Лета 7190 хроники стрелецкого бунта

Алексей Филиппов (2024)

Москва. 1682 год. Умирает царь Фёдор Алексеевич. На царство венчают его единокровного брата — десятилетнего Петра, в обход брата Федора — Ивана. Фактически у власти стоят бояре во главе с Кириллом Нарышкиным — дедом царя Петра. Не все в Москве приняли эту власть. Начался бунт…

3

Весть о том, что новый царь обещался за стрельцов постоять, разнеслась по Москве, как верховой пожар по лесу в летнюю сушь.

Полковник Семен Грибоедов смотрел на бояр исподлобья. Желваки на скулах его то и дело вздрагивали.

— Что ж ты Сенька безобразия такие средь стрельцов допускаешь? — первым начал вопрошать полковника новоиспеченный спальник государев князь Иван Трубецкой.

— Какие еще безобразия? — огрызнулся Грибоедов.

— Он не знает! — вскочил с лавки Кирилл Полуэктович Нарышкин. — Стрельцы бунт на Москве затеяли, а он не знает!

— Так из-за тебя бунт, Кирилла Полуэктович, — дерзко глянул в глаза боярину стрелецкий полковник. — Не ты ли право старшинства презрел? Ты думал, что никто этого не заметит? Вся Москва об этом судачит.

— Что?! — львом рыкающим взъярился Нарышкин. — Да, я тебя…

— Не посмеешь, — покачал головой полковник. — Не один я так думаю. Много нас…

— Ты, Семен, это, того, — выступил из-за спины Нарышкина глава стрелецкого приказа князь Долгоруков. — Знай, с кем говоришь. А то, что ты стрельцов так распустил, так с тебя за то три шкуры драть надо. Где это видано, что стрельцы на своего полковника жалобу писали. И чего пишут! Это ж уму непостижимо, будто у них жалование государя отбирали? Ой, беда…

— Какая беда, Юрий Алексеевич? — вдруг оскалился на судью стрелецкого приказа Грибоедов. — Ты ж сам денег на жалование стрельцам вполовину дал. Помнишь? В прошлом году, как говорил ты мне, что пусто в государственной казне и велел извернуться, а полк на битвы с турчином собрать. Было такое? Вот я и изворачивался: где лаской, где окриком, а где и зуботычину не грех было дать. А как без этого? Стрелец силу любит. Посопели они, пошипели, но сражаться за Государя нашего пошли. А с денег, которые стрельцы у ворот городских набирали, кто мне велел…

— Ладно! — топнул ногой князь Долгоруков. — Иди!

Грибоедов ушел, резко прихлопнув дверью. Так резко, что у всех язык к нёбу прилип.

— Совсем стыд потерял, подлец, — первым высказался князь Долгоруков. — Разве в бывалошные времена такие полковники были? У них стрельцы пикнуть не могли… Приструнить нам надо поганца. Ишь, разговорился…

— Нет, нельзя так, — молвил, сидевший досель тихо, боярин Троекуров, — За Грибоедова другие полковники встанут. Вот тогда точно смута настоящая начнется.

— А, давайте, их разом всех, полковников этих, к ногтю прижмём! — грохнул по столу кулаком Иван Нарышкин. — И чтоб никому неповадно было! А Патриарх нас поддержит. И сегодня же их всех в темницу надо. Пиши дьяк.

— И то верно, — вздохнул Долгоруков.

«Того же году апреля в 29 день били челом великому государю в насильствах и налогах и во всяких разорениях стрельцы на полковников и на пятидесятцких. Били челом стрельцы на Ивана Кравкова, на Ивана Полтева, Микифора Колобова, Александра Карандеева, Володимира Воробина, Григорья Титова, Семена Грибоедова, Андрея Дохтурова, Матвея Вешнякова, Павла Глебова, Ивана Нелидова, Родиона Остафьева. И великий государь приказал у них челобитные принять и за ними сидеть святейшему патриарху с боярами и полковников расспрашивать против челобитья того».

«Того же числа указал великий государь послать в тюрьму полковников, на которых били ему великому государю стрельцы, и вотчины у них отнять, и против челобитья их указал на них всё доправить и их от тех приказов отставить»

А еще через день читали стрельцам полка Грибоедова думной диак Ларион Иванов такой указ.

«Семен Грибоедов! Великий Государь Царь и Великий Князь всеа Великия и Малыя Белыя России Петр Алексеевич велел тебе сказати:

В нынешнем во 190 году апреля в 30 число били челом великому государю на тебя пятидесятники, десятники и рядовые стрельцы того приказа, у которого ты был: будучи ты де у того приказа им стрельцам налоги и обиды и всякие тесноты чинил и, приметывался к ним для взятков своих и для работ, бил их жестоким бои. И для своих же взятков по наговорам пятисотных и приставов из них, стрельцов бил батоги ругательством, взяв в руки батога по два, по три и по четыре. И на стрелецких землях, которые им отведены под дворы, и на вымароченных местах поставил огороды и велел всякие овощные семена покупать на зборные (собранные для содержания войска) деньги. Для строения и для работы на те загородные свои огороды жен стрельцов и детей их посылал работать в неволю и в деревни свои пруды копати, и платин и мельниц делати и лес чистити и сена косить и дров сечь, а к Москве их на стрелецких подводах возить. И для тех своих работ велел лошади покупать неволею, бив батоги.

А из государева жалования вычитал ты у стрельцов многие деньги и хлеб и теми зборными и остаточными деньгами и хлебом корыстовался. И с стенных и с прибыльных караулов и из недельных в слободах съезжих изб их, стрельцов, в спуск по тридцать и по сороку и по пятидесяти человек и болше спускал, а за то имал ты с человека по четыре и по пяти алтын и по двеи гривны и болше, а с недельных по десяти алтын и по четыре гривны и по полтине, и теми денгами корыстовался. Да ты же стоя на стенных караулах имал на них, стрельцов, государева жалования, что им на тот стенной караул даются деньги и запасы з дворцов и теми денгами корыстовался ты сам. И на дворовое свое строение лес и всякие запасы покупать им велел на зборные деньги и тем чинил им тесноты и разорения. И на двор себе сверх денщиков имал на караул многих стрельцов и тех стрельцов заставлял всякую работу делати и отходы чистить. А как ты с приказом бывал на государевой службе и в приказе, кто оставался в Москве, и с тех имал ты великие взятки з боем и из них оставлял ты многих в Москве караулить на своем дворе и на работах. И будучи на государских службах в полках и малороссийских городех и в дорогах, по тому же чинил стрельцам всякие тягости и на подводах их возил свои запасы.

А блаженные памяти брата его государева великого государя царя и великого князя Федора Алексеевича указ тебе был сказан, чтоб никаких взятков со стрельцов не брать и на Москве на себя работать не заставлять и в деревни свои и к друзьям своим и свойственникам своим ни для каких работ их, стрельцов, не посылать. А для того тебе на пополнение дана была великим государем жалованная деревня в поместье, чтобы быть тебе в приказе бескорыстно. А ты, забыв такую великого Государя милость и жалование того приказа стрельцам те налоги и обиды, и тесноты, и взятки чинил и бил их напрасно.

И Великий Государь Царь и Великий Князь всеа Великия и Малыя Белыя России Петр Алексеевич указал и бояре приговорили: за тое твою вину и к стрельцом за такие налоги и обиды и за многие взятки тебя от приказа отставить и полковничий чин у тебя отнять и деревни, что даны тебе к приказу, отписать в Стрелецкий приказ, а в приказе на твое место быть иному полковнику. Да за те же вины твои, что ты будучи у приказа чинил им, стрельцом, всякую тесноту и обиды для своей корысти великий государь указал учините тебе наказание, бить тебя батоги»

— И поделом Сеньке, — молвил молоденький стрелец Василий Петров¸ три раза он заставлял меня отхожее место в доме его чистить.

— Помолчал бы Васька, — дал подзатыльника Петрову статный стрелец Борисов. — Ты ж сам вызывался, чтоб на турчина не ходить, неужто я не видел, как ты у полковника в ногах валялся. А полковник наш справедливый, нечета другим. Всё в меру делал.

— Верно! — поддержали Борисова несколько голосов. — Несправедливо с полковником поступают. Ну, пожаловались мы на него чуток, но не столько же, как в бумаге записали…

— Всё правильно записали! — закричали другие. — Всё справедливо! Баба моя две недели в деревне Грибоедова на огороде горбатилась!

— Ничего не правильно! — заорали третьи. — Баба на то и баба, что в огороде быть! А Грибоедов строг был, но обычая стрелецкого никогда не нарушал.

— Денег он нам обещанных не давал!

— А кому их вволю давали! С голоду у нас никто не пухнет! Не мила служба стрелецкая, так идите горшки обжигать!

Так слово за слово и занялась драка жестокая. Дьяк Ларионов еле ноги из слободы стрелецкой унести успел.