Страшная Маша

Алена Жукова, 2021

Книга приключений страшной Маши стала продолжением рассказа, который был опубликован в журнале «Этажи» и собрал аудиторию в 300 тысяч поклонников. Читатели просили продолжить историю девочки, обладающей даром видеть близкую смерть и предупреждать об опасности. В новых главах, по-прежнему, Маше приходится бороться не только с человеческой ненавистью, но и с самой собой. Ее не слышат люди и наносят смертельные обиды. Попытки удержать обидчиков от роковых шагов не всегда удаются. Оказавшись в странном, полном загадок месте, она поймет, что корни зла тянутся на столетия вглубь. Вместе с младшим братом ей придется спасать не только себя, но и целый город. Алена Жукова – русская писательница, главный редактор журнала «Новый Свет». Автор сборника рассказов «К чему снились яблоки Марине», романов «Дуэт для одиночества» и «Тайный знак». Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Этажи», «Лиterraтура». Издательство выражает особую благодарность художнику Ульяне Колесовой за волшебные иллюстрации.

Глава вторая

Когда после рабочего дня уставшая мама возвращалась домой и садилась на диван рядом с Машей, поджимая ноги, как если бы под ними протекал ручей, это было счастьем. Она хватала дочь в охапку, откидывалась с ней на подушки и щекотно целовала. Обнявшись, они ненадолго затихали, прижавшись щеками друг к другу, пока в комнату с дикими воплями и гиканьем не врывался шестилетний Витька. Он с разбегу плюхался на них и тут же затевал подушечную войну. Мама устало отмахивалась, просила его угомониться, но Витька в ответ визжал и кусался. Про таких, как он, говорят: «Шило в попе». И правда, казалось, что кто-то его постоянно шпыняет, а он носится по квартире как подорванный.

— Еще раз укусишь, — однажды пригрозила мама, — дам по губам.

Заметив мамино раздражение, сведенные брови и полезшие вниз уголки губ, Маша испугалась. Показалось, что внутри мамы опять оживает червяк, который когда-то свалился, не добравшись до ее щитовидки. Витька скорчил забавную рожицу, мама рассмеялась, чмокнула его в нос, и червяк отвалился. Зато сама Маша почувствовала досаду. Глупо, конечно, обижаться на малыша — он вроде соседского щенка Темки, который тоже без конца крутится, лает, а когда хочешь его приласкать, пытается цапнуть за палец. Плохо то, что Витька растет злюкой — кривляется, норовит исподтишка ущипнуть, заехать ногой по коленке, а если пытаешься его утихомирить, орет.

Раньше, до болезни, все было по-другому: он обожал слушать Машины сказки, играть с ней, засыпать рядом, а теперь его как подменили. Мама это объясняла «отравой», которая накапливалась в его организме, пока не работали почки. «Пройдет, — говорила она, — организм очистится, аппетит появится, щечки зарумянятся, глазки заблестят, и будет наш мальчик лучше всех».

Самым шумным делом в их семье был утренний подъем, а самым тяжелым — отход ко сну. Вечером Витька прятался за диваном, брыкался и ни в какую не хотел натягивать пижаму, чистить зубы и укладываться в постель. Маша и мама носились за ним по квартире, а потом вдвоем устраивали «большой театр» с песнями и плясками, сказками и прибаутками, чтобы хоть как-то его успокоить. Ровно та же картина, только с истерикой: «Не хочу в садик, не пойду! Там все плохие!» происходила утром. Нервы мамы были на пределе. Маша это чувствовала, но вот злиться по-настоящему на Витьку не получалось. Его лукавая физиономия, рыжие пружинки волос и яркие актерские способности заставляли покатываться со смеху не только ее:

— Чистый клоун у вас растет, — посмеивалась соседка, удерживая на поводке заходящегося от лая щенка. — Я уже сама не понимаю, кто лает — ваш Витя или мой Тема. Вы слышали? Ваш один в один копирует моего… умора!

Маша слышала, и не раз. Ей даже казалось, что Витя делает это не по своей воле. Вспоминая лающего мальчика из «Старика Хоттабыча», она с тревогой смотрела на брата, но думала, что он, скорее, похож на Кая, у которого в глазу застрял кусочек кривого зеркала. Ей самой очень хотелось походить на Герду, но на картинке в книге Герда была золотоволосая красавица, а Маша — обычная девочка, бледная, коротко стриженная, с большим ртом и глубоко посаженными глазами странного цвета. Мама называла их «камуфляжки», а бабушка — «червивой антоновкой». А на самом деле они были прозрачно-зелеными с коричневыми крапинками, только вот Маше хотелось иметь ярко-голубые, как у нарисованной Герды.

Через месяц Маше исполнялось двенадцать, ей не нравилось это число. Лучше бы так и остались две единички — две остроносые палочки, два вязальных крючочка. Они цепляли глаз на каждом шагу: на циферблате электронных часов, на таймере плиты или стиральной машины. Посмотришь, а они тут как тут. Почему цифра 11 выскакивает именно в тот момент, когда о ней подумаешь, а может, это игра?

— Тогда, чур, я первая, — загадывала Маша. — Время, остановись! Если заставить часы замереть, значит ли это, что время тоже остановится и мне всегда будет одиннадцать?

Однажды Маша решилась на эксперимент. В тот вечер на улице творилось что-то невообразимое. Ветер завывал под окнами, как стая волков, швырялся ледяной крошкой, валил на землю отяжелевшие от мокрого снега деревья. Маше не спалось. Рядом с диваном на журнальном столике лежал телефон, который мама забыла поставить на зарядку. Она уже час укладывала Витьку. Бывало, что в процессе укачивания мама сама засыпала на Машкиной кровати в детской, тогда Маше приходилось укладываться спать на диване в гостиной. Такой расклад ей очень нравился — можно было включить телевизор без звука, тихонько встать, побродить по квартире, постоять у окна, разглядывая луну. С Витей трудно было выспаться: во сне он скрипел зубами, повизгивал, а иногда даже ругался хриплым басом. По секрету Маша рассказала маме, что ругается он во сне со своим папой. Нехорошо ругается. Откуда только такие слова знает? И ведь дядя Володя давно умер. Как он его слышит? Мама решила проверить, не привирает ли Маша, и теперь проводила в детской все ночи напролет.

Экран телефона ожил от Машиного прикосновения. На нем высветилось число из двух единичек — 11:11. Ну конечно, по-другому и быть не могло! Она сосредоточилась на цифрах и приказала: «Время, остановись!» Похолодели и намокли ладони, сдавило виски, остановилось дыхание. Сердце отсчитывало секунды глухими ударами, а цифры… Они застыли! Сначала не поверила глазам: «Не может быть!», но ничего не менялось. От радости Маша запрыгала на диване, натянув на голову одеяло и раскинув руки:

— У-уху-ху, — завывала, изображая ужасное привидение. — Теперь я главная повелительница времени!

Что-то брякнулось об пол. Ужас! Под столом лежал мамин телефон — темный, безжизненный, с трещиной посреди экрана. Спать расхотелось, и жить тоже. За телефон точно влетит.

Всю ночь Маша вертелась без сна. По квартире нахально гулял сквозняк, хлопал дверью и форточкой. Он представлялся Маше похожим на длиннющего змея, тащившего за собой холодный липкий хвост. Ближе к утру ее сморило, и в полусне показалось, что на окне колыхнулась портьера, а на ней проступили тени. Сквозняк испугался, затих, забился в угол, подобрав хвост. В темноте послышались голоса — один скрипучий, старческий, другой глухой, бубнящий. Это были голоса давно умерших бабушки и дяди Володи. Они зловеще перешептывались:

— Пора с ней что-то делать, не оставлять же ее рядом с Витей! Его время приходит. Ишь, чего задумала — время остановить! Соплячка, — кипятился Володя.

— Тише ты, — прошамкала бабуля, — разбудишь. Никто не сможет время остановить. У каждого свой час. Вот и у доктора тоже. Скоро он будет наш.

— Какой еще доктор? Ты о чем?

— Доктор Алеша. Он Витьку вылечил, а теперь с Наташкой сошелся, стал им всем вроде папочки. Они его обожают. Не знают, несчастные, что он последние минуты доживает. Когда доктор уйдет, Витю уже никто не удержит, ведь он с рождения одной ногой в могиле. Если бы не доктор и Машка, то давно бы с внучком нянчилась, а ты — с сыном. Сам, что ли, не понимаешь? Витя уже нас слышит и с нами разговаривает, значит, к самому краешку подошел.

Шепот теней стал глуше. Маша едва различала слова. — Что толку от этих разговоров? Сказал же Витек, что без Машки и мамы к нам не пойдет, — проворчал Володя. — А мы его научим, как всю семью к нам затащить. В конце концов, все тут будут, — успокоила его бабуля. — Скорее бы. Соскучилась. Не с кем словом перемолвиться. — Да не перемолвиться, а поругаться тебе не с кем! — огрызнулся Володя.

— Тихо ты. Машка может нас видеть и слышать. А знаешь почему? Не потому, что к нам собралась, она с рождения такая — и там, и тут. И знаешь, лучше ее не злить, а то, если ей стукнет в голову нас наказать, мало не покажется. И ведь, зараза, поняла про числа. Может, что увидела наперед. Иначе с чего бы ей вдруг приспичило время останавливать? Но пока у нее кишка тонка, мала еще. Не спасет доктора. Пойдем его встречать, через пару минут заявится.

— А чего мы? Пусть его родня и встречает, — сквозь зубы процедил Володя.

— Да, ты прав. Сейчас набегут, они все уже тут. Доктор последний. Крепко их наказали. Знаешь, за что?

— И знать не желаю, — пробубнил Володя, склонившись над Машей.

Сквозняк заворочался в углу и тут же забрался Маше под одеяло. Оно задрожало от страха: «Только бы не заметили, что не сплю, только бы ушли поскорее». Маша испуганно сжалась в комочек.

— К Вите сегодня не пойдем, — прислушалась бабушка к звукам из детской, — там Наташка. Слышу, что не спит. Завтра… Кто знает, может, обоих сразу заберем. Худо ей будет после смерти доктора, очень худо. Вряд ли выживет.

Хлопнули ставни. Сквозняк прошмыгнул к двери и улизнул из комнаты. Потеплело. Одеяло уже не подскакивало на Маше, а навалилось горячей горой. Изнывая от жары, девочка приоткрыла глаза. В комнате никого не было. Она облегченно вздохнула и повернулась на бок, подложив ладошки под щеку. Очень хотелось спать, но страшные слова про смерть доктора не давали покоя. Она встала, подошла к окну. В глаза ударил ослепительный свет. Маша зажмурилась, но свет не пропал, а стал еще резче, как от фар летящего навстречу автомобиля. Послышались гудки, вой сирен, скрежет металла. Ей казалось, что под окнами на их тихой улице снимается страшное кино, в котором автомобиль Алеши, потеряв управление, летит прямо под колеса громадной фуры. Бесконечное скольжение, секунды, отбившиеся от времени, последние толчки сердца, кровавая вспышка в мозгу, невыносимая боль. Смерть… Маша с криком прыгнула в кровать и в тот же момент сама провалилась в черную пустоту, потеряв сознание. Никакой аварии под окнами их дома не произошло, это случилось совсем в другом месте…

Утром мама нашла сломанный телефон. Сначала набросилась на Машку, которая сидела на диване как истукан и даже не реагировала на крики. Остыв, Наташа извинилась: не факт, что дочь виновата, ведь столько раз сама, безрукая, его роняла — и ничего, работал. Тут точно не в Маше дело. В телефоне что-то капитально сгорело, даже пахнет паленым, да еще эта странная трещина, похожая на крючок… Зря попросила Алексея не звонить поздно вечером и рано утром — хотела, чтобы дети выспались. Договорились накануне, что он пришлет СМС, когда за ними заедет. А вот как теперь быть? Он, скорее всего, даже номер их домашнего телефона не помнит.

Наташа уже год как встречалась с Алексеем — хирургом, который Витьку с того света вытащил. Витя его обожал, бесконечно ластился и ревновал к каждому Наташиному поцелую, а Наташа боялась даже признаться себе в том, что без Леши уже не представляет жизни. Замуж он не звал, но о будущем говорил во множественном числе: «Мы поедем, купим, посмотрим, сделаем». Он помог Наташе устроиться на хорошую работу в бухгалтерию больницы, договорился с садиком для Вити и школой для Маши. Мог бы жить с ними, но остался на съемной квартире, объясняя тем, что скоро построит дом, в котором будет много места для всех. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой, поэтому Наташа ждала подвоха. Не исключала, что может наступить день, когда этот чудесный человек с твердыми руками и беззащитной улыбкой разлюбит, устанет, развернется и уйдет. Во-первых, он моложе, во-вторых, никогда не был женат, а в-третьих, Наташа не подарок, а ее дети тем более.

Как случилось, что Алеша стал папой для них всех? Сегодня он собирался сводить «детишек» (она странным образом тоже попадала под это определение) на каток, а потом покататься на санках с горы, а потом — сюрприз. Снег уже подтаивал, в воздухе чувствовалось приближение весны. Февраль — месяц короткий, не успеешь оглянуться, как две дюжины с хвостиком февральских дней пролетят и: «Шумят ручьи, текут ручьи…» Значит, надо успеть накататься. Не выдержав, набрала Лешин номер с городского, никто не ответил, что неудивительно — никогда с него не звонила, а незнакомые номера Лешка пропускал. Оставила сообщение. Прошел час или больше, Алексей не перезванивал. Наташа нервничала. Глядя на мамины терзания, Маша чувствовала себя виноватой и не знала, как правильно поступить: признаться в глупой затее с остановкой времени или промолчать. Не столько сломанный телефон и возможное наказание пугали ее, а то, что скрывает самое главное — страшный сон про Алексея. А если это не сон?

В доме стояла непривычная тишина. Витя до сих пор спал, хотя время подходило к полудню. Попытка его разбудить закончилась нытьем и брыканием — он даже глаз не разлепил. Наташа, как приклеенная, не отходила от телефона и поминутно заглядывала в электронную почту. Резкий телефонный звонок и мамин крик вывели Машу из ступора. Мама, рыдая, упала на пол в прихожей: «Нет, не может быть! Нет! Лешенька, родненький… Вы врете! Нет!»

Из комнаты выполз взлохмаченный Витька, протирая кулачками глаза. Он стоял босой в полосатой фланелевой пижаме и, глядя на корчившуюся в истерике маму, писал прямо на пол. Маша, подхватив его, поволокла в туалет. Витя не задавал никаких вопросов. Он тоже откуда-то знал, что Алексей разбился. Пытаясь его успокоить, Маша сама разревелась. Брат вытер ладошкой слезы и заговорщицки прошептал: «Секрет не выдашь? Мы скоро все с Лешей встретимся. Маме ни слова, она нас не пустит. Сама захочет, а нам не даст». Маша внимательно посмотрела в округлившиеся, по-тигриному желто-карие глаза мальчика и, уняв внезапную дрожь, сказала: «Никто с ним уже не встретится. Понимаешь?»

Наташа лежала без сознания. Попытки детей приподнять ее, привести в чувство не удались, тогда Маша набрала номер скорой. Пока машина ехала, к Наташе вернулось сознание, но не полностью: она начисто забыла, что произошло, а самое страшное — не понимала, где находится и кто эти мальчик и девочка. Озираясь по сторонам, ползла к двери, не в силах встать на ноги, хваталась за стены и звала на помощь, страшно завывая. Витя уткнулся в Машины колени, дрожа от страха, а Маша холодными, мокрыми руками пыталась оторвать его от себя. На счастье, бригада скорой приехала быстро. Наташе вкололи успокоительные и снотворные. Строгий доктор спросил у детей, есть ли родственники или друзья, которые могут за ними присмотреть. В этот момент за дверью послышался лай. Маша, быстро сообразив, бросилась навстречу соседке, которая держала на поводке заходящегося в лае щенка, и закричала: «Тетя Валечка, посидите с нами, пожалуйста, Алеша разбился и умер, а мама без сознания». Соседка сначала ничего не расслышала из-за Темкиного визга и скулежа, от которого всем вокруг стало тошно. Подтянув пижамные штаны, Витя присел на корточки перед собакой, а потом, оскалив зубы, зарычал. Щенок, обалдев, затих и, поджав хвост, спрятался за хозяйку. Если бы у всех окружающих были хвосты, они бы, наверное, сделали то же самое. Витькин рык был страшен. Первой пришла в себя соседка. Она успокоила врачей, что еще не такое от мальчика слышала:

— Знаете, он похлеще Галкина все голоса копирует. Не соскучишься. Меня Валентиной Михайловной зовут, — обратилась она к врачу. — Я имею опыт работы с детьми в дошкольных учреждениях. Горе-то какое! Да, конечно, посижу. Ой-ей-ей! Алексей Петрович был чудный человек, хоть и не муж Наташе вовсе, зато к детям со всей душой, прямо как отец родной. Коллега ваш, между прочим…

Врач не стал выслушивать слезно-словесный поток соседки, дал инструкции, как поступать, если память к больной не вернется, выписал лекарства и посоветовал при ухудшении опять вызывать скорую и везти в больницу. Бригада уехала. Валентина Михайловна увела испуганного Тему домой, но обещала вернуться и приготовить обед.

Даже во сне лицо Наташи не расслабилось — боль впилась в складочки и морщинки. В ее облике всегда было что-то подростковое: вздернутый нос, остренький подбородок, озорные глаза, а сейчас на кровати лежала старуха. Дети топтались рядом, не зная, что делать. Маша гладила мамину руку, Витя свернулся калачиком у ее ног. Прошло минут двадцать, как неожиданно Наташа очнулась, резко вскочила на ноги, провела рукой по волосам, лицу, заметила детей, обняла. Теперь она все вспомнила, но на этот раз не заплакала, а быстро и сбивчиво заговорила:

— Мне надо бежать… Вы сидите тут, ждете… Все сами: утром встаете, вечером ложитесь. Маша кормит Витю. Витя идет в сад… Нет, Маша ведет Витю, потом забирает. Нет, Витя остается на продленке, Маша в школу. Я еду в морг, забираю тело, еду в больницу. Куда еще? Не знаю. На кладбище, наверное, Лешку хоронить. Кто хоронит? Мы хороним, больше некому. Или есть? Как узнать? Спрашивала про родню, Леша не рассказывал, только однажды обмолвился, что мама и папа сгорели при пожаре. Господи, надо что-то делать! Его не вернешь, как же это? Почему не вернешь?

Витя насупился — ему жуть как не хотелось на продленку, а Маша со страхом смотрела на маму, на ее трясущиеся руки, неуверенную походку. Возбуждение так же быстро прошло, как и возникло. Наташа свалилась на подушку и заснула. Маша прикрыла пледом мамины ноги, жестом показала Вите сидеть тихо, но сама же и нарушила свой запрет, прошептав:

— А знаешь, куда дядя Леша ехал? В дом, который строил, хотел сегодня нас туда привезти. Сюрприз сделать. Мама не верила про дом, думала, фантазирует, а он взял и построил. Я недавно слышала, как он по телефону разговаривал, спрашивал, будет ли к сегодняшнему дню все готово. Тихо так говорил, чтобы мы не услышали, думал, что я сплю.

Витька так же шепотом ей ответил:

— Не построил, а перестроил.

— Ты откуда знаешь? Он тебе рассказал?

Витька замотал головой:

— Нет, приснилось.

— Что приснилось? — спросила Маша.

— Пожар.

Витя сделал страшные глаза и замахал руками: «Дом горит, огонь до неба, а они все спят: Лешины мама, папа и кошка с котятами. Все сгорели. Давно. Он их очень любил, а дом не любил, так и оставил стоять сгоревшим».

— Врешь! — сурово посмотрела Маша на брата.

— А вот и не вру, точно было. Ты же слышала, что мама говорила про его родителей.

— Сны иногда врут.

— Сама ты все врешь, — Витя обиделся и, уставившись в одну точку, перестал разговаривать. Маша схватила его за руку и увела на кухню. Усадив на стул, попыталась растормошить, пощекотать. Он не реагировал, даже не отбивался, просто молчал и смотрел в пол. Тогда она решила идти другим путем — открыла банку клубничного варенья. Витя очнулся. Он тут же зачерпнул полную ложку мясистых клубничин и отправил их в рот. Губы Вити растянулись в блаженной улыбке. Поймав этот момент, Маша как бы невзначай поинтересовалась:

— А о чем ты по ночам со своим папой шепчешься?

Витя чуть не подавился:

— С каким папой? Он же умер!

— То-то и оно. Каждую ночь с ним ругаешься. Сама слышала. И откуда слова такие знаешь? Я в твоем возрасте…

Витя не дал закончить. Он приложил ладошку к Машиным губам, глядя на нее испуганными глазами, и заныл:

— Никому не говори, хорошо? Я их боюсь. Папа с бабушкой приходят. Злятся, что не хочу с ними идти. Хотят всех нас туда забрать.

Маша попыталась успокоить его, погладить по голове, но рука застряла в рыжих кудряшках. С утра нечесаные волосы спутались. Пришлось, как обычно это делала мама, прижать Витину голову к груди и, раскачиваясь, словно баюкая, шептать на ухо:

— Леша не позволит им, он не такой. А можешь вспомнить, что тебе еще снилось про Лешу?

Витя задумался, потом мечтательно завел глаза в потолок:

— Он для нас подарки приготовил. Лежат в шкафу, нас ждут.

— Где лежат? Я не видела, — удивилась Маша.

— Не тут. В новом доме. И еще там есть коробочка для мамы, а в ней кольцо.

— А что для меня?

— Так, ерунда, телефон какой-то, вроде маминого, зато у меня планшет, — расхвастался Витя.

— Но где дом, ты не знаешь, — добавила Маша, заскучав.

Витя пожал плечами.

— Вот и я тоже, — вздохнула Маша, — но мы узнаем, обязательно. Говоришь, Леша раньше там жил с папой и мамой? Наверное, когда пожар случился, он оттуда уехал, чтобы самому от горя не умереть. Это все легко выяснить: когда и где случился пожар, адрес, имена. Тут и видеть ничего не надо, все в интернете найти можно.

Маша щелкнула его по носу и хитро прищурила глаз:

— Ну, братишка, даешь! А я и не знала, что ты вроде меня — видишь наперед.

Витя насупился, опустил голову и пробурчал под нос:

— Я вперед не вижу, только назад.

— Вот и отлично, вместе мы сила.

После похорон выяснилось, что дом, который Алексей Петрович Рагутин заново отстраивал для будущей семьи, не может перейти по наследству Наташе, поскольку женой она ему не была, а никаких письменных распоряжений Алексей не оставил. Адвокаты искали близких или дальних родственников Рагутина, а дом стоял запертым, и в него не позволялось никому заходить. Дети почти каждый вечер спорили, стоит ли рассказывать маме про подарок, который ей приготовил Алексей, и горевали, что не могут забрать свои. Конечно же, адрес дома был уже известен — это был близкий пригород, куда можно было добраться электричкой.

Маша, никому не говоря, задумала поехать одна, незаметно пробраться в дом и забрать подарки, пусть даже не все, главное — мамин, вот только погода никак не позволяла. По календарю весна уже наступила, но у природы словно остановилось время, и казалось, что теперь всегда с неба будет сыпать колючий снег, холодный ветер сбивать с ног, а дороги, покрытые льдом, станут опасными для всего живого и неживого. Морозы не отступали, пригородные поезда ходили редко. Маша все ждала удобного момента, а он не наступал. Больно было смотреть на маму, превратившуюся в тень. Машу не оставляла мысль, что если привезти колечко, то оно волшебным образом все изменит и мама опять станет прежней.

В какой-то момент Маша почти решилась на дерзкую вылазку, наплевав на очередное погодное предупреждение о снегопаде. Она отпросилась на денек в школе, а маме наплела про экскурсию в музей. Собиралась встать пораньше, как вдруг среди ночи к ним с Витей в детскую пришел Алексей. Вот прямо как живой, даже постучался. На стук они и проснулись, хотя, может быть, это был опять сквозняк. Они уставились на открывающуюся дверь и охнули. Никто и не подумал испугаться, наоборот, от счастья чуть не потеряли дар речи, зато Алексей не молчал. Улыбнувшись, приложил палец к губам и попросил не перебивать, выслушать и запомнить все, что скажет.

Это был долгий рассказ, местами непонятный, путаный, который закончился словами: «Маша, в дом одна не ходи, только вдвоем с Витей, только вместе вы сможете понять и найти самое главное». Вот эти слова они и запомнили, а больше ничего. Утром, как ни пытались вспомнить, что, собственно, надо найти, не получалось. Витя смотрел на Машу волком, догадавшись, что она собиралась пойти за подарками сама, и не желал с ней разговаривать. Маша смутно припоминала какие-то обрывочные слова, значение которых было непонятно, — «красный комиссар», «экспроприация», «национализация». Подумав немного, открыла интернет. Витя подбежал и со всего маху шлепнул пятерней по клавиатуре. Экран погас.

— Ты чего, совсем обалдел? — разозлилась Маша. — Я слова вспомнила, надо проверить, может, догадаемся, что и как.

— Маша дура, — высунул острый язычок Витя, скорчив рожу, — у Маши голова дырявая, а Витя помнит.

— Врун! Если помнишь, скажи. Слабо? Ты даже таких слов не знаешь.

— А вот и знаю. Эти слова сто лет назад все знали. Если придумаешь, как нам вдвоем дома сегодня остаться, то расскажу. Ты же наврала ей про экскурсию. Я уже много чего увидел.

Маша кисло усмехнулась.

— Ври, да не завирайся. То, что сто лет назад было, никто не увидит.

— А я могу.

— Тогда кто такой красный комиссар?

— Лешин прадедушка, ясно?

— А он тут при чем?

— С него все началось. Больше ничего не скажу. Иди маму буди. Пусть на работу идет, а мы тут останемся.

Витя перед рассказом о прадедушке Алексея затребовал банку варенья. Маша не дала, он долго капризничал, а потом его словно прорвало. Маша слушала брата, мрачнея все больше. Даже не потому, что история сама по себе была жутковатой, а потому, что Витя менялся на глазах, превращаясь из шкодливого малыша в старичка с остановившимся, мутным взглядом и хриплым, чужим голосом. Казалось, кто-то другой, переживший все ужасы революций и войн, поселился внутри Вити и пытается заставить его говорить о том, чего ребенок не понимает и не может знать. Получался очень путаный рассказ, Маша с трудом улавливала его смысл еще и потому, что Витя то вскакивал, то падал на ковер, дрыгая ногами. Выпучивая глаза и захлебываясь слюной, он выкрикивал какую-то невнятную чушь. Смотреть на все это и слушать было невыносимо. Пытаясь выдернуть брата из прошлого, Маша схватила его в охапку, встряхнула, но его тело свела судорога, выкрутив дугой руки и ноги. Маша в страхе закричала: «Очнись! Я все поняла!» Витя обмяк и провалился в глубокий сон. Так и оставила его на полу спящим, а сама присела рядом.

Ее душили слезы, а страх когтистой лапой скреб по затылку, заставляя голос разума сжаться до ничтожного комочка. Показалось, что опять шелохнулась штора на окне и страшные ночные гости вот-вот зайдут. Из распахнутой форточки подуло холодом. Липкий хвост сквозняка заворочался под кроватью, но вскоре замер, притаившись в темном углу. Витя долго не просыпался, а она боялась шелохнуться. В голове ее проносились какие-то неясные картины Витькиного бреда, из которых она никак не могла сложить историю, но даже если бы Маше это удалось, то вряд ли она смогла бы понять ее смысл и значение. Просто Витя заглянул туда, где представления Маши о событиях всего лишь столетней давности были сродни представлениям о житии динозавров. Какие-то красные и белые вожди, комиссары, кровавые звезды и черные пауки — все это напоминало в рассказе Вити компьютерную игру, где нет особого смысла, кроме одного: победит тот, кто быстрее стреляет. А ведь если бы Маша поняла, как пройти этот квест, то это избавило бы ее от многих неприятностей и подсказало ответы на важные вопросы: что искать, где и зачем, а главное — она бы узнала…

Про то, чего не знал никто.