Дивизия цвета хаки

Алескендер Рамазанов, 2007

С тонким юмором и горькими слезами Алескендер Рамазанов вскрывает великую пропагандистcкую ложь об Афганской войне, все те заплесневелые идеологические догмы, которыми пичкали наш народ. Суть смерти, выписанная непредвзятым автором, до банальности проста, а вот жизнь необыкновенно многогранна, в ней играют роли люди сильные и слабые, трусы и храбрецы, паникеры и флегматы, глупые и понимающие. Чтение этой книги напоминает старую игру с переводными картинками: аккуратно снимаешь слой за слоем, под которыми проступает яркая и четкая картина той недавней, но почти забытой войны.

Бапо: действующие лица

Худощавый, среднего роста подполковник обнимает на снимке седобородого восточного мужика, перекрещенного пулеметной лентой. За плечами у «бобо» — узбекского афганского «дедушки» — торчит ствол трехлинейки. (Никакой он не дедушка!) Лет сорок мужику, просто борода старит лет на двадцать. Вообще среди афганцев было мало пожилых мужчин. Где тут выжить?! Революции (читай, дворцовые перевороты) как собаки друг на друга лезут! А снимок — это «яркий символ советско-афганской дружбы». С дружбой, надо сказать, всегда было хреновато. Афганцы, как истинно восточные люди, признавали только силу, жестокую и беспощадную, и деньги немереные. В этом они были гармоничны и цельны. И только в этом.

А вот еще: к бронетранспортеру тянутся десятки рук, и солдат-узбек, стоящий на броне, раздает галоши. Обычные полузабытые в городах нашей страны развитого социализма галоши.

А вот афганский оркестр: армуния-гармонь, ее растягивают в горизонтальном положении и играют без басовой планки, дутар — род восточной гитары, бубен. Оркестранты в военной форме Народной армии Афганистана.

Обычно заместитель начальника политотдела по второму штату — подполковник Русаков — получал известие от афганских активистов, что пора уже в каком-нибудь населенном пункте рядом с Кундузом провести митинг советско-афганской дружбы.

Русаков немедля (я сумею проследить судьбу этого мужественного человека вплоть до бакинских событий) собирал БАПО — боевой агитационно-пропагандистский отряд.

О БАПО следует сказать особо. В начале 80-х годов в Афганистане в наших дивизиях они были нештатными и очень опасными для окружающих.

Собственно «интеллектуальная», агитационная часть отряда состояла из звуковещательной станции — огромных динамиков, укрепленных на БРДМ (боевой разведывательно-дозорной машине) или на бронетранспортере. Этот «музыкальный центр» орал и бубнил на расстояние до пяти километров при попутном ветре. В отряд входили переводчик, как правило, лейтенант, призванный на два года, выдернутый из аудиторий восточного факультета Ташкентского университета, врач, медсестра, ансамбль песни и пляски — два-три узбека или таджика из солдат, умеющих играть на национальных инструментах, пропагандист. Боевая часть отряда (не забывайте — БАПО!) состояла из мотострелковой роты в полном вооружении.

Иногда эта «культурная группа» усиливалась парочкой танков. А в те дни, о которых пишу, всегда с нами был старший лейтенант Михаил Новиков, командир танкового взвода.

Гуманитарная помощь, а это был самый волнующий момент митинга, состояла из муки, сахара, ширпотребовской обуви, школьных принадлежностей, игрушек и т. д.

Мы быстро поняли, что «помощь» следует распределять самим. Если поручить это провинциальным активистам, то до народа, а точнее, до отрядов самообороны, вчерашних банд, заключивших мирные договора с нами и новой властью, ничего не дойдет. Впрочем, и так нашей «помощью» торговали потом в местных лавочках — «дуканах».

Разведчикам, входящим в состав отряда, вменялась попутная разведка местности, подсчет оружия в местных отрядах.

Поехали!

Конец апреля. Погода райская.

Обстановка нормальная. На северной окраине Кундуза раздолбали очередное бандформирование вместе с кишлаком. На Ханабад — уездный центр в двадцати километрах к востоку от Кундуза — сбросили сотню авиационных 250-килограммовых фугасных авиационных бомб. Пора провести митинг в Чардаре. Севернее Кундуза, поближе к советской границе.

Утром выехали в Кундуз и железной рекой (шестнадцать единиц бронетехники) залили небольшую уютную улицу, где расположился партийный комитет НДПА (Народно-демократической партии Афганистана). Чертыхаясь, ждали афганских товарищей. Они не торопились, намекая на то, что в Чардаре не все спокойно и возможны провокации.

Во дворе гостиницы, где и находился партийный комитет, иногда появлялись заспанные бородатые мужики явно рязанского вида. Они посматривали на нас, но близко не подходили. Это были советские «спецы» (т. е. которые из спецслужб, не путайте с экскаваторщиками и геологами), работавшие с афганцами. Окна нижнего этажа были заложены бумажными мешками с песком и тюками с хлопком-сырцом.

Наконец прибыл взвод афганской милиции — «царандоя». Одеты хорошо, добротные ботинки, чистенькое обмундирование. Мы — банда оборванцев по сравнению с ними. Нехудые ребята. Вооружены автоматами Калашникова. Один толстомордый смазливый «царандоевец» (на вид сущий «бачабоз» — мальчик для плотских утех) привлек внимание наших разведчиков.

— Ишь ты, какую шайбу наел!

— Я не шайба, — с легким акцентом неожиданно сказал афганец.

— Да мы не о тебе, шайба — это хоккей, спорт…

— Не надо! Шайба, ряха, пачка, морда! Да?

Разведчики были сконфужены донельзя. Вот так прокололись! А знаток русского языка еще и «успокоил»:

— Я все понимаю. Я Казанское училище химзащиты закончил. Пожарником был здесь главным… при Тараки. При Амине посадили. Теперь взводом командую.

А вот в чем суть задержки! Прибыли заложники из Чардары. Пока мы будем там говорить, лечить, одаривать — они, во избежание всяких глупостей, будут пить чай в партийном комитете под надежной охраной.

Я сделал несколько кадров, стоя на башне бронетранспортера. Попали в объектив — БМП с живописно развалившимися на броне разведчиками, «ЗИЛ-131» с гуманитарной помощью и яростно о чем-то спорящие подполковник Русаков и майор Саночкин. Последний отвечал за всю боевую часть. Жаль, что никогда более не видел этого лобастого, упрямого и храброго человека. Позже я знал: если в колонне Саночкин — заместитель командира 149-го полка, то все пройдет нормально. Он был для меня образцом профессионального военного. У таких людей не грех учиться.

Водитель постучал по моему ботинку, показывая, что нужно проверить связь. Я подключился. Все хорошо, все слышно. Доложил о готовности к движению.

— Всем идти в режиме молчания. Кого нужно, сам вызову, — раздался в шлемофоне голос Саночкина. — «Игла», «Крот» — начать движение.

«Игла» и «Крот» — разведдозор и саперы. Место, куда предстояло прибыть на митинг советско-афганской дружбы — Чардара, — славилось хорошими подрывниками. А впрочем, что сложного ночью закопать фугас-другой в слой лесса или суглинка, размолоченного в пыль нашей броней?

Не проехали и десяти метров, как водила ударил по тормозам. Это бывало. В начале движения колонны, подобные нашей, сборные, всегда ведут себя как параличные. Видно, впереди, при выезде на главную улицу Кундуза, она же шоссе, создалась пробка. Вылез на броню. Вокруг, пробиваясь через шлемофон, стоял хохот. Под БМП разведчиков, отъехавших на десять метров от ворот провинциального комитета, оказалась внушительная куча дерьма. Сначала я смеялся со всеми, потом попытался сообразить, как можно залезть под БМП и справить нужду. Там же и сорока сантиметров нет под днищем! Стало еще смешнее. Мое недоумение рассеял водитель.

— У них там лючок есть.

Я заметил, что стоящий у ворот комитета холеный афганец возмущенно что-то объяснял одному из «наших бородачей» — очевидно, партийному советнику небольшого ранга или переводчику. Тот было двинулся к разведчикам, но колонна вновь дернулась на выход. Афганские товарищи пристроились сзади. В колонну их Саночкин не пустил.

А вот и обрывок кадра. Мишка Новиков с бойцом тащит на дувал (глиняный забор) пулемет «Утес». Нас встретили огнем уже на окраине Кундуза.

Мы съехали себе мирно с шоссе, прошли метров двести по грунтовке. Дорога шла по оврагу. И опять резкое торможение. Впереди пальба. Что там — не видно. Часть машин ушла за поворот. Сзади пальба. Так эти машины еще на окраине города. Над головой посвистывает. Впереди ухнули пушки БМП. В эфире полная тишина. Все радиостанции в овраге «сдохли». Я слез с брони, подошел к Русакову.

— Что-то застряли мы?

— Да ладно, разберутся. Мы вот тут нехорошо стоим. Вроде как в траншее.

Слава богу! К этому времени, посмотрев на бывалых людей, я понял и принял безоговорочно одно: в бою, при обстреле, вообще в боевой ситуации, когда «гремит и грохочет кругом», — нельзя суетиться! А хочется! Что-то хочется делать. Куда-то двигаться. Опять же, оружие есть… Но давите в себе это чувство «деятельности», оно — плохо замаскированный страх. Причем вы и не подозреваете, что это — страх. И тогда лучшее — залечь, осмотреться, если уж очень круто «каша» заваривается, или закурить с человеком, который все это уже проходил и спокоен, как мамонт. А поскольку Русаков не курил, то я протянул пачку «Ростов-Дона» разведчику, стоящему рядом. Эти сигареты выдавали на офицерский паек. Гадостные, горькие и заплесневелые. «Донские», из махорки, за 4 коп., которые получали солдаты, были куда вкуснее.

Между тем с окраины города, из комендатуры, «заговорил» крупнокалиберный пулемет, а через несколько секунд на гребне оврага взметнулся султанчик разрыва.

— Плохо, — сказал Русаков, — своими же минами накроют.

Тут я краем глаза увидел, что с танка, стоящего через две машины от нас, экипаж снимает пулемет. Русаков было начал махать им, чтобы не высовывались, но где там! Через пару минут командир танкового взвода лейтенант Мишка Новиков, худой, рыжий и вихрастый, уже возносил с бойцами свое оружие на гребень оврага. А потом, пристроив его к полуразрушенному дувалу, повел самолично огонь короткими очередями. Вот это был сюжет!

Но что самое главное: Мишка вел огонь в направлении нашей комендатуры, небольшой крепости на окраине Кундуза! Русаков тихо матерился. Примеру Новикова последовали застоявшиеся разведчики, и… началось! Как ни странно, огненная вакханалия помогла. Сначала умолк КПВТ «комендачей». Потом стало тихо в замыкании. А ко всему в нашем «ущелье» появился Саночкин. Он шел от головы колонны, суля ордена «святого Ебукентия» всем «экстремистам». Я предусмотрительно нырнул в броню и нахлобучил шлемофон. А Новиков спустился с гребня героем. На щеке лейтенанта пламенела длинная ссадина. Потом Мишка признался, что его задело выброшенной гильзой или камнем. От вражеской пули или осколка он отказался. Вообще был честный и сильный парень.

Года три спустя, находясь в командировке в Афганистане уже в должности корреспондента окружной газеты «Фрунзевец», я увидел в Пули-Хумри Мишкин портрет. Изрядно выцветший под афганским солнцем, красовался на Аллее Героев. Новиков был изображен на большом железном листе, при всех наградах (два боевых ордена и медаль «За отвагу»). Сходство — потрясающее. А краски, как я узнал, были обычные, малярные, но они верно послужили делу военно-социалистического реализма в области батальной живописи. Мишка такой и в жизни был — запыленный, облупившийся под солнцем, поскольку рыжим тяжело загореть. Позже, встретив Михаила в Термезе, в танковом полку (недалеко отъехал он от Афгана), я рассказал ему о неувядающей славе. Мишка отмахнулся: у него, заместителя комбата, хватало иных воспоминаний. Впрочем, тот вечер мы провели очень славно! Но продолжу о рейде БАПО.

На железной солдатской койке сидят трое бородатых мужиков с автоматами «ППШ», в объектив заглядывают чумазые детишки, толпа худых черных людей тянет руки к галошам и кускам хозяйственного мыла, солдат, увешанный оружием не хуже Рембо, о котором тогда не знали, оседлал невзрачного ослика.

Итак, колонна БАПО остановилась на въезде в кишлак. Бронетранспортеры разогнали по всем направлениям для создания обороны. Грузовик с гуманитарной помощью поставили в центре. Меж двух кривых чинар натянули кумачовый лозунг с арабской вязью.

Экипаж звуковещательной станции «на полную катушку» врубил узбекскую музыку, перемежая фольклор с записями «Чингисхана». Походный клуб растянул брезентовую шахту. О клубе-кинопередвижке скажем особо. Как нести в массы «важнейшее из искусств» — кино? Клубов в кишлаках нет, электричества нет. Да и ночью по Афгану не разгуляешься. И придумали. Стеклянный матовый экран был помещен в черный парусиновый рукав, а проекция шла с обратной стороны, из аппаратной машины. Фильм был у нас один, переведенный на язык дари, — «Пираты XX века». Афганцы смотрели его с неменьшим удовольствием, чем индийские фильмы. Правда, часто с издевкой спрашивали, намекая на один из начальных эпизодов фильма: «А что, «шурави» (советские) «эпиум» (опиум) пароходами возят?» Это был еще тот вопрос. В самом Афгане гашиша и опиума-сырца было как грязи! Про героин говорили меньше, но от этого его не убывало.

В памяти всплывают картинки митинга «советско-афганской дружбы» в Чардаре. Вот Русаков через переводчика, чертовски красивого, по восточным меркам, бухарского еврея Алика, убеждает афганского «партайгеноссе» говорить на митинге короче. Непустой совет: партафганцы молотили по часу на жаре, вызывая суровую ненависть и у рядовых соотечественников, и у наших солдат, скучающих в жидкой тени чинар.

О чем говорили? Схема простая: СССР — друг, Америка, Иран, Пакистан — враг, Брежнев — хорошо, Амин — плохо, Бабрак — хорошо, социализм — хорошо, капитализм — бяка. По древним традициям, когда в речи упоминались имена лидеров, было положено хлопать в ладоши.

Бабрак Кармаль — аплодисменты.

Ленин — аплодисменты.

Брежнев — овация.

И так до рвоты.

Перед митингом всем раздавали книжечки с портретами вышеназванных революционеров. Бумага — верже, глянец, полиграфия по тем временам — высший класс. Издательство АПН. Вооруженные крестьяне (крестьяне ли?) и их многочисленные отпрыски эти книжечки брали не очень охотно. Читать ведь не умели толком. Да еще такую заумь. А для иных целей эта бумага не годилась. Во-первых, жестковата, во-вторых, задницу на Востоке бумагой не подтирают… Афган, кстати, многих наших научил подмываться на всю оставшуюся жизнь… «Кресты в России смотрят на Восток».

А вот у «таблетки» — зеленого медицинского «рафика» — идет прием больных. Тут главный — доктор Толя. О нем еще много предстоит рассказать. А пока достаточно того, что Толя, во-первых, кожвенеролог (дерматолог), во-вторых, не дурак выпить. Из медсанбата в наши походы отпускают только его. Ну, верно, откуда в Афгане массовый триппер? Девочек-то маловато для офицеров, а уж солдату… А от чесотки на месте лечили — не смертельно. Кстати, о девочках: с Толиком две медсестры. Пухленькие, ничего себе, но не подступиться. Разведчиками заласканные, задаренные. Ладно. Сестричек берут для того, чтобы они оказывали помощь афганским женщинам. Делалось это так. В кибитке вешали одеяло, и сестра осматривала пациентку. Та за ширмой жаловалась на свои недуги, а переводчик толковал медсестре. Рядом находился еще и охранник, наш, разумеется, и обязательно муж «освобожденной женщины Востока».

Толик не был циником. Он был советским военным врачом. От всех болезней он давал афганцам горстями аспирин и таблетки от кашля. А все остальное мазал «зеленкой».

Но вот медсестрам захотелось пописать. Куда идти? В кишлак нельзя. Да и уборных у афганцев в сельской местности не было. Вокруг ни кустика.

Девочки было поплелись к овражку, но афганцы замотали головами: «Нис, нис» — нельзя. Мины. Показали, куда лучше идти. А глаза у сволочей горят при виде «ханум-шурави». Еще бы, кровь горячая! Как только отошли девчонки, на бугорке блеснул зайчик. А, вот оно что! У нас внутреннее кольцо охраны, а у них свои посты вокруг. Разведчики тут же выдвинулись за девчонками. Не дай бог, утащат. Позору на всю жизнь! Ну, где-то посередине вопрос решили, все было пристойно.

Тем временем лились речи, музыка. Потом при общем порыве и мелких стычках афганцы расхватали гуманитарную помощь. Дело к обеду, пора возвращаться на базу.

В мой бронетранспортер подсадили замотанного по самые глаза человека. Никто не должен видеть его лица. В какой-то из дней в ближайшем кишлаке, сидя в броне, он будет показывать нашим «спецам» скрытых врагов революции во время очередного митинга. Я с удовольствием приказал водителю обыскать «иуду». Тот порылся в складках голубых шаровар (шальвари камис) и вытащил кривую черную палочку гашиша. Вопросительно посмотрел. Я равнодушно отвел взгляд. Не у этого конфискует, так у бачат (детишек) возьмет. Я уже знал, что большинство наших солдат, принимающих участие в боевых действиях, курит афганскую неслабую травку.

Когда тронулись в обратный путь, за моим «броником» побежал замухрышный самооборонец, что-то лопоча. «Просит взять с собой до партийного комитета», — сказал переводчик. Взяли на свою голову. Когда высадили в Кундузе, офицер афганской милиции — «царандоя» — тут же у входа в комитет набил морду нашему попутчику. Выяснилось, что тот был послан за патронами. «А где те, что им недавно давали?» — возмущенно спросил афганский мент. В самом кишлаке афганские офицеры вели себя смирно. Без нас им бы кишки выпустили. Да они одни в «глубинку» и не ездили. Разве что помародерствовать под нашей защитой, но никак не с миром.