Планета несбывшихся снов

Алексей Резник

Я «изобрел» огромную обитаемую планету в далекой звездной системе. Диаметр этой планеты превышал диаметр нашей Земли в восемьдесят два раза. В центре планеты имелось огромное, почти бескрайнее и абсолютно бездонное Болото. На самой середине этого Болота кучно росли несколько десятков Деревьев, высота которых составляла от пятидесяти до семидесяти километров.На Чудо-Деревьях жили люди… Книга содержит нецензурную брань.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Обратный отсчет времени: двадцать восьмой день до прихода Золотистой Гибели к Гере. Ганикармийская орбитальная станция

После того, как Брэдли официально представил своим соотечественникам троих десантников-землян, Джон тактично отозвал его в сторонку:

— Брэд, нам нужно срочно поговорить!

— Что случилось, Джонни? — очень серьезно глядя прямо в глаза Джону, особым понимающим тоном негромко уточнил Киннон.

— Мы можем поговорить, так, чтобы нас никто не мог услышать? Ни одна прослушка, я имею ввиду!

— Ну-у… да — можем, конечно! — после небольшой раздумчивой паузы ответил Брэдли.

Причем Джону показалась, что пауза эта была вызвана легким логическим трансом, в который впал Брэдли, когда услышал о возможности нелегального существования на ганикармийской орбитальной станции какой-то там «прослушки». И догадку Джона подтвердили следующие слова Брэдли, произнесенные нервной скороговоркой:

— Ты считаешь, что на орбитальной станции, принадлежащей Великой Ганикармии, могут незаметно окопаться какие-то тайные враги?!

Джон отвел глаза в сторону, чтобы плевянский зоолог не заметил возникшего в них страдальческого выражения. И пока, стараясь не смотреть на Брэдли, он повторил свой вопрос:

— Так мы можем где-нибудь поговорить, где нас никто не услышит?! Это очень срочно и очень серьезно, поверь мне! — Джон, кажется, начал раздражаться.

— Ну, пошли в общий коридор! — как-то все же нерешительно предложил Брэдли.

— Ну, так пошли! — Джон подтолкнул Брэдли, чуть ли не под локоть, подумав: «Проклятая плевийская Весна — она действует на бедных ганикармийцев даже в космосе!».

Когда они, наконец-то, очутились в коридоре, покинув уютную рубку, более всего напоминавшую кают-компанию, Джона болезненно поразила мрачная, почти зловещая атмосфера, царившая в нем. Правда, он сразу сообразил, что сейчас уже поздний вечер, и, что, скорее всего, именно с этим обстоятельством связано неоправданно тусклое освещение главного коридора орбитальной станции, кольцом опоясывавшего ее по всему километровому периметру. Днем здесь сияли тысячи мощных ламп, вмонтированных и в потолке, и в стенах, и, даже, под полом. Отчего, видимо, у проходивших по коридору людей создавалось ощущение, словно бы они купались в теплом, ласковом и безопасном море уютного, мягкого света, ничуть не слепившего глаза. Сейчас же зловещий полумрак, который не могли разогнать тусклые желтые аварийные светильники, торчавшие в коридорных стенах через пятиметровые промежутки, холодной болотной жижей заполнял все пространство коридора и не мог внушить человеку ничего, кроме жуткой невольной оторопи и слабого подсознательного страха перед неясными шорохами во тьме. Еще Джону показалось, что слабые сквозняки, гулко дувшие вдоль над полом днем, с наступлением вечера сделались сильнее, значительно прохладнее и гул их звучал гораздо громче. Впрочем, последнее обстоятельство Джон посчитал благоприятным для задуманного им мероприятия.

— Невесело тут у вас по вечерам! — нарочито громким голосом, чтобы взбодрить себя и своего собеседника, произнес Гаррисон, внимательно оглядываясь по сторонам, затопленным неприятным угрожающим полумраком, и невольно положил руку на цевье короткоствольного автомата, спрятанного под полой куртки.

— Вечерами мы предпочитаем не ходить по коридорам — все ганикармийцы ложатся спать рано, особенно в Весенний период, поэтому, в целях разумной экономии освещение Коридора отключается на девяносто пять процентов. По ночам на станции засыпают даже крысы!

«То-то я не слышу их голосов!» — с облегчением подумал Джон и, задрав голову, внимательно посмотрел на потолок коридора, практически, полностью затянутый кромешным мраком. Ему почудилось, что под самым потолком неуловимо мелькнули чьи-то небольшие крылатые тени. «Крысы! Они, оказывается, не спят в эту ночь, но по какой-то причине соблюдают режим молчания! Неужели они и вправду собираются покинуть Станцию, обреченную взорваться уже через несколько часов!» — мелькнули в голове Джона тревожные мысли, но о них он ничего не стал говорить Брэдли. Вместо этого он предложил ганикармийцу:

— Если все обитатели Станции сейчас спят крепким сном и нам, следовательно, ничего не угрожает, я приглашаю тебя прогуляться до нашего оружейного склада. По дороге ты мне, как раз и ответишь на беспокоящие меня вопросы. Идет?

— Идет! — ответил Брэдли, старавшийся, в отличие от Джона, не глазеть по сторонам.

Быстрым шагом, подгоняемые в спины холодными сквозняками и неопределенным ощущением опасности, они пошагали вдоль по гулкому пустынному коридору. До склада, где дежурил Пашка Ульянов, им нужно было пройти всего около четырехсот метров. Поэтому, не теряя времени на ненужные вступления, Джон сразу спросил:

— Тогда на Земле, когда ты ночью позвонил мне домой и принялся отговаривать лететь на Плеву — каким главным мотивом ты при этом руководствовался?!

— Главный мотив, это то, что ты мне понравился, как человек и я не захотел, чтобы ты бесславно погиб на нашей Плеве! — не задумываясь, ответил Брэдли.

— А с чего ты взял, что я обязательно погибну на Плеве?!

— Потому что я не доверяю генералу Баклевски — он задумал что-то дурное на нашей родной планете, и ты ему понадобился, скорее всего, как смертник, для выполнения какой-то задачи, чье претворение в жизнь не может оставаться совместимым с жизнью!

— Я уже слышал сегодня от одного человека примерно те же самые слова о генерале Баклевски и о его истинных планах относительно меня. А вот, интересно, когда ты перестал ему доверять?

— Когда, случайно оказавшись на космодроме — я просто заблудился в поисках места стоянки нашей ганикармийской «лоханки», я увидел, как в транспорт из эскадры Баклевски загружали огромные агрегаты, внешним видом своим сразу же вызвавшие у меня смутные подозрения. Я ушел оттуда никем из людей Баклевски незамеченным и это, скорее всего, спасло мне жизнь.

— Почему ты так решил?

— Потому что тогда бы я оказался крайне нежелательным свидетелем!

— Свидетелем — чего?! — Джон даже остановился и вытаращился на Брэдли, также вынужденного остановиться.

— Спустя какое-то время, после долгих раздумий у себя в «лоханке», я понял: откуда у меня возникли смутные подозрения при виде загадочных агрегатов, загружавшихся в недра транспорта генерала Баклевски… Это были буровые установки, Джонни!

— Зачем — там есть нефть, которая давно кончилась на нашей Земле?!

— Там есть Сок!!!

— Какой Сок?! Что ты мелешь?!

— Сок Ракельсфагов, Джонни!!! Он делает организм человека почти бессмертным, и этот ублюдок Баклевски где-то точно пронюхал об этом!!! Буровые установки будут качать Сок Бессмертия прямо из нашей национальной гордости, нашего главного национального богатства — из Ракельсфагов!!! — кричащий голос Брэдли гулким пронзительным эхом отдавался под сводами коридора, причем интонации в отзвуках эха звучали почему-то гораздо отчаяннее и яростнее, чем породивший их голос. Как будто сама Орбитальная Станция разделяла жуткие опасения и сильную тревогу пламенного патриота Ганикармии, каким являлся Брэдли Киннон.

— Стоп, стоп, стоп — не кричи ты так! Тихо! — встряхнул за плечи Джон впавшего в опасную истерику плевянского зоолога. — Мы же вышли специально потихоньку поговорить, чтобы не оказалось «нежелательных» свидетелей нашего разговора, а не для того, чтобы орать на всю станцию, как сумасшедшие!

— Ты, как всегда прав, Джонни! — сдавленным голосом прохрипел успокоившийся и обмякший в сильных руках Гаррисона, Брэдли. — Но я почему-то так боюсь и так не хочу конфликта с землянами! Я вам так верю, что вы поможете нам, а этот Баклевски убивает всякую веру!

— Баклевски — не человек, он — хладнокровный убийца и подлый вор! «Тать в ночи!» — так говорят у нас в народе про таких моральных уродов, каким является этот Баклевски! — негромко и вкрадчиво почти на самое ухо Брэдли произнес Джон. — Такие, как он — позорят человечество.

— Да?! — теперь уже пришла очередь Киннона изумленно вытаращиться на Гаррисона. — Ты тоже не доверяешь своему генералу?!

— Он такой же мой, как и твой! — со злостью проговорил Джон. — Хоть он и отец моей невесты. А больше всего меня злит то, что он считает меня за полного идиота, подставив следить за каждым моим шагом трех своих «шестерок»!

— Ты имеешь ввиду Иогансена, Степченко и Ульянова? — с удивлением уточнил Брэдли.

— Ну а кого же еще! — зло ответил Джон. — Я только вид делаю, что будто бы все в порядке, и они мне кажутся бравыми компанейскими ребятами, с которыми хоть в огонь, хоть в воду! А-а-а-а!.. Пошли, слушай отсюда побыстрее из этого проклятого коридора — он мне как-то действует на нервы! Договорим у меня в каюте, но сначала зайдем на склад — я дам тебе автомат.

— Вот это правильно! — у Брэдли заметно прибавилось в голосе бодрости.

Они быстро зашагали к оружейному складу, больше не обращая внимания на летучих крыс, сновавших туда-сюда под потолком. Крысы получили приказ от своего Короля, в связи с изменившейся ситуацией, отложить эвакуацию еще, по меньшей мере, на сутки…

…Акклебатианин Корлбли в эти минуты находился у себя в каюте и молча гипнотизировал страшными темно-янтарными глазами аппарат мобильной космической связи, который уже пятнадцать минут назад должен был разродиться громким требовательным звонком. Но аппарат упорно молчал, чем приводил чрезмерно темпераментного Корлбли в состояние легкого неистовства. К тому же акклеабатианин чувствовал, что скоро его вновь начнут терзать муки сильного голода, вызванные настоятельной потребностью соблюдать диету, необходимую для того, чтобы без особого труда влезать в маскировочный костюм. Сегодня днем в ресторане, в ожидании заказанного обеда, у него до такой степени распалился аппетит при виде сидевших там за дальними столиками людей, что, когда пришел, наконец, и принес заказ ганикармиец-официант, людоед, с большим стажем, Корлбли едва не вцепился тому в глотку. И когда акклебатианин жрал безвкусную, с его гурманской точки зрения, жареную баранину и глотал этих противных маринованных улиток, он представлял себе совсем другое блюдо и обстановку: поздний вечер на ферме, багрово-оранжевый свет Болбурга, льющийся с темного неба, жаркий костер из поленьев карисаины, огромный кипящий котел над костром, а из котла валит безумно вкусно пахнущий зеленоватый пар — там варится и вот-вот будет готово нежное мясо парочки нерадивых рабов-ганикармийцев… А-а-х-х!!!.. Корлбли невольно сглотнул набежавшую слюну и тут-то, очень, кстати зазвонил телефон.

— Да-а! — схватил трубку Корлбли.

— Корб, это — ты? — послышался низкий рычащий голос Самакко.

— Я, Сэмк!

— Операция отодвигается ровно на сутки! Ты понял меня?!

— Как — на сутки?! Что случилось?! — насторожился Корлбли.

— Паранормально сильные вихревые потоки в верхних слоях атмосферы, необычно высокая наэлектризованность воздуха — всех парашютистов может отнести за сотни миль от наших плантаций, но перед этим половина их наверняка будет сожжена миллионами молний. У нас на плантациях творится настоящий кошмар — в жизни не видел такой грозы и ливня! Неподалеку взорвалась целая роща карисаины! Малиновые голлиницы с ума сходят — вся работа встала! Так что Весна еще та будет!

Корлбли, при невыносимой мысли, что ему придется на этой проклятой Станции голодать еще целые сутки, от ярости громко заскрипел клыками прямо в микрофон. Услышав характерный скрип клыков собеседника, Самакко ожесточившимся тоном спросил:

— Ты чем недоволен, я не пойму, Корб?! Я бы с удовольствием сейчас поменялся с тобою местами, клянусь тебе!!!

Корлбли едва чуть-чуть не рявкнул ему в ответ: «Я не выдержу еще сутки и сожру кого-нибудь из персонала Станции, раскрыв тем самым себя самого и разрушив все наши планы!!!», но все же ему хватило ума и выдержки не ляпнуть ничего подобного. К тому же он вовремя вспомнил о брате и, заткнув на время те отверстия в своей черной душе, откуда хлестали через край злые кровожадные флюиды и эманации, спросил у Самакко:

— Как там Боке?!

— Нормально! — после небольшой заминки ответил Самакко, до сих пор, на самом деле, ничего не знавший о судьбе потерявшегося сутки назад где-то над просторами Болота, Боке.

Корлбли почувствовал легкую фальшь в прозвучавшем голосе собеседника и снова спросил:

— Его, случайно, рядом нет?!

— Он полетел в гости к Олюгоне и скоро обещался быть! — солгал Самакко и торопливо добавил: — Связь нынче дорогая, Корб, к тому же тут вот прибежал зачем-то Кайскайдер, так что давай — до следующего сеанса через шесть часов! Давай держись там — не сорвись, смотри, и не загуби все дело!

Связь прервалась, раздражение Корлбли почти перешло в ярость, целую минуту, наверное, он с ненавистью смотрел на аппарат космической связи, затем пружинисто поднялся на ноги и детально начал думать над тем, как и чем ему утолить просыпавшийся лютый голод. К сожалению, отправной точкой рассуждений Корлбли явились его недавние мечтания о позднем ужине на ферме ароэ. И минут через пятнадцать, он уже точно знал, что ни здравый смысл, ни элементарная осторожность, ни дисциплинированность и чувство ответственности перед родным Кланом, не смогут стать ему преградой на пути к задуманному заманчивому плану вкусно, «по-настоящему — по акклебатиански» поужинать. Приняв окончательное решение, Корлбли совершенно успокоился, сел на кровать и принялся составлять конкретную схему ближайших действий.

Сидевший под кроватью задумавшегося акклебатианина старинный и традиционный станционный обитатель — пятнистый таракан-букер двадцатисантиметровой длины, внимательно прослушал весь телефонный разговор, состоявшийся между двумя акклебатианами, и, намотав выслушанную информацию на длинные беспрестанно шевелившиеся усики-антенны, заполз в щель между плинтусами и вприпрыжку побежал по тайной тараканьей тропе скорее делиться новостями с собратьями, вечно скучавшими от отсутствия свежих сплетен…

…Джон долго не мог дозвониться до крепко уснувшего Пашки, запершегося на все замки в оружейном складе. Но все-таки дозвонился и когда Пашка с недовольной заспанной физиономией открыл им с Брэдли дверь, Джон безо всякого намека на юмор в голосе сделал ему строгое внушение:

— Рядовой Ульянов — как вы могли уснуть на боевом посту, который тем более является складом оружия, аппаратуры и амуниции нашей группы! Вы очень безответственно отнеслись к своим обязанностям — я объявляю вам строгий выговор и еще один наряд вне очереди. Так что придется вам еще сутки подежурить на этом складе!

На что, ничуть не раскаявшийся, Пашка Ульянов язвительно подумал: «Да мне здесь не так уж и плохо, командир!».

Джон, по выражению лица Ульянова, догадался, о чем тот подумал и не без злорадства добавил:

— Тем более, что имеются сведения о готовящейся на Станции диверсии. Диверсия произойдет примерно через шесть часов. Но тебе, как дисциплинированному солдату придется оставаться на своем посту еще восемнадцать часов — будешь докладывать на борт «Германа Титова» о последствиях диверсии. Вот так-то, брат!

— Какая диверсия?!?!?! — в один голос воскликнули пораженные заявлением сержанта Гариссона Брэдли и рядовой Ульянов.

— Потом объясню! — коротко сказал Джон и добавил, обращаясь уже к Киннону: — Брэдли — соединись пожалуйста с командной рубкой и потребуй массового обыска станции на предмет обнаружения диверсантов и возможных взрывных устройств! Сейчас бери автомат и четыре магазина к нему, и идем по направлению к рубке! Пашка — ты остаешься здесь, не спишь и никуда не уходишь! Я с тобой свяжусь через час!..

Дерево Ракельсфаг. Территория племени Семи Ветвей. Поздний вечер двадцать восьмого дня

…Гера дождалась момента, пока крепко уснет младшая сестренка, и нежно поцеловав ее на ночь, почти на цыпочках, стараясь не разбудить древнего дедушку Раоклина, спавшего из-за своего внушительного возраста очень чутко, прошла по анфиладам древесных гротов, мягко освещенных тускнеющим золотистым сиянием прозрачных лепестков ясноносов. Оставив за спиной Родовое Дупло, она вышла в темно-фиолетовую прохладу начинавшейся очередной Весенней ночи. Гера знала, что отец вернется не скоро домой, пребывая сейчас на традиционном Совете Старейшин, всегда проводившемся с началом Весны, процеживая там время в ожесточенных прениях и поэтому не боялась его встретить — Айсаргай своей суровой отцовской волей, просто-напросто, никуда бы не отпустил ее на ночь глядя, мотивируя страшным ураганом и небывало мощной грозой, яростно бушевавших где-то за пределами крон Ракельсфагов. Но Гера и не собиралась далеко ходить, ей всего лишь хотелось побыть одной среди ночной тишины, повдыхать аромат распускавшихся вокруг цветов и помечтать о тех снах, какие увидит она сегодняшней ночью. Девушка абсолютно точно была уверена, что в самую глухую полночь, когда Болбург с максимальной интенсивностью заполыхает извечным кровавым светом, посылая его зловещие потоки на мир внизу, где живут неизвестные, ненавидящие Деревья, чудовища, она услышит голос Своего Мальчика — самый чарующий и прекрасный голос во Вселенной. А Мальчик обязательно услышит Геру — он летел, приближался к ней из ночного неба, простиравшегося неизмеримо выше даже самого Болбурга. Она почти верила в то, что Мальчик успеет ее спасти, хотя и, своим женским сердцем Древесной Ведуньи и Дочери Вождя, Гера чувствовала много больших трудностей и смертельных опасностей, подстерегавших Небесного Мальчика на том тернистом пути, который пришлось избрать ему, как почему-то казалось Гере, не по обственной воле.

Она внимательно прислушалась, и ее чуткого слуха достигли слабые отголоски взбесившегося ветра и грохота, издаваемого огромными кудлатыми тучами, чуть ли не ежесекундно раздираемыми на части ослепительно-изумрудными зигзагами молний. Может быть, сталось и так, что кровавый свет Болбурга намертво забуксовал в сплошной пелене туч, и злобные чудовища из нижнего мира бесновались и щелкали зубами среди полного мрака. Но какое дело было до этого «зубастого щелканья в кромешном мракке», красавице Гере, наслаждавшейся тишиной, теплотой, уединением и своими мечтами в самом центре густой многокилометровой кроны короля всех деревьев Вселенной.

Гера внезапно встрепенулась — мимо и совсем рядом пролетела стайка жуков-светляков, ярко полыхавших красивейшим нежно-голубым светом. Они стремительно исчезли среди листвы — вполне вероятно, что насекомых кто-то вспугнул, а может, они полетели куда-то по своим весенним жучинным делам. Во всяком случае, Гера насторожилась и повнимательней вгляделась в ту сторону мрака, откуда выпорхнули светляки, но вдруг моментально поняла, что насторожил ее не внезапный вояж, ошалелых от пьянящей свежести весеннего воздуха святляков, а — нечто другое. Другое, гораздо более грозное и непонятное. Первый раз в жизни Гера испытала ощущение, похожее на слепой панический страх. Девушка быстро развернулась и чуть ли не бегом пробежала по лабиринту Дупла к своему ложу рядом с Леей. Сев у изголовья ложа, она обхватила согнутые колени руками, сложила голову на руки и впервые с началом Весны предалась приступу непонятного, но сильного отчаяния. У нее вдруг сложилось впечатление, что какие-то невидимые и неизвестные, но грозные силы, хотят помешать встретиться ей с ее Небесным Мальчиком…

Деревня Болотных Карликов. Поздний вечер двадцать восьмого дня

В хижине Вождя Эгиренечека сидели сам Эгиреничек, его жена Халда, старшая дочь Богдила и их невольный, но оказавшийся племени Болотных Богатырей чуть ли не жизненно необходимым, гость — раненый акклебатианин Боке.

На этот раз мнение о внутреннем убранстве хижин Болотных Карликов изменилось у Боке резко к лучшему. Все-таки, что там ни говори, а Болотные Карлики тоже относились к разумным формам жизни планеты Плева и, как и любимые разумные существа, стремились создать в своих жилищах хотя бы минимум комфорта.

В этот поздний вечерний час, когда над деревней, как и над всем Болотом, бушевал ураган, сверкали миллионы молний, непрерывно грохотал гром и лил ливень, Болотные Богатыри, не обращая внимания на барабанный бой тугих ливневых струй по прочным крышам их жилищ, справляли свой главный праздник в году — Начало Весны. В хижине Эгиренечика ярким зеленоватым пламенем полыхал низкий широкий очаг, совершенно затмевавший огоньки убогих плошек, наполненных жиром болотных осьминогов. От пламени очага в хижине было тепло и очень уютно — Боке чувствовал себя почти, как дома. Ощущение уюта в немалой степени усиливалось еще и благодаря многочисленным пучкам засушенных лечебных болотных трав, свисавших с потолка и стен хижины.

Боке и хозяева восседали на огромных охапках свежего болотного камыша, сваленных вокруг празднично накрытого стола. Роль стола с успехом играл широкий гладкий панцырь гигантской болотной черепахи-монеаны. На этом крепком, созданном самой природой, столе, грудой были навалены праздничные явства: печеное мясо молодых мониан; несколько громадных жареных рыбин, для вящего вкуса щедро посыпанных щепотками пряных болотных трав; сваренные в собственном соку жирные раки-поринтины; замаринованные в уксусе болотных яблок, нежнейшие на вкус, пауки-ракеты; засахаренные в собственном сладком яде, при жизни смертельно ядовитые, но, будучи убитыми и, соответствующим образом термически обработанными, превращавшиеся в очень полезное и питательное блюдо, медузы-слакции. Между искусно приготовленными представителями богатой болотной фауны стояло несколько огромных раковин, игравших роль объемистых сосудов, доверху наполненных хмельным водорослевым вином, обладающим тонким вкусом и сильным опьяняющим эффектом.

Подвыпивший и досыта обожравшийся Эгиренечик в перерывах между довольно продолжительными приступами отрыжки, без конца рассказывал различные болотные анекдоты, байки, сплетни, охотничьи и рыбачьи истории, чем искренне раззадоривал внимание Боке. Акклебатианин с большим интересом слушал гостеприимного хозяина и под вкуснейшие закуски, попивая кисло-сладкое водорослевое вино, чувствовал себя на верху блаженства. Даже не оставлявшая его острая душевная боль по погибшей Олюгоне слегка притупилась. Единственное, что его смущало и слегка выбивало из благостной праздничной колеи, так это — одноглазая Халда, жена Эгиреничека. Эгиреничек успел рассказать ему перед началом праздничного ужина, что второй глаз Халде в прошлом году «выплюнула» метким и смачным харчком плюющаяся андекриновой кислотой пятнистая болотная змея хаммод-хвостоплюй, вследствие чего у Халды несколько подиспортился характер и, чтобы Боке не обращал внимания на ее нарочитую угрюмость. Дело, оказывается, усугублялось еще и тем, что в позапрошлом году, во время ночной охоты на водомеров-кусачей, одно из этих свирепых пятиметровых насекомых откусило Халде пол-носа, отчего у нее почти совсем исчезло обоняние, без которого на Болоте по ночам делать было нечего. Вследствие всех этих, постигших ее досадных несчастий, знаменитая охотница и первая женщина племени Болотных Богатырей Халда вынуждена была перейти в разряд банальных домохозяек.

Боке старался следовать совету Эгиреничека и не обращать внимания на Халду, но у него это не совсем получалось. Халда на протяжении всего ужина не проронила ни слова и ее единственный глаз, не отрываясь, пытливо смотрел на гостя с лютой нескрываемой злобой, как будто именно Боке оказался виноватым в полученных ею некогда увечьях. А еще наблюдательному акклебатианину казалось, что от распиравшей Халду непонятной злобы, у нее мелко-мелко и очень неприятно тряслась борода, по длине и густоте почти не уступавшая бороде мужа. Но под воздействием водорослевого вина он мало-помалу перестал воспринимать Халду во всем ее неописуемом уродстве и дикой злобе, как живого человека, целиком переключив внимание на Вождя Эгиреничека и занимательную беседу с ним. Тут, как раз плавно лившаяся беседа из занимательного ключа резко перескочила на деловые рельсы:

— Благородный Боке! — прервав неожиданно рассказ о том, как его однажды какой-то давней Весной чуть не сожрал разбесившийся игуч, обратился официальным тоном к акклебатианину Вождь Болотных Богатырей.

— Да, мудрый Вождь Эгиреничек?!

— Ты точно уверен в том, что Самакко примет нашу идею?

— Абсолютно уверен! — ни секунды не задумываясь, ответил Боке.

— В таком случае, завтра утром, когда утихнет ветер и ливень, на десяти лодках мы отправим тебя домой и там же встретимся с Самакко! Ты сможешь завтра же утром устроить эту встречу, чтобы у меня больше не оставалось никаких сомнений?!

— Боке двух слов не говорит, Великий Вождь Болотных Богатырей! — обиженно раздув ноздри, ответил гордый акклебатианин.

— Я верю тебе, благородный Боке! — сказал Эгиреничек, глядя на собеседника вполне трезвым и очень проницательным взглядом. — Тогда дальше, ни о чем не беспокоясь, мы пьем вино и кушаем печеных черепах!…

Ферма ароэ. Личная резиденция Самакко. Поздний вечер двадцать восьмого дня

…Предейдер Самакко в полном одиночестве сидел у себя в рабочем кабинете на собственной вилле, расположенной у самой кромки северной оконечности плантаций ароэ, принадлежавшей Клану Акклебатиан. Он только что закончил разговор с голодным Корлбли и мысленно проклинал куда-то сгинувшего Боке, внушившего ему в свое время мысль отправить на выполнение столь ответственного задания своего старшего родного брата-дурака. Ливший за окном сильный ливень помогал Самакко сосредоточиться в той усиленной работе мысли, на которую предейдера обрекли запутанные события последних нескольких десятков часов. Хотя зачата эта путаница была гораздо-гораздо раньше — примерно два месяца назад, когда по аппарату космической связи предейдеру позвонил таинственный незнакомец и сделал весьма заманчивое предложение…

Собственно, сейчас Самакко нервничал не столько из-за разговора с идиотом Корлбли, закончившегося две минуты назад, а в предвкушении разговора с другим абонентом, который обязательно должен будет состояться тоже через пару-тройку минут. Самакко не испытывал уверенности, что предстоящий разговор с Большим Куратором пройдет в спокойной, удовлетворяющей обе стороны, манере. Предейдер велел Корлбли отложить взрыв двигателя ганикармийской орбитальной станции еще на сутки по собственной инициативе, не поставив в известность Большого Куратора. И сейчас Самакко отчаянно тер себе уши, ища спасительный выход в создавшейся ситуации. С Большим Куратором шутки были плохи, что он однажды наглядно и продемонстрировал. Предейдер невольно передернул плечами при воспоминании о т о й демонстрации.

С другой стороны, предейдер не мог игнорировать мнение Совета Предейдеров Клана, которые до сих пор не имели ни малейшего представления о «шашнях» Выборного Главы Совета Самакко с каким-то там инопланетным чужаком — Большим Куратором.

Мучительные нравственные страдания и бесплодные умственные потуги Самакко прервала давно ожидаемая трель аппарата космической связи. На мониторе аппарата сначала засветился, потом заклубился мутными пятнами экран. Предейдер придвинулся поближе к микрофону. На экране появилось ненавистное ч е ловеческое лицо Большого Куратора. Лицо улыбнулось фальшиво-приветливой улыбкой, и Большой Куратор произнес на чистейшем акклебатианском наречии:

— Добрый вечер, уважаемый предейдер Самакко! Через пять с половиной часов, я надеюсь, орбитальная станция Ганикармии должна будет выведена из строя?

— А нельзя ли отложить операцию ровно на сутки?

— Чем вы мотивируете, уважаемый предейдер, вашу более чем странную просьбу? — холодно спросил Большой Куратор.

— Но Вы же помните, что мы заключили наш договор на взаимовыгодных условиях и моя просьба связана именно с этим основным пунктом имевшего быть место соглашения между нами! — набрался мужества твердо ответить Главный Предейдер Самакко Большому Куратору.

— Далее! — выражение лица и тональность голоса Большого Куратора не предвещали ничего хорошего.

Самакко замялся, не в силах «далее» произнести ни слова.

— Ну же — смелее! — уже откровенно издеваясь, подбодрил Большой Куратор предейдера. — Ничего не бойтесь — ведь мы же равноправные партнеры!

— Из-за сложных погодных условий минимум половина из тысячи ганикармийцев может оказаться сожженной молниями или отнесена за много миль от наших плантаций в джунгли и, как печальный итог — Клан Акклебатиан из-за недостаточного количества полученных рабов не выполняет план по добыче ароэ! — объяснил собеседнику причины своей «более чем странной» просьбы Самакко, внутренне ненавидя себя за проявленные трусость и слабость характера.

Лицо Большого Куратора неузнаваемо исказилось, и, сдавленным от ярости, голосом он закричал:

— Я полагал, что Предейдер двух слов не говорит!!! Через пять с половиной часов Станция должна быть выведена из строя!!! В противном случае я испепелю все ваши фермы и плантации вместе со всеми вами, предейдер Самакко!!! Вам хорошо понятно?!?!?! — и связь отключилась.

Самакко без сил согнул спину в огромном кресле и уперся поверхностью шишковатого выпуклого лба о поверхность стола. Но делать ему больше ничего не оставалось, он выпрямился и принялся набирать номер Корлбли на орбитальной станции. Гудки вызова пошли сразу, однако номер вызываемого абонента не отвечал. Самакко в сильнейшем отчаянии ждал минуту, вторую, третью, четвертую, пятую — Корлбли не ответил и через полчаса…

Ганикармийская Орбитальная Станция. Поздний вечер двадцать восьмого дня

…Совсем обезумевший от чувства зверского голода Корлбли, презрев чьи-либо интересы, кроме безмерных потребностей собственного желудка, решительно сбросил с себя все хитроумные маскировочные приспособления, искусно скрывавшие его истинные размеры и специфические физиологические особенности, включая аккуратно сложенные на спине мощные кожистые крылья, и покинул пределы своей каюты в истинном обличье акклебатианина. Полутемный коридор, наполненный промозглыми сквозняками, таинственными скрипами и зловещими шорохами, подействовал на Корлбли успокаивающе и придал ему уверенности в успехе задуманного скользкого и щекотливого мероприятия. Еще больше акклебатианину понравился затянутый почти непроницаемой мглой высокий потолок. От охватившего его внезапного порыва восторга, Корлбли едва широко не разинул пасть и не рявкнул во всю мощь акклебатианской глотки, но остатки разума, ускользавшего вместе со сквозняками, не позволили ему сделать непродуманного и непоправимого шага. Молча расправив могучие крылья, он изящно взмыл под потолок, легонько ударившись массивной башкой о стальные перекрытия, отчего они издали легкий перезвон. Перекрытия в месте удара слегка прогнулись, но Корлбли, совершенно не почувствовав боли, полетел по направлению к станционному ресторану, по пути успевая закусывать особо нерасторопными летучими крысами, то и дело попадавшимися у него на пути. Большие выпуклые глаза Корлбли отсвечивали в темноте бешеными зеленоватыми огоньками, и сам он весь напоминал неправдоподобно огромного крылатого черта…

…Джон Гаррисон уже добрых полчаса уговаривал начальника станции ганикармийского генерала Зумера Окибаси начать массовое прочесывание всех станционных помещений и, прежде всего, двигательного отсека. Генерал Зумер вроде бы и соглашался, но на самом деле вежливо отнекивался, втайне грассируя высоким званием ганикармийского генерала. Он испытывал невыносимое презрение к какому-то земному сержанту, назойливо пристававшему к нему с совершенно дурацкой, на его генеральский взгляд, просьбой.

Разговор происходил в личной генеральской каюте, куда привел Джона Брэдли, сам оставшийся стоять за дверью, не в силах перебороть естественную робость рядового запаса перед действующим генеральским чином. Но так как в Ганикармии царили классические демократические порядки, то дверь генеральской каюты в общем ряду других кают выходила прямо и непосредственно в главный станционный коридор. Следовательно, получилось, что Брэдли добровольно обрек себя на гордое одиночество среди гулкого, холодного, зловещего полумрака пустынного гигантского коридора. Правда, в руках Брэдли на этот раз имелся очень скорострельный автомат, обладавший огромной убойной силой, но уютнее от этого ободряющего обстоятельства на душе у плевянского зоолога не становилось. То есть — на душе у него сделалось просто крайне неуютно, словно бы в нее внезапно проникла какая-нибудь опасная инфекция. Но затем он попытался себя успокоить, надеясь, что из генеральской каюты вот-вот появятся Джон и, вместе с ним, сам генерал. Но они долго не выходили, а время шло, и искусственно подавляемое сильное инстинктивное беспокойство опять вернулось к Брэдли.

Примерно через пятнадцать минут плевянский зоолог четко понял, что мучившее его беспокойство имеет под собой вполне реальную основу. В станционном коридоре что-то происходило или творилось — не суть важно. Что-то, мягко говоря, неправильное. Еще через пять минут до Брэдли дошло — крысы. Под потолком, невидимые во мраке, метались летучие крысы и о чем-то тревожно перепискивались. Их что-то сильно напугало. Брэдли сорвал лямку автомата с плеча и, положив палец на спусковой крючок, принялся медленно, но хаотично водить автоматным стволом во все стороны, не представляя — откуда надвигается угроза. Единственным четким представлением являлось осознание того непреложного факта, что угроза мчится к нему на большой скорости и имеет смертельно опасный характер.

«Проклятье — да где же Джон?! Вино они там, что ли пьют с генералом?!» — в отчаянии молча возопил Брэдли, тщетно пытаясь определить, с какой стороны приближается его вероятная смерть. И вдруг, как это и полагается в подобных ситуациях, он услышал е е. Справа и сверху именно летела невидимая в коридорной полумгле Угроза. Брэдли повернул ствол автомата в нужную сторону и с приятным удивлением почувствовал, что совершенно успокоился…

…Сожравший уже не менее тридцати крыс, послуживших легкой закуской, только раззадорившей аппетит, Корлбли увидел одинокого испуганного ганикармийца метров за пятьдесят от себя прямо по курсу и без колебаний решил «поужинать» именно им.

«Лучше не придумаешь!» — удовлетворенно подумал акклебатианин и начал потихоньку сдвигать крылья для предстоящего пике…

…Глаза Брэдли, неотрывно смотревшего вверх, уже успели привыкнуть к темноте и стали различать силуэты множества крыс на огромной скорости летевших в одном направлении — от настигавшей их Угрозы, с шумом раздвигавшую темноту и промозглый воздух перед собой уже в самой непосредственной близости от маленького храброго зоолога. Через секунду Брэдли увидел потенциальную собственную гибель в ее материальном воплощении — гигантскую черную крылатую тень, стремительно пикирующую прямо ему на голову. Брэдли окатило порывом сильного ветра и чуть не сбило с ног, и он сам не понял, как ему удалось успеть нажать на спусковой крючок. Длинная автоматная очередь гулко и страшно прозвучала на весь пустынный коридор, моментально подхваченная изумленным испуганным эхом, впервые услыхавшим внутри орбитальной станции такие жуткие противоестественные звуки, являвшиеся ничем иным, как голосом самой смерти.

Брэдли потерял сознание и повалился на пол, перед этим успев всадить в атаковавшего его акклебатианина полдюжины разрывных пуль и уже не услышал раздавшегося адского рева, окончательно повергшего бедное станционное эхо в полное смятение и беспредельный ужас…

…Джон и генерал Зумер, так ни о чем и не договорившись, уже собрались расстаться, вежливо протянув друг другу навстречу руки, когда, буквально, за дверью каюты гулко простучала автоматная очередь. Генерал сильно побледнел, предварительно подпрыгнув от неожиданности, а Джон с криком: «Брэдли!!!» бросился к двери. Вышедший из столбняка Зумер кинулся за ним следом.

Выскочив в коридор, оглушенный удалявшимся обиженным ревом смертельно раненого акклебатианина, Джон поначалу подумал, что так воет аварийная тревога, и диверсия уже произошла. Но тут же отбросил эту мысль, как заведомо вздорную и занялся неподвижно лежавшим Брэдли. Пока он приводил плевянского зоолога в чувство, внутренне проклиная бестолково метавшегося вокруг генерала Зумера, в уши назойливо лезли тонкие голоса, активно переговаривавшихся между собой чем-то возбужденных и напуганных крыс, бешено круживших замысловатые хороводы под потолком: «Большой Парень сожрал тридцать наших братьев!», «Маленький человек убил Большого Парня?!», «Нет — этого Большого Парня нельзя убить — он прилетел из страшной сказки, какими наши бабушки пугают маленьких крысят!», «А куда полетел Большой Парень?!», «Обратно в свою страшную сказку — подыхать страшной смертью! В страшных сказках все персонажи умирают страшной смертью!»..

… — Брэдли! Брэдли! — отчаянно тряс за плечи неподвижно лежавшего в глубоком обмороке зоолога Джон. — Ты — живой или нет?!

Видя, что встряска за плечи не помогает, Джон прибегнул к более радикальному средству — звонким и резким пощечинам. После третьей пощечины Брэдли открыл глаза, в которых по-прежнему не виднелось ничего, кроме ужаса и изумления.

— Что здесь стряслось, Брэд?! — нетерпеливо спросил его Джон.

— Большая крылатая крыса! — пробормотал Брэдли не совсем внятно, приняв при помощи сильных рук Гаррисона сидячее положение. — Очень большая крыса, и глаза у нее светились бешеным зеленым огнем… Она хотела меня схватить и сожрать, но я успел выстрелить…

— Эта наверняка — она?! — кивнув в сторону удалявшегося по станционному коридору «вою пожарной сирены», утвердительно спросил нахмурившийся Джон.

— Думаю, что — да! — согласно кивнул Киннон.

— Сержант Гаррисон! — вмешался в разговор генерал Зумер. — Теперь я вижу, насколько вы были правы в вашем требовании немедленно провести тщательный обыск Станции. Я признаю свою ошибку и иду немедленно дать соответствующие распоряжения! — с этими словами искреннего, хотя и несколько специфического, чисто генеральского раскаяния, Зумер быстро зашагал в сторону рубки.

Джон несколько растерянно посмотрел в удаляющуюся спину ганикармийскому генералу, хотел его остановить, чтобы он подождал их с Брэдли, но передумал и сосредоточил внимание на глянцевито поблескивавших пятнах и сгустках темной свежей крови, разбрызгавшихся по полу коридора. Необычно выглядевшая фиолетовая кровь издавала резкий мускусный запах.

— Брэд! — обратился он к плевянину. — По-моему, ни одна твоя пуля не ушла мимо цели. Наверняка эта тварь не смогла бы улететь далеко. По свежему кровавому следу мы могли бы нагнать ее и прикончить. Ты — не против?!

— Нет, конечно! — скорее машинально, чем осознанно, ответил Брэдли, делая попытку подняться на ноги.

Джон помог товарищу, и они пошагали по кровавому следу, оставленному раненым акклебатианином…

…Раненый акклебатианин, теряя много крови, испытывая страшную боль, от которой не переставал коротко периодически взревывать, из последних сил летел к своей каюте — единственному месту на орбитальной Станции, где у него имелась хоть какая-то возможность реально попытаться спасти себе жизнь. До каюты ему добраться удалось и, кажется, никто не заметил его отчаянного рыскающе-ныряющего полета.

Оказавшись внутри, Корлбли закрыл дверь на замок и без сил опустился на колени, зажав развороченный правый бок обеими лапами. Темно-фиолетовая кровь выливалась из огромной рваной раны фонтанообразными толчками и вскоре по полу каюты растеклась довольно обширная лужа. В глазах у Корлбли начало темнеть, под сводами черепа раздавался назойливый неприятный звон, распугивавший в стороны меркнувшие мысли — возможно, что это зазвонил будильник времени, отсчитанного существовать Корлбли в отвратительном обличье акклебатианина. Он вдруг с ужасающей ясностью понял, что ему ни при каких обстоятельствах не спастись и чувство нестерпимого голода навеки останется неутоленным. Голод победил его и по верованиям акклебатиан явится ему непрекращающейся мукой на «том свете». Последняя, совершенно чудовищная по накалу, вспышка ярости придала Корлбли сил добраться до аппарата космической связи, и он вызвал своего агента на станции, Майрека. Майрек немедленно отозвался:

— Да, босс!

— Майрек!… Майрек!… Я умираю… Вступает в силу вариант «Б», мои прерогативы переходят к тебе… Свяжись с Самакко… Я всех ненавижу!!!… — напоследок выкрикнул Корлбли и на огромной скорости отправился прямиком в Голодный Ад, навеки избавив, и без того несовершенную, Вселенную от своего присутствия…

…Джон и немного покачивающийся от недавно пережитого потрясения Брэдли, не особо торопясь, шли по следу раненой «большой крысы». След ее в виде дорожки из кровавых капель назойливо лез в глаза сам собою. У Джона, по мере их поступательного движения по свежему кровавому следу, зародилось нехорошее предчувствие, вполне подтвердившееся всего-лишь спустя несколько минут, когда кровавая дорожка оборвалась у двери-люка соседней с ним каюты.

— Здравствуйте!!! — остановился, как вкопанный, пораженный Джон и затравленным, ищущим весомой моральной поддержки, взглядом, посмотрел на Брэдли.

— В чем дело, Джонни?! — внутренне приготовился к новому неожиданному и неприятному сюрпризу до сих пор полностью не пришедший в себя плевянин.

— Да, соседом моим через стенку оказалась эта твоя гигантская летающая крыса, Брэд! Вот такие вот дела! — и с этими словами Джон дал длинную очередь из автомата в область замочной скважины двери своего соседа. Искореженный замок с печальным звоном выпал на пол коридора. Изувеченная дверь с тихим скрипом раскрылась внутрь каюты и глазам Джона и Брэдли предстало зрелище, страшнее которого они не видели в течение всей своей жизни — коченеющее громадное тело мертвого дьявола во плоти.

Брэдли невольно отпрянул назад, инстинктивно прикрыв глаза машинально поднятой рукой. Джон не отпрянул, но полностью оцепенел на пороге каюты, не в силах поверить собственным глазам и не в состоянии сделать хоть какое-либо осмысленное движение. Что-то колдовское и величественное почудилось Джону в открывшейся перед ним картине смерти, словно бы он попал в ожившую действительность страшной готической сказки, где ведьмы, гоблины и химеры представляли собой самое обыденное явление. Посмертная внешность акклебатианина Корлбли по-настоящему потрясла Джона, отдавшись в его ранимой чувствительной душе горькими сожалением и болью — каких-либо иных чувств не мог вызвать у нормального доброго человека вид навеки оскаленной страшной пасти, вывалившегося наружу раздвоенного языка, широко раскрытых мутнеющих глаз, в которых еще можно было успеть прочесть выражение невыносимой боли и страстной жажды жизни. А апофеозом повергнутых во прах мрачного черно-синего величия и чужой недоброй мощи, служили раскинутые по всей площади залитого кровью пола каюты, огромные кожистые крылья, чьи кончики уже начинали заворачиваться внутрь, подчиняясь начинавшимся процессам разложения умершего организма. Крылья готовы были завернуться вокруг тела своего хозяина уютным коконом, навеки отгораживающим его от мира живых. Так для Корлбли начинался путь в страну «никуда и ничто»…

…Джон вздрогнул, выходя из опасного состояния потустороннего транса — ушей его достиг шум шагов многих людей, быстро приближающихся по коридору, лязг оружия и гул возбужденных голосов. Вскоре перед каютой Корлбли за плечами Джона выросла целая толпа, состоявшая преимущественно из плевян. Здесь же находились Степченко и Иогансен. Осторожно раздвигая плечами притихших ганикармийцев, они пробрались к самому порогу каюты и встали рядом с Гаррисоном.

— Это — кто, командир?! — выдохнул из себя сержант Степченко.

— Мой сосед по каюте — не видишь, что ли! — лаконично ответил Джон и добавил: — Его застрелил Брэдли пятнадцать минут назад.

— Понятно! — кивнул понятливый Степченко.

— Внимание! — раздался распорядительный голос генерала Зумера. — Всем участникам ганикармийской экспедиции предлагается разойтись по своим каютам и ждать дальнейших распоряжений от начальников отрядов! Здесь сейчас начнет работать следственная бригада, так что попрошу побыстрее очистить для нее место!

Дисциплинированные ганкармийцы не заставили генерала повторять дважды и уже через пару минут возле каюты убитого акклебатианина остались стоять земные десантники, генерал Зумер, Брэдли Киннон и начальник службы безопасности Станции командер (ганикармийский чин, соответствующий земному воинскому званию полковника) Амагадиначик. Последний, казалось, был расстроен происшедшей кровавой непонятной трагедией более всех присутствующих. Лицо начальника службы безопасности Станции попеременно становилось то белым, то красным, к поверхности глаз, сменяя друг друга с калейдоскопичной периодичностью, из глубин смятенной души подплывали и показывали себя окружающим ярко выраженные состояния растерянности, ярости, страха, упорного непонимания происшедшего, тупого и глухого раздражения. Генерал Зумер строго смотрел на начальника службы безопасности, ожидая от последнего исчерпывающих объяснений. Но тот пока молчал, лихорадочно соображая, что же ему сказать такого, чтобы всем сделалось понятней и легче. Никто не знал, что у Амагадиначика для полного душевного смятения имелись причины, гораздо более серьезные, чем возможное служебное дисциплинарное взыскание.

В любом случае, первым тяжелое молчание нарушил не он, а землянин, старший сержант Джон Гаррисон, скорее утвердительно, чем раздумчиво проговоривший:

— Я, кажется, где-то совсем недавно видел точно такую же тварь…

— Каждый ганикармиец, старший сержант Гаррисон, знает, что за тварь лежит сейчас перед нами! — веско произнес генерал Зумер. — Вопрос заключается в том — каким образом эта тварь могла проникнуть на ганикармийскую Орбитальную Станцию и куда при этом смотрела наша хваленая служба безопасности во главе с ее начальником?!

Амагадиначик реально собрался сказать вслух какие-то слова оправдания, но ему не дал этого сделать мертвый Корлбли, по огромному телу которого волной пробежала последняя судорога, заставившая изогнуться все громадное черно-синее туловище акклебатианина чудовищной дугой, опиравшейся на затылок и пятки. По стенам каюты застучали свернувшимися кончиками кожистые крылья и стоявшие на пороге каюты люди невольно сделали шаг назад, одинаково предположив, что мертвый акклебатианин собирается отправиться в финальный полет. Но нет, это последние крупицы жизненной энергии окончательно покинули коченеющее тело Корлбли. Из распахнутой пасти выплеснулся большой сгусток почти черной крови, смачно шлепнувшийся в огромную лужу на полу, состоявшей из той же самой жидкости и дугообразно изогнутый труп акклебатианина неподвижно вытянулся во всю свою трехметровую длину, приняв строго горизонтальную позу.

— Так кто же это, все-таки, генерал?! — так и не сумев вспомнить ничего определенного, спросил Джон у Зумера.

— Это — Истиный Акклебатианин! — едва ли не торжественно ответил Зумер. — И он, в принципе, не мог оказаться на борту Орбитальной Станции, принадлежащей Ганикармии!

Генерал вперил грозный взор, мечущий молнии негодования, в глаза начальника службы безопасности. Остальные вслед за генералом посмотрели на командера Амагадиначика.

Амагадиначик проклинал все и вся и, в первую очередь, незадачливого Корлбли, и больше всего на свете мечтал в эти секунды провалиться под стальной пол станционного коридора.

Наблюдательный сержант Степченко вдруг вспомнил, что видел сегодня днем во время обеда в ресторане этого самого Амагадиначика, мило беседовавшего с тем фантастическим обжорой, за полчаса сожравшим несколько лягушек-голиафов, каждая из которых размерами не уступала бройлерной курице, не мерянное количество бараньих бифштексов и целую гору улиточного мяса. Очень смутное, совсем-совсем неясное подозрение родилось в мозгу сержанта Степченко, и он вгляделся повнимательнее в беспокойно дергавшееся лицо начальника службы безопасности Станции.

— Командер Амагадиначик! — в очередной раз обратился Зумер к начальнику службы безопасности. — Вы сейчас пойдете со мной, и при мне напишите объяснительный рапорт происшедшему на борту Станции чрезвычайному происшествию!

Командер Амагадиначик опять не нашелся, что ему можно было бы сказать вслух и, повесив голову, молча поплелся за генералом в служебный кабинет последнего, провожаемый пристальным взглядом наблюдательного сержанта Степченко.

— Что, тревоге — отбой, командир?! — спросил Гаррисона Иогансен. — Весь сыр-бор — из-за него? — кивнул он на труп крылатого чудовища.

— Видимо — да! — ответил Джон и почувствовал внезапно, насколько устал за сегодняшний день и, особенно, за вечер, превратившийся в настоящий ужас, «летящий на крыльях ночи».

Кинув прощальный взгляд на останки Корлбли, Джон негромко распорядился:

— Сейчас всем отбой на три часа. Через три часа встречаемся на складе — на сердце у меня все равно беспокойно. Что-то здесь не то творится…, — и, не дожидаясь, пока солдаты из станционной службы безопасности уволокут тежеленный труп акклебатианина в морг, он открыл дверь своей каюты. Перед тем, как там скрыться, Джон спросил у бледного и слабого Киннона:

— Ты, как — Брэд?

— В смысле?

— Чувствуешь себя как, спрашиваю?!

— Нормально, — устало махнул рукой Киннон и даже слабо улыбнулся при этом.

— Знаешь, что! — немного поразмыслив, предложил Джон. — Давай-ка, наверное, у меня в каюте отдохнешь — а то, не дай Бог, опять что-нибудь с тобой приключится, пока будешь добираться до своего отсека, и я этого просто не переживу. У вас на станции не так уж и скучно! — не мог не улыбнуться он.

Брэдли с радостью согласился на предложение Джона. Джон великодушно уступил плевянину свою кровать, а сам растянулся на толстом упругом ковре, покрывавшем пол каюты, предварительно включив ночной светильник, заливший каюту мягким убаюкивающим голубоватым светом, напоминавшем свет Луны в безоблачную летнюю ночь.

Перед погружением в глубокий освежающий сон, Джон поинтересовался у Брэдли:

— А почему генерал Зумер сказал, что эти самые акклебатиане, в принципе, не могли попасть на ганикармийскую станцию?!

— Потому что акклебатиане издревле традиционно питаются ганикармийцами! — доходчиво и без особых изысков объяснил Брэдли. — Этот черт, просто-напросто, хотел мною поужинать! Мои родители погибли несколько лет назад в авиакатастрофе, я просто раньше не находил целесообразным сообщать тебе эту информацию. Но до позапрошлого года у меня оставался младший брат, родной брат. Он был геологом и в составе одной геологической экспедиции однажды отправился в Дикие Территории. Вся экспедиция бесследно исчезла. Я предполагаю, что их захватили в плен акклебатиане и, скорее всего, съели всех ганикармийских геологов, не исключая моего бедного брата.

Джон лишь легонько присвистнул, никак не прокомментировав объяснение зоолога.

— Акклебатиане, несмотря на реальность своего существования — обязательная составная часть ганикармийского фольклора! — добавил Брэдли к сказанному. — Без них, пожалуй, не найдется ни одной нашей сказки или легенды. Так что чувствовал я себя сегодня почти, как в страшной сказке, Джон.

— О том же самом болтали крысы! — не совсем внятно пробормотал засыпающий Гаррисон.

— В высшей степени странная и непонятная история! — не обратив вниманимя на полусонную фразу Джона, продолжал вслух рассуждать Брэдли. — Этот акклебатианин, действительно, ни при каких обстоятельствах не мог попасть на борт Орбитальной Станции. Остается одно — предательство. А хуже предательства — предание…, — кажется плевянский зоолог тоже начал засыпать, но все-таки сумел закончить задуманную фразу: — … предание о том, если акклебатианин проникнет на борт Ганикармийской Орбитальной Станции, то Станция обязательно скоро погибнет… а вслед за ней погибнет вся Ганикармия вместе с планетой Плева…, — и с этими словами он, как и Джон, провалился в глубокий сонный омут.

Джону сразу же начал сниться генерал Баклевски — злой-презлой. Чем-то неуловимо напоминавший акклебатианина и голодного серого волка — он ничего не мог членораздельно произнести от распиравшей его злости и лишь звонко щелкал зубами. Зубами генерал щелкал, кажется, на него — на Джона, но страшно Джону не было. Даже напротив — его почему-то смешила бессильная генеральская злоба. Дело происходило на Земле в рабочем кабинете Баклевски. Они опять, если так можно выразиться, беседовали о предстоящем Джону задании на Плеве. Но Баклевски упрямо ничего не говорил, продолжая щелкать зубами. А Джон внимательно слушал дробь генеральского зубовного щелканья, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться…

Как вдруг, Джон услышал голос — Е е голос, звонкое, нежное, мелодичное сопрано, лившееся серебристой кисеей дождя из звездного света.

— Мальчик мой любимый! — ласково пропел волшебный космический голос. — Не слушай генерала и не верь ему — он хочет нас разлучить навсегда и потом убить. Он подслушивает биение нашей Любви. Он очень хитрый и коварный. Будь осторожен с ним, Мой Мальчик…

Поздний вечер того же дня. Борт крейсера «Герман Титов»

Генерал Иммануил Баклевски в эти минуты не спал и думал о Джоне Гаррисоне, так что сон Джона имел вполне реальные корни в действительности. Думал генерал о Джоне, безусловно, с ненавистью, правда, не щелкал при этом зубами. Генеральские зубы, напротив, были крепко сжаты, и сам он являл собой яркий образец полной сконцентрированной сосредоточенности. Генерал колдовал над сложнейшей пеленгационной аппаратурой, чьи возможности граничили с невозможным, позволяя фиксировать материально не существующие категории.

Джону, еще раз можно повториться, генерал снился совершенно не случайно — Баклевски «слушал» мощный телепатический позыв, обрывавшийся в мозгу Джона, и берущий начало в кроне одного из Ракельсфагов — самого высокого из всех Ракельсфагов, в мозгу самой красивой девушки из всех девушек, обитавших среди крон Ракельсфагов.

Дело заключалось в том, что уникальные жители Деревьев изучались соответствующими отделами КМБ уже более трех лет — с того самого момента, когда правительство Ганикармии установило официальные дипломатические отношения с правительством России. Специальный разведывательный корабль КМБ России «Снарк-1», оснащенный новейшей аппаратурой слежения и наблюдения, при общем обследовании поверхности планеты Плева во время первой же экспедиции почти перегрузился информацией, имеющей откровенно паранормальный характер. Хотя, возможно, подобная перегрузка явилась следствием того непреложного факта, что новейшая аппаратура слежения и наблюдения, установленная на борту разведывательного корабля «Снарк-1», сама по себе была разработана также на паранормальных технологических принципах. Ее разработчики и создатели в своих полубезумных идеях отталкивались от теории итальянского физика и философа Луко Мальмиччио, жившего и умершего почти двести лет назад. Мальмиччио удалось создать опытным путем (подтвердив этот эмпирический путь реально выведенными на бумагах математическими формулами) способ выделения в свободное состояние многих категорий, ранее считавшимися презумпцией или прерогативой, исключительно, духовного мира.

Особенно богатую пищу для размышлений аналитикам и ученым спецлабораторий КМБ дало обследование Диких Территорий, в частности — Великого Болота и растущих прямо из него Деревьев небывалой не представимой, даже можно смело сказать, высоты. Ту первую разведывательную экспедицию, предпринятую тайно от правительства Ганикармии, технически безнадежно отставшую от России, возглавлял генерал Иммануил Баклевски, занимавший тогда пост начальника «Отдела сбора стратегической информации» КМБ России. Голова у Баклевски варила на особый манер и, будучи, активно действующим функционером полулегального общества под патетическим названием «СССР — жив!», при помощи ценнейших данных, выуженных из паталогически сверхчувствительных сенсоров «Снарка-1», он сочинил проект, первоначально получивший рабочее наименование: «Шкатулка Пандоры». Проект получил одобрение со стороны руководства КМБ и генералу Баклевски был дан «карт-бланш» на его осуществление. Прошло совсем немного времени, и генерал Баклевски превратился в злого гения Ганикармии и всей планеты Плева. Генерала вдохновил смертельный диагноз, поставленный Плеве авторитетнейшим консилиумом российских планетологов и с азартным энтузиазмом прирожденного мародера, Иммануил Баклевски тщательно разработал подробный план полного и безнаказанного ограбления обреченной планеты. Особенно пламенную поддержку честолюбивому амбициозному и беспринципному генералу оказали ключевые функционеры реликтовой политической организации «СССР — жив!», среди которых было, как это ни казалось странным, немало влиятельных людей. Если отбросить в сторону излишние, перегружающие внимание, рассуждения этического и философского характера, то главную жизненную установку генерала Баклевски смело можно было сформулировать следующим сжатым, но точным образом — он хотел стать диктатором в России, предварительно уничтожив демократические принципы ее государственного устройства. Именно такая возможность и привлекала Иммануила Баклевски в политическом наследии древнего монстра — Советского Союза, чей зримый призрак в различных своих ипостасях просочился на поверхности общественного сознания России двадцать девятого века, Бог знает, через какие генетические поры или временные дыры. А быть может, суть проблемы заключалась в извечности и не преходящести человеческих пороков, к числу каковых смело следовало отнести гордыню и властолюбие. Структура мироздания, чью основу по-прежнему составляло великое единство и противостояние добра и зла, оставалась неизменной. Некогда восставший против Бога его бывший любимый ангел, за восемь прошедших столетий не потерял способности активно противодействовать любым начинаниям своего Небесного Отца, выпестовав, в частности, пятизвездочного генерала Иммануила Баклевски, сумевшего наиболее полно и точно сформулировать программу практических действий, родившейся из ниоткуда, сатанинской организации под амбициозным названием: «СССР — жив!».

Среди нескольких десятков принципиально новых видов жестких излучений, испускаемым защитным атмосферным экраном, окружавшем Ракельсфаги прозрачным, но плотным куполом, Баклевски, прежде всего, заинтересовал один из них, которому он дал лирический оперативный псевдоним — «Тропы любви». «Тропы» эти, во всяком случае, одна из них необходимы были Баклевски для того, чтобы рано или поздно группа захвата из числа специально подготовленных десантников КВС (космических вооруженных сил) России могла очутиться непосредственно на кронах Ракельсфагов. Иммануил Баклевски не обманывался насчет тех специфических трудностей природного характера, которые легко могли бы встать непреодолимой преградой на пути оккупации крон Ракельсфагов, и поэтому кропотливо прорабатывал любую, самую мало-мальскую возможность реального попадания туда — в вожделенный аналог универсального вселенского Рая. Одной из них, причем, наиболее перспективной, ему показались «Тропы любви» — необычайно мощные, предельно компактно сгрупированные, не рассеивающиеся в пространстве и времени, телепатические волновые пучки, испускаемые фантастически сложно устроенными мозгами избранных обитателей Деревьев. И, если быть более точным — обитательниц.

Еще ничего конкретного не зная о специфической физиологии женских организмов «Людей на Деревьях», Баклевски на уровне безошибочной дьявольской интуиции, ухватился за столь могучее и неординарное проявление такого универсального гуманоидного чувства, каким являлась любовь, как за Золотой Ключик, открывающий волшебный замок заветной заколдованной двери в принципиально чужие пространство и время — чудесное пространство и счастливое время. Начало маршрута, дальнейший курс и конечный пункт назначения наиболее ярко и выпукло высвечивающейся «тропы любви», запущенной Баклевски в оперативную разработку, были зафиксированны более года назад. И более же года назад, соответствующие спецотделы КМБ взяли под плотное тщательное наблюдение бывшего космического десантника, а ныне студента очного отделения факультета космической зоологии МГУ, Джона Гаррисона, ибо конечным пунктом назначения подробно исследуемой «тропы любви» явился головной мозг не кого-нибудь, а именно — Джона Гаррисона. Конкретность идентификации источника «тропы», в силу естественных технологических причин, ограничивалось весьма обширной зоной — кроной самого высокого из Ракельсфагов. Но генералу Баклевски оказалось вполне достаточным имеющейся информации, чтобы начать свято верить в конечный успех задуманной грандиозной донорской операции по пересадке, образно выражаясь, почек, взятых у организма целой планеты. По сути своей это был тщательно разработанный план штрокомасштабной агрессии против целой цивилизации, который нельзя было оправдать никакими объективными разумными доводами. Но, общей универсальной чертой всех агрессоров в человеческой истории являлосьпатологическое стремление каждого агрессора максимально «обелить» самого себя и безвариантно «очернить» объект своей агресси, не имеющей никакх оправданий перед Богом и людьми. И Иммануил Баклевски не явился в этом плане исключением из правила.

Амбициозный генерал, не без оснований, начал предполагать, что аномально выглядевшие деревья вполне могли существовать во вневременном и внепространственном континиуме, сделать в котором желанную брешь могло лишь попадание туда живого землянина. А попасть на Деревья живой землянин мог лишь, по мнению Баклевски, в одном случае — случае полной генетической совместимости означенного землянина с одним из коренных обитателей Деревьев. Генерала страшно поразил тот факт, что какая-то из коренных обитательниц Деревьев влюбилась в обыкновенного земного парня Джона Гаррисона, сама того ясно не сознавая, ни разу его, не видя воочию и будучи разделенной, при этом с объектом любви, расстоянием, измерявшимся многими миллионами световых лет. Рационального объяснения происходящему Баклевски найти не мог, но, тем не менее, в глубине души он сразу же, против собственной воли, начал завидовать Джону, а, впоследствии, зависть породила мотивированную ненависть и у, ни о чем не подозревающего, Джона Гаррисона появился могущественный враг в лице пятизвездочного генерала КМБ. То обстоятельство, что дочь Иммануила Баклевски Марина оказалась сокурсницей Джона, расценивалось генералом исключительно, как роковая случайность, и паталогическая ненависть генерала к двухметровому космическому десантнику оказалась во сто крат усугубленной глубокой симпатией, испытываемой его дочерью по отношению к Джону. Кстати, сам Джон до, совсем недавнего времени, даже и не подозревал о направленном ему прямо в мозг настойчивом телепатическом сигнале, идущим с далекой планеты Плева. По сути это был сигнал «SOS!!!», отчаянный призыв о помощи. И в описываемые нами минуты, Джон Гаррисон нужен был генералу Баклевски, как никакой другой человек в мире, потому что слишком многое поставил Баклевски на карты, затеянной им опасной азартной игры с жизнью и смертью, любовью и ненавистью. Особая, можно, даже, сказать, драматическая пикантность всей, складывавшейся вокруг Джона Гаррисона, ситуации заключалась в том, что генералу тоже стойко снились весьма странные сны, по своему характеру являвшиеся полным классическим антиподом снам Джона…

…Когда был установлен четкий стационарный рабочий контакт с «тропой любви», Баклевски позволил себе немного расслабиться и на целую минуту отвлечься от экранов мониторов, угнетающих однообразием воспроизводимого изображения. Он прикрыл глаза веками, откинул голову на подзатыльник кресла и в течение целых шестидесяти секунд помечтал о том счастливом моменте, когда нога его, обутая в тяжелый десантный ботинок, ступит на кору ветви Ракельсфага. Иммануил Баклевски даже и не подозревал о полной идентичности своих сокровенных желаний с мечтами Вождя Болотных Богатырей, Эгиренечика и Верховного Предейдера Клана Акклебатиан, Самакко, для которого он уже несколько месяцев выступал в роли строгого и требовательного «Большого Куратора». С другой стороны, тайно страстно влюбленный в взлелеянную им собственную непогрешимость, Баклевски ни при каких бы обстоятельствах не признал бы, что давно уже превратился в такое же алчное, эгоистичное, хищное животное, какими являлись Болотные Карлики и Акклебатиане…

Минута отдыха канула в прошлое, генерал открыл глаза и посмотрел на циферблат часов — до взрыва на борту ганикармийской Орбитальной Станции оставалось ровно двести восемьдесят шесть минут. Командир космического чудо-истребителя «бенкеля» майор Иванов должен был уже начать предварительную проверку всех основных систем, вверенной его попечению новейшей боевой машины. Ждать оставалось совсем недолго…

Полночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Плантации ароэ. Джунгли. Кроны Деревьев. Поверхность Великого Болота

Неутихающая барабанная дробь ливня по дощатым крышам бараков нагоняла на рабов-ганикармийцев суеверный ужас перед, восставшим из мрака ночи и грозовых туч, призраком скорых неизбежных мутаций. С каждым зигзагом молнии и следовавшим за нею громовым раскатом, пленные ганикармийцы вздрагивали на занозистых жестких нарах и молили пантеон национальных богов сжалиться над ними и не дать начать мутировать. Сквозь барачные оконца зигзаги ослепительных изумрудных молний почти ежесекундно освещали внутренности бараков неверным трепетным светом, среди призрачных волн которого мелькали искаженные страхом бледные худые лица, в чьих темных миндалевидных глазах навеки застыло темным пламенем беспросветное отчаянье. «Нет спасенья! Нет везенья! Нет удачи!» — настукивал по барачным крышам дождь, тоскливым речитативом отдаваясь в душах, обреченных на ужасную гибель ганикармийцев, и лишь считанные единицы из них в эту грозовую Весеннюю Ночь находили в себе силы противостоять губительному отчаянию и рационально думать о возможности побега.

Одного из, таких сильных духом, акклебатианских рабов звали Пентоник Киннон, и он приходился родным младшим братом зоологу Брэдли Киннону, который давно уже считал его сваренным в кухонном акклебатианском котле. Но Пентоник оказался на удивление крепким парнем и благополучно копал ароэ на акклебатианской ферме второй год подряд, установив абсолютный рекорд среди ганикармийцев по долгожительству в плену у акклебатиан, чем вызывал своеобразное уважение даже у последних.

Пентоник в своем неординарном лице представлял цвет и гордость ганикармийской нации, и слишком любил своего старшего брата, чтобы так просто сдаться и умереть, оставив Брэдли одного-одиношенького на всем огромном плевянском белом свете. И в столице Ганикармии, городе Арастразундинге у Пентоника осталась любимая девушка — большеглазая, миниатюрная, стройная, как и все ганикармийки, Паролиника. Он твердо верил, что она ему до сих пор верна, и упрямо, и вполне искренне не считает, что он мог погибнуть и обязательно дождется его возвращения из ужасного забвения Диких Территорий.

В отличие от сотни бессильно валявшихся на нарах товарищей по несчастью, Пентоник стоял возле самых барачных дверей и с нарастающей спортивной злостью прислушивался к барабанной дроби ливневых струй по крыше, к оглушающим раскатам грома и лихорадочно соображал — удастся ли ему незамеченным, пользуясь непогодой, покинуть барачный поселок рабов. Интуиция подсказывала Пентонику, что в мире начали происходить какие-то особенные события и если он хочет принять в них активное участие, то ему нужно немедленно совершить побег. Он прекрасно отдавал себе отчет в опасности и даже в безумии задуманного предприятия — бежать грозовой Весенней Ночью сквозь Джунгли, за много сотен миль от передового пограничного ганикармийского поста. Вся эта затея сильно смахивала на замаскированное самоубийство, но, одновременно, внутренний голос инстинкта настойчиво нашептывал Пентонику, что, если он все же решится бежать этой ночью, то шансов выжить у него будет больше, чем при любых других раскладах, включая тот малодушный вариант, какой избрали и с каким смирились несколько сот его соотечественников, так и не отважившихся сменить подневольный рабский труд на плантациях плотоядного корнеплода ароэ и адское существование в концлагере на, хоть и кратковременную, но зато настоящую свободу в Джунглях, какую им мог бы стопроцентно гарантировать побег.

Тот же внутренний голос, скорее всего, принадлежавший никогда не угасающей природной храбрости Пентоника, подсказал своему хозяину наиболее оптимальное направление побега — Ракельсфаги. До них было не так далеко, во всяком случае, расстояние между их лагерем и ближайшим участком берега Великого Болота не превышало семи-восьми миль. Как он будет добираться через Болото к стволам Ракельсфагов, его пока не сильно волновало. Пентоника, как и любого ганикармийца неудержимо тянуло к Ракельсфагам, он истово верил, что на их ветвях его ждет добрая волшебная сказка, где он обязательно обретет спасение. Ракельсфаги и внутренний голос не могли подвести Пентоника и, бросив прощальный взгляд во внутренности барака, ежесекундно освещаемые зеленым трупным светом взбесившихся молний, он решительно шагнул наружу — под тугие струи ливня, разящие испепеляющие атмосферные электрические разряды, навстречу полуметровым разрывающим клыкам, метровым, насквозь протыкающим, жалам и душащим щупальцам ночных джунглей.

Пучеглазых мулуган, дежуривших с допотопными винтовками на дозорных вышках Пентоник нисколько не боялся — все они в такую погоду уже «нарезались» под завязку огненно-крепкой настойки, сваренной Травяными Оторвами и крепко сейчас спали в теплых спальных мешках под навесами дозорных вышек.

Пентоник сделал первый шаг, навсегда отвернувшись от темных, дурно пахнувших внутренностей барака рабов, остановился на секунду, пожелал себе удачи и бегом бросился бежать в сторону черной зловещей стены Джунглей, где ждала мужественного ганикармийца полная Свобода и тысячеликая, уверенная в своих неизмеримых силах, плотоядно и, снисходительно ухмылявшаяся самоуверенному смельчаку, Смерть…

…Гера тревожно металась в силках собственного сновидения, не давая заснуть и пугая младшую сестренку Лею, сидевшую на своем спальном ложе и тревожно наблюдавшую за старшей сестрой.

А красавице Гере снился страшный сон, очень сильно напоминающий явь…

«…Словно бы она в одиночестве сидела у себя в Дупле и с тоскливым недоумением наблюдала, как один за другим тускнеют и гаснут никогда не увядающие священные цветы ясноносы. Страшно хрипел в соседнем отсеке-спальне дедушка Раоклин. Хрип дедушки жутким дополнительным штрихом дополнял тишину и пустоту, неожиданно поселившиеся в, неудержимо погружавшемся во тьму, Дупле. Душу Геры раздирало сильное беспокойство по поводу непонятного отсутствия отца Айсарайга и сестренки Леи. Что-то произошло — пугающее, из ряда вон выходящее, способное моментально заморозить рассудок и кровь, даже, у самого храброго и хладнокровного человека, к которым не без основания смело можно было отнести Геру… Лишь любовь продолжала согревать душу Геры в посетившем ее ночном кошмаре — она была уверена, что ее Небесный Мальчик вот-вот появится… И вдруг она услышала Голос — Его Голос, раздавшийся где-то совсем рядом…

— Любовь моя!!!… — позвал Геру голос буквально с расстояния в несколько метров. И счастливая Гера неожиданно поняла, что Мальчик стоит у самого входа в ее Родовое Дупло. Но, одновременно, ясноносы стали стремительно тускнеть, грозя вот-вот полностью погаснуть, и Гера страшно закричала:

— Входи скорее, любовь моя и вдохни жизнь в ясноносы, иначе наше жилье навеки погрузится во тьму!

— Иду, любовь моя! — раздалось в ответ, и Гера услышала Его шаги. По мере того, как шаги Мальчика приближались, угасание сияния золотистого сока в толще лепестков ясноносов приостанавливалось на глазах. Гера замерла в нетерпеливом ожидании, широко раскрытыми глазами глядя в полутемный проем парадного коридора, где с секунды на секунду должен был появиться Он — ее Долгожданный Мальчик — Звездный Странник.

Сначала она увидела Его Тень — стройную широкоплечую, упиравшуюся головой в потолок. Звуки шагов затихли, и Тень неподвижно замерла, словно бы Мальчик набирался смелости появиться перед глазами любимой в своем материальном воплощении.

— Ну, входи же, входи, Мальчик — не стесняйся. Я так долго Тебя ждала…, — нежно прошептала Гера, заставляя и упрашивая успокоиться забившееся в нервном ознобе сердце.

Тень шевельнулась и медленно двинулась вперед…

…Но что-то внезапно насторожило в движениях Тени Геру, скорее всего — ее хищная вкрадчивость. Липкий противный ужас наполнил душу Геры и рвущийся наружу крик застрял в горле — в проеме парадного коридора Родового Дупла появилось клыкастое синее красноглазое лицо, ужаснее которого Гера не видела за девятнадцать лет своей жизни…».

Она проснулась со страшным криком, затравленно заметавшимся среди золотистых стен их с Леей спальни:

— Я звала своего Мальчика, а не тебя — Смерть!!!

Испуганная Лея бросилась на шею сестры:

— Герочка милая — что с тобой, успокойся! — хлюпающим носиком она ткнулась в шею Геры.

Гера почти сразу пришла в себя, крепко обняла прижавшуюся к ней всхлипывающую Лею.

— Тебе… приснился… страшный сон?! — сквозь слезы с трудом выдавила из себя сестренка.

— Да, девочка моя — очень страшный сон. Но это всего лишь сон… — свободной рукой Гера отбросила в сторону упрямый золотистый локон, настойчиво норовивший закрыть ее огромные прекрасные глаза, в глубине которых еще не растаял леденящий ужас, пережитый во сне. — Но сны часто несут в себе много скрытого смысла, девочка моя. И нужно уметь правильно растолковать этот смысл! — добавила она, задумчиво глядя в золотившийся искристыми точками полумрак. И вдруг, несмотря на недавно канувший в небытие, вместе с прервавшимся сном, кошмар, мощный приступ светлой радости заполонил душу девушки безошибочным предчувствием скорого обязательного появления Мальчика. Она так и сказала вслух:

— Вот увидишь, Лея — он скоро прилетит к нам! Не может не прилететь, и никакой враг не сможет остановить Его! — и убежденно добавила, не размыкая губ: — «Даже сама синелицая красноглазая Смерть!, под чьей маской скрывается Золотистая Гибель!».

Лея немного успокоилась и перестала всхлипывать. Тогда Гера осторожно разомкнула объятия младшей сестры:

— Обожди, малышка! — и, поднявшись со спального ложа на ноги, она подошла к ближайшему букету, свернувшихся в плотные бутоны, ясноносов.

— Ты куда? — спросила Лея.

— Мне приснилось, что под дыханием Смерти начали тускнеть и гаснуть наши ясноносы, — ответила Гера.

— Нет — такого не может быть! — испуганно сказала Лея. — Представляю, как тебе страшно было в таком ужасном сне, бедная моя Гера!

— Ну, я же знала, что ты не спала, а охраняла меня во сне, поэтому мне было не так уж и страшно! — улыбнулась сестренке Гера.

Лея тоже улыбнулась в ответ.

— А где наш строгий папа? — не переставая улыбаться, спросила Гера.

— Он ушел на Совет Племени! — нарочито округлив глаза, сообщила Лея. — Очень сердитый ушел! У них какой-то очень важный сегодня Совет!

— Весной всегда — очень важные Советы! — непонятно усмехнулась Гера и осторожно провела кончиками пальцев по одному из бутонов ясноносов. Бутон трепетно вздрогнул, издав слабый шелест, ласкающий слух, немного изогнувшись на упругом свежем стебле.

Гера бросила на Лею нежный, выразительный, полный любви взгляд. Лея перехватила взгляд сестры и вопросительно кивнула:

— Ты что-то хотела мне сказать?

— Скажи мне, Лея — ты веришь в то, во что верю я — в моего Мальчика?!

— Я очень боюсь за тебя, Гера, но сердечко мое подсказывает, что твой Мальчик обязательно скоро прилетит и спасет тебя от Золотистой Гибели! Иначе просто не может быть!.. Ты — очень добрая и красивая, Гера, чтобы просто так достаться Болоту!… — в некотором исступлении закончила она, преданно и влюбленно глядя на старшую сестру.

— Как была бы я счастлива, Лея, если бы в это поверил наш папа! — чуть ли не мечтательно произнесла Гера…

…«Папа» — вождь Айсайрайг в эти самые минуты ожесточенно «пикировался» со старейшинами племени на бурно протекавшем традиционном Весеннем Совете.

Местом проведения Совета была специальная, идеально круглая поляна метров тридцати в диаметре, огороженная плотной непроницаемой стеной из старых многолетних листьев. Такой же сплошной лиственный полог накрывал поляну сверху, делая ее чем-то схожим с отдельной залой для заседаний. Огромные разноцветные жуки-светляки, деловито переползавшие с места на место по лиственным стенам и потолку «залы», играли роль ярких осветительных приборов, заливая всех участников Племенного Совета потоками холодного ослепительного сияния, переливавшегося семью цветами радуги. Периодически светляки дружно, как по команде невидимого режиссера, гасли на секунду-другую, погружая лиственный чертог в чернильно-фиолетовый мрак, в котором лишь тускло продолжали гореть неживыми огоньками гнилушки и кусочки флюоресцирующих грибов, воткнутых в шевелюры участников Совета и лиловым пламенем непримиримого гнева полыхали глаза наиболее разгорячившихся из них. С внешней стороны лиственной стены, по всему ее периметру, рассыпалось и охраняло подходы к Поляне Племенных Советов три десятка метких лучников.

Участие в Совете принимало всего девять человек: сам Вождь Айсайрайг, семь Старейшин, возглавлявших семь Родовых Ветвей Племени и так называемый Тайный Советник — человек, отвечавший перед Советом за внешнюю безопасность Племени. Все должности, включая Вождя и Тайного Советника являлись выборными — на Деревьях полностью господствовала первобытная военная демократия. Действовала эта система до сих пор вполне эффективно — в Вожди, Старейшины и Тайные Советники неизменно выбирались достойнейшие из достойнейших, более или менее успешно справлявшихся со своими нелегкими обязанностями на высших племенных должностях.

В самом центре поляны на некоем подобии трона, склеенном из десятка панцырей смоломазов, восседал мрачный, злой и нервный Айсарайг, обряженный в парадный наряд Вождя — ярко полыхавшую под лучами светляков накидку из малиновых, желтых, синих и зеленых перьев некогда водившейся на деревьях, а ныне полностью истребленной птицы Гомекс-Клайтор. Накидка эта досталась Айсарайгу еще тридцать лет назад по наследству от его предшественника Вождя Бруминга, правившего Племенем Семи Ветвей почти полвека и скоропостижно умершего от ураганного заворота кишок. Накидка из перьев Гомекс-Клайтор досталась Брумингу, в свою очередь, от правившего перед ним Вождя Люсика Одноглазого, который перестал править, когда лишился второго глаза, напоровшись в нетрезвом виде на острый древесный сучок. Люсику Одноглазому накидка перешла от Вождя Кортинга, Кортингу — от Вождя Блайзинга, ну и так далее — по нисходящей в далекое прошлое временной лестнице. Из ныне живущих семиветвейцев никто с точной достоверностью не мог бы поведать: сколько веков назад неизвестные умельцы сшили парадную накидку Вождей из роскошных перьев вымершей птицы Гомекс-Клайтор и когда умерла, печально каркнув на прощанье, последняя представительница древнего рода этих славных птиц, без которых Большие Племенные Советы семиветвейцев внешне выглядели бы гораздо более бледно и неряшливо.

Кроме накидки обязательным компонентом торжественного наряда Вождя являлся соответствующий головной убор, представлявший собой некое подобие короны, слепленной из сосулек окаменевшей смолы Ракельсфагов, в чьей толще радужными огнями переливались некогда намертво завязшие там кусочки флюоресцирующего хитинового покрова жуков-светляков.

В общем, Айсарайг выглядел на проходившем Племенном Совете вполне живописно и очень внушительно, как и подобает настоящему Вождю одного из самых многочисленных и могущественных племен Деревьев. Внешняя внушительность облика Айсарайга ничуть не девальвировалась той болезненной нервностью и аномально повышенной возбудимостью, в атмосфере каковой протекал сегодняшний Совет. Нервность и возбудимость объяснялись легко — у участников Племенного Совета пропала внутренняя уверенность во внешней безопасности Племени Семи Ветвей. Нечто, пока невидимое и неуловимое, угрожало, до сих пор казавшемуся бесспорным, могуществу Племени. Обладавшие необычайно тонко развитой интуицией Старейшины, Вождь и Тайный Советник слишком остро и зримо чувствовали запах серьезной опасности, нависшей над родным Племенем, чтобы не нервничать и оставаться спокойными.

Слово держал Тайный Советник Мурабик, с ног до головы плотно укутанный в кожу древесного удава-призрака, придававшей очертаниям фигуры Тайного Советника полурасплывчатые-полуневидимые конфигурации. К необходимости подобной маскировки его обязывала занимаемая должность. Мурабик стоял вполоборота к Вождю Айсарайгу и лицом к Старейшинам, бесстрастным голосом докладывая о складывавшейся на Деревьях ситуации:

–… Не мне вам объяснять, уважаемые участники Большого Совета, что незримая Беда постучалась к нам в Родовые Дупла! Все мы это чувствуем пока лишь на ментальном уровне, но, к сожалению, собранная на сегодняшний момент, разведывательная информация позволяет сделать тот печальный вывод, что со дня на день мы можем столкнуться с реальным воплощением этой самой пока еще незримой Беды.

Вчера поздно вечером вернулись лазутчики, уходившие в дальний поход через Мост на соседние Деревья, и они принесли не особо ободряющие известия! — Тайный Советник сделал вынужденную паузу, связанную с неожиданным спазмом гортани.

— Эти известия настолько не ободряющи, что ты не решаешься нам о них поведать, Мурабик? — по-своему расценив наступившее молчание, спросил Айсарайг, которому при упоминании о вернувшихся лазутчиках сразу же пришли на ум до сих пор не вернувшиеся из путешествия к Нижним Ветвям сыновья.

— Н-н-е-ет! — сдавленно и с досадой выдавил из себя Мурабик. — В горле запершило… А, теперь слушайте известия.

На Ракельсфаге Голубых Барикбайдов наблюдается небывалая активность. В гнездах Маток аномально большими массами начали вылупляться детеныши и сразу расползаться по Ветвям. В связи с этим племя блуктериев серьезно подумывает о переселении на соседнее Дерево — на их родном им оставаться становится просто опасно. Вождь блуктериев Фалиндор утверждает, что всему виной — злые лучи растущего Болбурга!..

— В смысле?! — не понял Айсарайг.

— Фалиндор не устает повторять каждый день, что Болбург растет по ночам — каждую ночь увеличивается в размерах! Будто бы из далекой Черноты прилетели какие-то злые золотые мухи, воткнули в Болбург свои жала и надувают Болбург ядовитыми испарениями! Так что Болбург скоро может лопнуть, и тогда все деревья заполонят Голубые Барикбайды!

— Надо срочно сжечь Мост! — твердо сказал самый недалекий из Старейшин — Старейшина Пятой Ветви, Улюгусюк.

Остальные шесть более уравновешенных и хладнокровных Старейшин посмотрели на него снисходительными взглядами, а Вождь Айсарайг строго произнес:

— Не пори чепухи, Улюгусюк! Продолжай Мурабик — мы слушаем тебя очень внимательно!

— Самым угрожающим выглядит то обстоятельство, что многие из Ракельсфагов начали С к р и п е т ь!..

— Ты точно говоришь?! — прервал Тайного Советника Вождь и Старейшины ясно услышали в его голосе заметное беспокойство.

— Да! — ни секунды не промедлив с утвердительным ответом, твердо сказал Мурабик и добавил для вящей убедительности: — На центральных Ракельсфагах не нужны даже услуги Слухачей — от С к р и п а, особенно по ночам, у людей начинают ныть скулы, стучаться друг об дружку зубы и болеть уши. У некоторых, как правило, у детей, из ушей идет кровь.

— Как давно начали скрипеть центральные Деревья?! — спросил Айсарайг и Старейшины с тревогой отметили, что беспокойство в голосе Вождя еще более возросло. Да им и самим было не особенно весело слушать неприятные откровения Тайного Советника.

— Два дня назад, как только в небесах ударила первая Зеленая Молния! — пояснил Мурабик. — Кроме С к р и п а на некоторых Деревьях появились… Шорохи!..

Дружный тяжелый выдох, вырвавшийся из восьми глоток, послужил соответствующим аккомпонементом последнему сообщению. Но, не заострив внимания на реакции слушателей, Тайный Советник бесстрастно продолжил:

— Совершенно достоверно стало известно, что, по меньшей мере, на Ветвях трех Ракельсфагов появились Т е м н ы е Ч а щ и. Один разведчик из племени плейтамиров случайно очутился на опушке Темной Чащи — она встала перед его глазами внезапно, словно разверзнувшаяся под ногами пропасть. Разведчика звали Флапастинг — он оказался на редкость сообразительным и расторопным парнем и не дал себе попасть впросак. В доказательство того, что он, действительно, побывал на опушке настоящей Т е м н о й Ч а щ и, храбрый разведчик Флапастинг принес к порогу Родных Дупел несколько настоящих Черных Яблок.

— И что ему сделали в родном племени за такой «чудесный подарок»? — с сарказмом спросил Мурабика один из Старейшин.

— Как — что?! — с искренним недоумением переспросил Тайный Советник. — Сварили целый котел отличного смертельного яда, чтобы смазывать наконечники боевых стрел! Но дело, разумеется, заключается вовсе не в Черных Яблоках, а в том, что Флапастинг видел своими глазами Безглазых Людей Из Под Коры и Женщин Без Кожи!..

После слов Мурабика под лиственными сводами Залы Советов установилось жуткое молчание, продолжавшееся, по меньшей мере, целую минуту. Старейшины и Вождь молчали, наповал шокированные воистину зловещим известием, а сам Тайный Советник не открывал рот исключительно из-за чувства такта, вполне обоснованно предполагая, что кто-нибудь из уважаемых участников Большого Племенного Совета пожелает каким-то образом прокомментировать сообщенные им страшноватые и неожиданные новости. Но, видя, что никто не предрасположен начать комментировать сообщенные им известия, Мурабик подытожил:

— На мой взгляд, необходимо перевести всех наших соплеменников в состояние повышенной боевой настороженности. У меня есть предчувствие, гадкое склизское предчувствие, что на Ветвях скоро могут появиться материальные воплощения призраков наших самых страшных снов — Желтоухие Гунаи. Я считаю, что нам пришла пора обратиться за советом к Водяным Колдуньям. Эта Весна запросто может оказаться Роковой Тысячной Весной!

Заявление Тайного Советника прозвучало очень и очень серьезно. В общем-то, он высказал вслух мысли, уже не первый день тревожившие всех участников Племенного Совета. Однако, в частности, Вождь Айсарайг остался неудовлетворенным. Айсарайг напрямую спросил Мурабика:

— И все-таки, Тайный Советник — мне кажется, что ты ходишь вокруг да около: Скрипы, Шорохи, Темные Чащи и Черные Яблоки, это — не самое существенное, не правда ли?! Есть Большая Опасность, и ты знаешь, что она из себя представляет — да?!

— Вы же — не маленькие дети, уважаемые Старейшины и Великий Вождь Айсарайг! — неожиданно прорвало Тайного Советника на приступ истерики. — Мне кажется, что вы, даже, оставаясь наедине с самими собой, ходите вокруг да около, и у вас не хватает мужества самим себе сказать страшную правду! А правда заключается в том, что из Великой Небесной Черноты на крыльях Весенней Тысячной Ночи прилетел тот самый Неназываемый Большой Лесоруб, которого все мы хорошо знаем по нашим древним пророчествам и легендам. Он скоро срубит все наши Деревья!!!… Готовьтесь к худшему и постарайтесь до последнего мгновенья оставаться настоящими мужчинами!!!… — Мурабик так страшно кричал, что его испугались жуки-светляки и разом погасили свои фонарики, погрузив Залу Советов в фиолетовый мрак, в толще которого продолжала полыхать праздничными разноцветными огоньками одна лишь корона Великого Вождя, освещавшая заострившиеся черты побледневшего лица Айсарайга.

Прошло полминуты. Ошарашенные светляки пришли в себя и также разом, как и погасли, вновь ярко вспыхнули под сводами лиственного полога холодным бирюзовым сиянием.

Айсарайг снял с себя корону и поднялся на ноги, что означало окончание Большого Племенного Совета.

— Уважаемые Старейшины — вы все всё слышали, и все всё поняли! — громогласно объявил Айсарайг, сильно изменившийся в лице. — Неведомый грозный Враг — у ворот, у наших ворот! Сейчас все вы отправитесь по своим Ветвям и завтра на рассвете ни один из семиветвейцев не должен будет оставаться в неведении относительно опасности, нависшей над родными Деревьями!.. Готовьте людей к бою за Родные Дупла, Старейшины! Большой Племенной Совет объявляю законченным!…

…Гроза устроила себе кратковременную передышку. Прекратился ливень, из-за поредевших туч несмело выглянул багрово-красный Болбург, покрасивший залитое дождевой водой Болото акварелями кровавого оттенка различных тональностей. Поверхность Болота выглядела почти пустынной — все его многочисленные обитатели спрятались от ливня и молний в своих подводных убежищах. К тому же многие из них совершенно не переносили запах озона, свободно струившийся сейчас над зловонными болотными недрами мощными невидимыми потоками.

Кое-где над травяными лужайками и древними кочками из, спресовавшегося за многие сотни лет, ила, поднимался горький желтоватый дым, порожденный изумрудными молниями. Молнии немедленно вызывали своими меткими попаданиями миниатюрные пожары, безусловно, не грозившие запалить все Великое Болото, хотя и болотный газ являлся достаточно горючим материалом. Но, как бы там ни было, болотные обитатели боялись молний и поэтому пока носа не показывали над поверхностью. Пустынным казалось Великое Болото в этот глухой ночной час и некому было полюбоваться в наступившем кратковременном грозовом промежутке суровым очарованием его беспредельных просторов, окрашенных угрюмыми цветовыми гаммами трансцедентальной тоски и полного классического одиночества.

И вдруг в багрово-черном туманном полумраке Болота среди непривычной тишины, царившей над болотной поверхностью, словно бы из сгустков лучей Болбурга и тяжелых испарений заиленной воды соткалась яркая золотистая спираль, разбросавшая вокруг себя тысячи зайчиков, бликов и лучиков, живописно дополнявших мрачную черноту мертвой глади болотной воды и багрового тумана света Болбурга. Золотистая спираль незаметно стала крутиться вокруг оси против часовой стрелки и начала медленно двигаться по направлению вздымавшихся в ночи стволов Ракельсфагов. По мере своего неуклонного и последовательного продвижения, скорость яркой золотистой спирали возрастала, а сама спираль потихоньку принялась раскручиваться и когда она, уже ближе к рассвету, полностью распрямилась и на огромной скорости заскользила над самым Болотом в виде огромного золотого змея, в сердцах всех девятнадцатилетних девушек Деревьев ослепительной золотистой вспышкой неслышно разорвался мощный заряд никогда ими ранее не испытываемого Ужаса — настоящего Болотного Ужаса.

Скорость чудовищного по размерам Золотого Змея возрастала с каждой секундой.

Непосредственно вокруг основания стволов Ракельсфагов плескались кристалльно чистые темные воды так называемого Озера Слез. Там жили и зорко несли стражу Хранители Деревьев, уничтожившие в свое время несколько сот Болотных Карликов, попытавшихся достичь поверхности Ствола одного из Ракельсфагов — самого Стража Ракельсфагов. Над поверхностью бездонного Озера Слез Золотой Змей уже летел со скоростью молнии, поднимая мелкую рябь, мерцавшую мириадами золотистых искорок и бликов. Выпученные глаза-колеса Спрутов — Стражей Деревьев, неподвижно висевших посреди прозрачной водяной толщи неглубоко под поверхностью Озера Слез, болезненно прижмурились при его приближении и совсем закрылись, когда ослепительно сверкающее чудовище пролетало непосредственно над ними.

Золотой Змей-Молния со скоростью восемьсот метров в секунду ударился о гладкую кору ствола крайнего Ракельсфага и бесшумно разбился на миллионы крохотных золотистых змеек. Змейки с поразительной быстротой и почти осознанной целенаправленностью заскользили вверх по стволу — навстречу долгожданной добыче…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Борт космического военного крейсера «Герман Титов». Ганикармийская Орбитальная Станция

Генерал Баклевски метался по пространству командной рубки крейсера, меряя ее площадь по диагоналям, и сам себе напоминал волка-берсерка, попавшего в клетку. Иммануил Баклевски не понимал, что именно с ним происходит — куда девались обычная выдержка и завидное хладнокровие, легко порождаемые прирожденной жестокостью и иезуитской беспринципностью, воспитанной с годами. Возможно, сказывалось ясное осознание той огромной ответственности, какая будет взвалена на генеральские плечи в случае межпланетного скандала, имевшего вероятные шансы разразиться при неблагоприятном непредвиденном раскладе планирующейся грандиозной операции. Баклевски прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если развитие событий приобретет катастрофический характер, то его «задницу» никто не станет прикрывать — даже звонивший несколько минут назад фактический глава организации «СССР — жив!», одновременно занимавший один из ключевых постов в коалиционном Правительстве демократической России.

Состоявшийся разговор преимущественно шел о надежности варианта проникновения в чужой Рай при помощи «тропы любви». Влиятельного собеседника, в чьем голосе также слышалось немалое внутреннее напряжение, интересовал, прежде всего, субъективный фактор. Другими словами — личностные характеристики Джона Гаррисона. Проще говоря, Большого Человека с Земли беспокоила одна проблема — степень управляемости сержантом Гаррисоном, как главной пружиной всего механизма предстоящего проникновения «верблюда через игольное ушко».

« — В вас, генерал, и в ваш проект вложено пятьдесят четыре миллиарда полновесных межгаллактических рублей исключительно под гарантию вашего честного слова, и вы прекрасно понимаете, что, если ваш единственный и главный козырь — сержант Гаррисон, «отмочит» какой-нибудь самодеятельный номер, и вся операция окажется сорванной — вам ничего не останется, кроме, как взять и самоаннигилироваться! — ничего не приукрашивая, объяснил Иммануилу Большой Человек из Российского Правительства.

— Он, в принципе, не сумеет ничего «отмочить»! — твердо заверил собеседника генерал Баклевски. — Вся ситуация находится под полным контролем! В лабораторных и полигонных условиях механизм проникновения на кроны Деревьев проверялся сто семь раз, и во всех ста семи случаях эксперименты заканчивались благополучно!

— Вы мне ни разу не объясняли чисто научную подоплеку механизма проникновения на Деревья при помощи пресловутой «тропы любви», генерал. Так не могли бы вы сейчас в двух словах исправить этот досадный пробел в моем образовании?!

— Коренные обитатели крон Ракельсфагов обладают рядом уникальных способностей физиологического и психического характера, резко отличающих их от остальных жителей планеты Плева. Как известно, сами Деревья окружены куполом чрезвычайно эффективного биомагнитного защитного поля с присущими ему некоторыми специфическими характеристиками. Ганикармийцы предпринимали несколько десятков попыток попасть на кроны Ракельсфагов при помощи обычной летательной техники, но все попытки заканчивались полным крахом…

— Короче, генерал — у меня мало времени! — нервно прервал объяснения Баклевски Большой Человек из далекой России.

— Хорошо! Биомагнитный защитный экран Ракельсфагов легко пробивается мощным узконаправленным пучком особого вида излучения, испускаемого мозгом коренных аборигенов Деревьев. По нашему мнению, подобное излучение способны продуцировать лишь юные жительницы Деревьев…

— Те самые, которые по непонятным причинам самовзрываются в период цветения Деревьев?! — вновь бестактно был прерван генерал властным раздраженным голосом влиятельного собеседника, великолепно осознающего неоспоримое превосходство своего служебного и общественного положения над аналогичными позициями генерала Баклевски.

— Да — у них серьезные проблемы в отношениях с представителями противоположного пола. Они очень разборчивы в этом плане и способны находить себе избранников за много миллионов километров от места своего обитания. Говоря проще, в нашего Джона Гаррисона каким-то непостижимым образом пламенно влюбилась одна из сказочно прекрасных аборигенок Ракельсфагов и установила с ним стойкий телепатический контакт, пробив именно для него индивидуальную лазейку в защитном поле Ракельсфагов, через которую он без труда и проникнет, самим своим присутствием дестабилизировав постоянство защитного фона, окружающего Деревья. То есть благодаря Джону Гаррисону на поверхности экранирующего биомагнитного купола вокруг крон Ракельсфагов, образуется большая брешь, через которую проникнут несколько сот наших десантников и буровиков…

— Я не понял — как могла девушка с Ракельсфагов влюбиться в Джона Гаррисона, который в это время находился на Земле?!

— За возможностями ее мозга стоит мощь целой планеты. Корни Ракельсфагов сосут соки из самого ядра Плевы! Отсюда и проистекают паранормальные способности жителей Деревьев.

— Немножко туманно, но, в целом, впечатляюще! Я верю вам, генерал. Желаю успеха!».

На этой, вроде бы, мажорной ноте и закончился разговор, но, тем не менее, после него на душе Баклевски осталось тягостное впечатление, и поэтому он никак до сих пор не мог успокоиться, продолжая мерять по диагонали каюту. Одна деталь сильно беспокоила генерала — степень управляемости Джоном Гаррисоном. В глубине души он считал ее очень и очень низкой — Гаррисон был слишком умен для роли марионетки…

Отчаянное мыслительное напряжение вспахало высокий лоб Баклевски глубокими бороздами, и он сделался совершенно не похожим на себя, внешне, в эти минуты, сильно напоминая неврастеника на пике депрессивного упадка. Понимая, однако, что находиться до бесконечности в подобном состоянии было бы «смерти подобно», генерал принял окончательное решение. Пробормотав что-то вроде: «Черт с ними, с грозами!» он связался с ангаром и приказал майору Иванову вылетать в ранее назначенное время. Откладывать еще на сутки начало операции он ни за что не хотел, хотя и прекрасно понимал степень риска, внутренне соглашаясь с доводами Самакко, да и с собственным, недавно принятом решении перенести взрыв Станции на одни плевянские сутки позднее…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями

Гаррисону снилась Гера — впервые в жизни. До этого чудесного момента он слышал лишь ее голос и не представлял себе, насколько чарующе прекрасной может оказаться его обладательница. Золотоволосая стройная нимфа, одетая в тунику из полупрозрачных розовых лепестков, стояла среди гигантских белых цветов и призывно махала ему рукой. В ее огромных зеленых глазах ослепительным накалом светились запредельные любовь и нежность. И любовь, и нежность, что самое замечательное, без сомнения адресовались не кому-нибудь, а именно ему — Джону. Джон чувствовал, как буквально тает в полноводном потоке этих сверхчеловеческих чувств, струившихся из самых прекрасных во всей Вселенной глаз. Та красавица, какую показывал им на слайде в деканате Брэдли, казалась бледной тенью хозяйки волшебного сна Гаррисона, снившегося ему этой страшной ночью на борту обреченной Ганикармийской Орбитальной Станции.

— Джонни, Джонни! — нежными переливами зазвенела хрустальная мелодия ее голоса. — Я люблю Тебя, Мальчик мой!

— Но как ты нашла меня?! — изумленно спросил Джон. — Ведь я же всегда жил на другой планете.

— Очень легко! — ответила Гера. — Мне помогла найти Тебя моя Любовь. Она сильнее, чем все расстояния в мире. Я почувствовала, я нащупала среди океана ледяного мрака биение твоего большого горячего сердца — сделать это было не так уж и трудно, поверь мне мой Мальчик!

— Но кто ты?! Ты живешь здесь — среди этих прекрасных цветов и питаешься их нектаром?! Ты — цветочная фея из волшебной сказки моего детства?! — изумленно продолжал спрашивать Джон, чувствуя, как в сердце его ярким пламенем загорается неземная испепеляющая страсть.

— Но ты же прекрасно знаешь меня уже давно, но просто боишься себе в этом признаться! — зазвенел серебряными колокольчиками на ветру ее счастливый смех. — Иди же скорее ко мне, а то скоро наступит вечер и тогда нам будет трудно найти дорогу к моему дому…, — она вновь призывно махнула Джону рукой.

Джон немедленно хотел сделать шаг вперед, но по старой десантной привычке сначала глянул себе под ноги и с ужасом отшатнулся — он увидел, что под ногами разверзается бездонная космическая бездна, едва-едва не поглотившая его.

— Но как я пройду к тебе — между нами нет же никакого мостика!!! — в отчаянии воскликнул Джон, простирая к Гере руки, и в ту же секунду услышал далекий грозный рокот многочисленных опасностей и бед, со всех сторон подстерегавших и нависавших над их хрупким светлым призрачным цветочным счастьем.

— Мостик есть, мой Мальчик! — сквозь усиливающийся рокот сумел Джон еще услышать волшебную музыку ее слабнувшего голоса. — Есть! Ты обязательно сумеешь найти его!

Джон увидел, как сказочный сад вместе с его золотоволосой хозяйкой стал стремительно удаляться от него, размываясь чернотой нахлынувшего космического прибоя, и почти мгновенно превратился в далекую звезду, манившую к себе ярким золотым светом мечты и надежды.

Рокот грядущих опасностей и бед перестал быть далеким и внезапно обрушился Джону прямо на голову градом тяжелых барабанных ударов…

— Командир! Командир! — ужасная реальность ворвалась в мир сладких снов Джона вместе с встревоженным голосом ефрейтора Степченко и требовательным стуком в дверь каюты.

Джон, до конца еще не проснувшись, вскочил на ноги и бросился открывать. Растрепанный и взвинченный Степченко ворвался в каюту, словно частица смерча полной катастрофы, начинавшей в эти минуты бешено кружиться по коридору Орбитальной Станции.

— Что случилось, Степченко?!

— Убит генерал Зумер Окимаси! — выпалил Степченко.

— Когда?! — оторопело спросил Джон, окончательно стряхивая с себя остатки колдовского сна, но не в силах выбросить из головы образ неземной золотоволосой красавицы, признававшейся ему в любви.

— Несколько минут назад! — тяжело отдуваясь, как после продолжительного забега ответил Степченко, присев на краешек стандартного каютного кресла. — Кто-то перерезал ему глотку прямо у него в каюте! Главный подозреваемый — начальник службы безопасности командер Амагадиначик. И первый, кто его начал подозревать, был я.

— Да ну?! — недоверчиво посмотрел на Степченко Гаррисон.

— Я видел в ресторане, как он о чем-то довольно непринужденно разговаривал с обедавшим акклебатианином.

— А акклебатианин, что — спокойно сидел, распустив во все стороны свои крылья, и это никого из ресторанных посетителей не удивляло?!

— Говорят, что он имел специальный маскировочный костюм, визуально искажающий его истинную величину — новейшие технологии. Следствие идет полным ходом, так что в ближайшее время мы узнаем много интересного!

От поднявшегося шума и громких звуков голосов проснулся Брэдли и встревоженно спросил:

— Что случилось?!

— Убили генерала Зумера! — ответил плевянину Джон, с мрачным задумчивым выражением лица глядя почему-то на Степченко. — Так что еще ничего не закончилось, Брэд. Еще все только начинается… «И Станция обязательно взорвется — кто-то очень сильно этого хочет!» — с уверенностью домыслил он, тщательно прислушиваясь к тонким-тонким голоскам, раздававшимся откуда-то из под пола каюты.

Степченко и Брэдли смотрели на Джона в некотором недоумении — уж чересчур странным сделалось у того выражение лица.

Джон, сам того не зная, слушал оживленную болтовню тараканов-бумеров.

«Крылатый Великан приказал взорвать Наш Дом, ребята!», «А кому он приказал?!», «Какая разница?! Приказал и все!», « А люди не смогут спасти Наш Дом?!», « Люди ничего не смогут! Нужно ползти и договариваться с Вамкитарами — может они возьмут нас с собой!», « А Вамкитары точно хотят улетать из Нашего Дома?!», «Точно — они уже собираются Большой Стаей! Вамкитары никогда не ошибаются!»..

Дальше Джон не стал слушать тараканов:

— Быстро идем на склад! — лаконично произнес он и посмотрел на циферблат ручного хронометра, подумав при этом: «До взрыва остается меньше двух часов, и предотвратить его, видимо, никто уже не в силах!».

Когда они быстро шагали по коридору, где им то и дело попадались навстречу целые группы о чем-то возбужденно галдевших ганикармийцев, Джон догадался спросить у Степченко:

— А кто возглавляет следственную группу, и кто теперь замещает покойного генерала Зумера?

— Первый заместитель Зумера командер Ликар — в одном лице возглавляет и то, и другое!

— А где Амагадиначик?

— Ищут!

«Видимо сейчас в руках Амагадиначика все нити заговора. Акклебатианин прказал взорвать Станцию именно ему — больше просто некому!» — быстро соображал Джон, предпочитая больше не высказывать свои мысли вслух — он безошибочно чувствовал, что наступило время поменьше болтать.

На складе оказались все в сборе. Глядя на их честные обеспокоенные лица, Джон думал: «Выглядят так, как будто им ничего не известно о неизбежной диверсии. Но этого не может быть, потому что они — люди Баклевски. А за всей этой петрушкой явно чувствуется рука генерала!».

Внезапно с Джоном что-то случилось — какая-то сверкающая пелена на миг застлала ему глаза, а в голове звонко треснул удар церковного колокола. Джон покачнулся, прикрыл глаза рукою и услышал, как сразу все четыре голоса воскликнули:

— Что с вами, командир?!

Непонятный приступ быстро прошел, с глаз спала сверкающая пелена, лишь в голове продолжало звучать слабеющее эхо колокольного звона. «Мне срочно необходимо увидеть Ольгу Миллер!» — возникла сама собой очень своевременная мысль.

— Ждите меня здесь! — распорядился он. — Брэдли ты тоже остаешься здесь. Я буду через пол-часа!

Никто не рискнул поинтересоваться, куда именно он хочет отлучиться, хотя Джон ясно заметил по лицам Иогансена, Степченко и Ульянова, что им это крайне хочется сделать…

…Ольга Миллер открыла ему дверь медпункта, лишь только он постучал — словно бы специально ждала его прихода. Ее стройную подтянутую фигурку плотно облегал белоснежный комбинезон медсестры, а миловидное лицо не казалось заспанным.

— Доброй ночи, Ольга! — с невольной застенчивостью в голосе произнес Джон. — Я не разбудил вас?

— Здравствуйте, Джон! Я не спала, — приветливо улыбнулась она. — Рада вас видеть! Заходите!

Они сели друг напротив друга, разделенные узким пространством ее рабочего стола.

— Итак, я слушаю вас, старший сержант Гаррисон! — не переставая улыбаться, произнесла майор Службы Внешней Безопасности России Миллер, проницательно глядя на Джона.

— Скажите, Ольга — кроме меня на борту Станции кто-нибудь понимает язык представителей местной фауны? — он, честно говоря, не знал с чего ему начать разговор.

— Нет! — отрицательно покачала головой майор. — К сожалению, то количество информационной инъекции, которую вы получили, стоит огромные деньги, а технологический процесс приготовления одной дозы занимает многие месяцы. Она была изготовлена специально для вас, Джон, учитывая ту степень заинтересованности, какую проявляет к вашей особе генерал Баклевски.

— Я так понял, что и ваше ведомство проявляет не меньшую степень заинтересованности в «моей особе» и все это меня очень сильно, мягко говоря, настораживает. И у меня тут же возникает естественный вопрос: с чего вдруг ваше ведомство решило, что я не являюсь человеком, до мозга костей преданным генералу Баклевски?

— Соответствующие службы ВБ России изучали ваши основные психологические характеристики в течение целого года — с того самого момента, как выяснилось, что тем же самым, по неизвестным причинам, занимается целый научно-исследовательский институт из ведомства КМБ.

В результате наших тщательных исследований мы пришли к выводу, что вы не можете не ненавидеть КМБ. Я не права?

— Правы! — и добавил, улыбнувшись. — Тем более что я целиком бы встал на сторону ВБ России по той простой причине, что на этой стороне стоит такая очаровательная девушка, как вы!

— Спасибо за комплимент, старший сержант! — подкупающе улыбнулась майор Миллер.

— Но, тем не менее, мне совершенно не нравится являться центром такого исключительного внимания сразу двух столь могущественных организаций! Мне это непонятно и меня это пугает! — перестал улыбаться и даже нахмурил брови Джон. — Вы хоть что-нибудь можете объяснить мне, Ольга насчет «моей особы»?!

— О вас все знает только генерал Баклевски, Джон! Мы не знаем ничего, кроме того, что надеемся видеть в вас человека, который поможет ВБ России сорвать преступные замыслы генерала Баклевски и всей реликтовой полутеррорестической организации «СССР — жив!» — честно объяснила ситуацию майор Миллер, глядя в синие глаза Джона почти влюбленным и почему-то немного мечтательным взглядом.

Джон посмотрел на часы и раскрыл, было, рот, как его перебила спохватившаяся Ольга:

— С часу на час начнет работать третья информационная инъекция и, возможно, ситуация прояснится! И вы, и мы будем знать, зачем именно вы так нужны генералу Баклевски, КМБ и организации «СССР — жив!».

— Вы — одна здесь? — вкрадчиво спросил Джон.

— Как женщина или как майор ВБ России? — лукаво улыбнулась Ольга.

— Разумеется — как майор ВБ России! — так же не мог не улыбнуться в ответ Джон.

— Одна! — с горечью ответила она и добавила: — Есть еще несколько офицеров на крейсерах эскадры Баклевски и все! К сожалению, ВБ России не обладает возможностями, сравнимыми с возможностями КМБ. Тем более что КМБ России не считается антиправительственной террористической организацией, у них очень мощная поддержка в Правительстве, поэтому они и творят, что хотят! Пока — надеюсь! Кстати — второй информационный укол начал действовать?

— Именно за этим я и пришел… — мрачно произнес Джон. — Я слышал голоса летучих крыс и еще каких-то неизвестных мне тварей. От них я точно узнал, что Станция взорвется менее чем через пару часов!

— Серьезно?! — симпатичное личико Ольги Миллер на мгновенье превратилось в каменную маску.

— Серьезнее некуда! — кивнул Джон. — Несколько часов назад на Борту Станции был уничтожен, неизвестно, как проникший сюда так называемый «истинный акклебатианин». А пол-часа назад кто-то зарезал генерала Окимаси. Так что, Ольга, я пришел за вами…

В голове Джона вновь ударил церковный колокол, а перед глазами, застилая побледневшее лицо майора Миллер, бесшумно вспыхнула уже знакомая сверкающая пелена. Он качнулся в своем кресле, закрыв лицо руками, а Ольга моментально вышла из ступора, вскочила со своего кресла и резво бросилась, огибая стол, к Джону. Но он успел очнуться до того, как вспомнившая о официальных профессиональных обязанностях медсестра успела коснуться его руками.

— Что произошло?! Что вы сейчас почувствовали, Джон?! — взволнованно спросила теперь уже, прежде всего, майор ВБ России.

Джон рассказал ей о своих симптомах, упомянув и о том, что это уже второй подобный приступ за последние пятнадцать-двадцать минут.

— Та-ак! — удовлетворенно произнесла совершенно успокоившаяся Ольга, огибая в обратном направлении стол и вновь усаживаясь в кресло.

— Что — так?!

— Это начал действовать третий информационный укол!

Лишь только стоило Ольге Миллер произнести эту фразу, как у Джона в кармане зазвонил мобильный телефон, на дисплее которого высветились цифры номера генерала Баклевски…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Открытый космос

Под холодным светом далеких звезд, сквозь черноту пространства со скоростью пятьдесят километров в секунду летело отвратительное пучеглазое чудовище. Любой плевянский зоолог легко распознал бы в чудовище летающего тарантула бенкеля. Но, как известно, бенкели в открытом космосе не летают, следовательно, стремительно рассекавшая полный ваккум тварь никак не могла являться бенкелем. Ни один плевянский зоолог не сумел бы дать удовлетворительного ответа на этот вопрос. А разгадывалась заданная загадка очень просто — это летел российский пилот Иванов на новейшем межпространственном истребителе «МиГ — 1001», внешними обводами ничем не отличавшимся от гигантского тарантула бенкеля, широко распространенного на поверхности планеты Плева.

Майор Иванов летел по направлению к Ганикармийской Орбитальной Станции по личному приказу пятизвездочного генерала КМБ Иммануила Баклевски, чтобы взять на борт четырех российских десантников.

Майора мучала непонятная тревога или дурное предчувствие — не суть то важно. Они, несомненно, вызывались тем, что далеко внизу под серповидными крыльями его «МиГ» — а разворачивалась величественная панорама совершенно адского зрелища — планета Плева, укутанная страшной изумрудно клубившейся облачной мантией. Майор знал, что через несколько часов ему на своем «МиГ» — е придется нырнуть прямиком в эту мантию, представлявшуюся почему-то ему гигантским котлом с кипящей серой.

А тут еще прямо по курсу торчал багрово-красный, словно облитый гангренозной кровью, громадный диск местного планетарного спутника, имевшего откровенно (с точки зрения майора Иванова) матершинное название. Он бил прямо в глаза майору Иванову наглым назойливым светом, какой струится, разве что, из глаз уличных проституток. Прямо скажем, пилоту «бенкеля» хотелось плеваться, глядя на Болбург. Самое плохое заключалось в том, что помойное сияние спутника Плевы вызывало в душе Иванова чувство щемящей тоски и полного одиночества. Он являлся одним из лучших пилотов кораблей малого класса РВКФ (Российский Военный Космический Флот), но, одновременно, дома его ждали жена и трое маленьких ребятишек. На предложение генерала Баклевски лететь на Плеву он согласился исключительно из-за предложенного неслыханно высокого гонорара. И сейчас очень сильно раскаивался в принятом решении. Глядя вперед, на загораживавший половину обзора Болбург, майор Иванов чувствовал, что, принятое им в свое время решение пойти на службу к генералу Баклевски следовало считать необдуманным.

Еще тогда на Земле, когда он впервые увидел это новое «чудо российской истребительной техники», то в буквальном смысле данного выражения едва не «наложил в штаны» от страха, но ограничился лишь сильным рвотным позывом, с которым тоже сумел справиться. В тот секретный ангар его лично привел пятизвездочный генерал КМБ Баклевски. Глядя на «МиГ-1001», внешне ничем не отличавшийся от свирепого плевянского насекомого бенкеля, майор Иванов с крайним унынием думал: «Неужели ради денег мне придется летать внутри этого чудовища?!». Но он успокоил себя мыслью о том, что пилотом столь мерзкой твари он будет не ради денег, а ради детей. И в результате ему пришлось согласиться на предложение генерала Баклевски. В секретном ангаре они провели с генералом более часа — майор задал своему работодателю, наверное с тысячу вопросов о летных характеристиках нового чудо-«МиГ» — а и о специфике предстоявшей ему на Плеве работы. Единственное, что он забыл спросить у генерала, так это то, кого именно копировал «МиГ-1001»: самца или самку летающего тарантула бенкеля?

Сейчас, во время начавшегося полета навстречу предстоящему заданию, майор неожиданно поймал себя на мысли, что почему-то этот каверзный вопрос ярким табло засветился у него в голове.

— Тьфу ты!!! — в сердцах сплюнул он прямо на пульт управления истребителя. — Что за чушь в башку лезет! Свихнусь я здесь, на хер!

Вдруг он весь подобрался: в поле зрения появилась Ганикармийская Орбитальная Станция, ярко светившаяся праздничным серебристым светом на мрачном багровом фоне зловещего Болбурга.

Он посмотрел на циферблат часов и вдруг увидел, что может опоздать к назначенному времени. Майор включил форсаж и его «космический тарантул» увеличил скорость раза в три, уже через четверть часа нарезая круги непосредственно вокруг гигантской тарелки Станции. До взрыва, насколько ему было известно, оставалось ровно две минуты.

Через минуту Иванов замедлил скорость до минимума и медленно принялся дефилировать вдоль борта Станции, держась от нее на безопасном расстоянии, постепенно приближаясь к створам аварийного шлюза.

Внезапно, глазам майора предстало совершенно невероятное зрелище — откуда-то, из какой-то щели станционного борта, бесконечной стройной вереницей прямо в открытый космос изящно выпархивали неизвестные ему мелкие крылатые твари. Он даже протер глаза, вполне логично полагая, что его сознание посетила непрошеная галлюцинация, но нет, слишком уж живо выглядели упрямо продолжавшие вылетать из станционного борта твари, чтобы можно было усомниться в их реалистичности.

— Свят! Свят! Свят!.. — невольно пробормотал майор Иванов, широко раскрытыми от изумления глазами наблюдая, как многотысячная стая крыс-вамкитаров, с вцепившимися в их спины усатыми тараканами-букерами, невзирая на двухсотсемидесятитрехградусный мороз и отсутствие воздуха, журавлиным клином улетала куда-то к новым, одним им известным, местам обитания.

«Я же не пью совсем — откуда же могло взяться такое наваждение-то?!» — в какой-то тошной муке подумал майор и в который уже раз проклял себя за то, что согласился лететь на «эту гребаную Плеву».

В то же самое мгновенье мгновенье борт Станции содрогнулся. Лучший пилот кораблей малого класса РВКФ Иванов среагировал молниеносно — меньше чем через секунду «МиГ-1001» оказался в двадцати километрах от гибнущей Ганикармийской Орбитальной Станции, которая, кстати сказать, уже добрую сотню лет бороздила безжизненные просторы орбиты Плевы в единственном числе…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Борт Ганикармийской Орбитальной станции за полтора часа до взрыва. Продырявленный борт Ганикармийской Орбитальной Станции

Ольга и Джон продолжали сидеть в медпункте. Джон только что закончил короткий разговор с Баклевски и теперь молча и ошарашенно смотрел на майора Миллер.

— Что? Что он сказал?! — не выдержала она.

— Он назвал точное время взрыва и сказал, чтобы к этой минуте я и «мои боевые товарищи» находились в помещении аварийного шлюза. За нами с «Германа Титова» прилетит новейший российский истребитель-бомбардировщик «МиГ-1001», внешними обводами ничем не отличающийся от плевянского летающего тарантула бенкеля. Мы со всеми удобствами разместимся в бомбовом отсеке, переоборудованном под пассажирский салон. «МиГ» доставит нас на крону самого высокого Ракельсфага. Так что все идет согласно ранее разработанному плану! Единственное внесенное изменение — короткий рейс на борт «Германа Титова», я завезу туда тебя! — Джон мрачно усмехнулся и посмотрел в дальние-предальные сказочные дали своего недавнего волшебного сна, где среди огромных белоснежных цветов с нетерпением ждала его самая красивая девушка Вселенной.

— Так нужно немедленно сообщить о готовящемся взрыве ганикармийцам! — импульсивно воскликнула Ольга.

— Он им уже сообщил, что по его данным, якобы на Станции готовится диверсия и назвал возможное примерное время, которое на самом деле является абсолютно точным. Ганикармийцы, на всякий случай, приготовили аварийные спасательные капсулы — места там хватит с лихвой для всех. Так что за них не беспокойся!

— Сколько еще до взрыва? — спросила Ольга, внимательно наблюдая за выражением лица Джона.

— Ровно полтора часа! — глянув на часы, ответил очнувшийся от сладких грез Джон.

— Тогда у нас еще есть время! — заверила его майор Миллер.

— Для чего?

— По моему авторитетному мнению, судя по вашим физиологическим реакциям, старший сержант Гаррисон, не более чем через пять минут следует ожидать информационного взрыва ампулы №3. Насыщаться информацией ваш мозг будет не более десяти-пятнадцати минут, которые лучше переждать в этом кабинете.

— Как скажете, товарищ майор! — криво не-то улыбнулся, не-то усмехнулся старший сержант Гаррисон, опять устремивший взгляд, затуманившихся волшебными туманами, синих глаз в далекие сказочные дали.

Майор Миллер смотрела на Джона с непередаваемым выражением, полагая, что он уже впал в транс, вызванный началом долгожданной реакции. Но реакция началась через полторы минуты.

Джон внезапно поднял голову, туманный мечтательный налет из глаз моментально вытеснили сразу три, ясно различенные Ольгой, чувства: изумление, любовь и ярость, отчего глаза Джона стали напоминать, ярко засверкавшие во мраке полного неведения, светофоры неожиданного знания. На скулах бешено заходили желваки, а пальцы рук смирно лежавших на коленях, до побеления сжались в огромные кулаки.

— Что — есть, Джон?! — робко спросила Ольга, нежным сочувственным взглядом пытаясь успокоить забушевавшие в Джоне эмоции.

— Есть, Ольга, есть! — отрешенным тоном ответил он, изумленно глядя ей в глаза.

Полное насыщение информацией, как и обещала Ольга, произошло через двенадцать минут.

Джон закрыл глаза и, словно бы потеряв все силы, откинулся на спинку кресла. Майор Миллер, затаив дыхание, наблюдала за ним.

Миновало не более минуты, и он открыл глаза, шумно выдохнул воздух и, обращаясь словно бы только к самому себе, произнес:

— Так значит, это был все-таки не сон, и она на самом деле существует!

— Кто — она?!

— Девушка из сна! — не совсем ясно ответил Джон и внезапно посуровев в лице, добавил: — Огромное спасибо тем семнадцати погибшим парням из ВБ России — их смерть, действительно, не оказалась напрасной!

— Что ты узнал?! — спросила Ольга, и сама, не заметив, как, перешла на доверительное — «ты».

— Я узнал всю страшную правду про себя, на поверку, оказавшуюся не страшной, а фантастически прекрасной. Ампула №3 содержала в себе матрицу мыслительной деятельности генерала Баклевски за последние два года, Ольга! Я уже не успею спасти плевян — Баклевски их всех скопом мастерски подставил этим самым акклебатианам. Они все, вместо того, чтобы изучать Ракельсфаги, станут рабами на каких-то там овощных плантациях акклебатиан! И если даже я скажу им об этом — они мне все равно не поверят! Они до конца не верят даже этому ублюдку Баклевски. К тому же, если даже поверят, то их сигнал «SOS» никто не сумеет принять — Баклевски позаботился и об этом. А я ему нужен, нужен, как никакой другой человек в мире по одной простой причине! — Джон вскочил на ноги и подошел к картине с зимним сельским российским пейзажем, висевшей на стене между медицинскими графиками и таблицами.

— По какой причине, Джонни?! — тоже встала на ноги Ольга.

— Лишь я один из личного состава всей его многотысячной экспедиции могу попасть на ветви Ракельсфагов! — не поворачивая головы от лубочного пейзажа, ответил Джон. — На борту «космического тарантула» должны оказаться три человека: ты, я и плевянский зоолог Брэдли Киннон. Трех моих будущих убийц, приставленных ко мне хитромудрым Баклевски, я должен каким-то образом сделать недееспособными в течение ближайшего часа.

Джон отвернулся наконец-то от пасторального изображения ночной заснеженной деревни где-то в российской глубинке, и веско произнес:

— Аналитики ВБ России не ошиблись во мне — нет теперь злее и опаснее врага у генерала КМБ Баклевски, чем старший сержант Джон Гаррисон! Все остальное я расскажу тебе на борту «тарантула» — сейчас времени на разговоры не осталось. Пришла пора действовать! Нам осталось только победить или умереть…

Аварийный шлюз. Открытый космос

С безопасного расстояния двухсот двадцати пяти километров майор Иванов наблюдал, как гигантская тарелка Орбитальной Станции, плавно двигавшаяся с равномерной скоростью, заданной почти сто лет назад, резко остановилась, словно натолкнулась на невидимое препятствие.

Безвоздушное пространство не проводимо для звуков, но у майора Иванова было слишком развито воображение, и он невольно поморщился, как будто наяву услышал душераздирающий многотональный металлический скрежет разрушающихся конструкций Станции. У него на глазах погибал целый мир со своими устоявшимися за прошедший век внутренними законами — теперь орбита Плевы будет совершенно пустынной. Майор тяжело вздохнул, чувствуя себя наряду с инициатором всего этого преступного предприятия генералом Баклевски причастным к катастрофе, разразившейся перед его взором.

Но винить себя и в чем-то перед кем-то каяться было не время и не место, и майор нажал на соответствующие тумблеры, осторожно подгоняя «тарантул» к раскрывавшимся створкам аварийного шлюза накренившейся Станции. Он слыл не только великолепным пилотом, но и считался отличным службистом, за долгие годы беспорочной службы, привыкнув пунктуально выполнять приказы и распоряжения своего непосредственного командования, за что оно его всегда и ценило. Другими словами, отец троих детей и прекрасный семьянин майор Иванов, в щекотливых психологических ситуациях привык безропотно вытирать грязные штиблеты послушного исполнителя о собственную совесть.

Размышляя, таким образом, и даже немного краснея от неизбежно возникавшего чувства стыда, майор, действуя синхронно вместе с вверенным ему чудо-истребителем, аккуратно подогнал «МИГ-1001» к разверзнувшимся створкам аварийного спасательного шлюза. Он знал, что окончательное разрушение Орбитальной Станции произойдет не ранее, чем через двадцать минут, поэтому считал себя пока в относительной безопасности.

Гигантские недра шлюза, освещенные безжизненным мерцающим сиянием, испускавшимся неким таинственным альтернативным источником энергии — сложным агрегатом «МАИКС», подаренным ганикармийцам министерством РВКФ еще пятьдесят лет назад, показались майору внутренностями рыбы-великана, готовой вот-вот испустить дух от тотального голода. Подобное ощущение усиливалось благодаря причальным трапам, свисавшим сверху вниз наподобие огромных кишок. Кишки-трапы, покрытые слабо флюоресцирующим слоем морозоустойчивых лишайников, слабо раскачивались под проникавшими в помещение шлюза шальными космическими сквозняками, и создавалось впечатление, что маятникоподобные движения их туда-сюда исподволь заключали в себе фатальную неуверенность насчет собственной прочности. Впечатлительный майор сжался в пилотском кресле, морально приготовившись к неожиданностям самого дурного толка, наверняка, поджидавших его в ближайшие минуты. Ожидать их следовало, скорее всего, как обычно случается в космосе — прямо по курсу.

Прямо по курсу «МиГ-а-1001» виднелся главный причальный пирс, имевший вид длинного балкона, огражденного перилами метровой высоты. Через равномерные промежутки вдоль балкона были установлены зенитные прожектора, включенные на полную мощность. Привычный человеческому глазу ярко-желтый свет прожекторов живописно дополнял холодное безжизненное сияние «МАИКС-а».

«Космический тарантул» плавно приближался к главному причальному пирсу. На дисплее монитора камеры внешнего обзора майор Иванов тщетно пытался увидеть группу из четырех человек, облаченных в скафандры. По хронометражу они должны уже были находиться на пирсе главного причала и ждать «бенкель», но майор их не видел, вследствие чего не отпускавшая его с самого начала полета тревога еще более усилилась. С Баклевски он связаться, по-прежнему, не имел возможности (волнозвуковая аннигиляционная ловушка, более двух часов назад надежно изолировавшая Ганикармийскую Орбитальную Станцию от мирового эфира, пока еще не прекратила своего действия) и, кроме, как на самого себя, надеяться майору было больше не на кого. Он осторожно подвел истребитель к самому борту пирса и включил тормозные стабилизаторы, продолжая сканировать поверхность причала всеми имеющимися в наличии приборами слежения и обнаружения…

Конец ознакомительного фрагмента.