Киноповести. Три главные составные части фильма: сценарий, сценарий и еще раз сценарий

Алексей Тенчой

Это сборник мистических историй о силе веры, добре, чистых помыслах, героями которых являются простые жители нашей необъятной Родины, попавшие в передряги 20 века, самого кровопролитного в истории человечества. Эта книга является сборником киносценариев для будущих художественных фильмов. И как точно сказал знаменитый Алфред Хичкок: «Фильм должен начинаться с землетрясения, а потом напряжение должно нарастать».

Щемилов

Шёл 1929 год. В Оренбурге стояла тридцатиградусная жара. Окна городской больницы были распахнуты настежь, и белые занавески висели в них как знамена. Ни ветерочка, и палящее солнце обжигало редких прохожих, спешащих по каким-то своим делам.

Ксения Никольская вышла из ворот городской больницы, где она работала медицинской сестрой. Или как это раньше называлось — сестрой милосердия. Высокая и статная, настоящая красавица, с длинной русой косой, она неторопливо шла по улице и думала о прошедшем дне.

Сегодня Ксения получила предложение руки и сердца, и не знала, как ей поступать. В январе этого года ей исполнилось тридцать лет. Уже давно было пора выходить замуж и рожать детей. Но она затягивала это. Если бы были живы родители, они бы ещё лет пять назад настояли бы на её замужестве, и не сидела бы она в девках.

Но, к сожалению, их уже не было в живых. Отец Пётр Григорьевич погиб в первую мировую в чине полковника артиллерии. Тремя годами позже тиф забрал мать Лидию Николаевну. Воспитывал и поднимал молодую сироту вдовый дед Григорий Акимович Никольский, отец отца Ксении, он и теперь был при ней.

Ксения происходила из старинного дворянского рода Никольских известного своими заслугами ещё со времён Екатерины Великой. Она получила хорошее образование: знала языки, французский и немецкий, играла на фортепьяно.

А сватался к ней Васька Щемилов, парень без роду, без племени. До революции был он гопником — так наёмных крестьян называли. Теперь, правда стал комсомольским активистом и возглавлял какую-то комсомольскую ячейку в объединённом государственном политическом управлении. Что это такое, она точно не знала, да и не интересно ей это было.

Итак, получив предложение, она задумалась: Как быть?

И задуматься было о чём. Ведь зарплату медицинским сестрам в больнице давали продуктами. Одежда у Ксении за годы советской власти вся износилась. Уже все наряды, которые остались от ее матери, Ксения перешила, и не раз. Некоторые сослуживцы умудрялись обменять продукты на одежду, но у Ксении это делать не получалось, да и продуктов не было столько, что бы можно было их обменивать. Васька же имел хороший оклад, который получал деньгами.

Ксения не стала давать никакого ответа. А Василий был настойчив. Как-то вечером, придя домой после работы, она обнаружила на своём столе цветы.

— Откуда это? — спросила она у деда.

— Васька принёс, — ответил старик.

Она ещё раз посмотрела на цветы, и произнесла:

— Дедушка, скажи, как мне быть с ним?

— Не знаю, — ответил старик. Затем почесал жидкую бородёнку и развёл руками.

— Ты мне родня или не родня? — лукаво спросила она.

— Родня.

— Ну, так скажи, что ты о нём думаешь?

Дед изобразил на лице грусть и страдание, мол: «Не мучай меня!» и тихо произнёс:

— А ты сходи к гадалке, погадают тебе на кофейной гуще, и узнаешь, как быть!

— Ох, и вредный ты стал, дедушка! Никогда прямо не скажешь!

Ксения обняла деда, поцеловала его в щеку. Старик снова развёл руками, пожал плечами и вышел из дома, чтобы избавиться от дальнейших расспросов.

На следующий день, в воскресение, после обеда, Ксения и, вправду, пошла к гадалке. К цыганке Катьке, которая жила в Форштате (загородный район Оренбурга), с которой она была знакома с детства. Ксения радовалась прогулке, но с грустью заметила разрушенный храм у окраины города.

Катька жила в маленьком старом доме, вокруг которого был огород, и во дворе паслась коза. Ксению встретил у калитки старый пес, и как давней знакомой повилял хвостом, не стал лаять.

Ксения вошла в дом, прошла через сени, ловко обошла куриц, которые важно ходили внутри — прятались от жары и зашла в единственную комнату в маленьком домике.

Катька сидела за ободранным столом и ела картошку из глиняного котелка. Ксения поприветствовала Катьку, выложила из корзинки на стол банку с мочёными яблоками, шмат сала и сказала, не отвлекаясь на лишние слова:

— Кать, сватается ко мне Щемилов, подскажи, как быть?

— Так он же не ровня тебе?

— Ровня, не ровня, а мне уже тридцать. Где я здесь себе ровню найду? Тем более, что новая власть не жалует дворян. А Васька, у него хоть деньги есть!

— Так и ты зарабатываешь. Сама.

— Катя! Нам в больнице продукты стали давать вместо денег. Одежда, обувь износились. Не на что купить! Дом старый, не на что ремонт сделать. И дедушка старый уже.

Катька взяла со стола сало, повертела его в руке, как бы прикидывая, сколько в нём весу и произнесла:

— Ладно, принеси мне его фотографию, и сходим к моей бабке в табор. Она всё точно скажет, что тебя ждёт с этим ОГПУ-шником.

Через неделю Ксения выпросила фотографию Василия у его сестры Галины. Сказала, что хочет показать снимок родственникам, потому как Вася уже давно сватается и надо что-то ему отвечать. Скрыла правду. Ну, а как тут без лукавства? Когда цыганка требует?

Галина дала семейный фотографический портрет, на котором были изображены Вася, Галина и их покойная мать Анастасия Семёновна. Дала с условием, что через день карточка будет возвращена. Ксения пообещала и довольная в воскресенье с утра побежала к Катьке. Та сразу повела её к своей бабушке в табор.

Шли долго, полдня. Цыганский табор стал на время подальше от города, в степи. Но добраться до табора постороннему было сложно, чего цыгане и добивались. Яркие кибитки, костры и лошади, Ксения любила в детстве приходить в табор, там познакомилась и подружилась с Катей.

Они зашли в палатку, в которой жила Катина бабушка. Поздоровались. Бабушка сидела в старинном кресле, рядом с ней стоял резной столик, маленькие стульчики, на которые они присели.

Маленькая цыганочка, увидев, что пришли Катя и Ксения на подносе принесла им чай, и в маленьком блюдечке кусочки колотого сахара.

Ксения, немного смущаясь, протянула старой цыганке фотографию. Катина бабушка посмотрела фотографию и сказала:

— Да, дочка Катя мне рассказала про твою печаль. Подождать ты не хочешь?

— Нет, бабушка, не могу.

— Говоришь, комсомольский работник в объединённом государственно-политическом управлении по Оренбургской области?

— Да.

— Помучает он тебя, — сказала старуха, разглядывая снимок.

— Как это? — спросила Ксения.

— Фамилия его, говоришь, Щемилов?

— Да, Василий Сергеевич Щемилов.

— Знаешь, что такое щемило?

— Нет.

— Это тиски, в которые защемляют что-то.

— Ну и что?

— А то, что фамилия это родовой знак, который действует на человека. На его судьбу, характер.

— Как именно действует?

— Любит твой Васька защемлять кого-то. Мучить. Угнетать.

— Он что и меня будет мучить?

— Непосредственно тебя, своими руками он мучить не будет, но обижая других людей, он будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий. В результате в доме будет всё рушиться, вас посетят недуги, болезни и так далее. И тому подобное.

— А дети у нас будут?

Бабушка вынула из кармана цветастой юбки замусоленную колоду карт. Вручила ее Ксении, и сказала:

— Перемешай, думай о нем, о себе, правой рукой сними сверху. И отдай мне.

На резной стол полетели цветные карты, каких Ксения не видела еще ни разу. На них были изображены дамы, короли, львы, повешенный за ногу человек, опрокидывающаяся башня, еще что-то.

Посмотрев на карты, старуха сказала:

— Жизнь у тебя очень изменится. Сама не рада будешь. Родишь мальчика после переезда в другой город. Лечить будешь.

Старуха откинулась на кресле, прикрыла глаза рукой и закончила предсказание словами:

— Вот всё что я вижу.

Ксения поблагодарила цыганку, и вышла из палатки. Следом за ней вышла Катька, они переглянулись и пошли из табора, по степи в город.

По дороге Ксения и Катька несколько раз принимались обсуждать полученное предсказание. Катька говорила:

— Бабка тебе на картах таро погадала, они не врут. Всегда все верно предсказывают.

Ксения рассеяно слушала и в голове у нее вихрем крутились противоречивые мысли: «Нужна мне такая судьба? Не лучше ли жить одной?».

«А может старуха ошибается? Ведь так как Вася на меня смотрит, никто не смотрит! И не смотрел!». «Если жить одной, значит остаться бездетной? Не узнать радости материнства, всё равно, что и не жить вовсе».

Катька говорила, что бабка зря говорить не будет, что лучше предупреждение послушать, что может, она откажет Василию.

Ксения отвечала, что теперь она запуталась окончательно и совсем не знает, что делать. По дороге они поплакали, но когда они подошли к городу — грусть развеялась, и две подружки побежали каждая по своим делам. Воскресение заканчивалось, а сделать нужно было много всего.

Через день Василий встретил Ксению, у дверей больницы после работы. Напросился проводить её до дома. По дороге, когда они проходили через городской парк, цветочница стала настойчиво уговаривать молодого кавалера купить розы даме.

Ксения стала активно отказываться, а Василий сказал:

— Меня повысили, я теперь при новой должности. На-чальник шестого отдела, — произнося эти слова, он всё-таки купил цветы и преподнёс ей. Ксению разозлило то, что он не сделал, так как хотела она.

— Вы мне больше цветы не дарите, — сказала она, нехотя принимая букет.

— Почему, Ксения Петровна? Я ведь не просто так, а бы погулять. Я жениться на вас намерился. И вы это знаете.

— Не хочу обнадёживать вас!

Эти слова не смутили Щемилова, он крепко обнял Ксению за талию и попытался поцеловать. Губы его уже приблизились к её губам, но в этот момент она резко оттолкнула его и дала громкую пощёчину. Затем Ксения быстро убежала. Растерянный Василий так и остался стоять посреди парка. Букет лежал у его ног. Щека горела.

На следующий день утром в больнице Ксению вызвала к телефону старшая медсестра Клавдия Николаевна и, протягивая ей телефонную трубку, сказала:

— Кто-то из ОГПУ вас спрашивает.

Ксения взяла трубку и услышала голос Василия:

— Ксения Петровна! Приглашаю вас сегодня…, — начал говорить он.

— Зачем вы звоните мне на работу? — резко оборвала неоконченную фразу Ксения.

— Затем что бы в вашей больнице знали, что у вас есть друг, который работает в ОГПУ.

— Теперь узнали. Больше не звоните сюда. И вообще оставьте меня в покое!

— А вы мне не грубите, а то ведь я тоже могу вам больно сделать.

— И что же вы сделаете?

— Посадить, скажем, можно кое-кого. К примеру, Григория Акимовича за то, что он в церковном хоре поёт.

Дед Григорий был единственным родным человеком, оставшимся после смерти родителей. Слова, сказанные Василием, сильно испугали Ксению. Она побледнела, затем повесила телефонную трубку на рычаг. После чего опустилась в кресло и потеряла сознание.

Клавдия Николаевна за время короткого телефонно-го разговора не успела далеко уйти, и увидела, что Ксения в обмороке. Старшая медсестра побила Ксению по щекам, брызнула ей в лицо холодной водой из кувшина, который стоял рядом с телефонным аппаратом. И Ксения пришла в себя.

Ксения не смогла отвечать на расспросы, а стала просить, что бы ее отпустили домой. Клавдия Николаевна, качая головой, сказала:

— Что же идите, берегите себя Ксения Петровна.

Ксения накинула платок на голову и побежала домой.

Не помня себя от страха за дедушку, она бежала по улицам, и в голове ее громко молотками звучали слова: «Посадить… Григория Акимовича за то, что он в церковном хоре поёт».

Дома она забежала в свою комнату, упала на маленькую девичью кровать и разрыдалась.

Обеспокоенный дедушка ходил вокруг нее почти час, принес стакан воды, накапал успокоительных капель, намочил холодной водой полотенце и положил ей на голову. Никакие средства не помогали.

Дедушка уже собрался просить соседку сходить к доктору, что бы он посмотрел Ксению, но она немного успокоилась. Наконец дед мог спросить:

— Ксюшенька! Внученька! Что случилось?

Но вместо ответа она попросила деда уехать из города.

— Обещай, что уедешь! — требовала сквозь слёзы Ксения.

— Если ты настаиваешь, то уеду. Только надо решить куда, сколько для этого понадобится денег? Затем одолжить у кого-то эти деньги. Но всё это решаемые вопросы. И повторяю, если ты этого хочешь, я это сделаю!

— Я этого очень хочу! — ответила Ксения.

После чего дед и внучка стали обсуждать подробности отъезда Григория Акимовича. Решили, что лучше всего поехать ему в Самару. Там жила его двоюродная сестра, которая определёно приняла бы родственника. Дедушка сходил на почту и послал сестре телеграмму.

Через несколько дней вечером раздался стук в дверь. Ксения вышла на порог, и увидела Василия. Он стоял на коленях и просил простить его:

— Я погорячился, клянусь тебе! Не уйду, пока не простишь! — горячо говорил он.

Ксения повела плечами и уже хотела закрыть дверь, но увидела шагающего к ее калитке почтальона. И в этот момент заговорило её дворянское происхождение. Ей не хотелось, чтобы посторонние видели стоящего на коленях Василия. Это по её мнению, было неблагородно, равносильно тому, что вынести сор из избы. Она подняла Щемилова с колен, завела в дом и таким образом разрешила неудобную ситуацию.

Вскоре в дверь постучал почтальон с телеграммой, в которой сообщалось, что приезду Григория Акимовича в Самару все будут рады и с нетерпением ждут его. Дед широко улыбнулся, прочитав приятные слова, но Ксения заявила, что никуда его не отпустит.

— Ты мне нужен здесь. И никуда не поедешь!

— Но ты просила меня уехать? — удивился старик.

— То было утром, а теперь я передумала.

Старик пожал плечами и ушел, бурча себе под нос. Пришлось отправлять новую телеграмму с извинениями, и сообщением о том, что поездка отменяется.

Прошло три дня. Наступило воскресение. Григорий Акимович в благодушном настроении пошёл в Покровский собор, зашел на клирос, и вдруг появились люди в кожаных куртках.

Всех, кто пришёл на службу, арестовали, кроме Григория Акимовича Никольского. Красногвардеец посмотрел документы старика, и отпустил его.

Дед вернулся домой побледневшим и хмурым. Он заглянул в комнату Ксении и сказал:

— Третьего дня ты спрашивала, что я думаю о Василии Сергеевиче?

— Спрашивала.

— Я думаю, тебе надо выходить за него замуж…..

То же самое Ксения услышала днём позже, в больнице. Клавдия Николаевна, старшая медицинская сестра, поманила ее пальцем в дальнюю комнаты, которую использовали под склад, и шепотом стала рассказывать:

— Вчера арестовали главного врача Петра Васильевича. Только потому, что он до революции принадлежал к дворянскому сословию. Я своими ушами слышала, как комиссар произнёс, тыкая револьвером: «Пошевеливайся, дворянская рожа!». Извините, деточка, но послушайте меня, выходите за вашего ОГПУшника. Не раздумывайте.

— Зачем вы так говорите? Вы же его совсем не знаете? — удивилась и даже возмутилась Ксения.

— Только так ты сможешь сохраниться.

— Что значит сохраниться?

— Сохранить жизнь, милочка! — ответила Клавдия Николаевна и добавила:

— В нашей больнице ты последняя живая осталась из дворян.

Ксения ничего не ответила, но задумалась. По городу прокатилась волна арестов. Людей арестовывали дома, на улице, в учреждениях. Дома жители города шепотом обсуждали между собой, как им избежать ареста.

На глазах у Ксении, прямо на остановке арестовали Катину бабушку. Старая цыганка, поймала печальный взгляд Ксении, и, садясь в воронок, крикнула:

— Передай Катьке, что меня взяли!

— Передам, — выкрикнула в ответ Ксения.

Цыганка улыбнулась и громко сказала:

— Не тяни с замужеством, а то и тебя посадят….

Кончилось лето, наступила осень. Василий продолжал приносить цветы. По вечерам провожал Ксению. От работы до дома. Однажды он предложил пройтись через парк. Она поняла, что в парке он опять полезет с поцелуями, однако отказываться не стала.

Как она предполагала, так и случилось. Поцелуй она выдержала, а вот после было тяжелее. Василий, глядя на Ксению, раскрасневшуюся и смущенно оправляющую юбку, спросил:

— Когда свадьбу назначим?

Она вздрогнула и подумала: «Неужели всё? Неужели это конец свободе?». Вспомнились слова старой цыганки: «В доме будет всё рушиться, вас посетят недуги. Болезни. Ты родишь мальчика после переезда в другой город. Обижая других людей, муж твой будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий».

В парке шумел ветер, разметая упавшие листья, которые кружили над головой. На небе сгущались тучи. Собиралась гроза.

Василий ждал ответа.

— Когда хочешь, тогда и назначай! — ответила она и убежала, что бы не наговорить лишнего.

Сверкнула молния. Грянул гром, хлынул дождь. Она бежала под дождём и плакала. И казалось, небо плачет вместе с ней.

С этого момента Ксения стала разрешать Василию любить себя и отдала всю инициативу в его руки. Она его не любила и с трудом терпела его ласки, но деваться было некуда. Ксения зачем-то внушила себе, что она его переделает, пользуясь тем, что он её любит. Пользуясь тем, что она имеет власть над ним.

Свадьбу назначили на четвёртое сентября. И сыграли в назначенный день. По настоянию Василия, Ксения переехала в его квартиру, которую он занимал на Советской улице, бывшей Николаевской в самом центре города.

И началась у неё другая жизнь, совсем не похожая на ту, что она вела раньше.

В квартире был телефон, по которому раз десять в день спрашивали Василия Сергеевича. Звонили утром, днём, вечером и что самое неприятное, ночью.

В семь утра за Щемиловым приезжала машина, и водитель сигналил под окнами, что есть мочи, не давая соседям выспаться. Те ругались на Василия, но тихо, шёпотом на кухне. И только иногда Ксения ловила на себе злобные взгляды соседей. Сперва, она не понимала, почему на неё так косятся, но всё объяснила Катька, которая случайно в булочной услышала сплетню про Щемиловых.

В тот же день Ксения попросила водителя Петьку не сигналить громко по утрам.

— Ты соседям спать не даёшь! Понимаешь или нет? — спросила Ксения.

— Ну и что? — ответил Петька: — Пусть пораньше встают, мы социализм строим. Нечего им подолгу спать!

Так водитель отказался исполнять просьбу Ксении, и она пожаловалась мужу, от которого услышала следующее:

— Будь со мною поласковее, и я буду исполнять твои желания. А то уже второй месяц жду не дождусь, когда же ты меня полюбишь?

В словах Василия была горечь от того, что он ждал от жены взаимности, которой не было. Ксения разрешала себя любить, но не более того. Ксения терпела Василия, и он это чувствовал. Отношения их, ещё по существу не начавшись, стали заходить в тупик. И неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не последующие события.

Щемилов отвечал в Оренбургском ОГПУ за борьбу с религией. Под его руководством закрыли Покровский храм, и после этого стали закрывать и другие храмы. И не просто закрывать, но и разрушать. Был закрыт кафедральный собор во имя Казанской (Табынской) иконы Богоматери. Его стёрли с лица земли — взорвали. Щемилов руководил взрывом храма. Снесли также деревянную Пантелеймоновскую церковь, в Зауральной роще.

И ещё снесли самую древнюю в городе Преображенскую церковь, построенную еще в 1750 году. По-народному она называлась «Золотым собором». На её месте решено было воздвигнуть водоканал с электростанцией.

Те церковные сооружения, которые не могли разрушить, в силу крепости кирпича или по какой-либо другой причине, по приказу Щемилова отдавались под клубы, кон-торы, склады, производственные предприятия. Приспосабливая постройки для таких нужд, новые хозяева уродовали их архитектурный облик с помощью всяких пристроек, пробивали в стенах окна и дверные проемы и так далее.

Так в Покровском храме, сорвали купол, снесли колокольню и завезли в здание станки. Решено было создать на базе этого помещения пуговичную фабрику. Всеми этими действиями руководил Щемилов. И это была его идея создать фабрику. Он лично выступил на атеистическом митинге и внёс предложение создать на месте храма фабрику.

Предложение было поддержано руководством облас-ти и вскоре в храме прорубили дополнительные окна, заколотили фрески фанерой, устроили цеха и привезли станки. Так в храме каждый день работало производство.

Война государства с религией была в самом разгаре. В других городах было ещё хуже. Там не только взрывались церкви, но и расправлялись со священниками прилюдно. Попов расстреливали на глазах у прихожан.

Но в нашем повествовании речь идёт конкретно об Оренбурге, и конкретно о Щемилове. Верующие люди стали его проклинать. Как и предсказывала старая цыганка. Мало кто вникал, что это политика правительства, что это веяния новой власти.

В булочных, пивных и рюмочных то и дело слышались возгласы: «Васька сволочь!», «Васька негодяй! Что бы его чума забрала! Что бы ему пусто было! Что бы он кровью харкал!» и так далее, и тому подобное.

Ксения знала об этом, и ей конечно же было неприятно. Не раз вспомнила она слова старой цыганки: «Обижая других людей, он будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий. В результате в доме будет всё рушиться, вас посетят недуги, болезни и так далее…».

Ксения забеременела, но выносить ребёнка не сумела. У неё случился выкидыш.

— Это от того, что нас все не любят! — сказала она мужу.

— Я выполняю приказы, если не буду выполнять. То меня посадят. А ты останешься на улице! — ответил он.

— Перестань ломать церкви, перестань сажать попов. Иначе будет ещё хуже!

— Откуда ты знаешь?

— Мне цыганка нагадала!

Он махнул рукой и произнёс:

— Я атеист. И во все эти штучки, не верю. И тебе советую этому не верить. Будут у нас дети, вот увидишь!

Ксения после этих слов немного поостыла. Но не потому что Василий её убедил, а по тому что она вспомнила другое цыганское пророчество. Она вспомнила, как старуха сказала: «Ты родишь мальчика после переезда в другой город…».

— Давай уедем отсюда? — попросила она умоляющим тоном. Я не могу ходить по городу, где нас все ненавидят!

— Сейчас меня никто не отпустит, но если я подготовлю замену, то можно попроситься и уехать отсюда… Если уж так тебе невмоготу, — ответил Василий.

— Обещаешь?

Он кивнул. Она кинулась ему на шею, и впервые сама поцеловала его.

Через день к Ксении на работу пришёл дед Григорий.

— Что-нибудь случилось? — спросила она, заботливо. Не захворал ли ты?

— Слава Богу здоров, — сказал старик, перекрестив-шись. Пришёл тебя повидать.

— А почему не домой? Я бы тебя пирогом угостила, и ещё бы домой дала.

Дед махнул рукой, потёр бороду, и произнёс, оглядываясь:

— Разговор у меня к тебе, не хочу, чтобы другие слышали.

— Говори. Посторонние не услышат.

— Привиделась мне Богородица. Ты же знаешь, что наш собор, это собор Покрова пресвятой Богородицы?

— Конечно, знаю.

— Так вот, в нашем храме теперь фабрика по изготовлению пуговиц.

— Пуговиц?

— Да, пуговиц. Завезли в храм станки, которые целый день ужасно стучат и трещат….Шум стоит неимоверный….

— Так что Богородица?

— Богородица сказала так: «Не верите в Бога, так не верьте, но не надо издеваться!»

— Что значит, издеваться? Что она имела в виду?

— Думаю, эти станки. Они ужасно стучат, и совсем не в такт нашим молитвам. Получается, что намоленное столетиями место разрушается этими ужасными ритмами станков. Попроси Васю убрать оттуда фабрику?

Ксения не могла отказать деду, но когда завела об этом разговор с мужем, услышала от него вновь то же самое:

— Ещё раз тебе повторяю, я атеист. И во все эти церковные штучки, не верю! Фабрика, это моё детище. Станки мы выбивали в Челябинске с большим трудом. Кстати, должна прийти ещё одна партия через два дня. И переносить их некуда, уже не говоря о том, кто это будет делать? Не надо просить меня о том, что я сделать не могу, и не хочу!

На том разговор и закончился. Но история получила неожиданное продолжение.

Через два дня на фабрику, расположенную в здании Покровского собора привезли новые станки из Челябинска.

Василий сам встречал вагон, в котором были станки, сам присутствовал во время перевозки с железнодорожной станции до фабрики, и — при установке этих станков в помещении Покровского собора.

В тот момент, когда устанавливали последний станок, с Щемилиным случился внезапный удар. Он, потеряв сознание, упал, его повезли в больницу, где привели в чувство и обследовали. Выяснилось, что у него отказали ноги.

Когда об этом сообщили Ксении, то она мгновенно, вспомнила слова цыганки: «Обижая других людей, он будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий. В результате в доме будет всё рушиться, вас посетят недуги, болезни….»

Пророчество начало сбываться. Василий сделался инвалидом. А Ксения стала женой инвалида, не прожив с ним и года. В городе заговорили о случившемся. Некоторые ви-дели в этом Божье наказание. Так и говорили:

— Ваську Бог наказал, что бы храмы не рушил!

Теперь на Ксению соседи смотрели даже с жалостью. Поговаривали, что у них скоро отнимут квартиру в центре города и переселят на окраину или в общежитие. А в их квартире будет жить новый ОГПУшник, тот, который займёт должность Щемилова.

Казалось бы, самое время для Ксении бросить Василия и строить новую жизнь, так как ей хотелось. Но в Ксении снова заговорила дворянская кровь. Она посчитала такой поступок неблагородным. Она не могла бросить человека в беде. И ведь это был не кто-нибудь, а её муж.

Ксения решила бороться с судьбой, с её превратностями. Первый шаг, который она сделала, был поход к Катьке.

— Узнай, возможно ли, вылечить моего мужа? — спросила она цыганку.

— Как я узнаю, моя бабка в тюрьме? А это только она скажет. И то, если скажет.

Ксения пошла к начальнику ОГПУ и потребовала свидания с Катиной бабкой. Ей разрешили встретиться с цыганкой.

— Я знала, что ты придёшь, — сказала старуха, улыбаясь, — И знаю, зачем ты пришла….

— Если знаете, скажите, можно ли вылечить Васю?

— Можно, но надо уехать отсюда. Уехать в место, где нет христиан, которые проклинают вас. На Васе висят прок-лятия многих людей. Езжайте в Сибирь к шаманам, они вам помогут.

Ксению подбодрили слова цыганки. Обнадежил её и лечащий врач Василия. Он сказал:

— В принципе болезнь Василия Сергеевича излечима, но нужен хороший специалист по тибетской медицине.

— Что значит, по тибетской медицине? — не поняла Ксения.

— Нужен специалист по иглоукалыванию. Но в Оренбурге таких нет. Это надо ехать куда-то на Байкал, по-моему, в Читу. Там, говорят, есть такие специалисты.

Выходило, что надо уезжать из Оренбурга, чтобы излечиться. Ксения вызвала сестру Василия Галину Щемилову и потребовала, что та продала имеющийся у неё дом.

— А где я жить буду? — спросила она.

— Здесь.

— С вами я жить, не буду… — возразила, было, Галина.

— Надо будет, будешь! — отрезала Ксения. И не дав родственнице опомниться, добавила: — Васю лечить надо. Я повезу его в Читу, там есть врачи. Для этого нужны деньги. Половина дома, в котором ты живёшь, принадлежит Васе. Продай, как можно быстрей и деньги принеси пожалуйста.

Галина согласилась продать долю брата. После ухода Галины, Василий спросил:

— Зачем ты возишься со мной? Почему не бросишь ме-ня? Ведь ты же меня никогда не любила? Это я тебя любил, а ты нет…

— Ты мой муж, и если я брошу тебя, то Бог меня накажет, как тебя наказал за то, что ты церкви разрушал…

— Опять эти религиозные штучки? Сто раз тебе говорил: я атеист, и в это все не верю!

— А я верю!

На том разговор и закончился. Но справедливости ради следует сказать, что у Ксении была ещё одна причина бороться за Василия. Она была беременна, очень хотела ро-дить, и хотела, чтобы у ребёнка был отец. И не просто отец, а здоровый отец. Она боролась за будущее семьи.

Вскоре Галина продала половину дома и принесла деньги Щемиловым. Ксения повезла Василия в Читу. Там по сведениям врачей был специалист по иглоукалыванию.

Дорога оказалась очень трудной. Беременной женщине везти мужа-инвалида на коляске в такую даль было немыслимо тяжело. Однако деньги делали своё дело, то один поможет за полтинник, то другой, и в итоге добрались до специалиста по иглоукалыванию.

Галдан звали специалиста по иглотерапии. По национальности он был бурятом, и на вид ему было лет восемьдесят, а на самом деле, наверное, ещё больше. Морщинистое лицо, амулеты на шее и на запястьях, а также трость с головой дракона в руке, говорили о нем как о хорошем врачевателе.

В Оренбурге уже год как боялись носить нательные кресты, а в Чите врач в государственной больнице свободно расхаживал по учреждению с талисманами на шее и запястьях.

— Что такого ужасного ты сделал, что у тебя в тридцать лет отнялись ноги? — спросил врач, сильно коверкая русские слова.

— Ничего ужасного я не делал, — ответил, было, Василий, но в этот момент в разговор вмешалась Ксения, которая стояла рядом. Она перебила мужа словами:

— Мы людей обижали, много обижали. Мы больше не будем, вы поможете нам?

— Это должен сказать он! — воскликнул Галдан, указывая пальцем на Василия.

— Если он это скажет, вы поможете нам?

Врач кивнул. Ксения встала на колени перед мужем и сказала:

— Умоляю тебя, скажи: «Я больше не буду обижать людей!». Просто повторяй за мной «Я больше не буду обижать людей!».

В конце концов, она вытянула из Василия нужные слова и Галдан начал процедуру иглоукалывания. Василия раз-дели, и воткнули в него больше сорока игл. Так повторялось десять дней подряд. Процедура была одной и той же.

Сперва Василий должен был пообещать, что не будет больше обижать людей, потом его раздевали, затем втыкали игла. На третий день у него зашевелились пальцы на ногах. На пятый он смог согнуть ногу в колене. А на десятый встал. Это было чудо.

Ксения поднесла Галдану все деньги, что были получены от продажи дома, и добавила к ним свои золотые украшения.

Врач ничего не взял.

— Почему вы не берёте? Вы же нас вылечили, вы же нас спасли? Вы вернули нас к жизни!

— Вылечил не я, вылечила его молитва, — он указал рукойна Щемилова.

Ксения не понимала, что происходит. Даже её дворян-ское происхождение не позволяло определить, почему Галдан не принимает денег.

— Как же мы будем жить, если вы это не возьмёте, — она указала рукой на деньги.

— С молитвой, — ответил врач: — Будете молиться, как мо-лились здесь и всё будет хорошо.

С этого дня Василий стал резко идти на поправку. Он делал предписанные упражнения. Ежедневно двигался. Пил нужные лекарства и отвары. Ещё через месяц он превратился в работоспособного человека.

Щемилову захотелось вернуться в Оренбург, но Ксения была категорически против.

— Тебя там все ненавидят, ты хочешь снова заболеть?, — убеждала она мужа.

Он ничего не ответил. Василий продолжал оставаться атеистом, и не верил в то, что заболевание наступило от ненависти окружающих. Однако Ксения была на седьмом месяце беременности, и о переезде не могло быть и речи.

Уже одного ребёнка они потеряли, и очень боялись повторения трагедии.

Щемилов пошёл в Читинский горком партии. Показал документы, и его направили работать в Читинское отделение ОГПУ.

В Читинском отделении ОГПУ выделили жильё и определили в тот же шестой отдел, в котором работал Щемилов в Оренбургском отделении.

Шестой отдел ОГПУ занимался борьбой с религией и сектами. Жильё оказалось очень кстати, потому, как через два месяца Ксения родила мальчика, которого назвали Петром в честь покойного отца Ксении. Василий не мог нарадоваться, глядя на сына, и всё свободное время проводил у кроватки Петра.

Ксения облегчённо вздохнула. В письме к деду она писала: «У меня есть свой дом, свой сын и своя семья, а также любимая работа наконец-то я счастлива. Никогда не думала, что это произойдёт в бурятском крае…».

Василий тоже чувствовал себя в Чите неплохо.

Работа по борьбе с религией здесь только начиналась. А он уже имел в этом деле опыт и поэтому оказался хорошим наставником.

Как-то зашёл к нему в кабинет молодой чекист и заявил, что больше не может допрашивать монаха.

— Почему? — спросил Василий.

— А он знает наперёд всё, что я у него не спрошу. Он мои мысли читает! Из-за этого, я никак не могу поймать его на провокационных вопросах.

— У нас в Оренбурге такое было. Один монах — схимник тоже читал мысли чекиста. И что мы сделали? Угадай?

— Не знаю.

— Монаха стали допрашивать сразу два чекиста. Мысли одного он прочитает, а мысли сразу двух вряд ли! Понятно?

— Так точно.

— Если понятно, то бери следователя Буратаева и иди, допрашивай снова.

— Слушаюсь, — ответил молодой человек и радостный вышел из кабинета.

Были и другие подобные случаи. Однажды пришли молодые сотрудники и сказали, что уже второй день не могут арестовать монахов в буддийском дацане.

— Мы видим, как они заходят в храм, идём за ними, а их там нет. Осматриваем весь храм, все уголки. Вокруг храма стоят красногвардейцы. Выйти они не могли. Но в помещении их нет. Словно они испарились!

— Значит, есть какая-то хитрость, которую мы не знаем…, — сказал Щемилин.

— Шапка-невидимка что-ли?

— Не знаю, что гадать теперь?

— Есть приказ арестовать, как его выполнять?

— Подойдите к настоятелю и скажите, что если он не выдаст монахов по списку, то вы сожжёте храм.

Угроза подействовала. В тот же день монахи были арестованы.

Щемилин снискал себе славу опытного работника. У Василия с Ксенией появились друзья. Их стали приглашать в гости.

Как-то их пригласили к себе супруги Кузины, жившие в соседнем доме. Александр Кузин был коллегой по работе, работал в том же отделе, что и Василий. Его супруга Валентина возглавляла музыкальную школу. Она сама музицировала и неплохо спела для гостей романс «Очи чёрные».

На вечеринке собралось много народу, и голос Валентины произвёл впечатление на гостей. Слушатели хлопали и некоторые кричали «Браво».

Не хлопала только Ксения. Романс напомнил ей детство. Этот романс пела её мать Лидия Николаевна под аккомпанемент деда. Нахлынули воспоминания. Ксения задумалась.

К ней подошёл хозяин дома и спросил:

— Вам не понравилось, как поёт Валя?

— Отчего же не понравилось? Понравилось.

— Тогда почему вы не хлопали?

Ксения не знала, как ответить. Чтобы перевести разговор на другую тему, она взяла с полки какую-то деревянную статуэтку и спросила:

— А что это?

— Какой-то идол.

— Откуда он у вас?

— Брали какого-то шамана, у него в юрте и экспроприировал.

— Стоит она как-то у вас не на видном месте, — сказала Ксения, только для того, что бы не возвращаться к разговору об аплодисментах. Знала бы она, что не следовало это говорить. Что её фраза в каком-то смысле станет роковой. Однако не всегда мы ведаем, что творим.

— А мы сейчас поставим её на видное место, — сказал хозяин дома. Взял гвоздь и прибил идола к стенке, так что гвоздь проткнул грудь статуэтки.

Прошла неделя. Кузин пришёл в поликлинику, где работала Ксения с жалобой на то, что у него на груди появилась опухоль. Ксения осмотрела его и увидела, что опухоль появилась именно в том месте, в которое он забил гвоздь идолу. Ей стало не по себе.

Она передала Александра Кузина дежурному врачу и сразу отпросилась домой. Дома она рассказала мужу о случившемся.

— Ты представляешь? Опухоль у него образовалась именно в том месте, в которое он забил гвоздь идолу!

Василий отмахнулся от жены. И произнёс с раздражением:

— Опять ты со своими религиозными штучками? Ну, когда ты перестанешь верить в это?

— Никогда, — ответила со злостью Ксения и добавила: — ты забыл, как у тебя ноги отнялись? Ты забыл, как врач заставлял тебя молиться?

— Ладно, ладно не злись, давай не будем ссориться. Вспоминать прошлое…, — пошёл на попятную, Василий. И попытался замять разговор.

Здесь следует сказать, что есть люди, для которых жизненные уроки не проходят даром. К таким относилась Ксения. И есть люди, которые, напротив, не замечают того, что подсказывает им жизнь. Упорно не хотят внимать урокам жизни.

На таких людей тяжко смотреть. Это всё равно, что смотреть на слепого, который идёт к краю обрыва, к пропасти. Ты ему кричишь: «Там пропасть! Там пропасть! Не иди туда!» А он всё равно идёт.

Потому конфликт между Ксенией и Василием носил не случайный характер. Это был принципиальный конф-ликт. Ксения сильно переживала от того, что муж не пони-мает знаков свыше. Она не ходила в церковь, не молилась, вела себя так, как это было возможно среди окружающих, но знаки судьбы она видела.

То, что опухоль у Кузина возникла ровно в том месте, в которое он вбил гвоздь идолу, по её мнению было знаком свыше. В тот же день она пошла в дом Кузиных, и попросила Валентину продать ей статуэтку.

Хозяйка широко улыбнулась и ответила:

— Если вам нужна эта безделица, возьмите её даром!

После этих слов идол был выковырян из стены и вручён Ксении. Ксения поехала в ближайшую деревню. Там попросила указать где живет шаман.

Местные жители не хотели этого делать. Но Ксения предложила деньги. И её отвели в дом шамана. Там она показала идола и рассказала всё, что произошло с Кузиным.

Закончила свой рассказ вопросом:

— Как спасти человека? У него уже большая опухоль!

— Надо смазывать продырявленное место медвежьим жиром, — ответил шаман.

Ежедневно по три раза в день Ксения смазывала идола медвежьим жиром. Через неделю Кузин пошёл на поправку, а через месяц опухоль исчезла.

Как только Александр излечился, Ксения отвезла идола тому самому шаману, который дал совет, смазывать идола жиром, и попросила принять от неё в дар идола. Шаман с радостью согласился, и она вручила статуэтку.

Однако судьбе было угодно ещё раз испытать, как Василия, так и Ксению. Вообще это было время испытаний.

Шёл 1931 год.

В Читинское отделение ОГПУ пришёл приказ разрушить ступу Агван Силнама¹, находящуюся в Кижинге. Начальник попросил Щемилова поехать в Кижингу вместе с молодыми сотрудниками, и провести мероприятие.

30 июля рано утром машина с тремя сотрудниками ОГПУ выехала в Кижингу. По дороге Щемилов стал листать документы по Агвану Силнаму. В документах было указано, что Агван Силнам вместе со своим учителем Лобсан Санданом противостоял атаману Семёнову. За что оба были посажены в тюрьму в 1919 году.

Агвана Силнама арестовывали дважды. Вскоре после второго ареста Агван-лама скончался. Скончался после освобождения из тюрьмы по дороге домой. И тело его оказалось нетленным. — Агван Силнам был йогином такого уровня, — говорит один из очевидцев, — что смог войти в высшую стадию созерцания «самадхи»² и достичь нетленности. Покойного Агвана Силнама посадили в красный деревянный ящик, в руки ему вложили ваджр (основной тантристский атрибут, символ буддийского метода) и дильбу (колокольчик, символизирующий мудрость). Ящик замуровали в Субурган, (наружность ступы) вокруг которого верующие совершают молитвенные обходы.

Чтобы прекратить эти молитвенные обходы, был дан приказ разрушить ступу. До места добрались к полудню. Возле Субургана уже ждали местные комсомольцы с кирками и молотками. Они должны были помочь разрушить Субурган.

Щемилов вышел из машины. Поздоровался с комсомольцами. Затем сказал короткую речь о вреде религии. После чего поручил сотрудникам Сабакаеву и Кромешкину заложить взрывчатку.

Приказ был скоро исполнен, всем велели спрятаться за деревья. Затем подожгли шнур и прогремел взрыв.

После того, как пыль и дым рассеялись, все присутствующие увидели разрушенный купол Субургана и сидящего внутри ступы в красном ящике Агвана Силнама. Старик был как живой, кожа его совсем не истлела, в правой руке святой держал какую-то бумагу.

Щемилов, как старший, первым подошёл к разрушенной ступе. В это время подул ветер. Листок бумаги, который держала мумия, вылетел из руки святого и полетел в сторону Василия. Долетев до него, он прилип к его груди. Щемилов оторвал со своей груди бумагу и стал разглядывать её.

На ней что-то было написано. Однако прочесть он не мог, ибо написано было по-бурятски.

Василий поманил пальцем одного из бурят — комсомольцев, прятавшегося за деревом. Когда тот подошёл он попросил перевести, то, что написано.

Комсомолец стал читать вслух:

— Эта ступа будет взорвана тридцатого июля тысяча девятьсот тридцать первого. В разрушении будут участвовать Щемилов, Сабокаев, Кромешкин и далее перечислялись фамилии всех, кто присутствовал при разрушении ступы.

Когда чтец прочитал свою фамилию. Он остановился, затем посмотрел по сторонам, бросил листок на землю и, сорвавшись с места, убежал. Его примеру последовали все местные комсомольцы. Побросав кирки, они быстро ретировались.

Василий поднял с земли бумагу и сунул её в карман.

В этот момент к нему подошёл Кромешкин и сказал:

— Начальник, поехали домой.

Щемилов кивнул.

Кромешкин залез в автомобиль и стал заводить мотор. Но мотор не заводился. Василий подошёл к Кромешкину и спросил:

— Что случилось?

— Думаю, двигатель заклинило, Василий Сергеевич.

— Добираемся каждый своим ходом, — скомандовал Щемилов.

— Машину оставляем здесь?

— Конечно, а что с ней сделается, если двигатель не работает. Завтра за ней приедут и отбуксируют…

До дома добрался Василий только к поздней ночи. На следующий день на работе он узнал, что никто из чекистов, которые были с ним при разрушении ступы, не вернулся домой. И Сабакаев, и Кромешкин погибли по дороге. Их загрызли волки.

Но самое странное в их гибели было, то, что в той самой бумаге в которой указывалось когда и кто взорвёт ступу, было указано также, что Сабакаев и Кромешкин примут смерть от зверя. Как оно и случилось.

В бумаге было написано про каждого, кто участвовал в разрушении Ступы. Названы были не только фамилии, но и кармическая кара ожидающая каждого…

Было написано и про Щемилина. О нём говорилось, что он умрёт от болезни. Два дня Василий ходил сам не свой. На третий день всё рассказал жене. Она потребовала, что бы он немедленно уволился из ОГПУ.

— Если завтра не подашь заявления, послезавтра я заберу Петьку, и больше ты ни меня ни сына не увидишь.

Впервые Василий послушался супругу. На следующий день записался на приём к начальнику Сбруеву и положил заявление на стол.

— Я хочу знать причину увольнения? — спросил Сбруев.

— Жена требует, — ответил он, тяжело вздохнув, и тут же добавил: — После гибели Сабокаева и Кромешкина.

Начальник кивнул, и это означало, что он принял довод, как веский.

— И куда думаешь идти? Где работать?

— Не знаю ещё. Не думал над этим.

— Работать—то где-то надо. У тебя ребёнок маленький. Небось, каждый день есть просит?

— Просит. Ещё как просит!

— Давай-ка мы тебя в милицию определим? Я даже перевод смогу сделать из нашего ведомства в их!

Так и порешили. Сбруев позвонил начальнику городского управления милиции. Отрекомендовал Щемилина с положительной стороны и тот дал добро.

Уже через неделю Василий работал следователем в городском отделении милиции. Это была совсем другая работа. Совсем в другой области. Там ловили людей, которые нарушили закон. Там не надо было взрывать храмы, могилы. Запугивать людей. В каком-то смысле, это была более чистая работа. И работал Василий с удовольствием до 1940 года.

Прошёл ещё год. Как-то вызвал его к себе начальник милиции и сказал:

— Здесь дело такое, надо конфисковать у шаманки Удган Сэсэг юрту. Чтобы не жила она возле города. Юрта её недалеко за городом. И горожане каждые выходные толпой к ней идут. Вообще-то это не наше дело. Это дело ОГПУ. Но они его сбросили на нас. Отвертеться от этого дела не удалось, и вот я вспомнил, что ты же у нас работал в ОГПУ?

— Работал.

— Будь добр, займись этим. Ты знаешь. как от неё избавиться. А я тебе премию выпишу!

Начальник долго уговаривал, много чего обещал. В итоге уговорил таки Щемилина заняться прежним делом.

Дав согласие, Василий подумал: «Была бы жива Ксения, не согласился бы я на это дело никогда!». Но Ксении не было и поехал он вместе с двумя подчинёнными выгонять шаманку.

— Давай выселяйся из юрты, — сказал, обращаясь к шаманке Василий. И добавил: — рабоче-крестьянская власть конфискует у тебя жильё!

— А где же я буду жить? — спросила шаманка.

— А вот ты духов местности почитаешь. Пусть теперь они о тебе и позаботятся.

— Не уйду я отсюда никуда, — ответила шаманка и уселась на свой ритуальный трон. В своём ритуальном наряде.

Щемилин обратился к двум милиционерам, пришедшим вместе с ним:

— Что будем делать? — спросил он.

— Надо поджечь юрту, сама уйдёт отсюда, — сказал один из милиционеров.

Так и сделали. Обложили юрту хворостом и подожгли. Думали, шаманка выскочит из жилья, а она, к их большому удивлению не выскочила, а сгорела вместе с юртой.

Милиционеры вернулись домой. Пришёл домой и Ще-милин. Через два дня скоропостижно умерла Ксения, заразилась от холерного больного. Петру в то время было 10 лет.

Похоронив жену. Щемилин запил. Петр, увидев пьяного отца сказал, что напишет дедушке в Оренбург, и уедет от него.

На следующий день Щемилин взял кол и веревку, направился на место сожжения шаманки. Там он вбил кол на то место, где стояла юрта. Привязал себя за шею к этому колу и кричал каждому проходящему:

— Это я шаманка Сэсэг, не узнаёте меня что ли?! А ну-ка бегом ко мне на обряд!

Через день его забрали в психо-лечебницу. И признали его душевно-больным. Петю забрал в Оренбург дед Григорий. Он же его и вырастил, и раз в год привозил в Читу на свидание с отцом.

Когда Петр достиг совершеннолетия, то он поступил в медицинский институт. Окончил его с отличием по специальности психиатрия и попросил распределения в Читу.

Его направили на работу в Читинскую психо-лечебницу, где он снова встретился с отцом, и говорят, даже вылечил его.

Так заканчивается эта история. Говорят, что Василий, после выздоровления стал набожен, и учил всех, что следует прислушиваться к тому, что говорит вам жизнь, что подсказывается вам свыше.

Примечания

1

Агван Силнам — в миру Доржи Бадмаев — родился в 70-х годах девятнадцатого столетия в селе Ушхайта в 10 километрах от Кижинги в семье среднего достатка. Был учеником величайшего бурятского йогина Лубсан Сандана, учился у него в Кижинге и по его наказу ездил в Монголию, Тибет и Китай. В 1919 году Агван Синлам умер. Точные обстоятельства его смерти сегодня неизвестны. Тело его было нетленным. Покойного Агвана Силнама посадили в красный деревянный ящик, в руки ему вложили ваджр (основной тантристский атрибут, символ буддийского метода) и дильбу (колокольчик, символизирующий мудрость). Ящик замуровали в Субурган, вокруг которого верующие совершали молитвенные обходы. Простояла Ступа недолго. Легенда гласит, что на месте разоренного Субургана нашли бумагу, написанную рукой самого Агвана Силнама. Там были названы время разрушения, имена тех, кто это сделал, и кармическая кара, ожидающая каждого из них.

2

Сама́дхи — в индуистской и буддийской медитативных практиках — состояние, при котором исчезает сама идея собственной индивидуальности (но не сознание) и возникает единство воспринимающего и воспринимаемого. Самадхи есть то состояние просветления, достигаемое медитацией, которое выражается в спокойствии сознания, снятии противоречий между внутренним и внешним мирами (субъектом и объектом), слиянии индивидуального сознания как микрокосма, с космическим абсолютом, как макрокосмом. Самадхи — последняя ступень восьмеричного пути (Благородный Восьмистадийный Путь), подводящая человека вплотную к нирване.