Пернатый оберег

Алексей Яковлев, 2014

Во все времена среди тысяч обычных людей едва ли можно было отыскать хотя бы одного человека, обладающего паранормальными способностями. Но в конце двадцатого века, в годы перестройки, вдруг обнаружилось, что на свет все чаще стали появляться дети, от рождения наделенные сверхъестественными, поистине магическими силами. Ученые назвали этих чудо-детей «дети индиго». Герой романа «Проклятие Клеопатры» капитан УГРО Глеб Панов приезжает в поместье миллиардера Никандрова с надеждой, распутав обстоятельства таинственного похищения его пасынка, получить щедрый гонорар от благодарного отчима. Однако опытный сыщик сам запутывается в колдовских сетях никандровской дочери – индиго Юлии.

Глава 2

Расставшись с Палычем, Глеб поехал на городской рынок, где по приметам, указанным кумушками на лавке и Анютой, быстро отыскал киоск, принадлежавший бизнес-леди Подосинкиной-Артюнянц. За обширным прилавком, заваленным привлекательным импортным ширпотребом, на фоне интерьера из заморско-черкизонских платьев, блузок, кофт и прочего в том же роде, стояла полноватая, но еще миловидная дама лет за сорок, крашенная в брюнетку. Однако предательские светлые пряди в ее прическе, уже частично утратившие благородный вороной цвет, выдавали ее изначальную русоголовость. В глубине магазинчика копошился, разбирая какие-то тюки и коробки, худощавый лысоватый мужчина в очках с интеллигентным выражением лица. По-видимому, это и был ее супруг, бывший инженер — замначцеха обанкротившегося текстильного комбината Федотов, теперь служащий у жены на посылках и подхвате.

— Госпожа Подосинкина? — вежливо осведомился Глеб и предъявил свое удостоверение. Бизнесвуменши — народ ушлый, в семи водах разными мылами тертый, их никакими ухищрениями не проведешь, так что лучше сразу действовать напрямую и с прозрачным намеком на стоящие за визитером силовые структуры, способные причинить большие неприятности.

— Извините, — возразила русобрюнетка, — я не Подосинкина, а Артюнянц Ирина Степановна. Надеюсь, что фамилия Артюнянц вам кое о чем говорит?

— Ну разумеется! — уважительно согласился Глеб. — Но неужели вы имеете какое-то отношение к самому… — и Панов поднял глаза на проплывающее высоко-высоко в небесах кучерявое облако.

— Что значит «какое-то отношение»? — обиделась бизнес-леди, — Я родственница господина Артюнянца, Юрия Борисовича, видного бизнесмена, общественного и государственного деятеля и щедрого благотворителя.

Глеб заметил, что стоявшая за соседним прилавком продавщица при этих словах высокомерной соседки ехидно усмехнулась и покрутила пальцем у виска. Понятно, почему начальник ГОВД до сих пор не в курсе, что в его городе живет родственница Артюнянца, понял Глеб. Просто в это родство никто не верит, все считают заявления Дуниной мамы пустым хвастовством и фанфаронством.

— Но я, собственно, не к вам, — продолжал со всей возможной почтительностью Глеб. — Хотелось бы увидеть вашу дочь Дуню. Заезжал к вам домой, но ее там не застал. Где она? Вы, наверное, знаете, что убит ее знакомый — Никита Никандров. Проводится расследование дерзкого преступления, и мне необходимо выяснить у Дуни кое-какие обстоятельства этого дела.

— Да-да, Дуня мне рассказывала. Какой ужас! Никита был прекрасный, щедрый молодой человек. Дуня была с ним в самых теплых дружеских отношениях, и он даже подарил ей машину, «тойоту». Новую, не подержанную! Кстати, Дуня на ней и поехала к какой-то, я толком не знаю к какой, подружке, похвастаться подарком. Я ей сейчас позвоню и скажу, что вы ее ищете! — бизнес-брюнетка достала мобильник и попыталась дозвониться до дочки. Увы, тщетно. — К сожалению, ее мобильник выключен. Сколько раз я ее просила так не делать. Но ведь вы, молодые, живете своим умом, вам советы старших надоедают. Впрочем, я могу вам сама вместо дочки все рассказать. То есть передать, что Дуня мне рассказывала. Она об обстоятельствах убийства Никиты ничего не знает. Для нее сообщение о его смерти прозвучало как гром среди ясного неба. Собирались вместе поехать на конную прогулку, но Никита почему-то передумал. Дуня не захотела ездить по лесу одна и вернулась обратно в поместье нашего родственника Артюнянца. Вот и все, что она знает. Поверьте, она и сама большего вам не сможет рассказать.

— И все-таки я бы хотел поговорить лично с Дуней. Когда она вернется от подруги?

— Обещала вернуться к вечеру. Но нынешняя молодежь по себе знаете, какая. У нее семь пятниц на неделе!

После такого обнадеживающего ответа Глебу оставалось только записать номер Дуниного телефона и несколько раз ей безрезультатно позвонить. А в перерывах между звонками он успел еще побеседовать и с Дуниным папой, но преимущественно на семейно-житейские темы. Сидели они в глубине киоска, на ящиках, а более красноречивая, чем ее муж, бизнесвумен дополняла его скупые слова развернутым комментарием.

В целом, картина жизни семейства Подосинкиных-Артюнянц-Федотовых, по свидетельствам всех заинтересованных, интересующихся и просто соседствующих лиц, выглядела примерно так. Жила-была в районном городе Разнесенске чета Федотовых, как в сказке. Старик (не по возрасту, а по семейному статусу) прял свою пряжу на текстильном комбинате, а старуха — в смысле цветущая женщина, выглядевшая гораздо моложе своего возраста, — ловила неводом рыбу. Ну не совсем неводом, а сачком. Ирина Степановна трудилась продавщицей в магазине «Мясо-рыба-овощи», куда частенько завозили живых карпов. Чтобы не отстать от мужа-инженера, госпожа Федотова (в девичестве Подосинкина) поступила в заочный техникум бывшей советской торговли, но по семейным обстоятельствам никак не могла его закончить. Не родилось у них сыночка, зато Господь подарил им двух лапочек-дочек. Старшая лапочка, Лиза, особыми успехами в школе не блистала, поэтому закончила девять классов и ПТУ, обозванное для благозвучности колледжем, но по родительским стопам не пошла, а устроилась на работу в град-столицу. Знать, столица та была недалече от бывшего села Разнесенского: всего часа полтора езды на электричке в один конец. Родители уговаривали Лизу не губить свою молодость, угрохивая больше трех часов только на дорогу ежедневно, но Лиза туго знала свое дело: ездила-ездила и выездила наконец себе мужа-москвича, а там и перебралась на ПМЖ к мужу в мегаполис. Работали они с мужем на одном предприятии, злата-серебра не накопили, зато двух сыночков родили. Когда Лиза приезжала со своим сопливо-шаловливым выводком в гости к родителям, то разговоры уже вела на темы не сказочные, но близкие по тематике русской классической поэзии злато-серебряных веков: «Будет пить тебя (в смысле — пить женину кровь) муж-привередник и свекровь гундеть». И еще слава богу, что более зажигательные жидкости, чем женина кровь, Лизин муж употреблял только с устатку, по выходным и праздникам. Эти и еще более неположительные примеры производили большое впечатление на впечатлительную душу младшей лапочки — Дуни.

В отличие от сестры, которая была не то что чересчур страшна, но и красавицей ее тоже не называли, Дуня и внешне выделялась на девичьем фоне лица приятным выраженьем, да и мозги у нее варили получше, чем у сестрицы. Если Лиза в школе ковыляла с тройки на двойку, то Дуня мало того что считалась чуть ли не отличницей, но к тому же участвовала в школьной художественной самодеятельности, а о ее спортивных успехах уже упоминалось. Первые Дунины самостоятельные хождения под стол пешком хронологически совпадали с победным маршем благодетельных реформ по экспериментальному постсоветскому пространству, а робкое начало ее девичьего цветения озарилось расцветом рыночной демократии, согрелось заботами клинического либерализма, а также лелеялось, охранялось и защищалось патологической гуманизацией уже не только постсоветского, но и, в натуре, криминального пространства. И увы, к восьмому классу от всех Дуниных школьных успехов, кроме спортивных, остались только ностальгические воспоминания. А на семейный клан Прасоловых (такой стала Лизина фамилия) — Федотовых обрушились один за другим три финансово-житейских дефолта. Лиза с супругом трудились на заводе, славившемся и блиставшим на всю страну своим гордым званием «завод заводов». Но его постигла та же участь, что и текстильный комбинат, где инженерил господин Федотов. Славиться и гордиться комбинату стало нечем, а блистал он только выбитыми окнами своих цехов. Супруги Прасоловы дефолт преодолели и нашли применение своей высокой технической квалификации. Сам Прасолов устроился охранником в офис компании «Трайдинг-консалтинг», Лиза определилась туда же уборщицей. К сожалению, совокупный доход супругов не мог полностью удовлетворять возросшие потребности подросших Прасоловых-младших. О потребностях старшего поколения речь уже вообще не шла. И теперь, когда Лиза навещала родительский дом со своим сопливо-шкодливым потомством, обсуждалась только одна тема: где деньги достать? Источник дополнительного финансирования был давно известен, но он оскудел ровно на половину. Господин Федотов после банкротства текстильного комбината оказался безработным, устроиться грузчиком в магазин, как предлагала супруга, ему мешал итээровский гонор, и бремя содержания семьи целиком легло на плечи Ирины Степановны Подосинкиной-Федотовой.

Вообще-то Ирина Степановна была хорошей добытчицей, и ее вклад в общий семейный бюджет уж во всяком случае не уступал мужниному в годы его итээрствования. Примерная жена и в области образования уже не отставала от мужа. Она наконец закончила без отрыва от прилавка свое заочное учебное заведение, обруганное колледжем, и могла бы претендовать на почетное и более выгодное место бухгалтера, а то и товароведа в родной торговой точке. Но благодетельные реформы добрались и до нее. Магазин «Мясо-рыба-овощи» приватизировал некий неизвестно откуда взявшийся господин и тут же провел собственную реформу под лозунгом «Совковому иждивенчеству — бой!». То есть хватит надеяться на доброго дядю в лице государства или кого другого: хочешь кушать — умей вертеться сам! Зарплата продавцам была сведена до минимума, зато им же предоставлялась полная свобода рук и изобретательства в отношениях с покупателями. Это было бы неплохо, но Уголовный кодекс никто не отменял, хотя и не применял. Однако где гарантия, что какому-нибудь чину по неизвестной причине не придет в голову бредовая мысль этот Кодекс применить, допустим, чтобы выслужиться или по чьей-нибудь просьбе? Ирина Степановна вовсе не желала попасть под раздачу. К тому же вконец оборзевший новый хозяин вместе с финансовым ввел для продавщиц и натуральный оброк с оплатой любовью. Ирина Степановна была женщиной не первой молодости, но приятной сексуальной наружности. Хозяин не обошел вниманием и ее. Это, с одной стороны, льстило, так как были продавщицы чуть ли не вдвое моложе Ирины и тоже не уродины, но с другой — задевало самолюбие. Где обязательные в таком случае ухаживания, допустим, букет цветов с любезным комплиментом или флакон французских духов? А это что такое — на скорую руку в подсобке на картонных ящиках?! Ирина Степановна напомнила хозяину о хороших манерах, как того требовало ее старорежимное воспитание. Но тот, вместо того чтобы извиниться, измениться и в дальнейшем соответствовать образу изысканного торгового кабальеро прежних совковых времен, хамски проехался по поводу ее старорежимного воспитания с прозрачным намеком на послебальзаковский возраст. Это оскорбление послужило последней каплей — Ирина Степановна в присутствии молодых товарок, «почитавших за счастье», высказала все, что думала об этом старом козле, — и хлопнула дверью. Грянул тотальный семейный дефолт. Лиза, прибывшая за очередным траншем, напрасно жаловалась на мужа, злоупотреблявшего коктейлем из жениной крови и горячительных напитков в ущерб материальному благополучию семейства Прасоловых. «Бэнк оф Федотовы» лопнул и обанкротился, финансовый родник иссяк. И Лизе удалось лишь выпросить в долг без отдачи довольно скромную сумму у своей младшей сестрицы. Дуня экономила на школьных завтраках и обедах и скопила приличную денежку на новые туфли. Лиза пообещала вернуть весь заем с процентами, то есть к новым туфлям прибавить еще и зимние сапоги, почти не ношенные. Увы, доверчивая Дуня так никогда и не увидела ни тех, ни других. Но бухгалтерско-товароведческие знания, полученные Ириной Степановной в заочном учебном заведении, не пропали даром и стали спасением для всей семьи.

Ирина Степановна была женщиной здравомыслящей, поэтому ни на какие субсидии от высокопоставленных государственных чинов не рассчитывала, и благоразумной — в банковскую кабалу не полезла. По примеру ненавидимой всеми демократическими СМИ уже упоминавшейся изгойной страны Чечухии она решила опереться не на заемные костыли, а на собственные ноги, в смысле силы, и мобилизовала внутренние семейные резервы. Самое любимое после лапочек детище господина Федотова — второй молодости, но еще словно новенькие «жигули», отлакированные и блестящие, как поп-звезда после косметической подтяжки, — было продано под горестные стоны их безутешного владельца. С полученным начальным, а затем и с приобретенным капиталом супруги отправлялись по следам варягов в греки, турки и прочие развивающиеся народности и возвращались в родные края, нагруженные, как двугорбый верблюд, заморскими товарами. Вообще-то, если бы не потребность в тягловой силе, Ирина Степановна в этих хождениях за три моря с удовольствием обошлась бы без сопровождения мужа, потому что господин Федотов хоть кровь жены по примеру зятя Прасолова и не пил, зато нервы ей портил изрядно. Каждый раз, протащив через таможенный контроль в аэропорту огромный баул, он непременно мрачно констатировал:

— Вот и еще один наш скромный вклад в развал отечественной легкой промышленности.

Ирина Степановна молча бросала на мужа уничтожающий взгляд, а уж потом, без свидетелей, костерила супруга вслух:

— Ты посмотри, что там, наверху, творят — воще всю страну развалили! А от нас какой вред?! Мизерный! Нечего о высоких материях рассуждать! Вот и по телевизору говорили: кто политикой интересуется — тот дурак! Нужно о своей семье заботиться, а о политике в отношении отечественной промышленности пусть депутаты думают!

Но кроме этих небольших размолвок, в остальном дела шли неплохо. Семейный бизнес Федотовых процветал, точнее, процветал бизнес Ирины Степановны, а господин Федотов служил у супруги на посылках и подхвате. Со временем удалось даже приобрести на рынке киоск, с крышей! В России торговать или вообще что-то делать без крыши никак нельзя! Климат у нас такой, суровый… Это вам не теплые Эмираты! И у федотовского киоска крыша была хорошая, надежная, с полицейскими погонами! И за умеренной лептой приходил такой интересный и любезный мужчина… Он всегда, особенно в отсутствие господина Федотова, отпускал Ирочке (никаких «Степановн»!) столь изысканные комплименты, что в голову невольно закрадывались мысли о возможности неформальной встречи с кавалерственным куратором от крыши. Да дела и заботы все никак не позволяли Ирине Степановне расслабиться. А в самом скором времени подтвердилось, что денежку любезный полицейский получал не зря. Даже сам Федотов после этого происшествия перестал ворчать по поводу незаконных полицейских поборов. То есть однажды вышли два жулика из тумана, вынули ножики из кармана и пригрозили, что будут резать, будут бить, если хозяева не станут им платить. Пока нежданные визитеры, дыша перегаром и туманами, тыкали растопыренными пятернями с синими наколками на пальцах в глаза господину Федотову, супруге удалось ускользнуть в подсобку и оттуда позвонить куратору. Буквально через три минуты примчалась патрульная полицейская машина, голубчиков забрали, и на рынке они больше не появлялись. Правда, вскоре Ирина Степановна увидела их на улице, но никаких наколок разглядеть не смогла, так как оба гражданина были синими от кончиков пальцев до макушек.

В общем, жизнь семейства Федотовых-Прасоловых налаживалась. Лизе поступали все более щедрые финансовые транши. Дуня получила новые туфли и зимние сапоги, и не поношенные, а тоже новехонькие. А еще Дуня сообщила маме, что у нее есть мечта: в магазине «Меха» висит чудесная шубка из голубоватого песцового меха, и появись она в такой в школе, все подружки позеленеют от зависти, как огурцы на грядках. И Ирина Степановна твердо пообещала младшей лапочке, что в самом ближайшем будущем она эту свою голубовато-зеленую мечту осуществит. Увы, воплотить в жизнь агрогламурную задумку Дуне не удалось: на Федотовых, как гром среди ясного неба, обрушился новый дефолт. Снова вышли два жулика из тумана, но не прежние, тотально посиневшие, а другие. Впрочем, от предыдущих они отличались только золотыми цепями на шеях, а рожи у них были, может, еще и поотвратнее. Дыша опять же перегаром и туманами, посетители высказались в том смысле, что, мол, отныне мы ваши господа, а вы наши холопы, и заломили такую несусветную сумму оброка, что небо показалось Ирине Степановне в овчинку! Но она быстро оправилась, привычно ускользнула в подсобку и позвонила куратору крыши. Но в ответ услышала строгую отповедь:

— Вы, гражданка, видимо, ошиблись номером. Полиция не какая-то там коррумпированная организация и в споры хозяйствующих субъектов не вмешивается!

Госпожа Федотова обомлела: она вспомнила, что куратор не приходил за очередной лептой. Такое и раньше изредка, но случалось. Может, человек был занят по службе, а то и приболел. Тогда Ирина Степановна относила лепту в конверте самому начальнику. А в этот раз не отнесла: замоталась, а если честно сказать — надеялась на появление кавалерственного поклонника. Не мешкая ни минуты, госпожа Федотова быстро положила оговоренную сумму отчислений в конверт, добавила пени за просрочку платежа и побежала в полицию. Там она проскочила мимо секретарши прямехонько в кабинет самого, положила конверт на стол и легонько так, интеллигентно, двумя пальчиками пододвинула оконверченную мзду пред светлые очи начальства. И вдруг полковник, обычно такой любезный, как кулаками застучит на нее, как глазищи выпучит на нее, как фальцетом завизжит на нее:

— Это что?! Взятка должностному лицу при исполнении?! Да я вас сейчас в КПЗ!

Ирина Степановна остолбенела, оцепенела, помертвела, не помнила, как ноги сами вынесли ее на улицу. Но через несколько дней к ней с неофициальным визитом зашел кавалерственный, к сожалению, уже экс-куратор. Он принес извинения от имени своего начальника. Тот просил передать, что произошло недоразумение и он по-прежнему считает Ирину Степановну дамой, приятной во всех отношениях.

— Господин полковник посчитал ваш визит провокацией Службы собственной безопасности, потому и нагрубил, — пояснил экс-куратор. — А вообще-то у нас у всех нервы были на пределе, тут немудрено сорваться, — и любезный знакомый объяснил Ирине Степановне суть возникшей проблемы: — Раньше ваш киоск, как и многое другое в Разнесенске, крышевала табуновская ОПГ. Потом и самого Табунова, и его братанов посадили. Но теперь они освободились условно-досрочно, вернулись на свободу и в Разнесенск с чистой совестью, а их места уже заняты. Ну они пацаны конкретные, с несправедливостью мириться не согласились. Назревала криминальная война муниципального масштаба. Тогда из Москвы пригласили авторитетного человека. Авторитет забил конфликтующим сторонам стрелку, там всё со всеми по понятиям обсудил, всех по справедливости рассудил, территорию Разнесенска на зоны влияния разделил и между соперниками в натуре распределил. Поэтому никакой криминальной войны в Разнесенске не будет. Ума палата у этого авторитета: настоящий генерал, да что генерал, министр, чисто министр! — не мог сдержать своего восторга экс-куратор. — К сожалению, — продолжил он уже в минорном тоне, — ваш киоск отошел под патронат табуновской ОПГ, поэтому наше во всех отношениях приятное сотрудничество завершено и вам придется находить общий язык с представителями господина Табунова.

— Но они же заламывают непомерные суммы отчислений! — в ужасе воскликнула госпожа Федотова.

— А как вы хотите? Люди провели несколько лет в колонии строгого режима. Там привыкли к обеспеченной, культурной жизни — с библиотекой, кабинетами психологической адаптации, зимним садом и прочими благами цивилизации — и все за государственный счет. На воле они желают получать то же… Желаете? Получите! Но теперь уже, извините, за денежки… А где деньги взять? Вот так-то! Ничего не поделаешь. Тяжело? Всем тяжело! — и любезный экс-куратор распрощался с Ириной Степановной, на прощанье еще раз пожелав ей терпения, благоразумия и толерантности в отношениях с табуновскими братками.

Скольких нервных клеток стоили эти толерантные отношения Ирине Степановне! Какими непотребными эпитетами осыпал господин Федотов ни в чем не повинные ветви российской власти! Сколько жалоб на господина Прасолова, его зловредную мамашу и стенаний по поводу материальных затруднений наслушались родители от Лизы! Какие водопады слез пролила Дуня, тщетно выклянчивая у мамы денежку на покупку полюбившейся ей шубки! Но все на свете по-настоящему познается лишь в сравнении. Только потом супруги Федотовы поняли, что тогда их постиг не дефолт, а дефолтишко. Настоящий дефолт ждал их впереди!

Однажды за очередной мздой уже знакомые бандюганы с золотыми цепями на шеях пришли в сопровождении еще одного похожего и не похожего на них добра молодца. Точнее, это они незнакомого добра молодца сопровождали. Похож же он был на своих спутников золотой цепью на шее, а не похож тем, что мерзостью своей рожи настолько превосходил их уже привычный для Федотовых омерзительный внешний вид, что старые знакомцы в сравнении со своим новым сотоварищем казались чуть ли не гениями чистой красоты и воплощением добропорядочности. Какой-нибудь литератор злато-серебряной формации описал бы внешность этого новоявленного монстра примерно так: «Лицо его неизгладимо запечатлело все мыслимые и немыслимые пороки нашего развращенного общества». На беду, за прилавком киоска в это время рядом с Ириной Степановной стояла и Дуня. Она не оставила попыток не мытьем, так катаньем, не слезами, так подлизыванием к маме добыть себе вожделенную шубку, поэтому всячески демонстрировала свою помощь ей в семейном бизнесе. Незнакомое чудище, не обращая внимания на хозяйку киоска, подошло к Дуне и противным приблатненным голосом сообщило ей, что оно, то есть он — сын господина Табунова, зовут его Додик, и с ходу пригласил явно приглянувшуюся ему девицу распить с ним бутылочку-другую за знакомство и за установление более близких отношений, которые можно начать сегодня же, а то и прямо сейчас. Ирина Степановна, которая в это время, скрепя сердце, выплачивала в подсобке оброчную плату двум гениям чистой красоты, услышала дочкин визг, выскочила из подсобки и увидела, что чудище за руку вытягивает Дуню из-за прилавка, а та вырывается и верещит, как резаная. Госпожа Федотова ухватила Дуню за другую руку, уперлась одной ногой в прилавок и потянула дочку в противоположную сторону, завизжав еще громче похищаемой. Тут пора приостановиться для лирического отступления, ибо только узнав, что было, можно понять, что есть, и предвидеть, чем сердце успокоится.

Додик действительно был как бы сыном Табунова. Будущий Додиков папа отбывал тогда один из своих тогдашних сроков. Чтобы скрасить другу дни тягостной неволи, братаны прислали к нему на свиданку некую госпожу Б., живущую неподалеку в городе С. Хотя с посторонними женщинами осужденным свидания запрещены, но если очень хочется, то можно. Спустя девять месяцев на свет появился малыш, чисто ангелочек. Его нарекли Дональдом. Но ребенок выглядел таким очаровашкой, что его сразу переименовали в Додика. Так оно дальше и пошло и закрепилось.

Господин Табунов проявил себя, не в пример некоторым, настоящим мужчиной и не унизился ни до каких генетических экспертиз, хотя молодая мама Додика была широко известна своим несколько легкомысленным поведением. Узами брака родители Додика так и не были скреплены, но в материальной помощи сыну отец никогда не отказывал. Когда пришло время, мама Додика устроила сынишку в детский садик. Целую неделю воспитательница держала мальчугана за обе руки, но он и тогда успевал поддать ногой близходящим подружкам и друзьям. Больше недели персонал детсада и родители других деток не продержались, и Додик вернулся в лоно круглосуточного материнского попечения. Войдя первый раз в первый класс, резвый мальчик продолжал шалить в том же духе, в заключение выбил глаз лучшей отличнице и был переведен на домашнее обучение. Учителя к нему ходили индивидуально и персонально, как к принцу датскому. О последующих семи годах жизни госпожи Б. и ее сына рассказывать не имеет смысла, все равно дети до четырнадцати лет неподсудны, а с госпожи Б. взятки, щедротами господина Табунова, всегда оставались гладки. Этот период завершился неприятным инцидентом: Додик зарезал собственного приятеля в подвале своего же дома. За что и получил прозвище Додик — Острая Бритва. Только после ареста сына госпожа Б. прочухалась и вспомнила, что Додику тринадцать лет уж минуло… Господин Табунов спешно командировал знаменитого адвоката П., но известно, что болезнь всегда легче предупредить, чем потом лечить, и П. смог только гуманизировать Додику условия пребывания в колонии, подключив медицинские, правозащитные и финансовые рычаги влияния. После частичного отбытия наказания Додик вернулся домой, умудренный жизнью и наставлениями адвоката П. Дури, подобной тому, чтобы чуть ли не всенародно в собственном доме кого-нибудь еще зарезать, он больше не допускал. Да и адвокат П. за солидный гонорар бдил и навещал город С. чаще, чем собственную любовницу, своевременно разруливая сложные ситуации. В общем, пока сверстники Додика наслаждались в армии прелестями дедовщины, радостями горячих точек, контрактными удовольствиями и их последствиями, бывший узник бессовестности познавал преимущества вольной жизни, причем настолько интенсивно, что устал даже неутомимый адвокат П. А может, любовница разобиделась на невнимание и предъявила ему претензии. Но П. предупредил Табунова, что если так дальше пойдет, то и он окажется бессилен и Додик опять загремит в колонию. Поскольку Додик заявлял, что он весь в понятиях, поэтому сам черт ему не брат, адвокату П. с санкции господина Табунова пришлось прибегнуть к насилию: два здоровых амбала запихнули Додика в багажник машины, доставили в аэропорт и препроводили в разводящий пары авиалайнер. Додика привезли в Разнесенск, где он наконец-то почувствовал добрую, но тяжелую руку отца, а госпожа Б. была немилосердно оставлена горевать в далеком городе С.

Господин Табунов тут же положил конец сыновнему безделью, которое, как известно, гермафродитная мать всех пороков, и заставил в поте лица своего добывать хлеб насущный. Старшие дети господина Табунова уже проживали за границей вместе с его бывшей законной супругой. Возможно, они, следуя известным рекомендациям, даже учились в Оксфорде. Если бы Додик получал среднее образование не как принц датский, то отец попытался бы его тоже определить в Оксфорд, но тамошняя профессура пока еще не поднялась до высот российского платного высшего образования, так что такая попытка стала бы хоть и не пыткой, но зато пустым номером. Впрочем, Додик и так, без всякого Оксфорда, превратился в полезного члена общества, созданного молодыми реформаторами под художественным руководством не всегда трезвого дирижера. Отец доверил ему руководство определенными участками своего разветвленного бизнеса. На одном из его рабочих мест мы и встретились с Додиком, а потом расстались с ним на время лирического отступления. Тогда Додик тянул верещащую Дуню из-за прилавка в одну сторону, а визжащая госпожа Федотова — в противоположную. Пришло время вновь вернуться к этому эпизоду и к двум окровавленным трупам — госпожи Федотовой и Дуни, а если господина Федотова угораздило в это время появиться в ларьке с жениных посылок, то и к трем. Так могут предположить те, кто ознакомился с лирическими отступлениями и составил свое объективное превратное мнение о беспощадном Додике — Острой Бритве. И как жестоко они ошибутся! Додик не только не зарезал Дуню и ее родительницу, но даже их не порезал. За свое поведение он не извинился, но Дуню отпустил и пояснил, что его не так поняли, никакого злого умысла у него не было, он просто хотел пригласить девушку на прогулку. Засим Додик удалился в прежнем сопровождении, оставив присутствующих и соседствующих с присутствующими в состоянии шока и трепета.

На следующий день он вновь нарисовался возле прилавка и завел разговор о жизни, о времени, о людях и о себе. Беседовать ему пришлось лишь с госпожой Федотовой и господином Федотовым, так как Дуня от вчерашнего шока и трепета еще не оправилась и предпочла грызть в школе гранит науки, с перепугу забыв даже на время о шубке. Вполне объяснимо желание каждого человека выглядеть в глазах других людей хоть немного лучше, чем он есть на самом деле. Так и Додик, рассказывая о себе, умалчивал о своих недостатках, зато собственные достоинства преувеличивал. В результате в рассказах этого взросшего на понятиях молодого человека зарезанный им по малолетке мальчонка трансформировался в трех полицейских чинов, павших от недрогнувшей руки защитника понятий. И никто из Додиковых недругов не избежал его карающей десницы: он поднимался на дно морское, опускался под облака, но в любой точке вселенной находил своего обидчика, и смерть беглеца была ужасной! О своих менее значительных подвигах Додик рассказывал даже с некоторой застенчивостью. Мол, извините, но приходилось заниматься и мелочевкой типа: деньги российские, доллары американские ровными пачками с полок ограбленных банков смотрели на нас… После двух последующих визитов нового знакомого с его задушевными беседами нервы господина Федотова не выдержали. Уже на рынке после расставания с Додиком он начал тихо съезжать с катушек, а когда они с супругой после трудового дня вернулись домой, съехал с них окончательно и громко. Схватившись за голову, бедняга бегал по комнате и кричал, что весь мир превратился в сумасшедший дом, а граждане вполне обоснованно определены туда пациентами. Ирина Степановна отчасти сумела успокоить мужа, но не надолго.

На следующий день у их ларька опять появился Додик и слегка разнообразил свой репертуар, сообщив, что он резал не только строптивых полицейских, но и старых упрямых коров (при этих словах почему-то пристально посмотрел на госпожу Федотову) и шелудивых бодливых козлов (пронзительный взгляд в сторону господина Федотова). Этих проштрафившихся перед ним рогатопарнокопытных он находил в любой точке мира, опять же, если надо, опускаясь под облака и поднимаясь на дно морское. Завершив этим резюме свою самоаттестацию, Додик еще раз подчеркнул, что он конкретный пацан самых честных понятий, поэтому не собирается свою любимую женщину ставить на очередь или определять в «ночные бабочки, ну кто тут виноват», а чин-чинарем делает ей официальное предложение руки и сердца. Ирина Степановна остолбенела. Конечно, Додик — большой оригинал. Сделать замужней женщине вступить с ним в брак, не стесняясь присутствия ее законного супруга, он вполне способен. Но зачем предварительно обзывать свою избранницу старой коровой?! Только спустя какое-то время корова-невеста сообразила, что Додик собирается вступать в законный брак не с ней, а с ее дочкой.

— Но мы еще маленькие, мы только перешли в восьмой класс, нам еще рано думать о семейной жизни, — только и смогла промумукать обалдевшая госпожа Федотова.

— Дуня не может выйти замуж, она еще ребенок, — проблеял и господин Федотов.

— Этот вопрос перетерт. Считаем, что Дуня пошла в школу не с семи лет, а одиннадцатилетней. Все нужные документы оформят, это стоит не так дорого, — успокоил родителей невесты Додик и распрощался, оставив супругов Федотовых в состоянии прострации.

Первой опомнилась более сильная половина.

— Господин Табунов теперь не просто бандит, но и авторитетный бизнесмен, значит, способен мыслить адекватно. Я обращусь к нему за помощью, и он вразумит своего дебила-сына.

Господин Федотов не слушал жену и только повторял и повторял, как заведенный:

— Нужно бежать, бежать, бежать, бежать…

Сначала жена приводила в чувство супруга, потом у самой Ирины Степановны началась истерика, и ее успокаивал муж. Только Федотовы более-менее пришли в норму, как, словно черный рояль в кустах, на рынке объявился в черном «мерседесе» сам господин Табунов. В сопровождении охраны бандитского вида авторитетный бизнесмен направился к зданию администрации рынка, а оттуда с двумя телохранителями выскочил директор рынка и потрусил навстречу крыше, а может, уже и хозяину. Ирина Степановна без колебаний оставила свою торговую точку на мужа и рванула к предполагаемому спасителю. Но ее перехватил охранник, схватил за грудки и уже собрался придать ей такое обратное ускорение, чтобы она кубарем долетела обратно до своего ларька. Но Табунов остановил мордоворота, знаком приказал ему пропустить просительницу.

Ирина Степановна попыталась немного сбивчиво, так как приходилось соблюдать политес, объяснить отцу нежданного жениха дочки ситуацию, но господин Табунов ее прервал: он видел свою будущую невестку, заметил, что она часто помогает родителям в их трудовой торговой деятельности, и очень эту ее склонность одобряет. Потому выбор сына приветствует, несмотря на низкое социальное положение семьи его избранницы, а незначительное препятствие с документацией невесты устранит в ближайшее время и за умеренную плату. Тут следует пояснить, что об истинной причине своей лояльности к плебейской семейке Федотовых господин Табунов умолчал: Дуня Федотова была последним и, как надеялся господин Табунов, самым эффективным лекарством, которое сможет спасти Додика от пагубного пристрастия к наркотикам. В городе С. молодой человек был страстным поклонником конопли, а по приезде в Разнесенск увлекся еще и героином. Некоторое время ему удавалось обманывать отца, уверяя, что он всего лишь исполнил свою заветную мечту — заделаться, в натуре, бизнесменом, поторговать наркотой, а там и до завидного звания наркобарона недалеко. Что ж, торговля наркотиками — действительно надежный и высокодоходный бизнес сейчас и с еще более прекрасными перспективами в ближайшем будущем. Ведь государство недавно в очередной раз объявило беспощадную войну наркотикам — верная примета, что спрос на наркотики будет расти, а покупательская аудитория расширяться. Но наркодилер, тем более наркобарон, сам не может быть торчком! Это нонсенс! А Додик ходил наширянный. Господин Табунов словами и кулаками втолковывал сыну эту азбучную истину, но только зря отболтал язык и отбил кулаки, отучая Додика от наркотиков. Оставалось надеяться на народную мудрость «женится — переменится».

Госпожа Федотова возвратилась в свой ларек в глубокой задумчивости и на вопросы встревоженного мужа ответила, что история с Додиковым предложением не так однозначна, как казалось поначалу. Господин Табунов подтвердил, что его сын действительно собирается сочетаться законным браком с Дуней с полного отцовского согласия и благословения.

— Согласись, породниться с олигархом, пусть только городского масштаба, перспектива очень и очень заманчивая.

— Ка-ка-какой Табунов олигарх? — в ужасе закричал господин Федотов. — Он обыкновенный бандит!

— Я и говорю: олигарх, — вся в себе, отмахнулась от мужа Ирина. — Меня только одно смущает: вдруг Табунова арестуют, все имущество и деньги конфискуют, и мы со зря раскатанными губами останемся у разбитого корыта. Впрочем, сразу после свадьбы я тонко намекну Дуниному свекру, чтобы он все свое состояние на всякий случай переписал на Дуню. А если он не согласится с этим вариантом, пусть Дуня родит ему внука. Уж для внука-то дед ничего не пожалеет!

У господина Федотова, который в продолжение жениного монолога только беззвучно, как рыба, открывал рот, наконец прорезался голос:

— Ты что?! Хочешь отдать родную дочь на заклание?! Сама же говорила, что Додик обязательно в скором времени кого-нибудь зарежет, вероятнее всего — из тех, с кем больше общается. А если жена все время под боком, зачем искать кого-то на стороне?

— Нет, это слишком большая морока: подавать заявление в загс, предварительно подделав невестины документы, потом расписываться, играть свадьбу — и все ради того, чтобы потом чиркнуть молодую жену бритвой по горлу?! Гораздо проще и менее хлопотно прирезать какую-нибудь знакомую, а то и первую встречную на улице. Надеюсь, когда это произойдет и Додика арестуют, Дуня уже будет в положении и в положенный срок родит наследника табуновских капиталов.

— И кого же Дуня родит от такого выродка, как Додик? Такого же маньяка? С эдаким внучком никаких капиталов не захочешь!

— Почему же от Додика родится обязательно маньяк? Ведь осужденным серийным убийцам разрешается и жениться, и плодиться. Значит, ученые-генетики не видят в этом никакой опасности!

— Ну не знаю, я не генетик. Только, может быть, эти ученые уже построили себе виллы где-нибудь в Калифорнии, рядом с особняками, купленными там теми самыми добрыми начальниками, и живут они там рядом с начальниковыми детками. Тогда плодятся российские маньяки или не плодятся, им до лампочки.

Доругаться супруги не успели. У госпожи Федотовой запиликал мобильник, и высветился номер Дуниного телефона.

— Але, лапочка, как дела? Сколько пятерок сегодня в школе получила? — ласково проворковала Ирина Степановна, но в ответ услышала лишь какие-то непонятные звуки: «Ва-ва-ва…» А потом истерический голос соседки прокричал:

— Ирка! Приезжай скорее! С Дунькой несчастье!

— Она жива?! — ахнула Ирина Степановна.

— Жива, жива, только не в себе, — отчасти успокоила ее соседка.

Наскоро закрыв киоск, Федотовы завели новые старые «жигули» и помчались к своему дому. Доехав до дома, они, естественно, бросились к соседке, где нашли свою дочь в ужасном состоянии: трясущуюся, в разорванной и изрезанной одежде, всю в синяках и ссадинах. Сама Дуня не могла связно рассказать, что с ней случилось, соседка тоже толком ничего сказать не могла, только объяснила, что девочка вбежала к ней в дом, трясясь, как в лихорадке, забилась в угол, а на все расспросы отвечала: «Ва-ва-ва-ва…» — что, собственно, и продолжает лепетать до сих пор. Когда Дуню отпоили валерьянкой и она наконец смогла говорить, ее родителей затрясло еще больше дочкиного. Самим впору было лепетать «Ва-ва-ва-ва». А в сущности, все ужасные события стали следствием обыкновенного недоразумения.

После школы Дуню встретил Додик и с ходу объявил, что они жених и невеста, а уже завтра станут муж и жена, так как в загсе все проплачено, а где нужно — схвачено. Если бы родители успели предварительно провести среди Дуни разъяснительную работу, возможно, она отнеслась бы к заявлению Додика с большим пониманием. Но девушка о материнских намерениях не знала, не ведала, и слова Додика стали для нее неприятным сюрпризом. Попытавшись уладить дело миром, она стала объяснять нежданному жениху, что ей еще учиться и учиться: нужно закончить восьмой класс, потом девятый, десятый, одиннадцатый, а там ученые люди поговаривают еще и о двенадцатом. После окончания школы ей хочется поступить в институт, защитить диплом, и вот тогда можно думать о поисках спутника жизни. А пока замужество не входит в ее планы. Додик противоречий не терпел и возразил невесте в том смысле, что если она не соглашается выходить за него замуж завтра, то станет его супругой здесь и сейчас, и потянул суженую в ближайшие кусты. Тут Дуня испугалась по-настоящему, стала визжать, вырываться, царапаться, кусаться и, как примерная ученица школьного физрука, вспомнила элементарные приемы самообороны, которым педагог обучил своих подопечных. Да и по телевидению накачанные спортсмены-каратисты частенько объясняют субтильным барышням, что им нечего надеяться на нерасторопное государство, они сами должны и легко могут справляться с разнообразными маньяками, нападающими на них во тьме ночных улиц (да и средь белого дня таких хватает). Дуня со страху применила рекомендованный физруком и мастерами спорта прием — и Додик, взвыв от боли, отпустил свою жертву. Но хотя у Дуни и по легкой атлетике тоже была пятерка, бегу в туфлях на высоких каблуках физрук их не обучал, а Дуня, вопреки запретам матери, посещала школу именно в такой обуви и далеко убежать не сумела. Додик догнал ее аккурат возле мусорного контейнера, для начала треснул кулаком по макушке, потом стал избивать чем попало по чему попало, затащил за помойку, бритвой порезал на ней одежду и объявил, что от любви до ненависти один шаг и он этот шаг сделал. На таких стервах не женятся, он сейчас изнасилует ее в традиционной и извращенной форме, потом продаст в бордель, и пусть скажет спасибо, если не исполосует бритвой и не перережет ей горло. А если родители будущей проститутки попытаются хотя бы пикнуть, их живыми закопают в землю, а вздумают бежать — найдут в любом царстве-государстве. Свои слова Додик подкреплял практическими действиями, и Дуне пришлось бы здесь же, у помойного контейнера, начать свою взрослую половую жизнь, оденься она по совету матери в приличное для девушки ее возраста платье нормальной длины. Но поперечная Дуня надела джинсы, а их снять, понятно, гораздо труднее даже с помощью бритвы. Конечно, Додик все равно достиг бы желаемого, но это промедление Дуню спасло. Ее знакомый бездомный пес, которого Дуня иногда из жалости подкармливала колбасой, бежал мимо в поисках мало-мальски пригодного пропитания. Подбегая к вожделенной помойке, он и увидел, как обижают его благодетельницу. Видимо, Дуня предстала в его воспаленном от голода воображении в образе незабываемой колбасы, на которую покушается двуногий злодей, и пес ринулся на Додика и вцепился ему в правую руку, сжимавшую опасную бритву. А зубищи у собаки были преогромные. Додик выронил бритву и заорал как резаный! А пес дополнительно хорошенько тяпнул его еще и за филейную часть, выглядевшую для голодной собаки особенно соблазнительно, потому что Додик спустил и свои штаны тоже, готовясь свершить первую часть прорекламированного им мерзкого деяния. После этого подвига храбрость оставила доблестного пса, и трусоватый Дунин защитник бросился бежать без оглядки. И Дуня, на ходу натягивая джинсы, побежала быстрей, чем мышка от кота, но не к своему дому, а к соседке, потому что боялась преследования Додика, а на миру и смерть красна. Дальнейшие события уже излагались выше. Дуня рыдала на груди у матери, и Ирина Степановна, обнимая дочь, окропляла ее обильными слезами, обеих била нервная дрожь, их зубы словно выстукивали пулеметной дробью мотив известной песни: «Та-та-та, — говорит пулеметчик. Та-та-та, — говорит пулемет». Но диссонансом этой грозной музыке последнего решительного и беспощадного боя звучали панические стоны-всхлипывания: «Бежать… бежать… бежать…»