Вверх и вниз. Хроника смены в альплагере

Алексей Николаевич Уманский, 1963

Перед героем повести, от лица которого идет повествование, стоит задача – за время смены получить спортивный разряд по альпинизму. К поставленной цели ему придется идти, преодолевая физическую слабость, тренируя силу воли, внимание и способность к сотрудничеству. Суровая красота гор, не терпящая фальши, и максимальное напряжение сил побуждают героя по-новому взглянуть на взаимоотношения с женой, которая вместе с ним занимается альпинизмом, но, по-видимому, все больше отдаляется от него.ISBN 978-5-00077-728-2

V

Дьяков, позавтракавший у Качаловой, сварливо торопил нас. Мы молча допивали какао, а он раздражался все больше и больше, видя, что все черпают кружку за кружкой.

Мы еще связывались, когда отделение Качаловой скрылось за гребнем. Дьяков сказал:

— Ребята, сейчас выйдем на по́лки. Будет много живых камней. Увидите сами, как сыпется. Поэтому идти осторожно, следить за веревкой – чтоб не болталась, и держаться возможно ближе друг к другу, ясно? И давайте больше не чикаться, чтоб это было в последний раз.

Полки вели в обход ледопада. Облака, из которых только что выпал дождь, закрывали ущелье Башиль. За поворотом исчезло ледниковое озеро. Вскоре мы убедились, что Дьяков не зря предупреждал нас насчет камней. Здесь сыпалось или могло посыпаться решительно все, за что бы ни взяться. К тому же у каждого, кто не шел во главе связки, были заняты обе руки. Левая годилась только для опоры – в ней были сжаты кольца веревки. Захваты я мог делать одной правой, предварительно выпустив из нее ледоруб. Тот начинал крутиться на темляке, задевая головой то ноги, то камни. Я выходил из себя, но не мог изловчиться и сделать так, чтобы ледоруб ни за что не задевал. Однако прицепить его к рюкзаку и избавить себя от хлопот было невозможно. Дьяков не допустил бы этого, да и рюкзак стал бы тяжелей. А за три дня похода в нем как будто так ничего и не убавилось.

По́лки становились все круче и неприглядней. Боль в плечах уже почти не давала идти, но остальные, поглядывая друг на друга, молчали, и приходилось терпеть. Круг замыкался. Никому не улыбалось первому выходить из него.

Пожалуй, Борису без веревки в руках было несколько легче, но Бориса я почти не видел за Алей. Зато у нее просматривал каждый шаг, особенно после того, как начал догадываться, отчего в такой степени устаю. Выбравшись на мало-мальски прочный уступ, Аля замирала у самого края. Стоило сделать шаг или два – и я бы не застревал посреди сыпучки, но Аля освобождала место только после того, как Борис начинал тянуть, и мне никак не удавалось воспользоваться передышкой, хотя на уступе мы могли поместиться втроем. Это случалось раз за разом. Я тратил последние силы, стараясь не съехать с камнями вниз. Ругань так и рвалась с языка, и дело кончилось бы скандалом, если бы вдруг мы не оставили полки и не перешли на ледник.

Здесь полегчало. Подъем был прямой и спокойный. Просто замечательный после этих полок. Мы шли в ровном темпе; под ногами поскрипывал плотный смерзшийся снег. Он засиял, когда выглянуло солнце. Из ущелья Башиль, открывая вершину за вершиной, чередой выплывали облака. Было очень тихо и жарко. Мы разделись напротив склона Ору-Баши, иссеченного следами недавних лавин. Впереди, неуклонно приближаясь, вырисовывался перевал Голубева.

Без штормовки дышалось удивительно легко. Вначале это казалось странным, но потом я привык и перестал замечать, вслушиваясь в глухую поступь ног и позвякивание колец на ледорубах. Темп не мешал оглядываться и снимать. Недавние мучения на полках забылись.

Ледник широчайшей дорогой уходил вниз и назад к ущелью Башиль. Судя по тому, как теперь выглядел гребень Тихтенгена, мы изрядно набрали высоту. До перевала оставалось немного – один некрутой взлет. Мы одолели его все так же спокойно и ровно. За скальным барьером лежало ущелье Южное Юном-Су. Я поставил рюкзак в каменную нишу и обернулся.

Горы отступили вдаль. Между ними и мной лежал воздушный океан. Дном его был ледник, устремленный к подножью Тихтенгена. Чудовищный гребень этой вершины казался теперь небольшим. А дальше высились новые горы, и, чтобы взойти на каждую из них, не хватило бы жизни.

Аля стояла рядом и улыбалась. Я похлопал ее по плечу, будто не из‑за нее отдыхал на сыпучке. Здесь даже с ней было приятно. Плата осталась в прошлом и не выглядела слишком большой.

Безенгийская стена имела ровный, почти без понижений, гребень огромной протяженности, подпирающий горизонт. Дальше не было ничего выше, но в одном ряду с ней поднимались две обособленные пирамиды, и правую я узнал. Мы с Леной видели Тетнульд из Сванетии пять лет назад.

Прошлое мелькнуло и исчезло, так и не начав развиваться в памяти, да и я больше не смотрел на Тетнульд. Но голова заработала спокойно, точно перед этим не было опьянения, и горы уже не получили обратно того, что они лишь на миг от себя отпустили.

Дьяков, управлявший спуском, оставил нас на последнюю очередь. Пользуясь этим, я снял панораму хребтов. Пленка кончилась. Я собрался заменить ее новой, но тут Дьяков вызвал связку к себе.

Судя по тому, что, стоя в шаге от края площадки, я не видел ни склона, ни тех, кто ушел вниз передо мной, спуск был очень крутой. Я пристегнулся к перилам, сделал шаг и заглянул под ноги. Впечатление было такое, что мне придется встать Але на голову. Сама Аля уже как будто стояла на голове у Бориса, а Борис – у кого‑то еще. Все они как‑то странно болтались на веревке и медленно переступали из следа в след. Движения у них были неловкие и очень смешные. Но когда я повернулся лицом к склону и пошел вниз, все мигом прояснилось и перестало казаться смешным. Кто бы ни натягивал веревку, остальных валило лицом или набок в снег. Я очутился среди других паяцев поневоле. Дьяков сверху кричал, чтоб не держались за веревку. Поздно спохватился. Лучше бы вовремя велел завязать скользящий узел концом репшнура – никого бы тогда не тянуло, хоть ты повисни, и все бы прошло без хлопот.

Спустившись на длину перил, я отстегнулся и бросился вслед за Борисом и Алей. Они сорвались с места, едва у меня в руке щелкнул отстегнутый карабин. Снег был очень глубок. Следы в нем зияли, как колодцы, и, чтобы не спотыкаться, вваливаясь в них, каждый забирал на целину влево, на возрастающую крутизну, и топтал новый след. Я бежал с ледорубом на самостраховке, не упуская из вида Алю и вглядываясь в быстро приближающийся ледник. Я запарился, но некогда было вытереть пот со лба, пока крутизна, как при выходе из пике, не стала, наконец, уменьшаться. Следы слились воедино, и по этой тропинке мы добежали до ребят, сидевших на рюкзаках и ожидавших товарищей.

Я тоже сел на рюкзак лицом к перевалу, торопясь зарядить аппарат до того, как Дьяков начнет спускаться.

Катушка встала на место, я убедился, что пленка идет, и сразу вскинул аппарат, потому что Дьяков и кто‑то еще уже побежали. Аппарат стрекотал и легонько подрагивал. В окошко было видно, как две маленькие фигурки, высоко поднимая ноги, вновь погружали их в снег вниз перед собой. Они спускались хорошо, однако не так быстро, как я рассчитывал, но и это было красиво на фоне снежника и крутых перевальных скал, и я не пожалел, что так торопился.

Ледник Южный Юном-Су оказался прямым и спокойным, – как тот, по которому мы поднялись на перевал. Адыр-Су-Баши и другие пики Южного Адырского отрога обрывались сюда сверкающими снежными стенами. Впереди темнели скалы Куллум-Кола. До их подножья и предстояло сегодня дойти.

Дьяков взял быстрый темп. Трещины, да и то забитые снегом, встречались нечасто, и если кто и проваливался в них до колен, то чувства опасности все же не возникало. По ледяным желобам вперегонки с нами весело мчали ручьи. Мы удалялись от перевала, и он становился все меньше, но четкость линий не пропадала, и выглядел он почти так же, как и вблизи.

Конец ознакомительного фрагмента.