Полёт. Сборник рассказов от авторов курса Анны Гутиевой

Светлана Соколовская

Сколько бы не раскладывали творчество на составные части, оно остается самой загадочной областью. Творчество – притягательно для человека, как мечта о полете в неведомые дали. Но путь к творчеству может быть полон одиночества, разрушения, опасности. Авторы сборника в своих рассказах предложили собственные интерпретации темы свободы и творческого пути.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Полёт. Сборник рассказов от авторов курса Анны Гутиевой предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Надежда Азоркина.. День свободы Маши Коневой →

Авторы: Фокс Маша, Азоркина Надежда, Галкина Оля, Соколовская Светлана, Небелицкая Ольга, Литвиненко Александр, Сталюкова Ева, Тучин Василий, Котова Татьяна, Дар Зара, Мартини Анри

Продюсерское агентство Антон Чиж Book Producing Agency

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

ISBN 978-5-0060-1911-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маша Фокс.

Любить нельзя убить

Сейчас девять часов утра, и в столовом холле гостиницы, вернее, даже не гостиницы, а маленького частного пансиона в деревушке N, что вытянулась вдоль дороги в одном из живописных ущелий Австрийских Альп, накрыт завтрак. Постояльцев мало, и потому завтрак не богат разнообразием, но имеет полный набор компонентов для того, чтобы соответствовать объявленным в брошюре трем звездам.

Мне без разницы, чем они там кормят. За последний месяц сдачи книги я так устала от бесконечных компромиссов с редактором, переделок и дополнений, что аппетит у меня пропал напрочь. Думаю, здесь в горах и на свежем воздухе он вернется.

Литровый кувшин апельсинового сока. Три пачки сухих хлопьев. Маленькие стаканчики йогурта сиротливой группкой жмутся друг к другу в тарелке со льдом. Тонкие листики двух сортов сыра и недорогой колбасы, тех, что продаются в вакуумных упаковках в соседнем супермаркете. Кусочки масла в серебряной фольге с коровой на картинке. Корова счастливо улыбается на фоне лугов и горных пиков. Теплые, доведенные до готовности в духовой печи заведения булочки из замороженного теста-полуфабриката. Джемы и мед в пластиковых контейнерах размером в пол спичечного коробка. Чай, кофе. Да, чуть не забыла, — плетеная корзиночка с вареными яйцами.

Терпеть не могу теплые крутые яйца. Поэтому я жду у стола, где выставлена вся эта снедь, хозяйку или ее дочку. Обычно дочка обслуживает завтрак и снует между столиками — забирает грязные тарелки и чашки, взамен выносит из кухни следующую тарелку с мясо-сырной нарезкой.

Как же скучно. Роман, что ли, завести?

Как только девушка снова выходит в холл, я подлавливаю ее и прошу сделать мне два яйца всмятку. Я не знаю, как будет по-немецки «всмятку» и, считая, что юная жительница Альп должна худо-бедно говорить по-английски, повторяю свою просьбу: «Easy¹. Ферштейн?» Она пожимает плечами: что может быть проще вареных яиц? Вот же они — перед вами. Я сдаюсь и прошу их просто поджарить, но не взбалтывать, а глазунью. Свою просьбу я сопровождаю языком жестов, изображая сначала процесс помешивания и отрицательно качая головой, а затем складываю указательные и большие пальцы обеих рук колечками и подношу их к глазам. Ферштейн?

— Йа. Йа. Spiegelei, — кивает она.

— Наверное, — неуверенно соглашаюсь я и возвращаюсь к своему столику.

Пока жду заказа, прихлебываю сок и осматриваюсь по сторонам.

Начало декабря — не самый бойкий сезон у отельеров. В горах еще мало снега, и лыжный сезон ждет февраля-марта, а дорожки вдоль реки и тропинки в лесу сырые и скользкие и потому не привлекают ни любителей велосипедных, ни поклонников пеших прогулок. Помимо погодных неблагоприятствий и сезонной ранней темноты, декабрь — время подготовки к семейным праздникам. Люди делом заняты, а не шатаются по горнолыжным курортам.

До Рождества остается две недели. В городах по этому поводу коммерциализация и шопоголизм цветут махровым цветом. Такое впечатление, что у менеджеров магазинов рождение малютки Христа — это единственный и последний шанс продать залежи неликвида. Всякая всячина, завернутая в красно-зеленую бумагу и перевязанная золотистой ленточкой, автоматически становится похожей на дары волхвов. По торговым залам плывут запахи ели, ванили и мускатного ореха. Они стелются и переплетаются с музыкой типа «Джингл беллс» и «I’ll be home for Christmas»² в исполнении Бинга Кросби или Элвиса Пресли³.

С тех пор как сын вырос и покинул родительский дом, я сильно поумерила свой вклад в дело празднования рождения Звезды, а после развода с его отцом (я имею в виду своего сына, а не Звезду) и подавно — стараюсь смыться на это время куда-нибудь подальше от толп людей с уставшими лицами и затравленными глазами. Невозможно без жалости смотреть на взгляды, которыми они сопровождают свои кредитные карты, когда протягивают их кассиршам — закрывать кредит придется до следующего Рождества, и никакая музыка и разноцветно мигающие гирлянды огней не могут убрать эту тоску из их глаз.

В деревушке N спокойнее. Правда, и местные жители уже начали подготовку к Дню Рождения. На многих дверях висят венки из еловых лап, балконы украшены цепочками разноцветных огней, но в отсутствие снега они выглядят как-то жалко. Власти поселка тоже постарались и растянули над центральной улицей новогодние гирлянды, а на центральной площади установили большое скульптурное сооружение из деревянных саней. Узкая ажурная пирамида напоминает по очертанию елку. В ознаменование праздника она слегка присыпана искусственным снегом, тут и там на ней сверкают большие серебряные звезды.

Все так благочинно! Господи, как же хочется разврата!

Итак, в обеденном холле моего приюта из шести столов заняты три. За первым, ближайшим к входу и у окна, сижу я. Через стол от меня сидят явно мать и дочь-подросток лет пятнадцати. Обе натуральные блондинки, плечи острые, лица с высокими скулами, наверное, немки. Я ни разу не слышала их разговоров. Они вообще не разговаривают. Они пишут и читают. Сосредоточенно. Не поднимая глаз. Они погружены в свои телефоны. Я даже не уверена, что они немки, но из их редких обращений к персоналу я догадываюсь, что родной язык у них немецкий. Может быть, австрийки или швейцарки из немецкоговорящих кантонов — тоже сбежали от городской суеты или еще по какому поводу. «Какая разница, — мой внутренний голос вдруг проснулся, — любишь ты, Маша, ненужную информацию собирать».

За столом через проход от меня, у стены сидит немолодая пара. Они явно давно и глубоко в браке. У них сложился тот немой язык тела, который посылает всем вокруг однозначный месседж — мы давно и долго вместе, но мы индивидуумы. Мы давно не любим друг друга, но мы союз, и мы оба знаем, что нерушимый. Знайте же и вы!

Позавчера, когда я заселялась, хозяйка гостиницы, увидав мой британский паспорт, сообщила, что в отеле гостят мадам и месье Корбó — пара из Канады. Я хотела ей сказать, что Канада окончательно выпала из-под британской короны аж в 1982-м, но не мое это дело — учить людей истории с географией.

Несколько лет в начале нашей семейной жизни мы с мужем прожили в Канаде, и, наверное, поэтому я испытываю что-то вроде родственных чувств к этим двоим. Интересно, в какой части Канады они живут? И что руководит людьми, когда они из одной зимы едут в другую?

Вчера утром мы встретились в дверях обеденного холла — я с дороги заспалась и пришла к «закрытию сезона» — они выходили. Она несла в руках стаканчик йогурта и банан, очевидно, прихватила себе на второй завтрак. Я тоже так иногда делаю, когда планирую оставаться на весь день в отеле и не выходить ни на прогулки, ни по делам. Он открыл для нее дверь, она вышла в фойе гостиницы, а он все еще придерживал дверь, пропуская меня, вежливо улыбнулся.

Сегодня мы с ним встретились взглядами и снова улыбнулись друг другу. Одними глазами. Наши лица закрыты: его — белой чашкой, мое — прозрачным стаканом. Думаю, что моя улыбка ему виднее. Даже наверняка, потому что он делает какое-то неловкое движение, вроде как хочет выйти из-за стола, но не выходит, а еще крепче сжимает ложку над тарелкой с кукурузными хлопьями.

Я недостаточно долго жила в Канаде и не знаю, насколько широко распространена его фамилия, но знаю, что по-французски Корбó [corbeau] означает «ворон». Ворон же в мифологии северных индейцев — основной персонаж. Его обычно изображают с широко расправленными крыльями и огромным клювом, в котором умещается Вселенная. Бог-Ворон — он основатель мира и создатель человека. Правда, иногда еще и трикстер — плут и обманщик и часто вместо добрых дел подсовывает людям всякие гадости. Короче, неоднозначная личность этот Ворон. Кстати, канадское каноэ — это тоже не простая лодка, а божественная. Она обладает способностью разрастаться до размеров Вселенной или сжиматься до размера сосновой иглы.

Как в мифологии все многозначно. Поразительно! Но меня поражает другое: как услужлива память. Чего только не вспомнишь в ассоциации с одним-единственным словом.

А вот и моя яичница готова. Так просто и так красиво. Два ровных солнечных кружка в белом протуберанце, и мои мысли перескакивают на этот с детства привычный, но такой многозначительный союз. Союз белого и желтого — снега и солнца. Холода и тепла. Одно уничтожает другое.

А ведь и человеческие союзы по большей части, как правило, строятся на подобном контрасте. Например: она красотка — высока, стройна, правильные черты лица и красивые волосы, он же — Квазимодо. Ростом ей до плеча, с пивным брюшком, полулысый и с волосатыми руками. Волосы растут даже на пальцах, и в них утопают на левой руке — золотой перстень-печатка, на правой — тоненький ободок обручального кольца. Или другой вариант: она бесцветна, как курочка павлина — серая птичка. Поплывшая фигура, волосы, собранные в кукульку на макушке, полное отсутствие макияжа и демонстративное пренебрежение не только модой, но и любым намеком на интерес к одежде. Он же, как правило, — высок, поджар, с красивыми чертами лица, обильной шевелюрой и обаятельной улыбкой. Его одежда проста, но элегантна, и рубашка всегда приятно сочетается и с галстуком, и с пуловером.

Чета Корбо из таких же.

У меня подобные пары всегда вызывают вопрос восхищения. Как? Как они нашли друг друга? Что заставило их посмотреть в сторону другого? Что сблизило? Комплекс неполноценности? А может быть, мания величия — из тех же побуждений, из которых король окружает себя дураками-министрами, то есть с одной целью: прикрыть свою глупость — на их фоне она не так бросается в глаза.

С другой стороны, дурнушка рядом с красавцем как бы подчеркивает то, чего снаружи в нем не видно: тонкость ЕГО ума и щедрость. Мол, он не просто красив, но и умен, и просветлен. Он углядел в серой мышке то, чего нет в красавице. За то и полюбил, и женой под венец повел. И что главное: он и ее убедил в том, что она умна и красива внутренним миром, что ей внешне прихорашиваться уже и не надо.

А зря… Внутренняя красота — красотою, а снаружи ведь мир не пуст. Там, снаружи, высокие, стройные, с правильными чертами и красивыми волосами мягко улыбаются твоему мужу поверх стакана с соком, а он им, между прочим, с радостью отвечает поверх кофейной чашки.

* * *

Я сижу в фойе, уткнувшись в местный путеводитель. Кресло с высокой спинкой обращено в сторону гостевой стоянки автомобилей. Как только я вижу, что чета Корбо выходит из отеля и подходит к «Мерседесу» с логотипом компании, дающей авто в аренду, я встаю и выхожу вслед за ними. В руках у меня все тот же путеводитель, и я обращаюсь к ним:

— Извините, не хочу быть навязчивой, но, если вы едете в соседний городок — там, кажется, начала работу предпраздничная ярмарка, — не могли бы вы прихватить меня за компанию, так сказать. Тем более что, судя по вашему акценту, я узнаю своих недавних соотечественников.

Тут же начинаются всхлопывания крыльями, умиления по поводу «как мир тесен», и дверца заднего сидения широко распахивается передо мной. Теперь, когда я рассматриваю верхнюю часть его лица в зеркале заднего вида и вижу внимательный взгляд, скользящий между дорогой и моим отражением, я понимаю, что он мне очень мил. Его черты выдают в нем француза: голубые глаза, густые волосы «соль с перцем», легкая ухоженная седеющая бородка, и зовут его тоже по-французски — Жерар. Она же — типичная британская кровь, не сильно разбавленная браками с представителями других наций, и потому, как наследственная черта близких кровосмешений, у нее сильно выступающая вперед верхняя челюсть и скошенный подбородок. То, что называется «лошадиное лицо». Добавить к этому невыразительные глаза цвета светлого ореха, обрамленные короткими ресницами, не знающими прикосновения туши, и такие же бесцветные волосы, как я уже говорила, утянутые в пучочек на макушке. Руки свободны и от маникюра, и от ювелирных украшений.

Из ни к чему не обязывающего дорожного трепа узнаю, что ее зовут старинным английским именем Лорна, но никаких родственников в Старом Свете у нее нет.

Он оказывается профессором-антропологом. Специализируется на фольклоре североамериканских и канадских индейцев (не зря же мне вспомнилась канадская мифология… Ох, не зря!), а она когда-то подавала надежды как искусствовед, но оставила карьеру ради него; занимается в основном домом и пишет рецензии на новые выставки или театральные представления. Познакомились, как и следовало ожидать, в студенческие годы в университете Торонто. Там и живут. Не самый мною любимый канадский город, но, честно говоря, у меня там и нет любимого города. Пять лет жизни в этой стране оставили меня холодной к ней, к ее красотам и к ее людям. Кажется, есть возможность изменить свое мнение. Судя по взглядам в зеркальце заднего вида — реальная возможность.

На мое удивление: «Что привело вас в Европу за две недели до Рождества?» — я получаю самый неожиданный ответ: «Сломанная колонка». Мы дружно смеемся, но выяснилось, что неполадки в отопительной системе оказались настолько серьезными, что пришлось полностью заменять и трубы, и обогреватель. Не сидеть же в холодном доме в разгар канадской зимы. Самым доступным из всех авиаперелетов оказался не Флорида и не Доминикана, а Торонто — Вена.

Если честно, то меня в последнюю очередь привлекает рождественский базар. Для приличия я покупаю немного домашнего сыра, бутылку рейнского вина и вкусно пахнущий брусок самодельного мыла. Упаковка этого мыла тоже пример шедевра ручного творчества: жесткая текстурная бумага с вкраплениями из лепестков лесных фиалок и крошечных веточек мха. Шелковый шнурок и сургучная печать на узелке с оттиском авторской монограммы. Даже жалко, что я купила его не в подарок кому-то, а сама себе. Некому мне подарки покупать. Сыну я давно послала маленькую посылочку с «материнской заботой» — свитер и теплая шапка-ушанка, а больше и некому. Не бывшему же мужу?! Так что базар мне неинтересен, не хочу отирать свое красивое пальто об толпу людей и их пакеты с покупками.

Жерар тоже не проявляет интереса к мастерству местных умельцев. Лорна вполне счастлива походить по ярмарке в одиночестве. Так даже проще — не надо ждать и искать глазами друг друга у разных киосков. Можно сосредоточиться на своем.

— Встретимся через час на парковке. Тебе часа хватит? — спрашивает он у жены.

— Думаю, что да. Если что, вы же меня подождете?

— Конечно, дорогая, не спеши.

Мы с удовольствием прячемся от толпы и холода декабрьского дня в маленькой кофейне. Как можно не побаловать себя куском яблочного штруделя и кружкой горячего глинтвейна! Вместе с ним в душу тихо, на цыпочках, входит наш с Жераром взаимный интерес друг к другу, и влечение нарастает с каждой минутой. Тон нашего разговора становится все игривее, намеки все интимней, и мы начинаем как бы случайно дотрагиваться — я до него, он до меня. То его рука задержалась на моем манжете, то я стряхиваю крошки пирога с его бороды. Под столом наши колени находят друг друга и плотно упираются одно в другое, а руки давно опустили вилки и ласково скользят: его — между моими пальцами, играя кольцами, а моя гладит его запястье чуть выше часов. Он время от времени опускает взгляд — и трудно сказать — на мою руку или на часы.

— Я приду ночью? — спрашивает он.

— Ты с ума сошел, — не то спрашиваю, не то отвечаю я, — гостиница крошечная. Все всё тут же услышат, узнают. Нет.

— Тогда давай куда-нибудь уедем вдвоем.

— Куда?

— В двенадцати километрах от N есть очень красивое горное озеро с маленьким шато на берегу. Я закажу номер.

— О’кей, — соглашаюсь я, — а как мы туда доберемся?

— Ты можешь поехать как бы на прогулку на велосипеде и доехать до автозаправки на западном конце поселка. Я там буду ждать тебя в машине, а твой байк мы оставим и заберем на обратном пути. Вроде как я тебя подобрал на дороге к дому.

— Жерар, ты такой искушенный Казанова. Ты уже все продумал. И часто ты используешь подобные трюки? — подшучиваю я, подношу его руку к своим губам и слегка покусываю кончики его пальцев.

Он в предвкушении удовольствия откидывается на спинку стула и закрывает глаза.

— Нет, не часто и… О, что бы я отдал за то, чтобы оказаться в том шале прямо сейчас.

* * *

Идея с велосипедом, конечно же, была идиотской, но… Рядом с нашим пансионом обнаружилась автобусная остановка, и чистенькие с уютными плюшевыми сиденьями микроавтобусы ходили строго по расписанию. По пути следования в соседнюю деревушку они останавливались у супермаркета.

И вот я, одетая в шубку и политая дорогими духами, с небольшой дорожной сумкой, в которую у меня сложен набор «девушки по вызову»: кружевная комбинация, зубная щетка, утренний крем, косметичка и чистые трусики, — загружаюсь в общественный транспорт (якобы еду в магазин за фруктами), а на стоянке у супермаркета, не заходя в него, пересаживаюсь в «Мерседес». Мы долго и нежно целуемся.

— Я заказал номер с видом на озеро.

— Надеюсь, вид будет открываться прямо из кровати и нам не придется вставать для того, чтобы им любоваться. Ты там уже бывал?

— Нет.

— А откуда ты знаешь про озеро и шале?

— Голубушка, теперь для того, чтобы путешествовать, не надо иметь ни автомобиля, ни лошади, ни верблюда. Теперь главное транспортное средство — это Гугл.

Мы оба смеемся, и он продолжает:

— Я люблю путешествовать с его помощью. Гугл знает массу мест, где можно найти много необычного… Тебя, например.

Он снимает правую руку с руля и обнимает меня за плечи. Тянется губами к моему уху.

— Держи обеими, — говорю ему я.

— Кто ж тогда будет машину вести? — отвечает он.

На подъезде к шале мы останавливаемся на смотровой площадке, откуда открывается упоительный вид на озеро, обрамленное пиками гор в снежных колпачках. Небо высоко, но нам из машины его не видно, и мы любуемся отражениями облаков, плывущими по глади воды, такими же белыми, как и вершины гор. Наши поцелуи и ласки становятся все настойчивее. Я опускаю глаза и вижу еще один пик, возвышающийся под ремнем его брюк. Этот пик рвется ввысь, угрожая разорвать застежку, и я тяну молнию вниз, помогаю ему выбраться на свободу.

— Нет, — Жерар отнимает мои руки от своего ремня, — что мы, школьники, что ли? Я хочу тебя всю: голую на белых чистых простынях.

С таким предложением я не могу не согласиться.

— Тогда поехали быстрее, только не гони.

— Так быстрее или не гони? Вы, девушка, решите для себя, как вам хочется?

— Мне хочется побыстрее и не спеша.

На площадке перед шале нет ни одной машины, и ступеньки крыльца припудрены легким снежком. Мы поднимаемся по ним к входным дверям, оставляя за собой две цепочки следов. Его — рифленые отпечатки подошв больших спортивных ботинок, и мои — плоские пятачки с точкой позади (углубления от тонких каблуков) моих сапожков. Двери заперты. Мы складываем руки козырьком и, отгораживаясь от солнца, заглядываем в стекла дверей, но видим только пустой холл, за регистрационной стойкой никого, и вообще никаких признаков жизни ни внутри, ни снаружи отеля нет.

В окне рядом с дверью скотчем прилеплен лист бумаги. На нем объявление.

ОТЕЛЬ ЗАКРЫТ

В СВЯЗИ С ПОЛОМКОЙ ЭЛЕКТРОГЕНЕРАТОРА

ПРИНОСИМ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ

— Суки, — Жерар ударяет кулаком в стену (хорошо, не в окно), — бронь принять и предоплату с карточки снять им не нужен электрогенератор, — он аж покраснел от злости и досады.

Я перехватываю его кулак, прежде чем он опять ткнет его во что-то твердое или, наоборот, хрупкое и разобьет либо руку, либо стекло.

— Это всего лишь твой любимый Гугл, — успокаиваю я его. — Думаю, что ты зря так кипятишься. Бронирование происходит где-то далеко за пределами местности, если вообще не на другом континенте.

— Мне плевать где! Я хочу тебя здесь и сейчас.

— Ну… — тяну я, — видимо, не судьба. Сегодня генераторы настроены на верность женам, а не на любовные услады. Поехали назад, пока не стемнело.

— Я приду к тебе ночью.

— Даже не думай. Я тебя не впущу.

— Тогда впусти сейчас, — он распахивает мою шубку, и его холодные руки пробираются под мой свитер. — Ты — лучший генератор. Ты такая горячая, ты… ты как печка, согрей меня.

Мы еще препираемся какое-то время перед закрытыми вратами эдемского сада. Не сложилось. Он наседает, я отталкиваю его руки, отворачиваюсь от его губ. На эту полулюбовную возню уходит какое-то время, а вместе с ним и запал желания. Мы возвращаемся к машине и едем назад, почти не сказав друг другу ни слова.

Я прошу его высадить меня у супермаркета. Он заворачивает на стоянку. Останавливает «Мерседес» там, где началась наша поездка к вершинам гор, к пику неслучившегося наслаждения.

— Ты сказала «не судьба», а я тебе скажу, что, если бы это не было судьбой, мы бы не оказались в одно и то же время в одном и том же задрипанном отеле. Все СУДЬБА. До вечера, — и он, перегнувшись через меня и коснувшись щекой моей щеки, потянулся и открыл мне дверь, — я сказал: «До вечера».

* * *

Вечер. В пансионе подают ужин. Я сижу за уже ставшим моим столом у окна и жую свиной эскалоп с гарниром из вареной картошки и тушеных овощей, запивая все это домашним грушевым сидром. Через стол от меня те же мама и дочь-подросток автоматически накалывают на вилки еду и отправляют ее в рот. Сегодня они без телефонов, но так же сосредоточены — каждая на своем и молчаливы. В этом молчании чувствуется какая-то нервозность. Поссорились, что ли?

Столик, за которым завтракали Жерар и Лорна, пуст.

Я пытаюсь понять, чего я хочу. Роман мне явно не нужен, легкая интрижка за спиной у курицы-жены тоже как-то дешево выглядит, но и против природы не попрешь — Жерар очень привлекательный мужчина, да и на себе я еще крест не поставила. Может, все-таки впустить его сегодня ночью?

Хозяйка предлагает мне пополнить стакан, но я решаю, что добавка сидра сделает свое дело и я не услышу тихий стук у двери моего номера. Наоборот, я прошу кофе, и когда она возвращается к моему столику с чашкой в одной руке и кофейником в другой, я как бы между прочим киваю на столик через проход и спрашиваю:

— Что? Канадцы уже съехали?

— Нет, фрау Фокс. Мадам Корбо приболела, и месье Корбо заказал ужин в номер.

— А-а-а, — тяну я, — заботливый…

— Да, они такая красивая пара. В смысле — так заботятся друг о друге.

Мне нечего сказать.

Я, не зажигая света, стою у окна своего номера. Из темноты лучше видно, что происходит на освещенной улице. Как и водится в маленьких провинциальных поселках, уже к девяти вечера улица замирает. Редкие машины (в основном такси) еще проезжают иногда, но пешеходов нет совсем. Тем не менее в двух окнах небольшого магазинчика — кажется, он работает круглосуточно и специализируется на товарах первой необходимости: лекарства, детские подгузники и питание, соки, шоколад, чипсы, сигареты и почему-то живые цветы, — горит свет. Я днем на него и внимания-то не обратила, а теперь на всю улицу только над его дверью горит вывеска, и в светящемся окне мне видно продавца — немолодого дядечку. Он устроился на высоком стуле в углу у прилавка напротив двери. С этой позиции ему хорошо видны и сама дверь, и ближайшие к ней товары. Он читает что-то в планшете. Уже почти ночь. Я устала прислушиваться к шагам в коридоре, тем более что отель полупуст и на моем этаже из трех номеров занят только один — мой.

«…Так заботятся друг о друге». Фраза застряла занозой у меня в голове, и я, как часто бывает с занозой, сначала расчесываю больное место, потом мажу каким-то болеутоляющим кремом, не понимая или не желая себе признаться, что сама она не вылезет из уже начинающего торкать пальца и что рано или поздно придется взять иголку, опустить ее во флакон с одеколоном и, расковыряв кожу вокруг «инородного тела», поддеть его и вытащить. При этом надо до боли сжимать ранку, выдавливая вместе с занозой все до остатка: и чтоб кровь вышла, и чтоб гной…

Все. Завтра же съезжаю.

А почему, собственно, я?

Я женщина свободная и от отношений, и от обязательств… Разве, согласившись поехать в горы в этот чертов шале, я себя чем-то обязала? А он? Задолжал ли он мне удовольствие, на которое заманил и не дал? Но ведь не по своей же вине. Никто не застрахован от неполадок в электрогенераторе… Ну, давай… Признайся себе, что ты хочешь. Хочешь, чтобы у двери раздался легкий стук… Ты же ждешь этого? Ты и оделась в кружевную комбинацию для этого. Чего ты ковыряешь занозу?

Ты боишься проиграть. Ты знаешь, что он все равно не будет с тобой. Что госпожа Ворона хоть и невзрачна как куропатка, а тем не менее она жена. Жена Вóрона, и потому она все равно выйдет победительницей в этом турнире. Ворона увезет приз в свою сраную Канаду, и он — Ворон, хоть и властелин Вселенной, но будет тащить оба их чемодана, а она будет идти впереди, рассекая толпу. И толпа будет расступаться не потому, что идет такая вся из себя красавица-королевишна, а потому, что вид у нее ледокола. А вид у нее такой потому, что ее двигатель, как в «фольксвагене», позади салона и теперь громыхает колесиками чемоданов.

* * *

Мне не видно двери нашего отеля, она закрыта от моих глаз площадкой козырька, но я так внимательно прислушиваюсь к тому, что происходит на этаже, что мне кажется, я слышу всю гостиницу до фойе и легкий скрип двери. Через минуту вижу, как Жерар перебегает пустую улицу и заходит в ту самую аптеку расширенного ассортимента.

Продавец встает со своего стула, откладывает планшет в сторону. Жерар что-то ему говорит, слегка жестикулируя, помогая себе руками объясниться на чужом языке. Я наблюдаю это немое кино. Он закидывает голову вверх и делает движение, изображающее закапывание в нос. Аптекарь кивает головой — ферштейн, ферштейн — и снимает с полки какие-то упаковки, складывает их у экрана кассы. В моем внутреннем кино камера наезжает на лицо Лорны. Она лежит в постели в высоко поднятых подушках. Я вижу ее красный распухший нос и горло, обмотанное шарфом. А вдруг она умрет сегодня ночью… Хорошо бы…

«Заботливый, — думаю я, — среди ночи побежал за лекарствами».

Жерар тем временем озирается по сторонам, смотрит, что еще может пригодиться. В ярком свете внутри магазинчика мне отчетливо видны витрины и выставленные на них товары. «Презики не забудь», — подсказываю я, но он даже не смотрит в сторону лотка, где выложены коробочки мужской контрацепции. Он не обращает на них никакого внимания, но делает шаг назад к двери магазинчика, нагибается и выбирает из ведерка букет цветов. Красивый букет. Мне он уже нравится. Желтые хризантемы вперемежку с веточками эвкалипта и гипсофилы с их крошечными белыми соцветиями, красиво названными «Дыхание младенца».

Жерар достает из портмоне купюру, продавец берет ее и в обмен протягивает пакетик с логотипом заведения.

Опять все так обыденно. Так чинно-благородно. Ну! Ну, иди же уже, иди ко мне!

Я часто замечала: женщины несут букет наперевес, цветами вверх, вдыхая их аромат и как бы оттеняя ими свое лицо. Жерар же, как все мужчины, несет букет «головой вниз» и чуть-чуть отведя руку за спину, как будто стесняется или прячет подарок.

Беги скорей. А вдруг она уже умерла… Тогда цветы будут очень кстати.

«Дура ты, Машка, типун тебе на язык, — шепчет внутренний голос, — он, небось, цветы за дверью оставит. Даст ей лекарство, дождется, пока она уснет, и тихо поднимется к тебе».

Я лежу в постели и жду. Прислушиваюсь к ночным звукам отеля. Но он, почти пустой, давно затих в ночи. У здания хорошая звукоизоляция, и полы застелены ковролином. Мне кажется, я слышу приглушенный кашель этажом ниже. Скорей всего, это моя фантазия. Я жду легкого стука в дверь, шелеста целлофана, но… Вселенная беззвучна, и я тихо засыпаю.

* * *

Утром стол, за которым обычно сидела пара воронов, снова пуст. И немецких мамы с дочкой тоже не видно. На «их» столе стоят грязные тарелки, стакан с остатками сока и чашка со следами губной помады. «Какие все ранние сегодня», — думаю я. После завтрака выхожу в фойе. Хозяйка гостиницы приветливо улыбается, так же профессионально-вежливо спрашивает, как мне спалось. Не ожидая ответа, с деланым сожалением на лице сообщает, что в связи с тем, что остальные постояльцы уже съехали, не буду ли я так любезна перебраться в другое место — конечно же, она все организует и закажет для меня номер в хорошем отеле повышенной звездности и за ту же плату, что я плачу сейчас. Ее муж поможет мне переехать — все за счет заведения. Я же должна понять: бизнес есть бизнес, нерентабельно держать отель открытым из-за одного посетителя.

— Конечно, конечно, я все понимаю, — соглашаюсь я, — а куда же все исчезли за одну ночь?

— Девочка вчера уронила телефон. Он разбился вдребезги. Бедняжка рыдала весь день. С ней случилась буквально истерика. Мама пыталась купить новый, но в нашем захолустье всего один магазин, и в нем не оказалось той модели, какая была у девушки. Знаете, подростки такие категоричные. Моя тоже, характер — упаси Господь.

— Это-то я заметила, — поддерживаю разговор.

— Заказывать в интернете сейчас, перед праздниками, — бог знает сколько это займет времени, — продолжает хозяйка. Она сегодня на редкость словоохотлива.

«Наша Таня громко плачет. Уронила в речку мячик…» Целый мир выпал из рук.

— За мамой и девочкой рано утром приехал отец, и они съехали, — продолжает свой рассказ хозяйка.

Мир, выпавший из рук. Разбитый телефон как оборванная пуповина. Мне вспомнился эпизод фильма «Кабаре», где героиня Лайзы Миннелли поднимается по сумрачным ступеням, ведущим в явно подпольный абортарий. На верхней ступеньке лестницы сидит мальчик и играет в мяч в виде глобуса. Мячик скачет вниз по ступеням — мир убегает от ребенка. Салли поднимает мяч, возвращает его мальчику… делает аборт… Мир теряет еще одного ребенка…

— Госпоже Корбо стало лучше, — продолжает хозяйка, — и они уехали буквально полчаса назад. Вот, — она оборачивается к стойке регистрации. На столешнице в керамической вазе стоит тот самый букет, который Жерар купил прошлой ночью в аптеке. — Чета Корбо такие милые. Они оставили эти цветы в знак извинения за то, что уезжают раньше оговоренного срока. В Вене сейчас проходит фестиваль света, и мадам захотелось его посмотреть…

Она говорит еще что-то про венскую оперу и музеи. Про праздничную атмосферу.

* * *

Арендованный «Мерседес» пробирается сквозь завесу тумана по узкому горному шоссе. Слева лес, подступающий прямо к асфальту дороги. Густые ели стеной тянутся ввысь. Кое-где в массиве деревьев выступают вперед каменистые почвы. Они аккуратно затянуты сеткой, предназначенной предохранять стекла проходящих мимо автомобилей от мелкого камнепада. Все продумано. С правой стороны шоссе глубокий обрыв, и там, где виражи особенно круты, дорожные службы Австрии выставили щиты из рифленого алюминия. Эти экраны ужасно уродуют пейзаж, но зато, по задумке дорожников, должны спасать жизни зазевавшихся автомобилистов. С участков дороги, где нет щитов, а только низкие белые столбики, сквозь их череду можно увидеть другую сторону ущелья и, если открыть окна, услышать рокот горной реки, которая с шумом перекатывает свои воды через камни. Те самые, что нападали на дно ущелья задолго до того, как люди изобрели сетку для их отлова.

Но что Ворону сетки, щиты и столбики! Он летит в своей колеснице, запряженной четырьмястами и тридцатью пятью лошадьми, плавно, едва касаясь колесами асфальта, мимо всех человеческих заграждений и силков. Им его не поймать. На то он и Птица!

Черный «Мерседес» широко расправляет крылья для бреющего полета, щель между дорогой и резиной колес становится все шире и шире. Автомобиль поднимается в воздух, перелетает над щитом, и вот он уже не авто, а каноэ — божественная лодка. Она скользит по камням неглубокой шумной реки, унося своих пассажиров в вечное плавание в туманах Вселенной.

«Какая же ты, Машка, дура! — Мой внутренний голос иногда бывает очень строгим и звучит как голос первой учительницы Тамары Андреевны. — Ты же сюда отдыхать приехала. А вместо этого напридумывала тут сюжетик — на роман потянет. Только твоя редакторша — ханжа и пуританка, порнографию не пропустит. Да и мечты о расхристанной любви в жанр твоего творчества типа янг эдалт как-то не вписываются. И вообще, что ты тут себе навоображала?! У тебя ж отродясь кружевных комбинаций не было. Ты всю жизнь в байковых пижамах спишь. Даже когда замужем была. Супружеский долг исполнишь, и назад в пижаму».

И уже мягким тоном наставницы: «Тебе что хозяйка гостиницы сказала? Переводят тебя в лучшие миры. Кто знает, может быть там окажется тот самый — одинокий и благородный… Иди, собирайся. Счастье еще возможно».

Надежда Азоркина.. День свободы Маши Коневой →

* * *

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

Easy — легко, яичница-болтунья.

I’ll be home for Christmas — я вернусь домой в Рождество.

Га́рри Ли́ллис «Бинг» Кро́сби (англ. Harry Lillis «Bing» Crosby; 03.05.1903—14.10.1977). Американский певец и актер, один из самых успешных исполнителей в США (у Кросби 41 песня занимала 1-е место). Э́лвис Аро́н Пре́сли (англ. Elvis Aaron Presley; 08.01.1935, Тьюпело — 16.08.1977, Мемфис). Американский певец и актер, один из самых коммерчески успешных исполнителей популярной музыки XX века. Известен как король рок-н-ролла (или просто The King).