Весь спектр любви

Алена Воронина

Я смотрю на мир другими глазами. И я не одна, нас много. Вы считаете нас больными, чужими, инопланетянами, не всегда понимая, что своим невежеством раните, своим незнанием отталкиваете и вы не узнаете, как много скрыто от ваших глаз. Но страшно даже не это, ведь часто вы инопланетяне даже друг для друга, неспособные услышать и увидеть, понять и простить.

Глава 2 «Это был Элвис»

Я упала обратно на пол и прижалась спиной к оштукатуренной стене. Пальцы рук совершали привычные движения, только салфеточки не было…

Было очень страшно, так страшно, что дышалось с трудом, казалось, что, если я поверну голову и чуть приподнимусь, выглянув из-за коробок, они все будут стоять там, даже та, которая с утра в аптеке сжимала в сухоньких пальцах стаканчик с водой.

Я принялась с остервенением рыться в сумке, в темноте это было сложновато, но я смогла — нащупала среди своих блокнотов, мелочей, ключей, бумажек, ту самую книжечку, из-за которой тут и оказалась.

Темно, не зги не видно, и как же страшно подняться с пола. И все же пересилив себя, я встала, не глядя в ту сторону, где подсыхало пятно, смотря только на документ, который из темного пятна по мере приближения к окну обретал содержание. Стручкова Татьяна Петровна была прописана здесь. До июля месяца. Пятьдесят лет и до июля.

Все оказалось гораздо сложнее… Чем просто деменция. Все гораздо сложнее…

И что делать?

Что мне делать?

Полицию вызывать?

Да!

Рассказать все…

Разве есть другие варианты?

Где-то на другом конце квартиры послышался шорох, и я упала на пол, прижавшись щекой к шершавой пыльной поверхности. Ночь слилась с ужасом, перемешалась с запахом крови, я понимаю, это все на уровне подсознания, не может ТАК пахнуть кровью, но пахло, пахло ТАК, что тошнило. Желудок скрутило.

Превозмогая страх, я вскочила и распахнула тяжелую створку, впустив в кухню холодный и влажный воздух, шорохи и шелесты, автомобильный гул и ощущение свободы и жизни, до которых не дотянуться.

Надо звонить в полицию!

Телефон!

Телефон!

Телеф…

А вдруг они мне скажут, что это я, вдруг не поверят, вдруг рассмеются и бросят трубку.

Те самые страхи быть не принятым и непонятым, те самые, доводившие редко, но все же, до истерики, проломили тонкие стенки воли и обрушились на меня с такой силой, что почти невозможно сделать вдох. Мир почернел, сузился до крохотного кружка.

С улицы донесся скрежет, прокатившийся по всему двору, он провел по нервам, как железкой по стеклу, заставил сердце бешено забиться, оно вот-вот выдохнется и остановится. А может и хорошо. Ладони и лоб покрылись липкой испариной.

Скрежет со двора все шел и шел, сводя с ума, я с грохотом закрыла створку, оказавшись в еще более оглушающей тишине. И в этой тишине, прерываемой только гулким бегом крови в ушах, послышался щелчок замка, а ведь входная дверь была жутко далеко от того места, где стояла я.

Пришлось зажать рот рукой, стараясь справиться с дыханием. Опуститься за коробки я уже не могла. Тело не слушалось.

Кто-то вошел в квартиру. Замок щелкнул. Послышались шаги. Но вошедший не пошел на кухню. Шаги смолкли в одной из комнат. Шорох и возня. Что-то упало, что-то гремело, двигалось. При каждом звуке я сжималась все больше и больше. Хотелось зажать уши, отключиться, исчезнуть. И руки потянулись к голове. Пришлось закусить до крови губу.

Больше не было сил…

Но вдруг послышалась… музыка. Долго, целую вечность, кто-то неизвестный играл на гитаре сложные переливы. Звук до меня доходил каким-то искаженным, хотя дело не в расстоянии. Я все ждала, когда он зайдет. Когда поймет, что я здесь. Мой слух обращал тягучую мелодию в похоронный марш.

Музыка оборвалась.

Тишина. Она длилась всего секунду.

И вновь зазвучала музыка.

Это было что-то… что-то из американской классики. Да, точно. Это Пресли! Его одна из самых известных песен.

Река непременно впадет в море…

Я опустилась на карачки и поползла, ничего не чувствуя, ни о чем не думая, слушая и двигаясь вместе с гитарными струнами на звук. Если хоть на мгновение включилось бы сознание, я умерла бы, умерла прямо там.

Длинный коридор перечеркивала узкая полоска света. Некто был в комнате, часть прохода в которую загораживали коробки.

Когда я пересекала эту полоску, она обожгла мне спину. Но в тот миг, когда огненная полоса прошлась по спине, включились и все остальные чувства, благополучно до этого дремавшие.

В замок входной двери опять вставили ключ.

Назад не успею, в комнату с музыкой нельзя. А ничего другого не было, кроме этого коридора.

Знаете, вот варите вы суп, там внутри он кипит булькает, а снаружи крышка лежит, стоит кастрюля и тот, кто не был с вами на кухне с самого начала, зайдя, может и не подумать, что внутри происходят настоящие химические и биологические метаморфозы. Просто кастрюля. Стоит себе на плите никого не трогает.

Вот и я была сейчас такая.

Я просто встала и прижалась лицом и грудью, все телом к стене рядом с дверью, скрытая лишь выступом, и то, не увидеть меня можно было только лишь в тот момент, когда ты заходишь в квартиру.

А потом все…

Входная дверь распахнулась, жидкий свет из коридора растекся по полу, будто масло. Хотя это невозможно, свет не может течь.

Силуэт.

Он заполнил собой весь пролет. Отбросил тень на «лужу с маслом». В руках у него была какая-то поклажа. Он замер, да так и с полминуты простоял, прислушиваясь, а потом осторожно опустил сумку на пол. И вошел в квартиру.

Я зажмурилась, перестала дышать.

Ему достаточно повернуть голову. Просто повернуть голову. Да что там… просто скосить глаза.

Но шаги прошелестели в сторону комнаты, из которой доносилась музыка. Я приоткрыла глаз. Мне было так страшно, что голову я повернуть боялась, лишь краем глаза видела, как огромный силуэт перехватил что-то блеснувшее серебром в руке и шагнул в дверной проем.

— Эй… — послышался окрик.

Для меня он стал сигналом.

Цепляясь за стену, я сделала несколько шагов и оказалась возле входной двери, едва не споткнувшись о сумку, оставленную в проходе пришедшим, все же выбежала из квартиры и, понеслась вниз по лестнице. Холодный воздух улицы резанул по легким, лишь еще больше ускорив.

Я бежала, не замечая ничего: машин, дорог, людей, фонарных столбов. Как в таком состоянии нашла свой дом, не знаю. На последний этаж практически взлетела и судорожно стала рыться в сумке. Только ключи никак не находились, и вдруг… Хлопнула дверь парадной внизу, послышались шаги быстрые-быстрые. Верх…

Я забарабанила руками в толстое, старое, дверное полотно. И, что удивительно, замок щелкнул практически мгновенно, я рванулась вперед, споткнувшись о порог, с грохотом растянулась на полу в прихожей прямо у ног Галины Тимофеевны.

— Господи боже, Танюша, что случилось?!

Я не могла отдышаться, а потому и говорить, хотя говорить не поэтому. Я забыла все слова, их звучание, даже то, что говорила женщина, я в полной мере не осознавала, это был иностранный язык, который я учила безмерно давно, и лишь хорошая память помогла распознать смысл услышанного. Единственное, что могла — судорожно замахала руками, указывая на дверь, в ужасе и не в силах оторвать взгляда от проема, готовая вот-вот увидеть огромный силуэт без лица.

Женщина поспешила закрыть дверь и включила свет в прихожей.

— Что с тобой? О Господи, ты ранена? У тебя кровь, — всплеснула руками женщина.

Я сначала не могла понять, о чем она, а потом посмотрела на свои руки, мявшие край светлой курточки, вместо салфетки, оставляя бурые разводы.

Сердце замерло.

Руки были в крови. Липкой, отвратительно тягучей, почти застывшей, ставшей похожей на пластилин. Чьей-то крови. Крови старушки, которая пришла в аптеку. Или крови того, кто слушал Элвиса… Или моей?

Кожа на подбородке зачесалась.

Как река непременно впадает в море,

Любимая, некоторым вещам суждено быть…

Слова звучали и звучали по кругу в голове, сохраняя интонацию и тембр. Мама любит эту песню. Я ее часто слышала.

— Там… Там… Муж… — прошептала я едва слышно. Сказать было так тяжело, а самое главное, я не знала, как.

— Господи боже, Олежа! — бросилась председатель квартиры к двери комнаты, располагавшейся рядом с моей, и застучала кулаком. — Олежа!

Потребовалось несколько секунд, чтобы дверь распахнулась, на нас пахнуло теплом и… деревом, а на пороге, заслонив собой все пространство, показался давешний мужчина с бородой до груди и с всклокоченными волосами. Его образ, так напоминал мне тот, что напугал меня вечность назад, что я шарахнулась к стене.

— Что такое, теть Галь?!

Я сжалась, его скрипучий голос царапал слух, как скрежет, из-за которого, я захлопнула окно. Он ведь… он меня спас… Этот скрежет…

— За Танюшей какой-то маньяк шел!

Мужчина перевел взгляд на меня, перешагнул и резко распахнул входную дверь, по полу пробежал сквозняк, в парадной стояла тишина. Олег вышел на общую площадку и исчез из поля зрения. Только его тень, замершая возле самых перил отброшенная лампочкой с лестничного пролета, говорила о том, что он еще здесь.

— Вставай, простудишься! — Галина Тимофеевна протянула мне руку, но я затрясла головой и поднялась сама. Касаться кого-то такими руками… Нет! И не хотелось, чтобы касались меня. Сердце гулко билось у самого горла.

— По…

Я почувствовала, как подкатывает паника, хорошо забытая и такая знакомая одновременно, когда нет сил поднять голову, вдохнуть, сказать.

— По… помогите… ключи, — я протянула женщине свою сумку.

Она окинула меня странным взглядом, но решила помочь. И вскоре в ее руке зазвенела связка ключей. Замок металлической двери убежища щелкнул, потянуло запахом дома.

— Может скорую вызвать? — Галина Тимофеевна протянула ключи и мою сумку.

Это точно был вопрос, я сама его задавала сегодня. Только не себе… Или себе… Это было сегодня?

Я замотала головой и с трудом, опираясь на локти поднялась с пола. В этот момент в прихожую шагнул Олег.

— Никого, тишина. Он скорее всего сбежал.

— До чего же противный голос.

Я сказала это вслух. Они оба стали походить на статуи, первой из которых ожила Галина Тимофеевна.

— Чего и следовало ожидать! Только этого нам не хватало! А потому, что всем наплевать, что внизу наркоманы пасутся, и двери парадной уже сто лет как не закрываются, домофон вырван с корнем. Вот и получаем проходной двор и прибежище для маньяков, — сдвинула брови председатель квартиры. — Спасибо, Олеженька. Но ты, и правда, свое горло бы полечил, это ж невозможно вторую неделю болеть.

Он промолчал, проследовал мимо меня в свою комнату, обдав запахом свежего дерева.

— Пойдем, посмотрю, что с руками, — властно сообщила мне женщина.

— Я сама, — это было сказано чересчур громко, знаю, потому что даже начавший закрывать дверь Олег замер, но по-другому я сейчас не умела, этому надо научиться. Снова. Контроль испарился в тот миг, когда в той хорошей квартире заиграла музыка.

Я выдернула сумку из рук женщины и практически перед самым ее носом захлопнула дверь, оказавшись в своей комнате. В своем убежище. Рухнула на пол. Зажала уши руками в непонятно чьей крови, зажмурила глаза. И представила то, что всегда успокаивало.

Мне надо было справиться с нынешним состоянием, которое готово было оставить от меня лишь пепел. И надо было научиться заново слышать и чувствовать. Я очень быстро учусь, но все же мне требуется время. Не так, как вам… В чем-то вам легче.

Есть среди людей те, кто считает, что причина «болезни» в том, что ребенка не любили, есть те, кто думают, что виной тому прививка от кори или родовая травма. Есть те, кто называют это проклятием, а есть те, кто считают это даром. И то и другое глупо.

Это не дар, не проклятие, и уж тем более не болезнь.

Мир для меня гораздо более громок, чем для вас, и наполнен запахами, которые вы по большей части не заметите. Это здорово, скажите вы. Может быть, но не всегда!

Но это лишь часть, крохотный кусочек.

Ведь нам… мне приходится жить в вашем мире. Но если я вижу и чувствую его немного иначе, вы называете это болезнью.

Проблемы, связанные с невозможностью влиться в социум, у меня более всего проявились в начальной школе. Я не запоминала лиц учителей и одноклассников, не запоминала их имен. Мне это было неинтересно, а для них катастрофически важно. Более того, я боялась вплоть до паники обратиться с чем бы то ни было к преподавателю, продавцу, врачу, новыми соседям по лестничной площадке, которыми к слову была приятная пара в возрасте. Да, я боялась спросить у прохожего, который сейчас час, или как мне пройти на такую-то улицу. Я не всегда могла понять (да и сейчас порой ошибаюсь), отношение человека ко мне, к ситуации, к миру, не умела считывать полутона. Раньше я вообще мало что умела. Но упрямства мама в меня вложила дай бог каждому. А самое главное и она, и тетя, и бабушка помогали мне. И хоть они понимали, что это ломка в самом прямом смысле, но, если я хочу выжить в этом мире, мне она необходима. И я стала клещами из себя вырывать стеснительность и застенчивость. Я училась изо дня в день смотреть на людей, подходить к ним, говорить с ними. Именно так, через мало кому понятную пытку, я проходила почти все время учебы и в школе, и в колледже. Да, влияние оказали и кружки и знакомый психолог. И однажды я вдруг осознала, что могу! Я научилась, пусть и с некоторыми оговорками, жить в вашем мире. Это не заложено природой, это навык, именно навык, он, как костер, которому, чтобы продолжать гореть, нужно топливо.

И я, и мама, и бабушка, и тетя, и Оля, все помогали мне. Как итог — жизнь социума, казавшаяся мне странной игрой, в правила которой меня никак не хотели посвящать, стала обретать очертания. Границы, рамки, огромное количество условностей. Так необходимых вам, совершенно чуждых мне. И то, что вы делаете на уровне подсознания, в моей голове выглядит, как четкий план, в некоторых случаях бесполезных, но таких важных для вас действий. Поклон, расшаркивание, уважение. Уважение к кому? Зачем расшаркиваться, если это трата времени и ресурса. А если нет, то это грубость. Правда, сказанная в лицо — грубость. Зачем спрашивать, если не хочешь услышать ответ? Зачем просить, если не хочешь слушать правду?

В старшей школе, как ни странно, я не была парией, хотя мало с кем общалась из класса. Я прекрасно понимаю, что виной тому была Оля, моя двоюродная сестра, ставшая настоящим лидером класса, и никому меня в обиду не дававшая. К тому же я так хорошо училась, что всем было выгоднее относиться ко мне хорошо.

Хотя, как-то раз даже Оля сделала меня чужой, она, возможно, уже и забыла, но я помню этот случай. В пятнадцать девушка решила резко изменить свой образ жизни и круг друзей. И вот ноябрь наступил… Я купила подарок, готовясь к ее дню рождения, даже отменила поездку с театральным кружком в Тверь на постановку, хотя мне нравился «Мой бедный Марат». Спектакль любимый и близкий мне.

Тетя с бабушкой шептались, что сестра планирует пригласить мальчиков. Что, собственно, она и сделала, правда, меня она звать не стала. Зато потом показала яркие фотографии с праздника, где она, пара мальчиков из нашего класса и еще две девушки все весело улыбались и строили рожицы на камеру.

Обиду мою вряд ли возможно было передать словами. И дело было совсем не в мальчиках. И даже не столько в предательстве, сколько в ощущении брошенности. В общем, с учетом моей необщительности, я осталась будто в стороне от ее жизни, решив, что являюсь для сестры обузой, потому до самого поступления в колледж мы общались с ней мало. Мама узнала о случившемся, но ничего не сказала, тетя, услышав от бабушки, Олю наказывать не стала. Этим самым, она спасла отношения между сестрами. Потому что на первом курсе колледжа Оля ворвалась в мою жизнь ярким фейерверком и больше из нее не уходила.

Я нуждаюсь, кто бы что ни говорил, в друзьях, но кроме сестры и еще одной девушки с похожей проблемой, с людьми несмотря на стремление, я общего не находила. Мама, бабушка, сестра, кружки, тетя, все они многому научили меня, прежде всего считывать ту информацию, которую люди понимают без лишних слов, но которая с трудом дается большинству из нас.

Оля сразу после школы поступила в ВУЗ и не куда-нибудь, а в Петербурге. Как ни странно, она пошла на детского психолога. Здесь она познакомилась с Владимиром, своим будущим мужем, с которым они долго встречались, но поженились лишь чуть больше года назад, когда увидели две полоски тесте.

Я частенько к ней приезжала на праздники, а с учетом того, что ее Вова работал на Финской таможне, и рабочий график его был сутки через двое, а он часто менялся, оттого с Владимиром я почти не сталкивалась, он либо работал, либо спал.

Но именно в Питере я, жительница небольшого города в Тверской области, поняла, что это мое место. Ведь где лучше всего спрятаться от людей — поселиться там, где их очень много.

И вот я тут.

Правда, для первого взноса маме пришлось продать в нашем городе большую светлую двушку и переехать в однушку. Но зато почти четверть этого моего жилья оплачена. Полагаю, мама пошла на это исключительно от большой любви и в надежде, что я смогу обзавестись семьей.

С ее светлыми мечтами мне не справится, а вот с остальным… С остальным справлюсь. Благо у меня отличная работа, где платят достаточно, чтобы перекрывать ипотечный взнос, покупать продукты и одежду, оплачивать коммуналку и иногда шиковать походом в театр. На ней меня отделяет от людей толстый слой прозрачного пластика, белый цвет халата. На работе люди, как скучные вводные главы из книг по медицине и химии, их просто надо прочесть, и забыть. Хотя иногда можно вынести что-то крайне полезное для себя.

И все бы хорошо, но я планирую совершить невозможное. Высшее образование в сфере «Фармация». Лекарства. Их производство, тестирование, это огромное поле работы, и огромный мир. В который у меня уже есть допуск, но в который хотелось бы войти с высоко поднятой головой. У меня есть для этого все.

В том числе и умение принимать себя, не копируя поведение других, находить свои ответы на вопросы, свои мечты, среди сотен чужих, и знать, что на самом деле я могу очень многое. Пускай это требует адского труда. Только для этого надо учиться, постоянно учиться. И даже сейчас, когда я лежу на полу, зажав руками уши и закрыв глаза — я учусь. Будто заново прохожу программу. Вспоминаю. Отбрасываю ненужное. Только все это происходит в Моем Мире, доступа в который нет никому.