Вверх и вниз. Хроника смены в альплагере

Алексей Николаевич Уманский, 1963

Перед героем повести, от лица которого идет повествование, стоит задача – за время смены получить спортивный разряд по альпинизму. К поставленной цели ему придется идти, преодолевая физическую слабость, тренируя силу воли, внимание и способность к сотрудничеству. Суровая красота гор, не терпящая фальши, и максимальное напряжение сил побуждают героя по-новому взглянуть на взаимоотношения с женой, которая вместе с ним занимается альпинизмом, но, по-видимому, все больше отдаляется от него.ISBN 978-5-00077-728-2

I

В связке я шел первым, и, когда мы присели на камни отдохнуть, я оказался впереди всех. У самых ног начинался острый длинный гребень. Вдоль него из долины мчался туман. Я сидел на хребте сказочного зверя, ныряющего в серую волну.

Мгла быстро приближалась. Клочья облаков уже лизали скалы, заполняя пустоту по бокам. Солнце исчезло. Видимость упала метров до двадцати пяти. Разговор за спиной смолк, и туман сразу заложил уши.

Лагерь лежал у подножья отрога. Там наверняка лил дождь. Здесь под одежду ползли волокна тумана, и следом по коже бежал озноб. Промокать в облаках случалось и раньше, но давно, уже очень давно, и теперь надо было привыкать заново. Со времени свадебного похода я ведь так и не видел гор. Это было недалеко отсюда и пять лет назад. Значит, и мы с Леной прожили пять лет. И, должно быть, поэтому за все утро после выхода на занятия я впервые подумал о ней.

Мы порядком поддались времени. Не одна Лена – и я. Сейчас она занималась на скалах тремястами метрами ниже, но нас как будто уже ничто не связывало. Случалось, правда, и хуже, – что мы сидели бок о бок, но едва замечали один другого.

Я не хотел так жить, однако это пришло, или мы пришли к этому. Вглядываясь в мягкую, подавляющую мглу, я думал, что будет дальше.

Туман несколько рассеялся. Мы оставили гребень и незнакомым путем побежали с отрога вниз, к лагерю. Теперь я был последним, передо мной – Аля, а впереди – Борис. Видел же я только пятки Алиных ботинок, камни осыпи перед тем, как наступить на них, и веревку между собой и Алей. Осыпь стремительно мелькала перед глазами. Оглядываться по сторонам было некогда. Но порой я успевал взглянуть на Алю и тогда отмечал, что ей трудно бежать. Она явно не привыкла к скорости. Впрочем, мы только шесть дней назад приехали в горы.

Пелена облаков разорвалась. На дне ущелья стал виден казавшийся неподвижным белый от пены поток. Немного погодя к нам долетел его шум. Мы приближались, и шум нарастал. У самой воды он перешел в рев, который трудно было перекричать. Дьяков остановился перед цепочкой камней, ведущей к другому берегу. Мы развязались. Я сел за большой валун на страховку и подал Дьякову знак, что можно идти.

Он двигался точно, без задержек, и еще до того, как он выбрался на берег, я уже знал, что с ним все хорошо. Вторым перебрался Борис. Дьяков отдал ему перила, а сам встал на краю.

Аля не пыталась прыгать. Она сразу вошла в воду, тыча перед собой штычком ледоруба, и благополучно пересекла так несколько стремнин. Но за последним камнем не только она – кто угодно был бы снесен, и Аля в растерянности остановилась. Дьяков жестами убеждал, что не даст ей упасть, но Аля трижды подбиралась к прыжку, прежде чем решилась и прыгнула. Трикони чиркнули по мокрому камню. Аля обеими ногами соскользнула в поток и тотчас изогнулась в объятиях Дьякова под напором воды. Дьяков слегка оступился, но устоял и через секунду вытянул Алю. Только тут и стало заметно, что волна до пояса окатила её.

Двадцать два человека перешли на другой берег. Еще одна девушка угодила в воду, как Аля. Остальные проскочили, не замочив ног. Со мной остались лишь два инструктора – мужчина и женщина. Они одновременно взглянули на меня и придвинулись ближе. Я уже знал, зачем.

Они даже заспорили, кому сесть на мое место. Оба стремились доказать, что не боятся идти последними. Но если уж женщина, не доказав этого, не могла чувствовать себя полноценной, то мужчина и подавно не мог. В конце концов он отобрал веревку. Женщина отошла нехотя. В ней и прежде было мало привлекательного, женского, а после этой сцены на нее и вовсе не хотелось смотреть. Я взял ледоруб под перилами на самостраховку и прыгнул на ближний камень, потом на второй, третий, четвертый… Но, как ни быстро я прыгал, струи внизу летели быстрей. Они и не задевая стремились опрокинуть, и я обрадовался, когда очутился на берегу.

Ребята сматывали веревку. Скрытая от глаз каменной грядой, мрачно ревела Куллум-Су. Солнце, если проглядывало, было тусклым. Верхние части склонов по‑прежнему вязли в облаках. Камни мокрыми плешинами торчали из мокрой травы, и садиться на них не тянуло. Я так и остался стоять, хотя чувствовал усталость. От этого еще больше захотелось домой. К счастью, Дьяков скомандовал строиться и быстро повел отряд по тропе к видневшимся ниже крышам альплагеря «Джайлык». От него до нашего «Уллу-Тау» было еще десять минут ходьбы.

Лена была уже дома.

— Ты промокла? – спросил я, стаскивая коробившуюся штормовку.

— Да, немного.

Она ответила, глядя мимо меня. Я нагнулся к шнуркам. Было бы желание говорить, она начала бы по‑другому. А так и мне на черта надо…

— А почему вы вернулись с другой стороны? – неожиданно спросила Лена.

Я как раз ставил под кровать второй ботинок. Не думал, что она заметила, откуда мы вернулись, а, главное, что пожелает спросить.

— Не хочешь разговаривать?

— Нет, по‑моему, ты не хочешь. Перевалили через отрог и вышли к Куллум-Су.

— А это что?

— Река, в устье которой «Джайлык».

— Понятно. Ну, и как она наверху?

— Да ничего. Снижается круто. Переправлялись с перилами. Тропа на другом берегу.

— Ничего не случилось?

— Нет. Двое выкупались до половины. Да Дьяков оступился, когда вытаскивал их.

— А он вам нравится, Дьяков?

Я подумал.

— В общем‑то, да, нравится. Он, может, только на первый взгляд не кажется мастером. Но мастер он настоящий. Как ты думаешь, сколько ему лет?

— Около сорока.

— И мы так считали. А оказалось тридцать.

— Ну да?

— Борис у него самого выяснял. Сначала, конечно, трудно было поверить – глаза выцвели, кругом морщины, да еще лысоват. Но если приглядеться как следует – ему действительно не больше тридцати.

Лена не ответила. Вероятно, возраст Дьякова напомнил ей о собственном. Я усмехнулся.

— Не бойся. К тебе это не относится. Он все‑таки каждый год месяца по четыре печется под горным солнцем. А к тому же, видимо, пьет.

Лена покачала головой.

— Он давно уже мастер?

— Года четыре.

Мы помолчали.

— А как у тебя прошел спуск?

— Плохо. Немного лучше, чем раньше, но бегать над обрывами я все равно боюсь.

Я вспомнил Алю.

— Это пройдет. Не сомневайся.

— Кто его знает. Хорошо бы. А вот как с рюкзаком подниматься буду, это еще хуже представляю себе.

— Поздно, – подумал я, – теперь поздно.

Представить себе надо было раньше – до того, как я выбрал отряд. Меня‑то ведь до самого конца удерживала мысль, кто тогда будет помогать Лене. И лишь в ту минуту, когда уже больше нельзя было откладывать выбор, и я сказал, что желаю ходить со значкистами, не с новичками, решение впервые показалось не только бесповоротным, но и таким, наконец, каким оно должно было быть.

— Вы скоро уйдете из лагеря? – спросила Лена.

— Послезавтра. На пять дней.

— А нам пока не сказали. Наверно, через день после вас.

— На сколько?

— Еще не знаю.

Я прикинул, сколько нам придется не видеться. Выходило не меньше, чем дней шесть или семь. В это время ударил гонг к обеду. Я быстро сбегал на речку помыть руки, но, вернувшись домой, уже не застал там Лену. В столовой мы сидели на разных местах, каждый со своим отделением. Ждать меня не имело смысла. Она и не ждала.

Я поднялся на террасу. Собаки сгрудились вокруг таза, до половины погрузив морды в харч. Обед едва начался, а объедков было уже предостаточно. На них можно было бы держать не одну свору собак.

Я протиснулся к столику. От шума, тесноты, от вида неаппетитной приевшейся пищи разом навалилась усталость. Мне было видно Лену. Она принимала с подноса тарелки. За общим столом Лена охотно выполняла работу хозяйки. Дома это не всегда было ей по душе.

Мы отдыхали у себя в комнате. Свет был сумеречный, тусклый, но Лена читала. Я смотрел на мокрые крыши зданий, раздумывая, выйдет ли мой отряд послезавтра, если не кончится дождь. Мне уже не хотелось идти даже в хорошую погоду. Но давать задний ход было поздно, по какой бы причине ни хотелось теперь его дать, – из‑за рюкзака ли, непогоды. Или из‑за Лены. Лена‑то, правда, еще не забеспокоилась. Но если до поры до времени ей трудно было представить, каково придется наверху без меня, то уж могло бы насторожить, заставить задуматься другое – как это я отпустил ее в горах одну? Но она не задумалась, не насторожилась, ничего не почувствовала, потому что была слишком в себе уверена. Сразу изменить представление обо мне она еще не могла.

Я прислушался. В тишине проступило что‑то новое. Как если бы остановились часы. Однако мои продолжали идти. Я прислушался снова и взглянул на соседнюю кровать. Книга лежала на одеяле. Лена спала. Волосы у нее почти не сбились. Грудь чуть заметно приподнималась под свитером и опадала, но вдох и выдох не были слышны. Свитер доходил до бедер и вместе с брюками подчеркивал контуры ног.

Первое время меня сдерживало, что Лена спит; затем желание изменилось, не утратив своей остроты. Ни в каком другом состоянии я лучше не сознавал, насколько она женщина, и все же мог не трогать ее, смотреть и не трогать – смотреть в это время было важней. Потом – в темноте ли, при свете – она уже не проникала вот так, и облик постепенно ускользал из сознания, потому что вместо всего ее тела ощущалась одна его женская суть. Дальше незачем становилось помнить, с кем ты – с той ли, кто тебя вызвал, или с другой. Суть была одинакова в каждом теле, и каждое, когда ты доказывал обладание, вводило тебя в весь женский пол. Природа строго следила за этим. Оттого и правильный выбор не кончался влечением к одной. Мы могли лишь желать себе единения, а от тяги к другим это не избавляло. И однако, кого бы ни вспомнить, я не жалел о верности Лене. Да и большего воздействия, проникновения все равно не бывало ни с чьей стороны.