И если он сейчас встанет и уйдет, моя жизнь лишится чего-то важного, большого и безумно красивого. Казалось, просветление произошло в моей голове, все мои романы-не-романы-влюбленности вдруг сразу обесценились. Мне стало страшно — я влюбилась. Обычно я этому радовалась. Но на этот раз…

На этот раз все было по-другому.

Давыдов сидел, смотрел на меня, усмехался…

Но уходить не собирался.

Я с облегчением вздохнула и уселась напротив него на стул. Заславский встал рядом с нами и сложил руки на груди, словно собирался исполнять трагическую роль.

— Катерина, — сказал Заславский хорошо поставленным басом, — ты согласна стать женой господина Давыдова?

— Да! — ответила я, не задумываясь.

— Поразительная беспечность, — пожал плечами Давыдов, округлив серые глаза.

И тут я поняла, что должна совершить неординарный поступок. Взяла со стола стакан водки и залпом выпила. По организму мигом растеклась обжигающая жидкость с дурным запахом и вкусом, которого я, впрочем, толком не почувствовала. Всегда удивлялась тому, как можно по доброй воле пить подобную гадость. Сидела пару минут и глотала ртом воздух гримерки, стараясь, чтобы глаза окончательно не вылезли на лоб от адской мешанины, случившейся у меня внутри.

— Она алкоголичка? — пренебрежительно поинтересовался Давыдов.

Я поняла, что мой подвиг его оставил совершенно равнодушным. Другими словами — я его потеряла.

— Да, — хмыкнула я вместо испугавшегося Заславского. — Запойная. В третьем поколении.

После чего встала и постаралась гордо удалиться.

— Кто бы мог подумать, — более мягким тоном произнес Давыдов мне в спину, — что она…

Я даже не повернулась.

Вернулась к себе и попыталась немного подумать на трезвую голову, пока меня окончательно не развезло. Водка делала свое разрушительное дело постепенно, изменяя сознание до такой степени, что оно могло подружиться с сердцем. А от такого содружества я могла ожидать только неприятностей. Первоначальное впечатление от Давыдова я собралась поменять в противоположном направлении. Итак, более мерзкого и наглого хама в своей жизни я еще не встречала! Подумал, что может меня купить… Кстати, сумма-то неплохая, мало того, а ведь она очень хорошая.

На что я могла потратить эти деньги?

Во-первых, отдала бы долг за снимаемую квартиру за год вперед. Во-вторых, оплатила бы маме лечение в Ессентуках. В-третьих… Я могла бы приврать, что отдала бы деньги на благотворительность. Но не буду. Это те, кто привык все получать вовремя и в достатке, могут себе позволить жертвовать на храмы. Я бы пожертвовала бабуле на новый дом. Она до сих пор живет в деревне, где воды и электричества никогда в достатке не было. А остальное… Если там еще что-то останется, потрачу на себя — займусь изучением английского языка! Зачем? А чтобы развиваться!

Определенно, обещанное вознаграждение мне необходимо.

— Катерина, что с тобой?!

Ванда Вольфовна всплеснула руками и так ненавязчиво раздвоилась.

— Ты прожгла приме подол, несчастная!

— Я сошью ей новое платье, — запинаясь, пробормотала я. Отчего-то так захотелось спать. — Не ругайтесь только, Ванда Вольфовна…

— Чем от тебя несет? Водкой? Этот старый дурак начал тебя спаивать?! Вот я ему покажу!

— Я сама…

— Я покажу тебе сама! С какого перепуга ты напилась?!

Ворча и ругая меня, наставница — разумеется, я прекрасно понимала, что она одна, но видела отчего-то двух — уложила меня спать под вешалками с барахлом, прикрыв сверху плющевым пледом.

— Не приведи господь, это бесчувственное тело увидит Богомольцев, — причитала она, укрывая меня.

— Я чувственная, — не соглашалась я. — Очень чувственная… А он не верит…

Мне приснился странный сон.

Я, веселая и радостная, бегала по какому-то гарему среди полуголых одалисок. За мной, веселый и радостный, носился Давыдов, разодетый во фрак с бабочкой и брюки с лампасами. Он осыпал меня деньгами, обещая златые горы, а я игриво показывала ему кукиши. Несомненно, такое свинское поведение не понравилось местным одалискам, и одна из них ловко подставила мне подножку. Я споткнулась, взмахнула кукишами, как гордая птица, и упала на пол, звонко ударившись лбом. После чего сразу проснулась.

–…Где она? — спрашивал голос Заславского.

— А тебе зачем? Ишь, ирод!

— Вандуся, сколько раз тебе говорить, что она сама взяла мой стакан с водкой и хряпнула его до дна?!

— Не верю!

— Ты не Станиславский, чтобы мне не верить!

Они препирались, стоя рядом с вешалками, совсем близко от меня. Я видела полные ноги Ванды Вольфовны в шелковых чулках. И где она их только берет, такие доисторические? И черные ботинки с черными брюками Заславского. М-да, обувной лоск и блеск явно не его конек. И вдруг я вспомнила о Давыдове! Меня принялось терзать любопытство, куда он делся и на какой стадии переговоров мы с ним остановились!

–… Уходи и больше не появляйся мне на глаза! — горячилась наставница.

— И уйду! И больше не появлюсь! — кипятился Заславский.

— Стоять, — сказала я и схватила его за ноги.

От неожиданности он подпрыгнул и приземлился Ванде на ногу. Она вскрикнула от боли и врезала ему под дых. Заславский застонал и согнулся в три погибели, благодаря чему увидел меня.

— Привет, — ласково сказала я, глядя на страдальца из своего укрытия.

— Все в порядке, Агнесс-сс? — пробормотал он.

Я кивнула.

Конечно, меня зовут Катерина, а не Агнесс, Агнесс здесь вообще ни при чем. Это была очередная и самая излюбленная присказка Заславского. Фильм-комедия «Свидание вслепую», сцена суда. Судья стучит молотком, тот отлетает и ударяет секретаря суда по голове. Судья участливо спрашивает: «Все в порядке, Агнесс?» Та кивает стукнутой головой, и суд продолжается.

— И что все это значит, Катерина?! — прокричала мне Ванда Вольфовна.

— Дурость, — честно призналась я и вылезла из-под вешалок. — Сама не понимаю, что меня толкнуло…

— Или кто, — многозначительно кивая на Заславского, хмурилась наставница.

— Не-а, — честно призналась я дальше. — Правда-правда, я сама повела себя как идиотка.

— По какой такой причине? — прищурилась Ванда.

— На радостях, — выручил меня Заславский. — Ее наняли играть роль жены!

— Катерина, — обомлела Ванда Вольфовна, — тебя ангажировали?!

— Что, честно? — не поверила я Заславскому. — Он же сказал, что я проблема!

— Он сказал, что ты ему подходишь.

— Не может этого быть! — все еще не верилось мне.

— Однако это так, — хмыкнул Заславский и сунул мне листок. — Это договор. Ознакомься и подпиши.

— Ванда Вольфовна, — закричала я как укушенная комаром, — дайте мне авторучку!

— Ознакомься сначала, дорогуша, — подмигнула мне Ванда.

— Я заранее на все согласна!

— Что это с ней? — не понял Заславский.

— Театр, театр, — вздохнув, пропела Ванда. — Тебе не снился сон подобный…

— Мне не нравится этот пункт, — говорила Ванда и тыкала наманикюренным ногтем в листок с договором. — Почему она должна молчать, отвечая только на задаваемые вопросы? У Катерины что, в замужестве не будет права голоса?

Мы втроем сидели за гладильным столом и рассматривали договор, в котором меня привлекала приятная сумма гонорара.

— Сколько раз говорить, — морщился Заславский, — что это мнимое замужество! Мнимое.

— Сколько раз тебе говорить, что таких девочек, как наша Катерина, не бросают!

— Но он собирается ее бросить, как только она отыграет свою роль.

— Он еще пожалеет о своем опрометчивом решении. Катерина, когда он приползет за тобой на коленях, не смей его прощать!

— Хорошо, не буду, — сразу согласилась я. — Пусть только возьмет меня сначала напрокат.

— И этот пункт как-то не соответствует дружелюбному настрою молодой семейной пары, — не унималась Ванда Вольфовна, во всем видя подвох. — Что значит, они будут спать раздельно?

— Это значит, — объяснял Заславский, — что он будет спать на кровати, а она — на диване, но, возможно, в одной комнате.

— Я не согласна! — возмутилась я.

— Хорошо, — пожал плечами Заславский, — сейчас позвоню, узнаю, захочет ли он спать с тобой, Катерина, в одной постели.

— Я не согласна спать на диване! — уточнила я. — Пусть он на нем спит, а я буду ночевать в постели. Одна.

— Как-то это неправильно, дорогуша, — вздохнула Ванда. — Молодая семья, а начинаете с дележа мебели.

— Это мнимая молодая семья, — не уставал напоминать Заславский. — Мнимая. Все хорошо, прекрасная маркиза…

— Дела идут, и жизнь легка, — радостно допела я. — Пить очень хочется.

— Это с бодуна, — посочувствовал опытный Заславский.

— Потом, — строго сказала Ванда, — сначала разберем договор по косточкам.

— Ночь уже на дворе, — пробурчал Заславский.

— Так сам же сказал, что подпись ему нужна уже утром!

— Давайте, Ванда Вольфовна, мне авторучку!

— Сиди на попе ровно, Катерина, — оборвала она меня. — И не ищи на нее приключений. Мне не нравится и про беспрекословное подчинение!

— Кому я должна подчиняться?

— Господину Давыдову, — развел руками Заславский. — Кому же еще?

— Современная женщина эмансипировалась не для рабской покорности мужчине!

— Вандуся, о чем ты? — недоумевал Заславский.

— О тебе, — в сердцах призналась Ванда Вольфовна. — Это ты, подлец и негодяй, ломал меня под себя, чтобы мое женское естество не мешало твоим адюльтерам.

Заславский принялся уговаривать ее, что он не ломал и адюльтеры себе позволял только в крайних случаях, когда под натиском обезумевших от страсти поклонниц отступать было некуда. Ванда утверждала, что отступать следовало в семью. В это время я сидела и представляла нашу с Давыдовым ячейку общества. Рабская покорность, полное молчание, близость на раздельных кроватях, вернее, полное ее отсутствие. Хорошенький такой брак, ничего не скажешь. Может быть, Ванда права и мне не следует на все это соглашаться? С другой стороны, это всего лишь фиктивный брак. Но в любом браке, пусть даже фиктивном, я должна отстаивать свою гордость.

–…Ты тоже хороша, Вандуся, — ругался Заславский. — Перепрыгнула из одной постели в другую с проворством озабоченной макаки!

Наверное, приятно, когда тебя любят, рассуждала я, глядя на разгоряченные спором лица. Вот так — неистово, бурно, исступленно и всю жизнь. Интересно, Давыдов способен в принципе на такие высокие чувства? Я в себе уверена на сто процентов, для меня любить и жить — это синонимы.

–…Ах ты, старый дурак! Нашел когда ревновать! Через сорок лет!

— Любви все возрасты покорны!

(Ну, эту фразу Пушкина вы знаете.)

— Подождите с вашей любовью, — возмутилась я. — Давайте поговорим о моей!

— О чем? — нахмурился Заславский.

— Ты влюбилась, дорогуша? — поразилась Ванда.

— Фиктивно. Ну, по идее, я же должна любить своего мужа?

— Сейчас посмотрим в договоре, — сразу успокоилась Ванда и углубилась в чтение. — В договоре об этом ничего не сказано, — резюмировала она через пять минут.

— Вот и хорошо, — вздохнула я с деланым облегчением. — Значит, я ему ничего не должна. Кстати, а сколько он мне должен?

Я продалась к утру, когда сил спорить с Вандой Вольфовной ни у меня, ни у Заславского больше не осталось. Но она неожиданно согласилась, сказав, что учиться лучше на собственных шишках, чем злорадствовать над чужими. Корявым росчерком пера… х-м, авторучки конечно же, я подписала договор и отдала его Заславскому. Они договорились встретиться с Давыдовым утром у памятника Маяковскому. Иван Сергеевич так и сказал мне:

— Катерина, раз ты все подписала, то приходи ровно в десять, потому что в пять минут одиннадцатого нас уже там не будет, и закорючку ты ставила зря. Давыдов — мужик деловой, у него каждая секунда на учете и приносит деньги. Короче, я тебя предупредил, не вздумай опаздывать. Король — вдовец, я и тебя пристрою.

Последняя фраза из фильма про Золушку, где роль мачехи исполняет великая Фаина Раневская. Собственно, это ее реплика. Заславский за чужим словом в карман не лезет, это уж точно.

Рассуждая над тем, зачем деловому мужику Давыдову понадобилась фиктивная жена, я пошла домой пешком. Обычно все те, кто кидался меня провожать после театра, жутко разочаровывались. Идти приходилось всего пять минут, я жила за поворотом. Специально сняла комнату поблизости, чтобы не опаздывать на работу. Но опаздывала часто, Заславский знал эту мою слабину, потому и предупредил.

Десять часов должно было стукнуть через пять часов. Выспаться за это время я все равно бы не успела, а вот проспать — наверняка. Я шла по городу, сверкающему новогодней иллюминацией, и радовалась тому, что впервые за много лет могу не спеша ее разглядеть. Отчего-то подумалось, что я многого себя лишала, трудясь в театре на благо режиссера Богомольцева. Он же исполнял роль худрука и директора театра, исполнял скверно, как говорила Ванда Вольфовна, и все время норовил не донести голос до задних рядов, до костюмерного цеха то есть. В этом моем труде тоже чувствовалась какая-то рабская покорность и молчаливое согласие работать на чужого дядю. Хотя вряд ли у него были племянники. Такие вредные личности обычно круглые сироты.

У меня была мечта. Да, у меня была мечта.

Я хотела работать сама на себя, шить в свое удовольствие — то, что хочу и нравится. И чтобы мои модели нравились другим. И чтобы у меня был свой костюмерный цех или хотя бы небольшая мастерская с большой вывеской «Екатерина Гринева». На самом деле у меня бескрайняя фантазия, и название вывески я бы придумала другое, более звучное, чем моя фамилия… Я могла бы нафантазировать много нарядов для выпускных балов, для свадебных торжеств, для золотых юбилеев… Дайте мне иголку в руки, и я переверну этот мир! Но судьба словно посмеялась надо мной — исполнила мамину мечту, дала мне роль и вывела на сцену, о которой я никогда не мечтала. Правда, роль оказалась не фартовой, а фиктивной, да и где находится эта сцена, я знать не знала. И в чем-то чувствовала себя обманутой.

Думая об этом, я перегнулась через перила и посмотрела на бурление речушки. Декабрь стоял теплый, река еще не замерзла. Холодные волны перекатывались, торопя друг друга, толкаясь и переговариваясь, словно спешили на самое главное свидание в своей бурной жизни. И я твердо решила не опаздывать! Кто знает, ведь эти богатые мужики и впрямь двинуты на своих комплексах: для одних опоздание — страшная провинность, для других — жениться, как утопиться, для третьих — рабская покорность — залог крепких семейных отношений.

Дома я достала большой бабушкин чемодан — другого у меня просто не было, переезжала я обычно с картонными коробками — и покидала в него вещи. Затем в десятом часу сварила себе кофе… Ну да. Вещи я собирала долго, разглядывая каждую тряпочку на предмет годности к образу Давыдова. Честно говоря, ни одна не годилась! Все они были мои, дизайнерские, но кто знал дизайнера Екатерину Гриневу?! Ванда Вольфовна знала, и она говорила, что у меня в этом ремесле есть будущее. Из ее уст приятно было такое слышать.

Ровно в половину десятого мы с чемоданом втиснулись в лифт.

Через пару секунд двери закрылись и…

…И лифт никуда не поехал!

Люди, если вы куда-то спешите, не пользуйтесь коварным вертикальным транспортом! Ноги — лучшее транспортное средство, поверьте опытной страдалице, напрасно поставившей закорючку в договоре про мнимую жену. А какой там был гонорар! А какие перспективы сотрудничества с богатым холостяком! Стоп. А с чего это я взяла, что Давыдов — холостяк?! Он мне об этом сам не говорил, Заславский тоже ничего про жену не знал. Может быть, это и к лучшему, что я никуда не попала?!

— Катерина, не держи лифт! Езжай уж быстрее! — прокричала мне соседка снизу.

Я всего лишь кнопку первого этажа забыла нажать.

Это судьба, подумалось мне. От нее никуда не деться.