Рубины леди Гамильтон

Алина Егорова, 2011

«Что может быть прекраснее сверкающих алых рубинов, ограненных в виде лепестков тюльпана и обрамленных бриллиантами-росинками?» – так, наверное, думал лорд Гамильтон, заказывая подарок для своей супруги-красавицы. Ни сам лорд, ни его жена не могли знать, что чудесные камни принесут им лишь горе. И не только им. Волею судьбы попав после долгих странствий в Россию, дивные рубины навредили и своим новым обладателям. Согласно легенде, камни эти питаются… человеческой кровью, изменяя оттенок на более темный всякий раз, когда очередному владельцу грозит близкая смерть… Но питерским следователям не до красивых и страшных легенд – они должны найти и обезвредить убийцу предпринимателя Александра Рыжикова, а также выяснить, кто и за что убил преподавательницу социологии Эмму Гамильтон…

20 апреля 2010 г

Утро выдалось ясным и теплым, с легкой апрельской свежестью и запахом сырости. Вода в Разливе стояла спокойная, с едва заметной рябью молочного цвета. Когда-то это место считалось глухоманью, берег покрывали заросли камыша, дороги были непроходимыми. Теперь здесь организовали зону отдыха близлежащего города Сестрорецка. Лес стал лесопарком с асфальтированными дорожками, скамейками, пикниковыми лужайками и удобными спусками к воде. Прежними остались только заросли камыша. Они шуршали сухими листьями, что-то нашептывая ветру, ветер отвечал им тихим завыванием. Если бы камыши умели говорить, они многое бы рассказали и тем самым очень помогли бы следствию. Тогда бы стало ясно, кто побывал на этом берегу и кто засадил нож в голову лежавшему в камышах мужчине. Но камыши продолжали шуршать, ничуть не желая прояснить картину, и следственной группе приходилось работать, как обычно, — без посторонней помощи.

Пенсионер Федор Цветков каждое утро совершал забег вдоль озера. Рядом с ним бежал его фокстерьер Кеша. Кеша был большим лентяем и все время норовил рвануть напрямки, сокращая дистанцию. Еще он любил всюду совать свой нос — то за птицей погонится, то к велосипедисту прицепится, — в общем, компаньон для спорта из Кеши был сомнительный. Этим утром Цветков, как всегда, трусцой бежал по дорожке, Кеша скакал рядом, то отставая, то забегая вперед. В какой-то момент песик перестал попадаться на глаза, и пенсионер почуял неладное.

— Кеша, сукин сын! Куда ты делся?! — выругался Цветков. Он был очень недоволен, что приходится прерывать тренировку.

Со стороны Разлива послышалось тявканье. Смачно сплюнув, пенсионер неохотно свернул с дорожки на свежую весеннюю грязь и направился к побережью.

— Кеша! — позвал он еще раз. Питомец на зов не шел, он стоял на песке и лаял на камыши.

— Я подхожу, а там этот лежит. Вроде прилично одет, на бомжа не похож, — объяснял позже Цветков прибывшим по его звонку милиционерам.

— Дня три он тут примерно, — предположил эксперт Николай Потемкин, осмотрев покойника.

Убитому было тридцать четыре года, звали его Александром Леонидовичем Рыжиковым. Все это стало известно из водительского удостоверения, обнаруженного в его нагрудном кармане. Рыжиков был одет в добротную спортивную куртку поверх тонкого свитера, в синие фирменные джинсы и легкие итальянские туфли. Нож, которым его убили, был не простым, в том смысле, что такие ножи не продаются в обычном хозяйственном или охотничьем магазине. Деревянная ручка с наклейкой из органического стекла, на ручке выжжен узор, напоминавший африканские мотивы — то ли буквы, то ли просто какие-то каракули. Определенно, нож самодельный.

— Хоть что-то, — пробурчал капитан Юрасов. Он знал, что дела вроде этого, когда труп обнаруживают где-нибудь в безлюдном месте, легко не раскрываются, а самодельный нож — это какая-никакая, но подсказка. Выделялась еще одна деталь — нож всадили ровнехонько в переносицу покойного.

— Чтобы так метко швырять ножи, нужна особая сноровка, — сказал Потемкин, словно читая мысли Антона.

— Что ты имеешь в виду? Его убил профессионал?

— Не обязательно. Хотя, возможно, убийца имеет отношение к цирку, скажем, работает — или работал — метателем ножей. А может, он военный из специального подразделения, где требуется отличное владение холодным оружием. Но чтобы воткнуть нож таким образом достаточно просто хорошей тренировки. Вполне вероятен и любитель. Силы тут особенной не требуется, надо лишь обладать поставленной рукой. Убийцей может быть и женщина, но тогда рост у нее не ниже, чем у Рыжикова, то есть метр восемьдесят.

— Это уже фотомодель какая-то получается, они все долговязые. — Юрасов сам имел рост под сто восемьдесят и поэтому девушек выше себя считал долговязыми. — Такую дылду и найти легче. Среднестатистические женщины гораздо ниже… А это что? — прервал он собственные рассуждения, увидев, как эксперт извлек нечто из кармана убитого.

— Колечко с рубинами, семнадцатый размер, — определил на глаз Николай.

Он показал Юрасову кольцо из белого золота с тремя крупными камнями темно-красного цвета, похожими на слезы, выплаканные раненым сердцем. Их обрамляла звездная россыпь сверкающих бриллиантов. Кольцо было красивым и изящным. Несомненно, оно предназначалось для женщины.

— Точно. Дело не обошлось без фотомодели, — утвердился в своей догадке Юрасов.

Андрей Владимирович Левашов, подтянутый, но с уже обозначившимся брюшком, шатен, с едва заметной проседью на висках, сидел в коридоре РУВД, ожидая назначенного времени. Он явился заранее и вид имел крайне обеспокоенный и печальный.

— Кто же мог подумать, кто же мог подумать… — запричитал Левашов на манер деревенской кликуши, когда Юрасов пригласил его в кабинет и завел разговор о Рыжикове.

— Как вы думаете, что его могло привести на берег озера?

— Не знаю. Он был непредсказуемым, и если мы не назначали совместную встречу, он о своих планах никогда не извещал.

— Когда вы его видели в последний раз?

— В прошлую пятницу. Да, именно тогда. Мы встретились в нашем офисе, обсудили один проект, а потом я поехал по своим делам, а он остался работать.

— И с тех пор вы ему не звонили?

— Нет, а зачем? Мы с ним все срочные рабочие вопросы уже решили.

— Что вы можете сказать о личной жизни вашего друга?

— Он никого, и меня в том числе, в нее не посвящал. У него всегда были женщины, но долго они не задерживались.

— При нем было найдено кольцо. Вот это. — Юрасов положил перед Левашовым кольцо с рубинами. — Для кого оно предназначалось?

— Не знаю. Никогда раньше этого кольца не видел. Может, для очередной подружки? Саня был нежадным и легко делал дамам подарки.

Из наведенных справок следовало, что Александр Рыжиков вырос в интернате, куда отдали его любившие выпить родители. Отец Александра умер одиннадцать лет тому назад, а мать, Зоя Ивановна, до сих пор проживала на станции Горская. Раньше Горская была поселком, с одинаково бедными деревянными домами, с водопроводом на улице и печным отоплением. Теперь она превратилась в дачный поселок, из-за своей близости к городу и Финскому заливу ставший весьма престижным. Богатые многоэтажные коттеджи постепенно вытесняли старые деревянные домики, их оставалось все меньше и меньше. Но избушка Зои Ивановны упрямо продолжала торчать среди новостроек, как сорняк на розовой клумбе. Старая, с пустыми глазами на испитом лице, в туфлях со стертыми до пятки каблуками и в мужской рабочей фуфайке, женщина сама напоминала никому не нужный сорняк, который не раз уж выкорчевывали, а он вопреки всем законам жизни продолжал существовать.

Спрашивать о жизни сына Зою Ивановну было бесполезно. На явившегося к ней с расспросами Кострова она отреагировала равнодушно, лишь бессмысленно хлопала выцветшими глазами и бормотала что-то невнятное. Разговор наладился только после того, как Михаил достал из портфеля бутылку «Столичной» и поставил ее на засиженный мухами стол в кухоньке-живопырке с засаленным крохотным окошком.

— Сразу видно, приличный человек, — похвалила Зоя Ивановна гостя. — Не с пустыми руками пришел!

Хозяйка мигом «организовала» две замызганные рюмки. Подумала немного и протерла их сомнительного вида полотенцем, больше походившим на тряпку. Рюмки от этого чище не стали, но это ее ничуть не смутило. Аккуратно, чтобы не расплескать, Зоя Ивановна наполнила их водкой.

— Земля пухом! — произнесла она тост и махом опустошила рюмку. Костров лишь пригубил напиток.

— Стоп, — остановил он вошедшую во вкус хозяйку. — Потом допьете. Вы давно видели вашего сына?

— Ой, давно. Совсем давно! Сколько я его нянчила, сколько бессонных ночей провела, а он мне чем ответил? Продукты привезет раз в месяц — и поминай, как звали. Разве я, старая, больная, ему нужна? Столько ночей бессонных, столько ночей…

— Так когда он вам продукты в последний раз привозил?

— Не помню. Да ты сам посмотри в холодильнике, если он полный, то сына мой на днях и был, а если там пусто, то уж, значит, недели три как прошло, не меньше.

Миша открыл новый двухкамерный холодильник, выделявшийся своим чистым обликом среди прочего кухонного хлама. Холодильник был забит до отказа всякой снедью. Он взял пакет с помидорами, на котором белел ценник с датой — семнадцатое апреля и время — двенадцать двадцать две. Рыжиков был убит около шестнадцати часов того же дня. Горская находилась рядом с Разливом. Получалось, что Рыжиков в субботу закупил продукты, отвез их матери, а потом зачем-то приехал на берег озера.

— Скажите, Зоя Ивановна, в котором часу у вас был сын, приехав сюда в последний раз?

— Не знаю, я его не видела. Спала, наверное. Или к Савельевне на станцию ходила. Сын со мной разговаривать не желает, о чем ему со старой больной матерью говорить? Приедет, как кот, сам по себе, выгрузит харч и уедет. Вон холодильник какой огромный купил. Откупился! А мать ему не нужна. Зачем ему мать?

Александр Рыжиков был зарегистрирован в Петербурге, на Малой Посадской улице. Там же он и проживал. Он совместно с Андреем Левашовым являлся совладельцем туристической фирмы «Удача». Фирма процветала, и никаких претензий со стороны госслужб к ней не имелось. После смерти Рыжикова его часть капитала переходила к Зое Ивановне, поскольку никаких других родственников он не имел. Левашов был не только партнером Рыжикова по бизнесу, но и его другом. Поэтому и стал первым подозреваемым.

— Бизнес без трений не бизнес. Наверняка они что-нибудь не поделили. Наша задача — выяснить, что именно. Оттуда и плясать, — размышлял вслух следователь Тихомиров. — То, что доля Рыжикова достанется его матери, наводит на мысль, что Левашов постарается ее выкупить. Пожилую женщину, неискушенную в финансовых вопросах, легко обмануть и завладеть фирмой целиком. Наверняка Левашов преследует именно эту цель.

Оперативники были согласны со следователем. Мотив у Левашова, хоть и завуалированный, но имелся налицо. Доля Рыжикова, выраженная в цифрах, выглядела внушительно. «За такую и убить не грех», — подумал Антон.

Одно обстоятельство портило все дело. У Левашова на момент убийства было стопроцентное алиби. В то время, когда Рыжикову всадили нож в переносицу, он находился в ресторане на площади Победы. У него там была назначена деловая встреча. Партнер не пришел, и Левашов прождал его больше часа. Это подтвердили официант и метрдотель ресторана. Если допустить погрешность во времени определения наступления смерти, то все равно Левашов не успел бы — от площади Победы слишком далеко, чтобы оказаться в Разливе в момент убийства. Разве что долететь на вертолете.

— Киллера нанял, собака, — резюмировал Юрасов.

— Угу. Только киллер этот должен быть весьма специфическим, раз использовал такое приметное оружие. Дождемся экспертизы, может, она что-нибудь прояснит.

Эксперт с заключением не торопился, ибо, кроме ножа, проходившего по делу Рыжикова, у него на очереди был еще вагон и маленькая тележка вещдоков. И тоже срочных, и тоже неотложных. Нетерпеливый Юрасов, бессовестно пользуясь своей давнишней дружбой с экспертом Потемкиным, основанной на проживании в одном доме, постоянно ему названивал, напоминая о своей персоне, и взял-таки Николая измором.

— Ладно, приезжай, — сказал он по телефону. — Заключение не дам — не готово еще, но кое-что расскажу.

Антон не заставил себя ждать. Через полчаса он сидел в лаборатории и внимательно слушал Потемкина.

— Нож довольно-таки старый, ему как минимум лет двадцать. Изготовлен кустарным способом, можно сказать, на коленке. Такие ножи раньше делали пацаны для своих дворовых игр. Сейчас дети во дворах не играют, все больше за компьютерами сидят и по Интернету общаются. А вот раньше собиралась детвора разных возрастов и затевала игры: салки, прятки, казаки-разбойники — во что только не играли. В ножички, фантики, в карты по подъездам дулись на интерес и на деньги. Ножички — это отдельная история. Каждый уважающий себя пацан имел ножик. Их делали сами, выменивали друг у дружки, покупали. Начертят на земле круг, поделят его на сектора по количеству игроков, каждый стоит на своем секторе и по очереди «грабит» соседей. Воткнется ножик в землю — значит, можно грабить и присоединить отвоеванную территорию к своей. Чтобы воткнуть нож в землю, нужен навык, это только кажется, что все просто. Существуют разновидности бросков: с ладони, с плеча, левой рукой… Пацаны часами оттачивали мастерство, чтобы побеждать в игре.

— А родители? Как же они позволяли им играть с холодным оружием?

— Во-первых, в большинстве случаев ножи эти на холодное оружие не тянули: лезвие короткое. Во-вторых, пацаны обычно свои ножички от родителей прятали. Это сейчас мамы-папы своих чад аж до совершеннолетия всюду за руку водят, а раньше малышня во дворах одна гуляла, мамаши только в окна иногда поглядывали. Или поручали малышей старшим детям, и считалось, что те за ними присматривают. Я сам с четырех лет гулял под присмотром старшего брата. У нас с ним разница — два с половиной года. Какая из него нянька? Тем не менее мать не боялась нас вдвоем на улицу отпускать. Мы гуляли в своем дворе и в соседний на карусели ходили, а как подросли, так и вовсе по всему району бродить стали. И ничего с нами не случалось.

— То есть ты хочешь сказать, что этот нож родом из детства?

— Похоже на то. И еще хочу обратить внимание на рисунок на рукоятке. Скорее всего, это надпись. Такие буквы я видел на одной картине, привезенной моим знакомым из Африки.

— Ну и что же там написано?

— Ишь, какой быстрый! Я тебе не переводчик с черт-те какого на русский. Хочешь получить результат, наберись терпения.

— Ладно, ладно, я все понял. Как бы нам ускорить процесс? — льстиво улыбнулся Антон.

— Всем бы вам ускорить. Через десятку!

— Понял — не дурак.

Ближайший к управлению гастроном находился в десятом доме по Подьяческой улице. Его оперативники и прозвали «десяткой» и часто покупали там всякую съестную всячину для экспертов, чтобы побыстрее получить от них заключение.

— Ну, это не обязательно, — театрально изобразил смущение Николай, когда Юрасов вернулся с подношениями. Капитан держал в руке бутылку «Старого Кенигсберга» и пачку печенья с малиновой прослойкой. — Печенье не обязательно, говорю.

— Это я себе к чаю взял, — пояснил Антон.

Вика

Вику считали слегка придурковатой. Всегда. Нет, она не обижалась. Во-первых, уже привыкла, а во-вторых, на правду не обижаются. Для мужчин Вика была «прелесть, какая дурочка», дамы же, наблюдая рядом с ней очередного поклонника, язвительно говорили: «Дурам везет!» В жизни Вике скорее не везло, чем везло. Отец отсутствовал напрочь, мать работала посудомойкой в школьной столовой. И, что совсем плохо, в столовой той школы, где училась Вика. Сначала девочка этим очень гордилась — не каждый мог на перемене сбегать к маме, а она могла. Когда их класс обедал, Вика всем гордо говорила: это моя мама! Она показывала ручонкой в сторону приемки грязной посуды, где стояла женщина в белом халате работника общепита. «Ну и дура!» — сказала Маринка. У Маринки мама работала бухгалтером и с утра до позднего вечера пропадала в офисе. Ее даже на линейку в первый класс привела бабушка. Тогда Маринка назвала Вику дурой из обиды, но оказалась не так уж не права. Позже, когда Вика стала постарше, она узнала, что быть посудомойкой плохо. Ей этого никто не объяснял, она сама все поняла — по интонациям, с которыми взрослые и подражавшие им дети отзывались об этой профессии. Стало понятно плохо скрываемое брезгливое отношение учителей, которое они проявляли к Вике. Она-то думала, что это все из-за ее не слишком смирного поведения и плохого прилежания в учебе. А оказалось… Так мерзко, горько и ужасно больно. Ее словно бы при всех отхлестали по лицу! С этим пониманием весь мир для Вики вдруг перевернулся и из радостно-светлого стал неуютным и колючим. Краснов — еще тот оболтус, разгильдяй, с вечно невыученными уроками, забытыми тетрадями и формой для физкультуры, а вот его Светлана Николаевна любит и ругает как-то по-особенному. Вика не раз слышала, как в очередной раз, отчитывая Краснова, учительница говорила: «У тебя мама с высшим образованием, а ты…», или: «Мне жалко твою маму, такую умницу, с высшим образованием…» Она всегда делала упор на этом словосочетании — «высшее образование». Тогда, в пятом классе, Вика смутно понимала, что такое высшее образование. То есть, что такое образование вообще, она знала, и слово «высшее» тоже было понятным. Даже что такое высшее образование, она догадывалась, а вот почему из-за него такой ажиотаж поднимают, ей было непонятно. «Все профессии нужны, все профессии важны», — учили их в начальных классах, а потом выяснилось, что нужны-то нужны, но не все одинаково уважаемы.

Вика пришла домой и спросила у матери, какое у нее образование, и получила короткий емкий ответ — среднее. «Иди, делай уроки», — сердито добавила она, но девочка не отставала. «Почему?» — последовал невинный детский вопрос. «Потому», — весомо ответила мать, давая ей понять, что разговор закончен. Раиса Александровна, когда-то красивая, рано постаревшая женщина, достала из холодильника мясо, затем стала выбирать овощи для супа. С готовкой можно было повременить — оставались еще борщ и котлеты, которых хватило бы на три дня. Но нужно было отделаться от дочери с ее неудобными расспросами, а для этого ничего другого, кроме жуткой занятости, Раиса Александровна не придумала. «Почистить картошку?» — предложила свою помощь Вика. «Не надо. Я сама. Лучше учи уроки». Вика ушла, как ей было велено, учить уроки. Вернее, сидеть над раскрытым учебником и заниматься чем угодно, только не уроками. Она рисовала на клетчатом тетрадном листе принцесс и не знала, как тяжело сейчас на душе у матери. Она своим вопросом об образовании наступила на ее больную мозоль и даже не заметила этого. Вика не понимала, почему для матери так сложно все рассказать, а не ограничиваться многозначительным «потому», словно она маленькая и объяснять ей еще рано. Если бы она знала, какая горькая судьба стоит за этим «потому», сколько разочарований пришлось пережить ее матери, то больше не приставала бы к ней, но мать ничего не говорила, а сама Вика догадаться не могла.

Раечка Грановская — дочь директора целлюлозно-бумажного комбината и заведующей центральной городской библиотеки. Ей, отличнице и красавице из прекрасной интеллигентной семьи, все пророчили большое будущее. Волнистые каштановые волосы, черты лица утонченные, резкие, но красивые. Киноактрисы с такой внешностью обычно играют роковых красавиц с трагической судьбой. Они не могут играть мягких, домашних женщин. Такие и в фартуке с рюшами выглядят царственными тигрицами или жестокими стервами. Никто и не ожидал от Грановской, что после школы она выйдет замуж и осядет дома. Она готовилась к поступлению в университет, на факультет иностранных языков. Любые учебники, репетиторы — Грановские ничего не жалели для дочери. Раиса не сомневалась в своих силах, она уже представляла себя в загранкомандировках в роли переводчицы. У нее обязательно появятся цветастые жакеты и туфли с открытой пяткой, большие, на пол-лица, очки в белой оправе и клетчатая юбка в складку, как она видела в одном американском фильме. Но поступить в первый год Раечке не удалось. На второй — тоже. Потом у нее опустились руки, завелись женихи и любовь, как лекарство от скуки.

Викин будущий отец был парнем красивым, статным, престижным. Он доучивался на последнем курсе политехнического института и подрабатывал на стройке. Впереди маячило место в конструкторском бюро с хорошими перспективами и приличным окладом. В общем, парень был видный. Он даже предложил — надо им пожениться. Свадьба не состоялась — жених как-то не так себя повел, не то сказал, не подал вовремя руку, как требовали правила этикета, чем вызвал у «девочки из хорошей семьи» недоумение. «Я не хочу выходить замуж за плохо воспитанного человека», — с пафосом сказала Раиса. Далее, по ее идее, должны были последовать извинения и обещания исправиться, но Викин отец был мужчиной гордым. По два раза он руку свою не предлагал. «На нет и суда нет», — сказал он и откланялся. О том, что скоро появится Вика, он не знал. Впрочем, Рая тоже ничего еще не знала. Когда ее скорое материнство стало заметно всем, она продолжала держаться царевной. «Если любит — вернется, я за ним не побегу!» — заявила она. Наличие заботливых родителей гарантировало достаток с дитем на руках и без мужа. Имея крепкий тыл, легко изображать гордую барышню. Грановские не одобряли поведение дочери, но укорять ее не стали. Ее жизнь, ей и решать, рассудили они.

Раису словно кто-то сглазил. Черная полоса началась с того дня, когда она провалилась на вступительном экзамене по русскому языку. И ведь ошибка была глупейшей. Она написала слово «шел» через «о». А потом из-за волнения еще в двух словах допустила непростительные ошибки. Да никогда в жизни она не писала «прекрасный» с двумя «с»! И то, что «незваный» пишется слитно, Рая тоже отлично знала, а вот написала почему-то раздельно. Преподавательница, читавшая ее работу, смерила ее недобрым взглядом, подозрительно посмотрела на пятерку за сочинение в экзаменационном листе и влепила рядом «неуд» за русский устный. Вызубренные Раисой правила она и слушать не стала — зачем, если и так ясно, что сочинение списано? Подруги ее все поступили, кто куда. Их закружила веселая студенческая жизнь, в которой Раиса чувствовала себя чужой. Дружба их потихоньку таяла. Рае было стыдно, что она не сумела поступить. Даже некоторые безнадежные троечники из ее класса пополнили собою стройные ряды студентов, а она осталась неприкаянной. Самолюбие заставляло ее ограничить встречи с приятельницами и не выходить в свет, пока не настанет момент, когда можно будет в компании непринужденно поддерживать беседу об учебе и прочих студенческих делах, а не отмалчиваться, сидя в сторонке.

У отца на работе что-то не ладилось. Он всегда был очень ответственным человеком и переживал за службу. Руководить огромным коллективом — дело не простое. За свою трудовую жизнь он получил множество наград и, увы, заработал гипертонию. Однажды вечером, когда Грановские ждали к ужину главу семьи, раздался телефонный звонок. «Александра Борисовича увезла «Скорая». Он в больнице…» На похоронах было много людей, цветов; проникновенные речи, награды на бархатной подушечке. «Он всей душой был предан работе. Такие люди — огромная редкость», — говорили о нем. Семье безвременно ушедшего товарища обещали поддержку. Сначала все так и было. Материальная помощь, путевки в санаторий, место для ребенка в детском саду для «своих». Потом звонки стали звучать все реже и наконец прекратились. Неожиданно слегла с болезнью мать Раисы. После смерти мужа она сильно сдала. У нее и раньше был непорядок с сердечно-сосудистой системой, но за последний год здоровье очень уж сильно пошатнулось.

Родители Раисы ушли из жизни друг за другом. Молодая женщина сидела в кухне и думала, как свести концы с концами при своей скудной зарплате лаборанта НИИ с малолетним ребенком на руках. «Трешка» Грановских оказалась ведомственной, и Раису попросили съехать из нее в положенную ей по закону «однушку». Вика подрастала, ее на что-то нужно было кормить и одевать. Сама Рая давно уже не носила модных цветастых жакетов и лакированных туфель, которые раньше ей покупали родители. Она готова была помириться со своим несостоявшимся мужем, но того в городе не оказалось. Поговаривали, что он уехал за полярный круг, на заработки. Лаборанткой было работать удобно и не тяжело — всего четыре часа в день и, что немаловажно, среди интеллигентных людей. Когда были живы родители, Рая работала в НИИ для стажа и чтобы бывать на людях. Она продала все, что только сумела: книги, хрусталь, украшения, но все равно на жизнь не хватало. Персонал школьной столовой и детей персонала кормили бесплатными завтраками и обедами, зарплата посудомойки была выше, чем у лаборанта, рабочий день тоже укороченный, а также удобно было приводить дочку в школу и уводить домой. На этом плюсы новой работы заканчивались. Никому из знакомых Раиса не говорила, что работает посудомойкой. Она, девушка из хорошей семьи, знала, какая это низкая социальная ступенька, и ей было очень стыдно, что она оказалась здесь. Конечно же, временно! Раиса никогда не переставала верить, что скоро все изменится. Встретится тот самый, достойный ее мужчина, возьмет ее за руку и отведет в хорошую жизнь. Она, наконец, поступит в институт. Пусть не на факультет иностранных языков — бог с ним, главное, что поступит, и появится у нее диплом о высшем образовании, как у всех интеллигентных людей. Не для того, чтобы работать на любимой работе, а просто потому, что так положено.

Время летело быстро. Казалось, еще вчера она носила приталенное платье из кримплена. Раиса приложила к себе синее в мелкий цветочек платье и убрала обратно в шкаф. Оно вышло из моды и стало ей мало. «Пусть лежит. Может, Вика когда-нибудь наденет». Черные туфли с узким ремешком. Красивые, но ношеные, хоть и недолго, сзади царапина. Рая взяла у дочери черный фломастер и закрасила царапину. В комиссионке их взяли охотно, приемщик сказал, что продадутся туфли быстро, но деньги обещал выплатить только после реализации.

С Викой что-то происходило. Она стала замыкаться в себе и просила перевести ее в другую школу.

— Куда я тебя переведу? Поблизости других школ нет.

— А та, что через сквер?

Через сквер была отличная новая школа, она находилась даже ближе той, в которой училась Вика, но их дом был приписан не к ней. А главное, что она называлась гимназией и обучение в ней требовало немалых затрат.

— Там нет мест.

— Ага, нет, — обиженно засопела девочка. — А Маринка и Вовка туда перешли, еще и Краснова после каникул туда перевести собираются.

— Ну, значит, они успели, а теперь мест нет.

Соседняя школа была престижной, в программе числились полезные дополнительные занятия, имелись интересные кружки, проводились экскурсии. Но все — за деньги. Кто мог платить, тот устраивал своих детей в гимназию. Каждый желал для своего ребенка лучшего, поэтому родители не скупились на образование, последнее отдавали, но за гимназию платили. Такое положение царило повсюду. Это были не поборы, а официальная плата: за ремонт, за охрану, в фонд класса… В обычных школах деньги с родителей тоже брали, но не так много. И там можно было нормально выучиться при желании, пусть не так эффективно, как в гимназиях, без углубленного изучения иностранных языков, основ экономики и прочих наук. Самое неприятное, что в обычных школах в основном оставались дети из неблагополучных семей. Полное отсутствие интереса к учебе, сквернословие, дикие нравы дворовой шпаны. И в этой среде — Вика. Раиса Александровна при всем желании не могла бы оплачивать приличную школу. Она сама перешла работать в гимназию — там посудомойке больше платили, и Вике уже не приходилось ее стесняться. Ничего другого для дочери она сделать не могла.

Как ни странно, Вика не связалась с дурной компанией. Со своими одноклассниками она не дружила, но и не враждовала. К шестому классу, когда все благополучные дети перешли в гимназию, Викин класс поделился на две враждующие группировки.

Две девочки — Кира и Рита — два лидера. Вместе они были невозможны. Во время любой совместной внеклассной работы между ними обязательно возникали ссоры. Все, что смогла сделать классная дама, это разделить класс на звенья. Два звена девчонок и оставшиеся три — мальчишечьи. Это как-то спасало ситуацию: игра в волейбол — первое звено против второго, субботник — первое звено собирает листья, второе моет окна и так далее.

У каждой девочки-лидера были особо приближенные друзья. У Риты — Кристина и Вера, у Киры — Лиля и иже с нею. Однажды в рекреации на ровном месте возникла драка. Вера с Лилей лежали на полу и дрались как бы понарошку, с улыбками на лицах. За каждую из них, как на соревнованиях по боксу, болели «трибуны», где самыми активными болельщицами были звеньевые. Было заметно, что драка давно перешла грань «понарошку», но никто девочек не разнял.

Можно переходить из звена в звено, но не состоять ни в каком вообще — нельзя. При смене звена автоматически меняется и круг «друзей». Мальчиков в классе было больше. Они в девчоночьи разборки не вмешивались, но тоже разделились на своих и чужих. Если кто-то из них общался с девочками из первого звена, он становился врагом для звена второго. Все это знали, все с этим мирились. Две девочки сумели заставить вращаться вокруг себя всех, включая мальчишечье большинство и классного руководителя. Несомненно, они были сильными лидерами. Им бы на баррикады…

И ведь обе — не первые красавицы в классе! И даже не вторые. Кира училась на «четыре» и «пять» (на одни пятерки во всей школе не учился никто), имела зычный командный голос, была плотного телосложения. Не толстая, а именно плотная, с широкой костью и тяжелая. Насколько тяжелая, Вика ощутила на себе. Как-то, оставшись после уроков, они с Лилей и Кирой играли — переворачивали друг друга. Располагались друг напротив друга и сцепляли скрещенные руки. Между ними вставал третий участник игры, который при движении рук переворачивался сначала вниз головой, затем вновь оказывался на ногах. Лиля была стройной и перевернулась легко. Вика и подавно. Ее Кира могла перевернуть и в одиночку. А вот с Кирой дело не заладилось. Вика с Лилей перевернули ее вниз головой и не удержали. Звеньевая сползла на пол, но не ушиблась. Она была отходчивой — ругнулась, но зла держать не стала. Учителя ей симпатизировали за хорошее прилежание и за ее положительность. Она была положительнее Риты.

Рита прыгала с «тройки» на «четверку», по мнению учителей, была неглупой девочкой, но с ленцой. Очень обаятельной, но обаяние это, будь она взрослой, назвали бы порочным.

Высокая, стройная, с плоским лицом. То, что лицо плоское, подметила, конечно же, Кира. Риту так и дразнили враги — плосколицая. Кирино телосложение в сочетании с ее простой фамилией, производной от слова «козел», давали множество вариантов для кличек. Ритина фамилия тоже была простой, но происходила от мужского имени и ничего обидного придумать не позволяла.

После девятого класса Рита из школы ушла. Кира, как ни странно, тоже. С уходом лидеров разделение на звенья упразднилось, но разрозненность осталась. Мальчиков в классе стало еще больше, чем девочек, — один к трем, но они по-прежнему оставались в моральном меньшинстве.

Вика умудрилась занять нейтральную позицию — она была не за «наших» и не за «ваших», при этом со всеми поддерживала одинаково ровные приятельские отношения. Если бы учителям было до нее дело, они разглядели бы в Вике дипломатические способности. Не каждый взрослый сумеет на протяжении нескольких лет балансировать между двух огней, а она, девочка с неокрепшей психикой, — смогла. Выжить в непростом подростковом мире ей помог легкий характер и качество, называемое окружающими — «с придурью». Школу Вика окончила на «четверки». На фоне остальных учеников она училась неплохо, хотя и без желания. Вопреки наставлениям матери в институт она не пошла. На дворе давно уже пышным цветом цвел капитализм, а Раиса Александровна продолжала жить прошлым. Она верила, что в высшей школе можно учиться бесплатно. Учатся же некоторые! О том, что ее дочери с весьма посредственными знаниями на бюджетное место не пробиться, она думать не хотела. Зато Вика оказалась куда реалистичнее своей матери. Она объективно оценила свои шансы, решила, что пока в институте ей делать нечего, и беспечно заявила: «Потом поступлю». Ей не терпелось поскорее вырваться во взрослую жизнь, а студенчество казалось продолжением учебы в школе.

Очень скоро Вика поняла, что взрослая жизнь — далеко не сахар, особенно в самом начале, когда у тебя нет собственной ниши и приходится метаться в ее поисках. Оказалось, что в семнадцать лет не так просто найти работу — никто не хочет связываться с несовершеннолетними. Поработав распространителем рекламных объявлений и зазывалой в салоне обуви, Вика угомонилась и пришла к мысли, что неплохо бы продолжить образование. Где и какое именно, она пока определиться не могла. Не было у нее с детства мечты вроде: «Хочу стать балериной (врачом, учительницей младших классов…)». Со временем мечта о будущей профессии так и не появилась. Вике было интересно многое, но интерес этот оставался очень поверхностным — вроде бы и то дело ее привлекает, и это, но ненадолго и не настолько, чтобы посвятить ему всю жизнь. Тем не менее следовало куда-нибудь приткнуться, чтобы не терять зря время. Ей стало уже все равно, где учиться, главное, чтобы учеба оказалась не слишком трудной и скучной. Но учебный год уже давно в разгаре, и получалось, что она всюду уже опоздала.

Однажды, поднимаясь по эскалатору, Вика услышала по радио объявление. Низкий женский голос вещал о том, как приятны на ощупь ювелирные изделия и как радует глаз сияние драгоценных камней. Не обязательно быть состоятельной особой, чтобы каждый день находиться среди драгоценностей, любоваться ими и перебирать их в руках. Все, что требуется, чтобы подарить себе золотую жизнь, — это поступить в ювелирный колледж, объявлявший дополнительный набор.

Вика загорелась. Она представила себя в роли Кощея, который чахнет над златом. У нее никогда не было ни единого дорогого украшения — ни самых малюсеньких золотых сережек, ни колечка. Они ей вроде были и не очень-то нужны, но обзавестись ими не помешало бы. Пусть драгоценности будут не собственные, но от этого их блеск не тускнеет. Сама судьба звала ее в ювелиры. Ведь она случайно оказалась в метро, в этот день ехать никуда и не собиралась. Не спустилась бы в метро, не услышала бы этого объявления. Как ни крути — судьба!

Сначала Вике в колледже понравилось. Первым делом их группе устроили экскурсию на ювелирную фабрику и в Эрмитаж, где проходила выставка драгоценностей российских императоров. Студентам объяснили, что их колледж выпускает мастеров широкого профиля, то есть работников конвейера. Чтобы стать ювелиром, специализирующимся на эксклюзивных изделиях, нужно иметь дар божий и приложить немало усилий. Вика как-то сразу сникла — конвейер она не любила. Скоро ей пришлось на себе ощутить, что это такое. На практических занятиях они должны были собирать из звеньев цепочки. Вика опустила пальцы в лоток с мелкими — мельче бисера — позолоченными звеньями. Рассыпчатый металл ускользал, как песок, девушка его собирала и выстраивала из него горки. Это было необычное ощущение — набирать полную ладошку золота. «Вот это как, оказывается, — грести золото руками», — подумала она. Наигравшись с сырьем, она принялась выполнять задание. Первый блин вышел комом. Цепочка получилась неравномерно закрученной и смотрелась коряво. Нечто подобное состряпали и остальные студенты. Мастер указал каждому на его ошибки и попросил переделать. Работа шла медленно, она требовала усидчивости и постоянного напряжения глаз. Не случайно в колледже учились одни девушки. В Викиной группе сначала было трое парней, но двое ушли через неделю — поняли, что эта профессия не для них. Остался один — невозмутимый очкарик с наружностью интеллектуала, которого назначили старостой. Коллектив походил на тот, в котором Вика училась в школе, — такие же грубые девицы, только еще более развязные. «А чего ты ожидала? ПТУ — оно и есть ПТУ, хоть и называется колледжем», — резюмировала мать. Раиса Александровна желала для дочери иного будущего. Знания, конечно, никогда не лишние, пусть и полученные в ПТУ. Но окружение! К сожалению, подавляющее большинство учащихся — далеко не сливки общества. Вика была не такой неженкой, как ее мать, когда надо, она могла и сама сказать крепкое словцо, но и ей претили постоянные потоки грязных речей, которые она слышала во время учебы. Девушки, юные, но уже вульгарные, подражающие героиням скандальных телешоу, будто никогда и не слышали об этикете. Одеваться элегантно — это считалось каменным веком. Чтобы прослыть «прогрессивной девчонкой», требовалось носить яркую, аляповатую одежду нелепых, но модных фасонов, прически предполагались экстравагантные, пирсинг на лице приветствовался.

Скучная практика, неинтересная теория, перекуры и разговоры об одном и том же на переменах — прошло полгода, а Вике казалось, что тянется все тот же бесконечный день. Колледж, метро, трамвай, компьютер, опять метро, трамвай дом, ужин, телевизор. Утром вставать, вечером ложиться. В воскресенье — прогулка, уборка, магазины, продукты, книга. И снова — учеба, компьютер, дом… Никак не вырваться из замкнутого круга. И это — в восемнадцать лет!

Единственной отдушиной были лекции, которые читал Павел Аркадьевич Горинелли. Он был великолепным мастером, о нем ходили легенды. Что-то там случилось, глубоко личное, и он больше не занимался изготовлением ювелирных изделий, а только читал теорию. Но как он читал!

Он входил в класс немного шаркающей, присущей только ему одному походкой. Поднимался на кафедру, откуда оглядывал учеников хитрыми, с прищуром, глазами. Глаза у Павла Аркадьевича были необыкновенные: ясные, пронзающие насквозь. Когда он так пристально на кого-то смотрел, ученики цепенели. В такие моменты Горинелли больше не походил на шаркающего ногами старика — напротив, это был очень сильный и энергичный человек, способный подчинить себе одним лишь взглядом. Горе тому, кто пытался его обмануть, будь то не выучивший урок ученик или коллега-преподаватель. Словно читая чужие мысли, Павел Аркадьевич улавливал малейшую ложь. Об этой его неудобной для окружающих особенности знали все и поэтому даже не пытались ему врать. А если не соврать было невозможно, старались не попадаться ему на глаза. В остальном же, по мнению большинства, Горинелли был милейшим человеком. Руководство и коллеги его ценили за профессионализм, а ученики — за те потрясающие истории, которые он иногда рассказывал на занятиях.

— Павел Аркадьевич! — раздался голос старосты. — Помните, вы нам обещали рассказать о броши леди Гамильтон?

— Да, расскажите! Расскажите, пожалуйста, — поддержали его остальные.

— Хорошо, расскажу, — добродушно улыбнулся Горинелли, согревая учеников теплом своих волшебных черных глаз. Теперь они смотрели ласково, словно присутствующие были его родными детьми.

Эми Лайон, впоследствии ставшая известной как Эмма Гамильтон, родилась в бедной семье кузнеца, проживавшей в английском графстве Чешир. После смерти отца она, четырнадцати лет от роду, уехала в Лондон и работала прислугой. Бог щедро одарил Эмму умом и красотой, кроме этого, девушка обладала особым шармом, который сводил мужчин с ума.

Юная прелестница не считала зазорным пользоваться своими чарами, она умудрилась стать любовницей сразу нескольких знатных мужчин. Работа служанки была не для нее. Эмма не хотела всю жизнь прозябать в нищете, как ее мать, которая тоже когда-то блистала красотой, а потом из-за работы от ее восхитительной внешности не осталось и следа. Эмма понимала, что ее капитал — это молодость и красота, и этим капиталом нужно правильно распорядиться, пока его не обесценило беспощадное время.

Скандальную славу Эмме принесло ее участие в представлениях шотландского шарлатана. В обнаженном виде девушка изображала богиню здоровья. И люди шарлатану верили, так как ее округлые формы, прекрасная кожа, блестящие волосы просто излучали здоровье. Они охотно скупали склянки с «эликсиром молодости и красоты» в надежде обрести такую же прекрасную внешность, как у «богини».

Она называла себя актрисой. Для знатной публики Эмма проводила представления живых картин, изображавших классические произведения искусства, ее рисовали знаменитые художники, даже сам Гете был поклонником ее красоты. Вскоре неординарную куртизанку заметил весьма состоятельный сэр Чарльз Гревилль и пригласил ее к себе в качестве метрессы. Впоследствии Чарльз не раз пожалел о том, что имел глупость представить ее своему дяде, Уильяму Гамильтону. Лорд был немолод, но очень богат и знатен. Он был ослеплен ее красотой и очарованием. Однако происхождение и репутация Эммы были небезупречны. Наплевав на все общественные устои, сэр Гамильтон предложил ей стать его женой, чем вызвал большой скандал в кругах английской аристократии.

Мечта Эммы сбылась — она богата, живет в роскоши, вращается в кругах высшего общества, все мужчины оборачиваются ей вслед и смотрят на нее с восторгом, она — настоящая английская леди, у нее популярность первой красавицы света. Нет только счастья.

Живые картины уже в прошлом — ей больше незачем выступать на публике, зарабатывая на жизнь. Из развлечений остались только светские приемы и случайные адюльтеры, в которые она впутывалась из-за мужского бессилия старого лорда.

Однажды, явившись во всем блеске на очередной светский прием, Эмма увидела его. Статный красавец в форме морского офицера не сводил с нее восхищенных глаз. Между ними вспыхнула страсть, и такая сильная, что им не смогли помешать никакие общественные каноны. Лорду Гамильтону отнюдь не понравилось увлечение его жены адмиралом, но он решил не замечать происходящего. Идя на брак с Эммой, он не рассчитывал на то, что эта яркая красавица превратится в добропорядочную женщину, хранящую верность мужу. Тем не менее сэр Гамильтон все же надеялся, что пройдет какое-то время, и его жена оставит наскучившего ей Горацио Нельсона, как оставляла она всех своих любовников. Но любовь между леди Гамильтон и адмиралом Нельсоном оказалась прочной. Они даже стали жить как муж и жена, а родившуюся от любовника дочь Эмма назвала Горацией, в честь отца.

На годовщину их знакомства Нельсон преподнес своей возлюбленной брошь. Он заказал ее у неаполитанского ювелира. Он хотел, чтобы брошь изготовили в виде букета тюльпанов. Для этого Нельсон принес ювелиру несколько небольших бриллиантов и крупные розовые рубины. «Цвет нежной любви», — пояснил он. Джузеппе был ювелиром неопытным, но очень старательным. Ему во что бы то ни стало требовалось удовлетворить прихоть заказчика, ибо Нельсон тогда уже был знаменит, а хорошо выполнить работу для знаменитого клиента значило стать известным самому. Мастер рассчитывал, что эта брошь приведет к нему в будущем немало знатных заказчиков.

Так и вышло. Изготовив редчайшей красоты изделие, ювелир обеспечил себя клиентурой на всю жизнь. К нему стали обращаться богатые люди. Он набил руку и стал настоящим профессионалом.

— Согласно одной легенде, считалось, что в бутоне настоящего тюльпана спрятано счастье. До этого счастья никто не может добраться, ибо нет на свете такой силы, которая открыла бы бутон. Но однажды по лугу шли женщина и ребенок. Мальчик вырвался из рук матери, со звонким смехом подбежал к цветку, и бутон раскрылся. Беззаботный детский смех совершил то, чего не смогла сделать никакая сила. С тех пор и повелось дарить тюльпаны только тем, кто испытывает счастье. Я надеюсь, что наша встреча сделала тебя счастливой. Поэтому я решил подарить тебе эту брошь. Пусть она приумножит твое счастье, — и с этими словами Горацио развернул платок, на котором лежала рубиновая брошь для Эммы.