Стеклянные души

Алексей Рожков, 2022

Среди пустынных улиц города стоит бар, в котором подают чужие воспоминания. Один глоток позволяет главному герою прожить жизнь чужого человека. Он возвращается в бар снова и снова, не подозревая, что однажды за игры с памятью придёт расплата. А где-то на другой стороне реальности в молитвенном парке Хьюго ждет свою возлюбленную. Он мертв, но всё ещё привязан к прошлому. И встреча с Луной – единственная возможность оборвать связывающую их души алую нить судьбы. Михаил просыпается внутри гигантской стеклянной сферы, парящей среди облаков. Вокруг миллионы подобных тюрем. И чтобы остаться в живых, ему нужно крутить Колесо, день за днем. Сможет ли он вырваться из порочного круга борьбы за существование? За жизнь борются и уличные воришки. Взявшись за прибыльное дело, они и не подозревали, что в процессе столкнутся с хтоническим ужасом, погрузятся в глубины собственного подсознания и рискнут потерять часть собственной личности.

Петля

Всю бессмысленность своего существования он педантично каталогизировал. Одинаково серые тетради заполнялись по будням, а цветные — по выходным и праздникам. Каждый вечер он запирался в тесной кладовке, которую с гордостью называл кабинетом, доставал из деревянного футляра — подарок жены — пузатую ручку с золотым пером и писал. Его рука двигалась уверенно и плавно, выписывая словесные узоры с каллиграфической точностью. Каждую новую запись он начинал с одного единственного вопроса: «Я счастлив?»; отступал строку и грубо сшивал на бумаге факты неумолимо растворяющегося дня.

Сегодня надел неглаженую рубашку под асбестовый свитер. Обнаружил крохотную дырку в районе третьего ребра. Зашить или выбросить? Дырку оставлю, а вот рубашку завтра лучше взять свежую, от этих складок всё нутро чешется. Стоял утром за кофе. Женщина неопределенного возраста спросила о слойках. Сказал, пусть берет, до полудня они еще свежие. После увидел недоеденную слойку, одиноко лежащую на размокшей от снега картонке. Грустно. Я надеялся ей понравится. В метро встретил Петра Фролова, растолстел. Повод задуматься о собственном весе. Говорит, на мое место взяли Архипа-Соловья. Голос у него, конечно, выше, зато опыт. Всю жизнь подростков озвучивал, а теперь злодей. Поднялся. Работать не мог. От этой сырости у меня болят запястья. Но деньги нужны. Завтра новый костюм привезут. Придется носить…

Он пропустил еще одну разлинованную строку и, подумав, добавил лаконичную запись: «Может быть, завтра я буду счастлив». Закрыв тетрадь, он подписал ее порядковым номером и отправил в картонную коробку. С каждым годом картонные стены в его «кабинете» опасно сужались, угрожая в один прекрасный день поглотить и его самого. Это мог быть его единственный шанс на спасение — погибнуть под весом собственных воспоминаний. Если бы однажды в его тетради не появилась надежда…

***

В переполненном трамвае было тесно и жарко. Яркая девушка уперла ему в ребра остроконечную сумочку. Где-то впереди старик сетовал на невежество молодежи, тщетно пытаясь пристыдить гордо сидящего подростка. И только записанный голос сохранял лицо. Он по-прежнему равнодушно декларировал информацию для пассажиров, как бы между делом объявляя следующую остановку.

«Как же меня всё достало!» — шальной пулей пронеслась мысль в его голове. В груди болезненно кольнуло. Нет, это всего лишь незадачливая старушка ударила его локтем. «Выйти, мне срочно нужно на свежий воздух…» — он жадно глотал наполненный по́том воздух, ощущая, как к горлу подступает неминуемая паника. — «Сейчас же!». Размашистыми движениями он поплыл в сторону выхода. Нервно расталкивая пассажиров, он старался не замечать их звериных оскалов. Наконец, двери великодушно распахнулись и его выплюнуло на вечерний мороз.

Город встретил его пугающей чернотой дворов. Он боязливо озирался по сторонам: вокруг ни души, лишь мягкий свет в окнах домов напоминал о том, что где-то здесь ещё теплится жизнь. Выбора не было. Он сунул руки в карманы, сжался, будто ожидая подлого удара из темноты, и засеменил в глубь квартала. Чем дальше он уходил от шумной улицы, тем спокойнее ему становилось. Мимо то и дело пробегали черные силуэты кошек, а с деревьев размашистыми кляксами срывались вороны. Он перестал вздрагивать от каждого шороха и впервые за долгое время вздохнул полной грудью. А ведь когда-то, лет двадцать пять назад, он с друзьями обожал гулять по ночам. Тогда в полуночной мгле было нечто романтичное, их тянуло на откровенные беседы. Лежа на деревянных лавках они смотрели на звезды и мечтали о том, как однажды, через много лет, они обретут любовь на всю жизнь, станут известными музыкантами и писателями; а может быть актерами и даже археологами. В ночи казалось возможным всё. Он остановился на перекрестке, осмотрелся и, решив не сворачивать, двинулся дальше. Когда-то они также, как сейчас, шли по темным улицам маленького городка и рассказывали городские легенды. Один, самый старший из них, знал всё о таинственной Алой даме. Ему о ней поведал прадедушка перед самой смертью. Он рассказал, что когда-то Алая дама была юной семнадцатилетней девушкой с белокурыми косичками и васильковыми глазами. В городе все её обожали за мягкий характер и необычайный дар врачевания. Она заговаривала травы и коренья, отчего те приобретали волшебные целительные свойства. В обмен же она просила лишь лоскутки алой ткани. Один пузырек — один лоскуток. Никто не задавал вопросов и всегда оплачивал услуги требуемой тканью. Но, однажды, один молодой человек, возвращаясь домой в ночи, заметил Алую даму на перекрестке. Она сидела при свете свечей и сшивала лоскутки в платье. По городу быстро распространились слухи о ведьмовской природе девушки. История передавалась из уст в уста, обрастая всё новыми и новыми суеверными деталями. Так появилась легенда о том, что, когда Алая дама дошьет своё платье, то станет бессмертной, а её дар врачевания угаснет навсегда. Говорят, в жителях городка проснулась зависть и желание сохранить для себя ведьмовской дар. Так, одним февральским днем горожане проникли в дом ведьмы и сожгли платье. На следующее же утро было найдено обугленное тело неизвестной женщины. С тех самых пор знахарку никто не видел, но пошли разговоры о том, что по ночам на перекрестке стала появляться белокурая девушка в алом платье и просить лоскуток. Если не дать желаемого, то она задушит путника…

Он дошел до очередного перекрестка и от всплывшей в памяти истории по спине пробежал покалывающий холодок. «Да, хорошие были времена», — подумал он, и хотел было пойти дальше, как вдруг заметил на улице слева какую-то вспышку. Это лениво просыпались ото сна уличные фонари. Через минуту всю улицу залил теплый оранжевый свет. Словно мотылек, плененный огнями, он свернул в переулок. Романтический флёр воспоминаний растворился в унылой действительности. Он вспомнил, почему оказался здесь… где бы это здесь ни было.

— Заблудился? — глубокий мужской голос разорвал в клочья густую тишину.

— А-а! — внутри у него все сжалось в плотный комок и застряло где-то в районе пупка, отчего возглас прозвучал как сдавленный крик чайки. Ему было страшно, смертельно страшно. Он медленно обернулся. В голове промелькнули разом все городские легенды вперемешку с криминальной хроникой. К удивлению, перед ним стоял высокий крепкий мужчина в дорогом фетровом пальто цвета кофе с молоком. Аккуратно уложенные волосы дополняла стильная бородка, умещающаяся ровно в вырез воротника. С минуту оба молча стояли, не решаясь произнести ни звука.

— Изард, — он снял кожаную перчатку и протянул руку. — Думаю, я именно тот, кто тебе нужен.

Рукопожатие незнакомца было крепким ровно настолько, чтобы не было больно и в то же время, демонстрирующее свою власть.

— Откуда… вы знаете, что… или кто мне нужен. — казалось, каждое его слово прогрызало себе путь наружу, вырываясь болезненной хрипотой.

— По этой улице ходят лишь заблудшие души. А я точно знаю, как им помочь.

— Вы… психиатр, что ли? — недоверчиво прохрипел он.

— Я всего лишь бармен. Мой бар здесь неподалеку, — он махнул рукой в конец освещенной улицы. — Уверен, ты проголодался, а я подаю отменный куриный суп.

Он пожал плечами, от мысли о супе в его животе громко заурчало. Понимая неизбежность своего положения, без единого слова мужчина последовал за незнакомцем.

Внутри было на удивление уютно. В воздухе витал аромат специй: кардамон, корица и… бергамот? В полумраке зала таились массивные деревянные столы. Некоторые из них терялись в темноте, отчего казалось, что пространство растягивается до бесконечности. Он сел за барную стойку, над которой нависали зеленые полусферы ламп, и рассматривал зеркальные полки с бутылками. Тем временем хозяин гремел посудой на кухне.

— Свежую зелень добавить? — послышался приглушенный голос бармена.

— Да… спасибо!

Через минуту перед ним стояла глиняная миска с супом. Он жадно похлебывал бульон и закусывал кусочком черного хлеба с чесноком.

— Что тебя привело сюда? — спросил Изард, когда тарелка опустела. — От чего ты бежишь?

— Наверное, от себя, — он уныло склонил голову над стойкой, пытаясь собраться с мыслями. — Понимаешь… я просто не хотел ехать… домой. Уже несколько месяцев подряд я… не сходил с протоптанного пути под названием «дом — работа». Мне хочется… добавить в свою жизнь хотя бы несколько капель красок, — он обреченно вздохнул. — Приходить домой… и ощущать объятия любимого человека… Мне хочется… Не знаю, перестать чувствовать это… тошнотворное одиночество.

Бармен внимательно слушал. Иногда понимающе кивал. Его же плотину безразличия, наконец, прорвало и он вылил на Изарда всё, что изнашивало годами его душу. Дослушав рассказ до конца, бармен молча наклонился под стойку и выудил стройную бутылку с зеленым напитком. На стойку опустилась коньячная рюмка.

— Я тебя очень хорошо понимаю. И у меня есть решение, — он с легкой улыбкой указал на бутылку.

— Нет… Я не пью. Совсем.

— Ха, не переживай — это не алкоголь, — Изард обошел стойку и сел рядом. — А если я скажу, что один глоток из этой бутылки позволит не просто забыть твою серую жизнь, но и наполнить её такими впечатлениями, которые тебе и не снились.

— Ну, не знаю… я не уверен.

— Если не увлекаться, это совершенно безопасно. Представь, рюмка зеленой жидкости и твой мир изменится навсегда. Ты окажешься в месте, где тебя любят и ценят. Разве не об этом ты всегда мечтал? — бармен наполнил рюмку и наблюдал, как страх в глазах мужчины сменяется сомнением, предвкушением и, наконец, азартом.

— Пожалуй… хуже мне уже не будет.

И он сделал глоток.

***

— Рад снова видеть, приятель. Что будешь пить? — глубокий добродушный голос бармена наполнил жизнью пустой зал.

— Как… ты их делаешь?

Он сидел на высоком стуле, уныло склонив голову, и рассматривал темные полосы древесины на барной стойке. Столько лет жизни, и всё ради того, чтобы однажды стать подставкой для тысяч пьяных локтей.

— Твои… коктейли, что в них… наркотик?

Бармен держался в полумраке своей бутылочной империи и мелодично расставлял чистое стекло.

— Воспоминания, — бросил он, ничуть не задетый таким вопросом, — чистые, концентрированные воспоминания людей. Каждая бутылка уникальна, как и человеческая судьба. — голос стал ближе. — Ты ведь знаешь, что алкоголь — это тоже наркотик, но всё равно пришел в бар.

— Тонко… — он грустно ухмыльнулся. — Лучше… налей еще… той, зеленой. Как в прошлый раз.

— Должен тебя предупредить, — Изард выдержал паузу. — Не увлекайся. Каждый глоток из этой бутылки дарит тебе чужие воспоминания. Но вместе с тем стирает часть твоих, наиболее ярких моментов жизни. Опустошив бутылку, ты рискуешь потерять себя.

— Я тебя… понял. Наливай.

Вновь зазвенело стекло, сифон под стойкой изверг из себя шипящую содовую. Пробковый ко́стер, подобно хоккейной шайбе, скользнул по барной стойке и остановился перед его носом. Какой любопытный логотип: голубь, пробитый стрелой. И кровь, капающая в кубок. Не совсем подходит для бара. Неважно, потом спрошу. Его мысли прервал ворвавшийся хайбол с зеленым шипящим напитком. Мускулистая рука, по локоть замотанная полоской красной поношенной ткани, отправила в бокал пару густых капель.

— Катализатор, — ответил бармен на незаданный вопрос, — сделал акцент на теплых оттенках, угощайся, — густые капли медленно распускались внутри бокала ярко-желтым цветком. — И заметь, никакого алкоголя!

Последнюю фразу бармена он пропустил мимо ушей и завороженно смотрел на свой коктейль. Реальна ли Адна? От волнения у него закружилась голова. Там я найду свое счастье. Кажется.

В нерешительности он сделал пробный глоток. Знакомое тепло разлилось по всему телу, пробуждая такие далёкие, чужие воспоминания. Мурашками по коже пробежал едва уловимый летний зной. Большими глотками он опустошил бокал, и мощная волна воспоминаний сбила его с ног. Он упал со стула, но не коснулся бетонного пола. Бар растворился словно зыбкий мираж, его тело то закручивало в спираль, то растягивало, как мокрую тряпку. Он летел сквозь чернеющую пустоту, пока раскалившийся добела солнечный диск не ослепил его.

Прищурившись, он опустил взгляд и увидел вдалеке лес из кубических башенок. Казалось, какой-то великан играл в кубики и хаотично ставил их друг от друга, отчего одни выпирали углами наружу, другие наполовину нависали над многоэтажной пустотой. Особую красоту добавляла неравномерность башенок. Одни уходили на десять-двадцать ярусов вверх, другие же состояли всего из пары-тройки кубов. На крыше таких «коротышек» располагался цветущий сад.

В каждом из таких кубов жила одна, как правило счастливая, семья. По крайней мере до появления «Шума» их городок считался райским местечком, не знающим горестей. Но с тех пор, как мужчин начали призывать на службу национальному исследовательскому институту, жизнь многих семей омрачилась трагическими потерями. Не многие возвращались домой. Но ему повезло, скоро он увидит своих дочерей и красавицу жену.

Отыскав среди разноцветных кубов свой, аквамариновый с круглыми окошками, он облегченно вздохнул. Много раз ему снилось, как он возвращается домой и не может его найти. На его месте красовалась совсем другая квартира, в которой жили чужие люди. Он просыпался в холодном поту, осматривал свой черно-белый мир и каждый раз давал себе обещание вернутся, во что бы то ни стало воссоединиться с семьей. И он его сдержал.

Воодушевленный предстоящей встречей он быстро направился к дверям. В холе его встретил Рауль — престарелый темнокожий вахтер с необычайно добрым сердцем:

— С возвращением! Мы все по вам очень скучали, — мужчина поднял вверх палец, требуя ещё минутку внимания, — Кстати, для вас скопилась почта. Возьмете сейчас, или зайдете позже?

— Позже, Рауль. Сперва я хочу повидаться с семьей.

— Конечно. Девятый этаж, — вахтер смутился и поспешил исправиться. — Что это я. Вы же всё помните.

Двери лифта мягко разъехались, приглашая войти внутрь. Белые стеклянные стены заботливо окружили его. Он коснулся сенсорной панели и лифт бесшумно устремился вверх. Еще пара секунд и… Он был взволнован и чертовски счастлив. Не успели двери открыться, как из дальнего конца коридора ему навстречу побежали две круглощеких девочки с худенькими косами.

— Папа! Папа вернулся! — радостно закричала одна.

— Мама, скорее, папа вернулся! — отозвалась вторая.

Они подбежали к нему и, встав на носочки, крепко обхватили за пояс.

— Как же вы вымахали! А ну-ка, идите сюда, — он бросил на пол свой мешковатый рюкзак и, подхватив девочек на руки, быстро закружился, наслаждаясь радостным детским смехом. Увлеченный игрой он только сейчас заметил на пороге стройный силуэт женской фигуры. Он опустил детей на землю. Те картинно упали на пол. Вдоль коридора к нему навстречу шла Адна. Стройная и хрупкая, словно балерина из музыкальной шкатулки, она ступала почти бесшумно в своих мягких пушистых тапочках. Зеленый домашний халат она накинула поверх грубой ночной рубашки. На голове копна графитовых волос была заколота золотыми спицами, а по оливковому лицу текли неудержимые слезы. Ещё мгновение и он заключил её в свои крепкие безмолвные объятия. Слова были излишни. Он целовал ей шею, вдыхая пряный аромат духов, осыпал поцелуями щеки, пока, наконец их губы не соприкоснулись, пробуждая обжигающую эйфорию.

В доме все было по-старому. Аквамариновые стены были увешаны фотографиями, плакатами из любимых фильмов дочерей, безделушками, купленными в путешествиях. Золотые солнечные лучи проникали из больших круглых окон, наполняя теплом пустынного цвета столовую.

— Пойдем, скоро будет готов обед, — Адна потянула его за рукав в сторону кухни.

— Постой! А как же подарки.

— Подарки! Подарки! — девочки запрыгали от радости окружив тяжелый рюкзак отца.

— Ну-ну, тише, — он выудил из рюкзака куб в зеленой оберточной бумаге. — Левана — это для тебя, — девочка уже было потянулась за подарком, но отец поднял его высоко над головой. — Нет-нет. Откроешь его в день Солнца. А пока я повешу его на солнечное колесо, — он достал второй, продолговатый, подарок и повесил с другой стороны колеса. — Это для тебя Клер. И помните, если откроете раньше срока, то подарки превратятся в угольки.

Мужчина подошел к Адне и протянул ей небольшую коробочку, перевязанную фиолетовой лентой.

— А это для тебя. Положишь сама?

Закончив с раздачей подарков все, наконец, собрались за большим круглым столом. Это был их первый за три года совместный обед. Девочки лениво поковырялись вилками в пюре, разворошили котлеты и отправились смотреть мультики. Он же сметал со стола блюдо за блюдом, не переставая нахваливать мастерство жены.

— Как же вкусно! Я так скучал по домашней еде. Там у нас были одни сухие пайки. Уже через полгода они встали у меня поперек горла, но выбора не было.

— А как оно было… там, в Шуме? — спросила Адна, осторожно подбирая слова.

— Плохо. Тихо. Одиноко, — его лицо застыло в каменной гримасе боли.

— Прости…

Больше они к этой теме не возвращались и доедали, обсуждая какие-то отвлеченные темы. Адна сплетничала о жизни друзей, рассказывала, что нового произошло за это время в городе, какие открылись магазины и развлекательные места. Она всеми силами пыталась вычеркнуть свой ошибочный вопрос и, кажется у неё это получилось. На лице мужа появилась жизнерадостная улыбка.

Отобедав, он тихо наблюдал за тем, как Адна медитативно разбирает какие-то бумаги, делая пометки в миниатюрной записной книжке. Иногда она сосредоточенно собирала из листа бумажный комочек и кидала через плечо прямо на пол. Вскоре весь пол покрыли бумажные ёжики. Над одной из листовок она задумалась дольше обычного. Явно нервничая, она сняла очки, помассировала переносицу и осторожно обратилась к мужу.

— Хафи, я тут подумала, — начала она издалека, — дети давно не проводили время со своим отцом. Я понимаю, что ты только приехал и тебе нужен отдых. Но в пятницу начинается празднование в честь дня Солнца. Может быть мы сходим туда все вместе?

Он задумчиво молчал, словно и не заметил вопроса жены.

— Будет ярмарка, — не сдавалась Адна, — карусели, концерты и целый океан уличной еды.

На слове «еда» Хафи оживился, выйдя из транса:

— Хм. Почему бы и не сходить. Покажи-ка, что у них там за программа, — он взял у Адны листовку и взглянул на список. Но вместо мероприятий на изрядно потрепанном огрызке листа в клетку был список продуктов: огурцы — 1 кг, молоко — 1 пакет, макароны-рожки, если не будет, то улитки, банка сардин, батон хлеба.

— Что… это значит? — спросил он у Адны внезапно охрипшим голосом, но та растворилась прямо у него на глазах вместе со всем домом. Он стоял посреди супермаркета в отделе консервов, держа в руке список покупок, написанный рукой Риты. Металлическая банка катилась по полу, ловко маневрируя между ног покупателей.

— Мужчина, что ж вы сардинами-то разбрасываетесь? — тучная тетка с телегой остановила своей слоновьей ногой сбежавшие консервы, одновременно преградив ему путь к отступлению.

Ему показалось, что воздух вокруг наэлектризовался и стало нечем дышать. Адна! Она разозлится, что я исчез. А исчез ли я? Корзина полна. Пора выбираться из лабиринта. Он схватил с полки новую банку консервов и, смешавшись с толпой, поспешил к кассам через другой выход.

На улице его встретила мерзкая слякотная зима. Старясь не поскользнуться на подмерзших лужах, он пробирался сквозь толпящихся на остановке прохожих. Подъезжали автобусы, выплевывали из своих теплых желудков помятых пассажиров, а затем вновь проглатывали замерзшие на улице толпы. Те яростно штурмовали транспорт в надежде заполучить лучшие места. Впереди крикливо сигналил снегоуборщик, разгоняя с тротуара упрямых прохожих. Не желая и дальше бороться с городской стихией, мужчина свернул в переулок и дворами направился к своей седой обшарпанной панельке. Сколько судеб она погубила своим беспросветным бытом? Но опустевшие улицы лишь молчаливо провожали его оранжевым светом фонарей. Он машинально набрал код домофона, проверил почту в ящике — пусто. Ключ в замке постоянно застревает, пришлось подергать его вверх-вниз, проталкивая вперед. Один оборот — значит, она уже дома, ждет его. Опоздал, предчувствие неминуемого скандала комом встало в груди.

Рита сидела на кухне и пила чай, заедая очередным бульварным романом. Быстро скинув одежду, он отправил продукты в холодильник, а себя в душ.

— Я… принес продукты. Уже в холодильнике, — сухо отчитался он из ванной комнаты.

В зеркале на него смотрело уставшее, изрезанное морщинами лицо, а недельная щетина тщетно пыталась скрыть второй подбородок. Кроме того, шею рассекал тонкий белесый шрам, будто ему отрезали голову, а потом пришили обратно. Шрам выглядел старым, но он совсем не помнил, откуда тот взялся. Сердце сказало «ух!» и едва не сломало ему ребра, пытаясь в панике покинуть тело. Логическое объяснение. Где ты, когда так нужно? «Может, это произошло, когда я был с Адной? Глупости. Спрошу Риту».

Так и не приняв душ, он влетел на кухню, перепугав читающую жену.

— Откуда… у меня этот шрам на шее? — его пальцы нервно тряслись, волосы были взмылены, словно он пробежал марафон, а на лице проступил пот.

— Это ты так извиняешься за опоздание? — она окинула его снисходительным взглядом. Когда же поняла, что он не шутит, смягчилась, но ответила озадаченным голосом, в котором слышалась февральская прохлада. — Я не знаю, что на тебя нашло, но этому шраму уже много лет. Ты свой голос-то слышишь. Из-за того случая тебя и уволили. Хрипящие инвалиды никому не нужны. Да что они вообще понимают.

— А мне нравятся твои шрамы, — внезапно отозвалась Адна, появившись из ниоткуда за обеденным столом. — Тот, что у тебя на правой ладони, он из-за… Подожди, я вспомню. Да! Неудачно перелезал через колючую проволоку.

— У меня… нет шрама на ладони. Я никогда… не лазил через колючую проволоку.

— Ты что, бредишь? — она отложила книгу в сторону и с испугом наблюдала за ним. — Случаем не заболел? Дай потрогаю лоб — холодный.

Призрачная Адна стояла позади него и крепко обнимала, приложив голову к его спине.

— К вечеру будет прохладно, но на ярмарке разливают глинтвейн и горячий чай. А если я совсем замерзну, то укутаюсь в шаль.

Он чувствовал, нет, скорее вспоминал этот нежный разговор в ночи, ее легкие прикосновения и страстный поцелуй. Он помнил, как сплелись их сердца на сатиновой постели. И счастье разлилось по его жилистому телу.

***

Он открыл глаза, поймал на себе нетерпеливый взгляд часов — 6:30. Коснулся рукой соседней подушки — пусто. Жена уже встала и гремела посудой на кухне. Соседи — вот, что ему приходило на ум при мысли об их совместной жизни. Прошло уже сколько, лет восемь, а Рита так и не стала ему родной душой. Они были скорее сожителями, чем супругами. И кольцо на пальце… оно уже давно тяготило его, но никогда не хватало духу принять единственное очевидное решение. Тяжело вздохнув, он свесил ноги. В голове пробежали воспоминания о прошлой ночи. Да, в Рите не было и сотой доли той страсти, которую он познал с Адной. Он осознавал, что воспоминания, подаренные Изардом, были чужими и далекими. Но даже это было лучше, чем та ничтожная реальность, в которой он вынужден существовать сейчас.

Он поднялся с кровати. От холодного кафельного пола по телу пробежали мурашки. Кафель? Я что, на кухне? В недоумении он озирался вокруг. Он стоял перед кофемашиной, которая натужно выдавливала в чашку бодрость зимнего утра. На столе стояла пустая тарелка, в раковине грязная чашка. И никакого присутствия жены. Не в силах принять истину, он решил притвориться, что всё в порядке. Бросил на тарелку глазунью, один глаз которой потек и нарушил симметрию. Тостер выплюнул подгоревший кусок хлеба. Пришлось счищать обугленную корочку в раковину. Руки совершали привычные действия, но мысли в голове путались. Больше, чем потеря получаса памяти этим утром, его волновали вчерашние слова жены. Если шраму на шее уже много лет, то почему он ничего об этом не помнит. Как можно забыть, что тебе перерезали горло.

— Я не… понимаю!

— Выпей воды, — из темноты барной стойки показался изящный стакан. — Не бойся, это просто вода.

— Как… я здесь оказался?

Он озадаченно осмотрел зал. Вокруг не было ни души. Пустые столики все также уходили в глубь бара, растворяясь в бесконечной темноте:

— Я был дома… а потом… Что… ты сделал?

— Абсолютно ничего, — невозмутимо парировал бармен, — Ты пришел ко мне на своих двоих, просто не помнишь об этом.

— Как…

— Помнишь нашу первую встречу? Тогда я тебя предупредил, чтобы ты не слишком увлекался моими напитками, — властный силуэт бармена навис над ним из-за стойки. — Но ты не послушал. У всего есть цена, мой друг. Ты не хотел быть одиноким, пожелал счастья, и я подарил тебе жизнь с Адной.

Изард улыбнулся, но было в этой улыбке что-то зловещее. Так смеются в лицо люди, которые впутали тебя в аферу, из которой уже не выбраться.

— Глоток за глотком ты можешь вспоминать её жизнь. Впервые переживать то, что было с ней когда-то давно. Воспоминания о ней становятся частью тебя. Они перемешиваются с твоими и поначалу могут дезориентировать.

— Но… почему я забываю? — он озадаченно коснулся шеи.

— Потому что нельзя быть счастливым и помнить о боли, — бармен изящно коснулся его шеи кончиками пальцев. — Полагаю, тебя волнует судьба этого шрама. Ты, наверное, считаешь, что нечто ужасное произошло с тобой в прошлом. Но ты не помнишь. Все воспоминания об этом событии… — он щелкнул пальцами, — испарились. Я прав?

— Угу.

— А что если я скажу, что этот шрам на шее остался от попытки суицида? Ты взял кусок бечевки, которой перевязываешь стопки своих записей, сложил в несколько раз, перекинул через люстру и… Ты смог бы обрести счастье, помня об этом?

— Я не мог… так поступить. Я… — он попытался выпить воды, вцепившись в бокал с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Допустим, я говорил гипотетически. Ответь на мой вопрос.

— Нет… я… был бы глубоко несчастен.

— Именно! Поэтому новые воспоминания вытесняют всю боль, всё ужасное, что было в твоей жизни. Разве не об этом ты меня просил?

— Может быть… — он оторвал взгляд от барной стойки и попытался разглядеть бармена. Но оттуда на него смотрело пухлое лицо начальника. Когда он что-то говорил, его густые рыжие усы смешно шевелились, напоминая Рокфора из мультсериала про Чипа и Дейла. Не улыбнуться было невозможно.

— Вам смешно? Вас забавляет тот факт, что вы запороли пятьдесят пригласительных для Марковых?

— Нет… Простите, — он попытался сделать серьезное лицо и не смотреть на начальника.

— Ещё один прокол и мне придется вычесть у вас из зарплаты. До конца дня я жду исправленные пригласительные. И не забудьте, что Беловы попросили фиолетовые, а не розовые бланки.

Он собрался было уходить, но, будто вспомнив что-то важное, обернулся и добавил:

— Да, и давайте без самодеятельности, пишите только то, что просит заказчик.

— Хорошо… я всё сделаю.

— Работайте! — он махнул рукой и уплыл в соседнюю кабинку, где отчитывал уже другого коллегу.

Ему казалось, что он начал привыкать к таким провалам в памяти. Посмотрел на часы: 11:17, восемнадцатое февраля. Выходит, между завтраком и беседой с начальством прошло чуть больше суток. Неужели сутки его жизни настолько не важны, что ими с легкостью можно пожертвовать? Ответа на этот вопрос он не знал. Как и не знал, сколько ещё осколков его жизни безвозвратно утеряно.

Проглотив эти мысли, он приступил к работе: наклонил массивную столешницу под небольшим углом, достал из ящика стальные перья и несколько стеклянных баночек с чернилами. Страсть к письму у него зародилась ещё в детстве. В школе его хвалили за чистописание, но сочинения он писал слабые. Учительница обращала внимание родителей на то, что мальчик плохо умеет выражать свои мысли и часто в работах пишет всякую бессмыслицу. Но сам он не видел в этом проблемы. Ему нравились не смыслы, а то, как на бумаге заплетаются словесные узоры, как в своем неутомимом движении крохотный шарик царапает бумагу, вырисовывая то пузатые петельки, то высокие и худые завитки. Казалось, в этом процессе есть свой ритм, особая музыка. Он писал в школе, вырисовывал слова в своем личном дневнике перед сном. Родители хранили надежду, что однажды их мальчик станет писателем, вопреки мнению каких-то там учителей. И всё же надеждам родителей сбыться было не суждено. Он провалил все экзамены и пошел работать ассистентом в киностудию. Так спустя годы его занесло на актерский факультет, а позже и в студию профессионального дубляжа, где он провел, как ему казалось, свои лучшие годы. Но, по всей видимости, случай со шрамом на шее поставил на его карьере жирный крест.

«СУИЦИД! Затянул ПЕТЛЮ на шее… Я хотел УБИТЬ себя?!

Нет! Я жив, наверняка он ВРЁТ… откуда ему знать… но я НЕ ПОМНЮ. НИЧЕГО не помню!»

Слова разъяренными хищниками терзали его мысли. Они нападали неожиданно, вгрызаясь побольнее. Казалось, они пируют его страхом, отчаянием и болью. Если такова цена счастья, к чёрту его.

Он выронил ручку. Та оставила зияющую чёрную дыру на лавандовом бланке, а само перо смертельно погнулось. Его руки тряслись, подобно мелкой ряби на воде. Шумно выдохнув, он поднялся со своего места и неуверенно поплелся на кухню. У стойки с печеньем он заметил менеджера Юлю, миловидную блондинку в чёрном строгом платье. Его она подпоясала ярким ремнем, тщетно пытаясь скрыть некоторые излишки веса.

— Доброе… утро, — вежливо поприветствовал он девушку, наблюдая, как та набирает сладости в бумажную тарелку.

Но Юля лишь ужалила его пренебрежительным взглядом и поспешила вернуться на рабочее место.

— Постойте… вы забыли печенье… — окликнул он девушку.

Фраза далась ему по-особенному хрипло. Самой же Юли уже и след простыл.

Он проглотил обиду, достал с полки желтую чашку с улыбающимся смайликом и опустил в неё пакетик ромашкового чая. Подумал. Опустил ещё один и залил кипятком. Пока заваривался чай, он грустно окинул взглядом офис. Здесь работало, по меньшей мере, полторы сотни сотрудников, и ни один из них никогда по собственной воле не заговорил бы с ним. Коллеги всегда проходили мимо, будто он призрак. Ни приветствия, ни дружеской шутки, ни поздравления в день рождения. Он сидел в своей крохотной кабинке, словно в отдельном изолированном мирке. Чай приобрел насыщенный земляной оттенок. Он взял чашку, прихватил оставленную тарелку с печеньем и, опустив голову, незаметно для всего офиса вернулся на место.

— Выпьешь?

«Спешим поделиться нашей радостью…» — чай немного успокоил нервы, и слова на бумаге, по его скромным меркам, получились великолепными.

— Я… забуду о чём-то ещё?

«…6 июня — день нашей свадьбы! Мы решили соединить наши сердца и судьбы…»

— Непременно. Но и приобретешь то, что жаждешь.

«…намерены жить долго и счастливо! Нам было бы приятно видеть вас среди гостей, пришедших разделить наше счастье и радость».

— Наливай.

***

— Кому ты пишешь? — Адна подошла сзади и положила ему голову на плечо, пытаясь заглянуть в письмо.

— Одному товарищу из Шума, — он перевернул лист обратной стороной и повернулся к жене. — Месяцами я бродил по бесцветному миру в одиночестве. Шум недружелюбен, он впускает в себя любого желающего, но никого не хочет отпускать обратно.

Хафи встал и медленно зашагал по комнате взад-вперед. В его голосе слышались нотки волнения.

— Я заблудился, был в отчаянии, ходил кругами меж пустых улиц незнакомого города, собранного словно из неподходящих кусочков паззла. Пока не встретил Изарда.

— Изард? Какое необычное имя. Он не здешний? — Адна отчаянно пыталась создать атмосферу непринужденной беседы.

— Да. Он провел в Шуме целую вечность. И по эту сторону у него нет никого, кроме меня. Так что, я пытаюсь поддерживать с ним дружескую связь.

— Почему бы тогда просто не позвонить ему?

— Не пойдет, — Хафи заметно расслабился и оживленно жестикулируя пустился в объяснения. — Понимаешь, хорошее письмо подобно камину в холодную снежную ночь. Оно согревает, дарит ощущение, что ты не одинок в этом мире. Когда открываешь письмо от дорогого тебе человека, то непременно чувствуешь его призрачное присутствие. А телефон — это всего лишь искаженный голос в трубке.

Адна подошла к нему и, подтянувшись на носочках, кокетливо поцеловала в кончик носа. Остался едва заметный след от помады.

— Я и не знала, что ты у меня такой сентиментальный.

— Глупости, — отмахнулся он, — я просто помогаю другу не погибнуть от одиночества.

— Что ж, не стану больше отвлекать тебя от спасательной миссии. Только не забудь, вечером мы идем на праздник.

Адна вышла, закрыв за собой дверь. Он остался наедине со своими мыслями и недописанным письмом.

Дорогой друг, я тебя помню.

Получил от командира твой адрес. Он говорит ты устроился на работу в бар. Не думал, что ты вновь станешь за барную стойку. Как бы то ни было, я рад, что тебе удалось освоиться в нашем мире. Та чертова дыра, из которой мы чудом выбрались, меня изменила. Я это чувствую. Но я пробыл там всего три года. Ты же прожил там намного дольше. Даже не представляю, какого сейчас тебе.

С тобой не происходило ничего странного за последнее время? Может быть, видения, голоса в голове? Нет, это тема для живой беседы. Давай встретимся, ты мне нальешь что-нибудь из своего фирменного…

— Нет. Всё не то!

Он скомкал недописанное письмо, взял чистый лист бумаги и начал писать с начала: «Дорогой друг, я тебя помню…»

***

Вечернее небо пылало пожаром. Они стояли на воздушном причале, наблюдая за проплывающими мимо дирижаблями. Те махали огромными багровыми крыльями, напоминая пузатых драконов. Изобретения четырехсотлетней давности никто уже не использовал в повседневной жизни, но раз в год, отдавая дань традициям в небо выпускали эти величественные реконструкции. Одно из судов мягко коснулось края причала, выпустив довольных пассажиров.

— Ваши билеты, пожалуйста, — обратился к ним паренек в костюме матроса.

— Конечно, — Хафи протянул четыре билета, и матрос вежливо пригласил их внутрь. Металлический пол заметно покачнулся. Клер боязливо остановилась у края причала, не решаясь перешагнуть порог кабины дирижабля.

— Ну же, не бойся, милая, — Адна протянула ей руку. Девочка нерешительно взяла маму за руку. — Умница. А теперь прыгай. Вот так. Видишь, не так уж и страшно.

Оживившись, Клер подбежала к Леване и они, взявшись за руки, стали рассматривать интерьер причудливого транспорта. Просторный салон был обит красным деревом. На тех небольших участках стен, которые не занимали панорамные окна, висели архивные фотографии, чертежи и историческая справка. Адна и Хафи уселись на мягкие пружинящие сидения и с наслаждением смотрели в окна.

Когда воздушное судно заполнилось пассажирами, матрос с характерным щелчком задраил дверь и дирижабль мягко поплыл в сторону огненных облаков. Город внизу стремительно уменьшался, пока не превратился в размытые темные пятна, между которыми текли тонкие золотые струйки уличных огней.

— Помнишь наше первое свидание, — заговорил Хафи, смотря на завораживающий пейзаж за окном. — Мы тогда также, как сегодня, летели на дирижабле, ели мороженое и даже не представляли, что, однажды станем мужем и женой, у нас появятся две замечательных дочки, а ты будешь уважаемым профессором.

— Да-а-а, — протянула Адна, посмотрев в горящие воспоминаниями глаза мужа. — Тебе было сколько, лет восемнадцать-девятнадцать. Ты был робким пареньком, который стеснялся взять меня за руку.

— Робким?! Да мы были пантерами! — запротестовал Хафи.

— Ох, не напоминай об этом. Мы были молоды, считали себя бунтарями. Каждый искал себе субкультуру по душе. Но мы переросли это, стали лучше, умнее.

— Но признай, было круто. Все эти черные плащи, мощная обувь на платформе, перчатки с металлическими когтями. Разве ты не скучаешь по тем временам, — Хафи нежно прикоснулся кончиками пальцев к её щеке. — Благодаря тем глупым перчаткам мы окончательно поняли, что подходим друг другу.

Адна положила свою ладонь поверх его, прижав сильнее к своей щеке. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, с улыбкой вспоминая о приключениях молодости.

— Конечно, скучаю. Тогда в нас было больше… безмятежности, что ли, — она усмехнулась. — Мы могли часами говорить о литературе, спорить о философских концепциях, проникали в заброшенные башни. И да, мечтали друг о друге. Я помню тот роковой день, когда, сидя в кафе, мы в эмоциональном порыве потянулись друг к другу, острые когти соприкоснулись и высекли искру. Искру нашей будущей любви.

— Умеешь же ты толкнуть пафосные речи, — засмеялся Хафи.

— Иди ты! — Она игриво ударила его кулаком в плечо.

За разговором они не заметили, как дирижабль причалил в центре города. Двери открылись и их обдало гулом праздника. Улица была заполнена людьми в карнавальных костюмах. Они спустились вниз и слились с толпой празднующих. На Адне было расшитое янтарем черное платье, подол которого украшали оранжевые языки пламени. Хафи красовался в синем с золотым смокинге, а чуть впереди бегали две желтых сияющих звезды — Левана и Клер.

Из громкоговорителей лилась праздничная музыка, отовсюду слышался смех и голоса зазывал. От палаток и шатров тянулся аромат жаренного мяса, каштанов и кукурузы.

— Пап, мам, смотрите! — девочки указали на пухлого арлекина у одной из палаток. — Можно нам туда?

Они подошли ближе, арлекин оживился и весело защебетал:

— Подходи не зевай, корону Солнца покупай! Госпожа, подберу я вам тиару, детям же веночки даром. Господин, денег на семью ты не жалей, королем сегодня будешь, не робей.

Хафи не скупясь протянул деньги арлекину и каждый получил по золотому украшению. Он взял под руку жену, и они медленно направились в сторону центра, где под гигантской башней из стеклянных кубов расположился парк аттракционов. Чуть впереди Хафи заприметил голубой почтовый ящик.

— Извини, я мигом, — он подбежал к ящику и опустил тонкий конверт в его чрево.

— Купите своей даме цветок? — с надеждой спросила стоявшая рядом цветочница.

Хафи бросил теплый взгляд на Адну. Та терпеливо ждала его и следила за детьми.

— С удовольствием. Вот эту розу. Да, оранжевую. Спасибо.

Он вернулся к жене и, отломив цветку стебель, аккуратно прикрепил его к платью.

— Папа, а нам цветок! — запрыгали вокруг него девочки.

— А для вас у меня есть кое-что получше. Угадаете?

— Мороженное! — ответили они хором.

— Я первая сказала.

— Нет, я!

— Ну всё, не ссорьтесь. Видите, того дядю с большим колпаком? Бегите к нему и выбирайте себе лучшее на свете мороженное. А мы с мамой сейчас подойдем.

— Хафи, ты их избалуешь, — посетовала Адна.

— Пусть насладятся детством. Не заметишь, как они вырастут и им будет не хватать подобных детских слабостей.

Центральная площадь встретила их ярмарочными огнями и величественными механизмами. Трехсотметровое колесо Солнца медленно вращалось, открывая посетителям невероятные виды на город. На его фоне весело кружащие чашки и поднимающиеся на пару метров над землей белоснежные лебеди, казались жалкими миниатюрами. Опробовав несколько небольших аттракционов, они подобрались ко второму ярчайшему украшению площади — огненной карусели. Под величественным шатром гордо красовались бронзовые животные, демонстрирующие нутро из движущихся шестерёнок. Механизм крепился к шестам, создавая в движении эффект гарцующих зверей. Из пиротехнических пушек вырвались языки пламени, приглашая к себе новую порцию пассажиров. Хафи по очереди усадил девочек на животных. Клер уселась на единорога, выпускающего изо рта розовый пар, а Леване досталась грациозная лань с сияющими изумрудными глазами.

Включилась музыка и карусель завертелась. Мимо Хафи и Адны проносились радостно восседающие на животных дети. Это был лучший день на свете. Впервые с момента возвращения домой он перестал думать о прошлом, о Шуме и всех тягостях, пережитых им в том мире.

— Я люблю тебя, — чувственно прошептал он Адне на ухо.

— Я тоже тебя… — последнее слово потерялось в оглушительном взрыве фейерверка. Всё небо озарилось яркими вспышками, люди ликовали. Что-то крупное пролетело над их головами, раздался очередной взрыв, накрыв толпу яркой вспышкой и языками пламени. Он невольно прищурился, спасаясь от яркого света. Крыша шатра вспыхнула, раздался истошный гудок противопожарной системы.

Он открыл глаза. Яркий свет фар не позволял разглядеть ничего вокруг.

— Свали с дороги, козёл! — услышал он из машины чей-то раздраженный крик.

Очертания ярмарки растворились призрачным туманом, и перед ним предстала оживленная ночная автострада. Он стоял посреди дороги, справа и слева один за другим пролетали автомобили, обливая его одежду снежной кашей. Свет фар стал не таким ярким, и он разглядел черный седан, из окна которого высунулась лысая мужская голова и, не выбирая выражений, требовала сойти с трассы.

Голова кружилась, он с трудом держался на ногах. Рванув в сторону обочины, едва успел остановиться. Перед его лицом с истошным визгом пронеслась машина, ещё одна. План оказался сложнее, чем он думал. С противоположной стороны поток был менее оживленным. Неровным шагом мужчина кое-как добрался до безопасного участка дороги и осмотрелся вокруг. Черноту хвойного леса разрезала широкая оранжевая полоса трассы. За его спиной в лес уходили глубокие следы человеческих ног. Кажется, он пришел оттуда. Неподалеку обнаружился металлический щит с названием населенного пункта. До боли знакомого. Он не верил своим глазам, зачем ему в ночи понадобилось ехать сюда? Из памяти исчезли любые крохи воспоминаний, которые помогли бы дать ответ на этот вопрос.

«Без паники. Телефон. В нем есть карта, смогу вызвать такси». Он пошарил по карманам куртки, брюк — ничего. Телефон бесследно исчез. «Ничего. Думай, нужно любым способом вернуться домой». Мысли путались, предлагая идеи: одну безумней другой. Не придумав ничего лучше, он снова преградил собой дорогу. Машина резко затормозила, её крутануло, едва не отправив в кювет.

— Ты что ж мразь творишь?! — из машины вышел поджарый мужчина в одной футболке.

— П-простите… мне просто нужно домой.

— О-о, да ты брат бухой! — водитель слегка толкнул его в грудь. — А ну-ка давай с дороги, пьянчуга, пока ментам не сдал.

— Да! Пожалуйста… позвоните в п-полицию! — взмолился он. — Пусть… меня заберут… Скажите, что я… потерялся.

Но мужчина явно не желал с ним связываться. Махнув рукой, он спешно вернулся в машину и устремился прочь. Ему лишь оставалось наблюдать, как исчезают за горизонтом красные огни. Обреченно вздохнув, он пошел с вытянутой рукой вдоль дороги. «Кто-то да обязательно остановится», — подумал он.

***

— Тебе нужно чаще выбираться на свежий воздух, Изард. На тебя страшно смотреть: бледный, худой, не выспавшийся. Прошло уже восемь месяцев. Я надеялся, что, за это время ты, наконец, приведешь себя в порядок.

— Девять… Девять месяцев — поправил его Изард.

Ему было не больше сорока и выглядел он действительно ужасно. Он носил короткую стрижку с модно выбритыми висками, грубую клетчатую рубашку с подвернутыми рукавами и плотные черные джинсы. Его лицо было болезненно худым, впалые голубые глаза потускнели. А руки в плотно обмотанных алых лентах сравнимы с мумией.

— Ты же понимаешь, Хафи, что я не совсем человек. Ни свежий воздух, ни вкусная пища не вернут мне былую внешность. Мне нужны посетители.

— Но разве ты испытываешь недостаток в клиентах? — Он осмотрелся вокруг, зал гудел, бар был набит под завязку.

— Эти выпивохи наутро забудут, как я выглядел и с кем они веселились. Мне нужны такие клиенты, как ты. Кто никогда не забудет мое имя, чьими воспоминаниями я смогу обладать. Пока хотя бы один человек в этом мире помнит меня — я буду существовать. Но стоит всем позабыть обо мне, и… — он щелкнул пальцами, — я исчезну, кану в небытие.

— Чем я могу тебе помочь?

— Ты уже однажды спас мне жизнь. И я перед тобой в неоплатном долгу. Поэтому я не вправе от тебя что-либо требовать. Разве что… — он хитро улыбнулся.

— Что?

— Могу я надеяться на то, что ты оставишь мне в наследство свои воспоминания? В день смерти всё, что ты помнил, станет моим.

— Считай, что они уже твои. Я не верю ни в Бога, ни в загробную жизнь. А трупу воспоминания ни к чему.

— Спасибо, Хафи, — он разлил прозрачную жидкость по стопкам и протянул одну другу. — Выпьем же за это.

Они соприкоснулись стопками и, выпив, закусили охотничьими колбасками.

— Так о чем ты со мной хотел поговорить? — нарушил неловкую паузу Изард. — В письме ты толком ничего не объяснил.

Хафи скептически оглядел набитый битком зал:

— Может, найдем более тихое место?

— Конечно.

Он обратился к харизматичному громиле на другом конце бара:

— Дов, присмотришь здесь?

— Без проблем, Изи.

— Изи? — Хафи вопросительно взглянул на друга.

— Не спрашивай.

Они поднялись на второй этаж и прошли в гостиную. Небольшая комната казалась пустой и безжизненной. На зеленых стенах не было ни картин, ни фотографий. Посреди гостиной стоял одинокий кожаный диван, журнальный столик и небольшая полоска телевизора на стене.

— Располагайся, — махнул он рукой на диван, а сам отправился на кухню поставить чай. — Итак… что ты мне хотел рассказать.

— Я хочу поговорить о дне Солнца, — он замялся. — То есть не совсем о нем. А о том, что там произошло. То есть не о том…

Его мысли путались. Произошедшее на празднике выбило его из колеи. В последние дни он не мог ни о чем больше думать. Что это было, обычная случайность, или предопределение. Левана могла погибнуть в том пожаре…

— В тот день, впервые за долгое время, мы выбрались всей семьей на праздник. Я, наконец, смог позабыть о жутких ночных кошмарах, о шёпоте в голове, о том, что я солдат. Мы катались на дирижаблях, гуляли по набережной, а когда стемнело отправились к аттракционам…

— Постой, кажется, я знаю к чему ты клонишь. Там… в Шуме? Так вы это называете? Мы видели карусель, всю в…

— Да, верно, — перебил он Изарда. — Но, прошу, дослушай до конца. В общем, мы отстояли километровую очередь, в небе стали запускать первые фейерверки. Я усадил девочек на карусель. Всё было прекрасно, все ликовали, пока какой-то умник не запустил в толпе свой фейерверк. Ракета полетела по непредсказуемой траектории, несколько раз закружилась, пронеслась над головами прохожих и разорвалась прямо над крышей карусели. Та вспыхнула как спичка. Представляешь себе зрелище: внизу звери скачут под веселую музыку, а над детскими головами разверзлось адское пламя. Воцарился хаос. Родители суетились, призывали остановить аттракцион, дети кричали, кто-то плакал. Когда наконец механические животные замерли, Левана неудачно слезла с лани и её коса застряла в одной из шестеренок. Адна мне что-то говорила, но я лишь оцепенело стоял и смотрел, как всё повторяется вновь. Я видел, как жена подбежала к дочери, расплела косу, оставив лани золотую ленту. Всё обошлось, никто не пострадал. Важно другое. Там, в Шуме, я слышал детские голоса, они молили о помощи, но я не мог ничего сделать. И в тот день, на ярмарке, я понял, что среди этих голосов были и мои дети. Они кричали, а я всё так же ничем им не помог.

Засвистел чайник, прервав рассказ Хафи. Через пару минут друг вернулся с подносом, на котором стояли пара пиал и стеклянный чайничек, сияющий янтарем свежезаваренного чая.

— Ответь мне, Изард, как то, что произошло в Шуме, могло произойти здесь, в нашем мире… в будущем?

Ответом ему был ласкающий женский голос:

— Мужчина, просыпайтесь. Приехали.

Он с недовольным стоном открыл глаза. Интерьер гостиной Изарда растворился, оставив в памяти яркие всполохи сна. Машина остановилась напротив столба с сияющей буквой «М». Светало.

— Спасибо. Вы… очень добры, — он протянул ей мятую купюру и вышел из машины. Снаружи его встретил пронизывающий до костей ветер и гололёд. Впереди возвышались уже знакомые седые высотки, сейчас они казались ему такими родными. Он дома.

Не успел он переступить порог, как жена набросилась на него:

— Ты где был? — она с силой толкнула его в грудь. — Тебя где носило всю ночь, скотина? Почему не отвечал на звонки?

— Я… потерял телефон. Или забыл… его в офисе.

— Так ты потерял или забыл?

Жена не унималась. На ее глаза наворачивались слезы.

— Я… не помню. Я был… на даче… Потом на тридцатом километре… Шел… пешком. Потом добрая женщина… меня подвезла.

— Что ты несёшь? Какой тридцатый километр, какая женщина? Ты что, пил?

— Может быть… я был в баре, но не помню, когда.

— Боже, за что мне эти мучения, — она осмотрела его лицо, принюхалась. — А это ещё что такое?

Рита схватила его за запястья. Ладони были покрыты сажей. Понюхал пальто — пропиталось костром и виски. Голова раскалывалась не то от похмелья, не то от попыток вспомнить хоть что-нибудь о прошедшей ночи. Но как бы он ни пытался, перед глазами все время всплывало лишь худое лицо бармена.

— Спишь сегодня на диване. И прими душ, ты воняешь.

Жена закрылась у себя в комнате, но даже через дверь он слышал её сдавленные всхлипывания. Ему было жалко её. Хотелось ворваться в комнату и крепко обнять. Осыпать поцелуями и тысячу раз извиниться. Но он этого не сделал, отчасти потому, что был слаб и жалок, отчасти потому, что не чувствовал за собой вины. Он действительно не помнил ничего до момента, как оказался посреди пригородной трассы. Сложно было сказать, сколько времени он потерял: часы, может быть, дни. Она никогда не поверит в его рассказ.

Он принял душ и пошел в свою кладовку-кабинет. Ему срочно требовалось запечатлеть события последних… часов? Включив свет, он обнаружил немыслимое: весь пол был устлан бумажным ковром, коробки разбросаны, из некоторых тетрадей вырваны листы. Казалось, весь каталог его жизни уничтожен.

— Нет! Нет-нет-нет! Этого… не может быть! — он упал на колени и спешно начал собирать разбросанные тетради. Март, июнь, декабрь, снова март, но уже позапрошлого года. Постепенно вокруг него начали возвышаться покосившиеся бумажные небоскребы. Наконец он добрался до израненных тетрадей. В некоторых не было всего нескольких листов, другие лишились половины записей. Он трогал неровные бумажные рубцы, ощущая, как они оставляют на его потрепанной душе глубокие порезы. Капли его горячих слез дождем орошали оставшиеся пустыми страницы.

Конец ознакомительного фрагмента.