Победители вещей

Алексей Николаевич Котов, 2022

Ироничные приключения, не лишенные трагических ноток, мистических нюансов и философского подтекста. Иными словами, автор совсем не старался рассмешить читателя или убедить его в том, во что верит сам. Ведь какие бы странные вещи ни случались в жизни, нужно терпение и время, чтобы понять их. Короче говоря, действие романа разворачивается в наше время на территории санатория "Сытые боровички"…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сашка Бобров никогда не был вором. Даже в детстве, когда юное, подрастающее поколение всегда готово поставить под вопрос принадлежность той или иной собственности — в классическом виде это частенько выглядит как похищение яблок из чужого сада — Сашка сторонился воровства. У мальчика был сильный, подвижный и веселый характер, начисто лишенный болезненного стремления к самоутверждению. Он никогда не избегал общения с ровесниками и одинаково дружил со всеми — и с сильными лидерами, и со слабыми членами мальчишеских группировок, оказавшимися на их задворках. Его независимый и веселый нрав, в сочетании с врожденной физической силой, дарили ему главное — свободу. Впрочем, сам Сашка никогда не задумывался о том, какой он. Его детство и юность были солнечными как майские погожие дни.

Городская окраина, где родился Сашка, была немножко похожа на деревню. Частные дома, из которых состоял прилепившийся к городу поселок, построили рабочие большого авиазавода сразу после войны. Этот огромный, полудеревенский мир, полный тайных мальчишеских троп и укромных местечек, был идеален для игры в «прятки» или «войну». Сразу за поселком, ограничивая его бурный рост, начинался крутобокий лог, а за ним колосилось пшеничное поле. Через желтое море пшеницы шла дорога к озеру. Этот мир был чуть другим, отличным от созданного людьми, но казался не менее удивительным и прекрасным.

Детство Сашки кончилось совершенно неожиданно после восьмого класса, когда жарким августовским вечером он пригласил в кино знакомую девчонку. Уединившись на последнем ряду в полупустом зале, они без конца целовались и совсем не смотрели в сторону экрана. Сашка целовался впервые в жизни. Он настолько осмелел, что даже попытался нашарить грудь девушки и это у него почти получилось. В конце концов, их веселая возня и шепот, прерываемый не менее веселыми вскриками, стали настолько громкими, что их попросили выйти из зала. Сашка и девушка продолжили поцелуи на улице и так увлеклись, что Сашка вернулся домой только около часа ночи.

Утром ему стало плохо… Сашка проснулся в четыре часа от чувства сильной жажды и не менее сильной, холодной тоски в груди. Он долго лежал в постели и рассматривал потолок. Наверное, в тот недобрый момент в его глазах можно было увидеть не только страдание, но и удивление. Как он не старался убедить себя в том, что сейчас все пройдет, ни жажда, ни тоска не уходили.

Сашка встал, прошлепал на кухню и выпил большую кружку теплой воды. Он чуть ли не полминуты стоял босыми ногами на приятно прохладном полу и прислушивался к тому, что происходит внутри него. Мир вокруг него словно сжимало в точку нечто огромное, серое, безликое и у этого доселе неведомого врага не было ни начала, ни конца. Пришло сильное ощущение страха…

«Сейчас я умру и меня больше никогда не будет, — подумал Сашка. — Никогда-никогда-никогда-никогда!..»

Он вдруг увидел это темное, не имеющее границ «никогда-никогда» оно хлынуло внутрь него, заполняя собой все мыслимое пространство. И в этой бесконечности почему-то уже не было места для самого Сашки.

Сашка разбудил маму… Его бил озноб и у него дрожал голос. Через полчаса, поняв всю бесперспективность попыток успокоить сына, мама вызвала «скорую помощь». Врач — симпатичная женщина лет тридцати пяти — чуть ли не силой уложила возбужденного и перепуганного приступом Сашку в постель. Она измерила давление и пульс, прощупала живот и внимательно расспрашивала долго ли он был вчера на солнце, не получал ли ударов по голове в драке и так далее. Наконец мама заплакала и потребовала, чтобы Сашка рассказал правду. Он рассказал все, даже то, что ходил в кино, короче говоря, все, кроме того, что был в кино не один.

Врач пробыла у него больше часа — было раннее утро и, очевидно, ее потенциальные больные еще мирно спали. Еще через пару часов мама потащила Сашку в поликлинику. Он сдал все возможные анализы и прошел рентген. Потом они посетили трех врачей — терапевта, невропатолога и эндокринолога — но даже заведующая терапевтически отделением, в кабинет которой мама втащила Сашку за руку чуть ли не силой, так и не смогла дать страдающей женщине какого-то вразумительного совета.

— Давайте подождем немного, — предложила она. — В конце концов, ваш мальчик физически совершенно здоров и возможно приступ был как-то связан с его быстрым физическим развитием…

Мама немного успокоилась, тем более что приступ у Сашки прошел без следа и еще там, в поликлинике, на приеме у первого по списку врача, она заметила его удивленный взгляд. Ее волнения по поводу здоровья сына просто никто не понимал.

Но приступ повторился. Через неделю Сашка снова пошел в кино с той же девушкой, а утром ему снова стало плохо. Мама вызвала «скорую» и к ее изумлению (впрочем, и радости) приехала та же женщина-врач. Она бегло осмотрела Сашку и коротко, как бы между делом спросила:

— Вчера в кино ходил?

Сашка кивнул.

— Опять на последнем ряду сидел?

Сашка недоумевающе заморгал глазами.

— И что?.. — переспросил он.

— Ничего, — молодая женщина чуть заметно улыбнулась. — Поворачивайся на живот. Уколов боишься?

— Нет…

— Зря. Если человеку делают уколы, значит у него есть проблемы. Хотя тебе пока еще рано волноваться.

Врач уехала довольно быстро, лишь только удостоверилась, что после укола Сашке стало лучше. Перед отъездом она немного поговорила с матерью. Женщины стояли за порогом комнаты, Сашка плохо слышал их разговор. Уже войдя в комнату, мама сказала, что врача зовут Елена Петровна.

— Она очень милая и очень умная женщина, — мама присела на кровать сына. — Кстати, Елена Петровна тут недалеко живет, на нашей улице, но за шоссе.

Шоссе делило район на «старую» и «новую» части. «Старая» преимущественно состояла из недорогих домов рабочих авиазавода. «Новая» часть начала возводиться позже, в хрущевские времена и среди ее застройщиков если и встречались сотрудники завода, то это были исключительно руководители довольно высокого звена. Мальчишки из «старухи» не любили «новоделов» и между ними не раз происходили жестокие «войны».

После укола Сашка быстро почувствовал состояние какой-то странной, еще неведомой ему эйфории и блаженная теплота во всем теле растворила в себе все неприятные ощущения. Впечатление было настолько сильным, что он невольно спросил себя, а разве так бывает, чтобы жестокий приступ непонятной болезни отступил так быстро?.. Точнее же этот неясный вопрос звучал так: а разве так можно?.. Что именно было «можно», почему это «можно» вдруг может оказаться запретным он не понимал. Словно в утреннем и светлом сне ему вдруг привиделись золотые райские ворота, одна створка приоткрылась и оттуда высунулось забавное личико ангела. Ангел хитро подмигнул ему, улыбнулся и исчез.

— Ну-у-у, — довольно протянула мама, рассматривая лицо сына. — Я гляжу, тебе совсем хорошо стало. Поваляйся в постели еще, безобразник. А я пока приготовлю завтрак.

В следующую субботу Сашка снова пошел в кино… А утром он проснулся от собственного крика. Сашка с силой прижимал руки к лицу и не понимал, что с ним происходит. Это был и страх на грани паники, и ощущение холодной, безразмерной бездны внутри, и совсем уж странное, но до омерзительности сильное, ощущение своей никчемности и нужности.

В комнату буквально ворвалась мама, а следом отец.

— Опять, опять!.. — растерянно повторяла мама. — Господи, что делать?!

— Что опять-то? — не понял отец.

Мама мельком взглянула на него, метнулась к окну и, не зная, что делать дальше, замерла.

— Да что происходит?! — возмутился отец.

Мама вздрогнула и оглянулась. В ее глазах не было ничего кроме страха, и она смотрела на мужа так, словно видела его впервые.

— А вдруг они теперь не успеют?! — тихо спросила она. — Или приедет не она?

— Кто они, кто она?.. Да объясни же все толком! — перешел на крик отец.

— Побудь с ним, — мама кивнула на Сашку и ринулась к двери спальни. — Я быстро!.. Я — за Еленой Петровной.

Буквально через полминуты с силой захлопнулась входная дверь на веранде.

Сашка снова закричал. Он понимал только одно — что он умирает. И даже более того, ему казалось, что он уже завис над бездной полной ужаса и мрака. Не зная, что делать, отец плеснул ему в лицо стакан воды.

— Сашка, перестань!.. Возьми себя в руки!

Наверное, в ту минуту отец испытывал такой же страх, как и сын.

— Мама где? — простонал Сашка.

— Скоро придет. Пошла за кем-то…

«За врачом, наверное», — догадался Сашка. Ему стало чуть-чуть легче, но холодная бездна внутри его никуда не ушла.

Отец сел рядом с Сашкой и взял руки сына в свои грубые ладони. Сашка еще ни разу в жизни не видел лицо отца таким растерянным, даже жалким, и в то же самое время таким ласковым.

Пришла запыхавшаяся, раскрасневшаяся мама с Еленой Петровной. В отличие от мамы у врача было спокойное и даже гордое лицо. Она тут же выставила из спальни родителей и открыла свой портфель.

— Плохо, да? — мельком, почти без выражения и как бы между прочим, спросила Елена Петровна.

Молодая женщина совсем не смотрела на Сашку и сосредоточенно рылась в портфеле. Сашка мыкнул что-то похожее на «да».

— Опять в кино целовался?

Сашка закрыл глаза и промолчал.

— Понятно. Значит, сколько кота не корми, но март для него — святое дело. Полового контакта с девочкой, разумеется, не было?

Неожиданный вопрос был равносилен пощечине — щеки Сашки стали пунцовыми от стыда.

— Нет…

— Все правильно, так и надо. В противном случае ты пойдешь в колонию для малолетних преступников. А теперь вот о чем: ты сам видишь связь между тем, что ты делаешь вечером и тем, что происходит с тобой утром?

— Я больной, что ли?.. — сказанные в ладони слова прозвучали глухо и безнадежно.

— Нет. Просто у каждого человека есть свои особенности. Тебе нельзя целоваться. Точнее, ты можешь это делать, но только в постели с женой. А поскольку тебе еще рано жениться, всегда помни об этом.

Елена Петровна сделала Сашке укол и уже через минуту ему стало легче. Пришло ощущение теплоты, покоя и немая бездна быстро растворилась в чем-то куда более огромном и сильном.

«Да, наверное, так все-таки можно, — подумал Сашка. — Ведь легче же становится…»

Он слабо улыбнулся и спросил:

— Значит, мне совсем-совсем нельзя целоваться, да?

— Да.

— А почему?

— Я поговорю об этом «почему» с твоей мамой. Ты еще маленький и некоторые вещи тебе еще рано знать. Но ты не волнуйся, когда ты немного подрастешь, она тебе все расскажет.

К Сашке пришло легкое, почти игривое ощущение куража, и его улыбка стала шире. Недавний приступ уже казался ему далеким и нереальным.

— А зачем тянуть? Ведь я уже почти взрослый — Сашка потянулся большим и сильным телом, вытягивая руки в стороны. Он зевнул и добавил: — Почему-то очень есть хочется.

— Поспи пока, донжуанишка. И запомни, маму нужно слушать всегда.

Елена Петровна вышла. В коридоре ее ждали родители. Мама Сашки так искательно и жалобно вглядывалась в лицо врача, что та невольно отвела глаза.

— Нам необходимо поговорить, — строго сказала Елена Петровна. — Но говорить я буду только с вами, Валентина Сергеевна, — она перевела взгляд на отца: — Извините, пожалуйста, но так будет лучше для всех.

— А с Сашей что?.. — быстро вставила мама.

— Он скоро уснет. Не беспокойтесь, все будет хорошо.

Женщины ушли на кухню. Валентина Сергеевна принялась готовить чай, а Елена Петровна, устроившись на грубой табуретке, сунула в рот сигарету. Когда хозяйка дома оглянулась на свою гостью, ее брови удивлённо поползли вверх, причем так сильно, что на лбу обозначились невидимые ранее складки.

«Как за стойкой бара сидит!..» — подумала Валентина Сергеевна.

Да-да, в позе гостьи и в самом деле было что-то странное, некая расслабленная вальяжность, что ли?.. Вместе с тем на ее чувство собственного достоинства, благообразия и важности было на удивление приятно смотреть.

Валентина Сергеевна не выдержала и улыбнулась.

— Коньяк у вас есть? — чуть глуховатым, но опять-таки приятным голосом спросила Елена Петровна.

Хозяйка дома торопливо закивала. К счастью, в доме была початая бутылка настоящего армянского коньяка.

— Сегодня мне можно, — пояснила Елена Петровна, добавляя более, чем щедрую дозу коньяка в чай. — Я ведь только замещаю врача «скорой», но по старой привычке отдыхаю по субботам и воскресениям. Они, черти эдакие (Елена Петровна усмехнулась) в отпуска и по курортам разбежались, так что… Вот мне и приходится кое-кого замещать. Временно, конечно.

— А кем вы работаете?

Елена Петровна сделала большой глоток и показала аристократическим пальцем на скромный светильник на потолке.

— Я работаю там большим начальником. Но вы не беспокойтесь, пожалуйста, я получила образование в самом лучшем вузе страны и у меня за плечами целых восемь лет медицинской практики. Теперь о главном… То, о чем я сейчас вам расскажу, вы не прочитаете ни в одном медицинском учебнике по психологии. Я пыталась найти что-то подобное у Фрейда, но — увы! — этот широко разрекламированный индивид был, скорее всего, гениальным пациентом, но не гениальным врачом.

Красивые губы Елены Петровны снова прильнули к стакану. Молодая женщина слегка прищурилась и в ее глазах появился теплый, слегка маслянистый, как вечерняя морская волна, блеск.

— Коньяк и в самом деле настоящий. В магазине покупали?

— Нет, из Армении сослуживица привезла.

Елена Петровна кивнула и сунула в рот сигарету.

— Знаете, Валентина Сергеевна, я согласилась вам помочь только по одной причине, проблемы вашего сына очень — до удивления! — похожи на проблемы моего мужа. В общем… — врач немного помолчала, словно подбирала нужные слова. — В общем, эротическую психологию мужчин можно условно разделить, скажем так, на два противоположенных лагеря. Давайте назовем первый «волчками» и они будут со знаком «минус», а второй «олешками»…

— Оленями, что ли? — осторожно перебила мама Сашки.

— Нет, пусть они будут все-таки «олешками», — улыбнулась Елена Петровна. — Тем более, что ваш сын пока только ребенок. Итак, «олешки» у нас будут со знаком «плюс». Закономерный вопрос: чем эти два типажа отличаются друг от друга? Ответ прост: почти всем. Если по отношению к противоположному полу «волчки» быстры и настойчивы, то «олешки», наоборот, спокойны и упорны не в погоне за своей потенциальной «добычей», а в удержании возникшей связи. Образно говоря, попробуйте представить себе двух мужчин: первый — спортивного телосложения, эти мужчины улыбчивы, быстры на решения и постоянно жаждут новых впечатлений; второй — спокойнее, физически сильнее, возможно даже умнее, но они «работают», так сказать, всегда на удержание прежних впечатлений и связей и практически не ищут поиск новых, — Елене Петровна посмотрела на хозяйку дома. — Вы понимаете меня?

Та кивнула.

— Да. Наверное, вы говорите о сангвиниках и флегматиках?

Гостья сделала очередной глоток чая, глубоко затянулась сигаретой и, выпустив густую струйку дыма, продолжила:

— Ах, если бы это было так просто! Суть в том, что… м-м-м… — она замолчала и сделала неопределенный жест рукой, с зажатой между пальцами сигаретой словно пыталась разогнать облачко дыма перед своим лицом. — Суть в том, что в этой чертовой эротической психологии подвижный и веселый сангвиник может оказаться самым элементарным, одомашненным «олешкой», а флегматик — типичным и вечно блуждающим в поисках любовных приключений «волчком». И даже более того, в данном случае «плюсы» и «минусы», то есть типажи «волчка» или «олешки», совсем не определяют степень порядочности человека или… ну, даже не знаю… например, степень его талантливости. Как вы думаете, от какого темперамента страдал наш гениальный Александр Сергеевич Пушкин?

Валентина Сергеевна немного подумала и неуверенно сказала:

— Он был «олешкой»?

— Нет, Пушкин был типичнейшим, ярко выраженным «волчком». Но разве это помешало ему стать великим поэтом?

В глазах Валентины Сергеевны появилось сомнение. Оно показалось гостье настолько наивным, что она рассмеялась.

— Да уж вы поверьте!.. Впрочем, разве это главное? Да и поговорить нам нужно не о Пушкине, а о вашем сыне. Типажи, о которых мы с вами говорим, довольно редко встречаются, так сказать, в чистом виде. Как правило они размыты. Например, мужчина становится «волчком», когда уезжает в командировку, но он никогда не будет искать приключений на стороне, если жена рядом.

— А «олешки» не будут искать их никогда?

— Именно! Тут речь идет даже не о порядочности, а о… не знаю… О внутренней сути человека, что ли? Ну, нельзя же обвинять его в том, что он родился именно таким. Умная женщина сможет легко все исправить и, уверяю вас, тут все дело в том, как она поставит себя перед мужем…

«Ну, эта леди еще как сможет поставить!» — вдруг подумала Валентина Сергеевна.

Уже вслух она сказала:

— Вы говорили, что… В общем, я так понимаю, что, наверное, ваш муж тоже «олешка»?

Елена Петровна гордо вскинула голову и широко, едва ли не победно, улыбнулась. Впрочем, ее улыбка, несмотря на некое высокомерие, снова получилась довольно мягкой.

— Именно. И моему мужу тоже не стоит целоваться, если он не собирается ложиться в постель с тем, кого он целует. Такая проблема несмотря на то, что она встречается очень и очень редко, может возникнуть только у «олешек». Наверное, мне повезло, когда я увидела, как впервые стало плохо моему будущему мужу и пусть не сразу, но все-таки я все поняла. Мы всю ночь провели в плацкартном вагоне, много, почти бездумно целовались, и утром я… боже, какой это был кошмар!.. я просто пришла в ужас. Вы знаете, что такое эрогенные зоны?

Валентина Сергеевна потупилась и кивнула.

— Уверена, что у некоторых «олешек» они находятся… не знаю… на кончике языка, что ли? В обычном состоянии эти зоны спят, но, честное слово, их не стоит дразнить. Так вот, тогда, там на железнодорожном вокзале, я была вынуждена вызвать «скорую». Знаете, куда отвезли моего Сережу?.. В сумасшедший дом. Это просто чудо, что я поехала вместе с ним! Я позвонила домой, у моего отца есть очень большие связи, и Сережу перевели в другую больницу. Там, — опять спасибо папе! — я познакомилась с профессором Василевским. Он провел небольшое «расследование» и все мне объяснил. Он объяснил мне все про «волчков», «олешек» и их особенности буквально на пальцах и так заразительно при этом улыбался, что я невольно заподозрила, уж не является ли, то есть не являлся ли в молодости «олешкой», он сам?.. Мне было тогда девятнадцать лет, я не знала вкуса спиртного, но там, в кабинете профессора, пытаясь осознать возникшую проблему, я выпила целых полстакана коньяка. Старик просто пожалел меня, потому что такую беспредельно несчастную девушку тоже могли отправить в сумасшедший дом. А потом я заплакала от счастья. Кстати, тоже впервые… — Елена Петровна замолчала. Она плеснула в стакан с остатками чая следующую дозу коньяка. — Глупо, правда?.. Но вот все вдруг вспомнилось.

— Вы, наверное, очень любите своего мужа? — с бережными нотками в голосе спросила Валентина Сергеевна.

Гостья передёрнула плечами.

— Не знаю… Ведь прошло уже много лет, многое стерлось. Но вы знаете, я никогда не уйду от своего Сережи.

Поймав недоумевающий взгляд хозяйки дома, Елена Петровна снова посветлела лицом.

— От «олешки» нельзя уйти просто так, понимаете? Если его любили, конечно… Это в «волчка» можно быстро влюбиться и быстро остыть, но с «олешками» все совершенно иначе. Тут даже не в любви дело, что ли?.. Тут, как говорится, с кем поведешься — от того и наберешься. Наверное, женщина сама во многом становится такой же «олешкой». А с другой стороны, свою внутреннюю суть не переделаешь и когда одно накладывается на другое, то… — женщина безнадежно махнула рукой. — Сложно все это.

Елена Петровна небрежным жестом поправила прическу, выпрямила спину и поднесла стакан ко рту. Она снова напомнила хозяйке дома женщину в баре из какого-нибудь дорогого зарубежного фильма.

Елена Петровна со стуком поставила пустой стакан на стол.

— Что вы так смотрите на меня? Удивлены тому, что я вам рассказала?

— Да, очень, — легко призналась Валентина Сергеевна.

— Что ж, теперь вам есть, о чем подумать. Вам нужно поговорить с сыном. Но не сейчас, а когда он хоть чуть-чуть повзрослеет. Сейчас он вас не поймет и ему просто нужно запретить шататься по кино с симпатичными девчонками.

— Скажите, пожалуйста, а вот болезнь Саши…

— Это не болезнь, — быстро перебила Елена Петровна. — Эти некие особенности мужского организма и психики. Когда он женится — все пройдет. Точнее, не пройдет, просто в постели с законной супругой пусть целуется сколько захочет. Когда все будет идти своим чередом, и Саша просто забудет о том, что с ним было раньше.

— Простите, пожалуйста, а вы до свадьбы, ну, после того первого случая с Сережей… совсем не целовались?

— Вы считаете, что это немного странно? Но когда мы с Сережей все-таки оказались в постели один на один, а это было все-таки до свадьбы, то, как вы понимаете, мы словно с цепи сорвались. Но это опасно, понимаете? Опасно тем, что «олешки» слишком привязчивы. Они просто беззащитны. Да, я понимаю, если парень не пристает с поцелуями, это выглядит несколько странно, но Саша должен честно, то есть в глаза, объяснить девушке эту свою «странность».

— Он не сможет.

— Если не сможет, пусть не ходит на свидания. А примерно года через полтора, когда ваш сын все-таки повзрослеет, расскажите ему, что он — «олешка» и он должен опасаться своей особенной привязанности к человеку противоположного пола. Помните, как там у Пушкина?

…Пора пришла — она влюбилась;

Так в землю падшее зерно

Огнём весны оживлено.

Давно её воображенье,

Сгорая негой и тоской

Алкало пищи роковой…

— Да, ваш Саша — не Татьяна Ларина, но всегда помните, что он — «олешка».

— Я не представляю, как мне объяснить ему все это, — виновато улыбнулась Валентина Сергеевна.

— Сможете. Потому что вы любите сына. И не перепоручайте этот разговор мужу, он не справится с этим. Все эти психологические штучки — слишком тонкая материя для мужчин. Даже сейчас мой муж не очень-то верит в то, что он — «олешка». Вы представляете, недавно… — тут гостья, очевидно вспомнив забавный случай, коротко и глубоко хохотнула, но тут же резко оборвала фразу. — Впрочем, ладно. Знаете, у вас очень крепкий чай и у меня уже немного кружится голова.

— Да-да, я понимаю… — хозяйка дома вдруг тоскливо оглянулась вокруг и ее взгляд замер на двери в комнату сына. — Скажите, пожалуйста, а вы не могли бы…

Женщина смущенно замолчала.

— Поговорить с Сашей?

Валентина Сергеевна кивнула. Точнее, она кивнула только наполовину — опустила голову и, чувствуя, как у нее загорелись щеки, не решилась ее поднять.

— Нет, я не буду делать этого, — Елена Петровна немного подумала. — Но я могу встретиться с вами еще раз. Как сказал бы Ефим «Закадрович» Капелян в «17 мгновениях весны», вам нужна информация к размышлению. Если ее будет достаточно много, у вас будет выбор, как и что сказать сыну, а значит вам будет легче выстроить разговор. Давайте встретимся в среду в кафе «Ромашка». Вы знаете, где оно?

— Да.

— В семь вечера вас устроит?

— Да-да!.. — торопливо согласилась Валентина Сергеевна.

Правда, ее смутило, что названное кафе — единственное в районе — пользовалось дурной славной. Вечером там мало кто покупал мороженное, посетители предпочитали пиво или более крепкие напитки, которые они приносили с собой. А над замусоренными полами плавали тяжелые клубы табачного дыма…

Елена Петровна встала.

— Скажите, а я вам что-нибудь должна? — спросила хозяйка дома. Едва оправившись от одного смущения и переживая следующее, она даже немного побледнела.

— Ай, бросьте, пожалуйста. Я уже говорила, что «олешковские» проблемы вашего сына очень похожи на проблемы моего обожаемого супруга, — молодая женщина весело подмигнула. — А от «олешек», — увы! — просто так не уходят…

— Боже мой, как же с вами все просто, — радостно заулыбалась Валентина Сергеевна. — Вы просто удивительный человек.

… Они встретились еще раз в назначенный день. Больше всего Валентину Сергеевну поразило резко изменившееся внутреннее убранство кафе «Ромашка»: полы если и не сияли первозданной чистотой, то все-таки были хорошо вымыты; в воздухе не было ни следа табачного дыма, а с десяток посетителей совсем не напоминали дешевых выпивох.

Возле большого витражного окна стоял высокий, полный милиционер. Он смотрел на улицу, а его руки, заложенные за спину, вертели в ладонях фуражку. Когда женщины вошли в кафе, он оглянулся и внимательно посмотрел на новых посетителей. У милиционера были холодные, жестокие глаза профессионала, выполняющего свой долг на ответственном посту.

Елена Петровна и Валентина Сергеевна купили кофе и мороженное, причем врач взяла двойную порцию последнего.

— Обожаю все холодное! — весело пояснила она. — Если бы не мороженное, люди простужались гораздо реже и врачи лишились зарплаты. А с другой стороны, простуда — это не самое страшное, что может случиться с человеком.

Взгляд милиционера замер на большой горке мороженного в вазочке перед Еленой Петровной. Он посмотрел на часы и присел за ближайший пустой столик.

–…В сущности, все просто, — между тем продолжала свой монолог Елена Петровна. — Вы видели старый, советский фильм «Начало»?.. Ну, тот самый, с Инной Чуриковой?

Валентина Сергеевна кивнула.

— Тогда вы должны помнить, что подруга главной героини, по ходу действия, вышла замуж. Перед свадьбой ее спросили, мол, ты уже целовалась со своим женихом? Та ответила, что нет и назвала причину. Не помните какую?

— Помню, — обстановка в кафе казалась настолько умиротворяющей, что Валентина Сергеевна наконец немного расслабилась, откинулась на спинку стула и пока еще робко улыбнулась. — Там, в кино, подруга сказала, что ей нельзя целоваться, потому что она млеет…

— Как чудесно, что вы это запомнили! — Елена Петровна победно улыбнулась. — Но ваш Саша все-таки не слабая на перед… простите!.. не слишком чувствительная в сексуальном плане женщина, он — мужчина. Саша — сильный человек и в физическом и моральном плане. Тем не менее, он на всю свою жизнь останется большим ребенком, понимаете?.. Суть именно в этом. Саша — умный, но его ум не практичен, возможно, он в чем-то талантлив, но Саша никогда и никому не будет рассказывать, как он талантлив. Я бы не назвала такие особенности психики аутизмом, но что-то общее — какие-то нотки схожести — тут определенно есть. Повторяю еще раз: вы должны рассказать Саше об этом. Нет, не просто рассказать, но и убедить. Вы — мама и вы должны защитить своего сына. Знаете, быть «олешкой» в наше время — это, примерно, то же самое, что принести огромного — ростом с теленка — зайца в город и выпустить его на свободу. Да, возможно, такой большой зайчара сумеет отбиться от стаи бродячих собак, но он сам никогда не станет хищником. Саша — не хищник уже по своей природе. Его сила — это сила пахаря, но не воина. Правда, на месте его врагов я бы предпочла обойти такого Илью Муромца за пару километров. Поучить по башке многопудовой сохой или улететь от пинка на Луну это, знаете ли, не самое лучшее приключение. Все как-то так, понимаете?..

Валентина Сергеевна искательно, с какой-то светлой надеждой, заглядывала в глаза Елены Петровны и часто кивала головой. Женщины проговорили до девяти вечера. Под конец разговора Валентина Сергеевна окончательно пришла в себя и рассказала несколько забавных историй о сыне.

— Ну, вот, ну, вот!.. — благожелательно улыбаясь, отреагировала Елена Петровна. — Сами же воспитывают «олешек» и самых простодушных «зайчиков», а потом жалуются. Нет, что у нас за страна?!

Валентина Сергеевна едва ли не первый раз, — нет, не возразила! — а осторожно высказала иную точку зрения:

— Какая страна? Нормальная страна, в общем.

— Ах, бросьте!.. — поморщилась и отмахнулась Елена Петровна. — Я, конечно, за социальную справедливость и за социалистическую форму собственности, но еще никому и никогда не удавалось вылепить из кроликов тигров, а из тигров — сусликов. И если бы люди хотя бы на сотую долю процента понимали, какими благими намерениями выложена дорога в наш будущий ад, они бы просто сошли с ума. Короче говоря, не беда, если в своей норке тихо посапывает суслик, плохо, когда в пустыне просыпаются шакалы, которые вдруг поняли, что они — звери. И тут уже одним словоблудием не отделаешься…

Но даже несмотря на то, что в стране уже вовсю царствовал и ораторствовал Михаил Горбачев, близкая к политической тема быстро надоела обеим женщинам. Елене Петровне она была интересна только пару минут (и, кстати говоря, вряд ли ее собеседникам был бы приятен ее презрительный тон), а Валентине Сергеевне политическая тематика была неинтересна уже в силу своей природы.

Следом за женщинами из кафе вышел милиционер. Он грубо толкнул плечом одного из двух пропойц, тут же устремившихся внутрь кафе и когда остальные шарахнулись в сторону, так посмотрел на них, что те предпочли буквально раствориться в воздухе.

— Вам будет трудно, очень трудно, родственная вы моя душа!.. — сказала на прощание Елена Петровна. Она все-таки поцеловала Валентину Сергеевну в щеку и ее глаза потеплели. — Если что — вы знаете, где я живу. Хорошо?.. И запомните, с Сашей пока рано говорить на эту тему. Понимаете?

Валентина Сергеевна, явно смущенная неожиданным поцелуем, покраснела. Тут суть была не в прикосновении женских губ к женской щеке, а в том, что между «новодельной» частью района и более давней «старушачьей» была слишком большая — по тем временам огромная! — социальная разница. Общение жителей этих частей, казалось бы, единого целого, как правило, сводились к минимуму.

«Какая она все-таки невероятная и замечательная!..» — подумала Валентина Сергеевна.

Когда она ушла, к Елене Петровне приблизился милиционер. Свет фонаря делал его подполковничьи звезды на погонах более яркими и словно подчеркивал необычность появления в окраинном районе города довольно высокопоставленного милиционера.

— Два часа о какой-то ерунде болтали, — капризно пожаловался офицер. — Я устал.

— Ты бы лучше порядок в районе навел, — спокойно и немного высокомерно парировала Елена Петровна. — Проводишь меня до дома?

Все-таки заметив на лице милиционера недовольную гримасу, молодая женщина улыбнулась ему.

— Ну, не грусти, медведь!..

Тот почти мгновенно улыбнулся в ответ, причем его полное лицо расплылось как блинное тесто на сковородке посередине которой кто-то положил половинку картофелины, чтобы она выполняла роль носа.

Елена Петровна взяла милиционера под руку.

— Ну, так что ты скажешь о безобразиях в моем районе?

— Да ну их!.. — отмахнулся милицейский начальник. — Опостылело уже все хуже горькой редьки.

— Что именно? Рассказывай. Я люблю забавные истории. И учти, что смех красивой женщины почти равен невинному поцелую в нос.

Через пару минут они уже действительно смеялись и проблемы, связанные с «волчками» и «олешками» уже совсем не волновали Елену Петровну. Вечер был тих, прекрасен и даже немножко романтичен…

… А Валентина Сергеевна, мама Сашки, погибла через полгода в дорожной аварии. Грузовую машину занесло на скользкой февральской дороге, выбросило на тротуар и совершая свое страшное вращение вокруг вертикальной оси огромный кусок обезумевшего железа все-таки нашел свою жертву.

Сашке удалось увидеть маму в больнице примерно за сутки до ее смерти. Она не могла говорить и только жадно вглядывалась в лицо сына громадными, измученными болью глазами. В какой-то момент она попыталась поднять руку, чтобы прикоснуться то ли к его плечу, то ли к лицу, но не смогла. Валентина Сергеевна застонала и выгнула дугой непослушное тело протестуя уже не столько против смерти, сколько против своего бессилия…

Отец запил сразу после похорон. Если бы не младшая сестра Сашки, тринадцатилетняя Люда, в их доме наступила полная разруха. Именно Люда вмешивалась в ссоры отца и сына часто прекращая их отчаянным криком. Она варила обеды, стирала белье, гладила и убирала, одним словом — тащила дом. К удивлению девочки мужчины, хлебнувшие горя, вдруг оказались нравственно слабее шестиклассницы. В какой-то момент Сашке стало стыдно за себя и, наверное, именно это и помогло ему справиться с болью. Он перестал обращать внимание на пьянки отца, принимая их как неизбежное зло, все чаще помогал Людмиле по дому и вернулся к заброшенной учебе…

…В десятом классе Сашка влюбился в Леночку Берзину. Любовь была похожа на удар — Сашка вдруг сник, стал задумчивым и даже мрачным. Леночка была старше его на полтора года и крутила довольно шумный роман с бывшим одноклассником Жориком Ерохиным. Леночка и Жорик часто ссорились, но даже это обстоятельство не мешало им прилюдно целоваться на улице во время коротких перемирий. Потом снова наступал период взаимного неприятия, и Сашка видел на улице одинокую Леночку с гордо поднятым бледным лицом.

Сашке стоило огромного труда подойти к Лене, а когда он все-таки решился на это, осекся уже на второй фразе. Впрочем, девушка все-таки поняла, что ее приглашают в кино. Было начало зимы, шел легкий снег и на автобусной остановке стояли только они двое. Девушка какое-то время внимательно осматривала Сашку, а потом сказала:

— Вообще-то, да, ты — симпатичный. И даже с двумя такими как Жорик справишься. Но я почему-то раньше тебя не замечала. Ты на Семеновской улице живешь?

— Нет, на Уральской.

— Я тебе нравлюсь? — с вызовом спросила Лена.

Вопрос застал Сашку врасплох. Леночка смотрела на него в упор задорными глазами и Сашка окончательно смутился.

— Поцелуй меня, пожалуйста!

Леночка закрыла глаза и подставила щеку для поцелуя. Сашка послушно прикоснулся к холодной щеке губами и, к своему ужасу, шмыгнул носом.

Снег превратился в дождь. Они долго гуляли по улицам после кино и уже возле дома Лены Сашка еще раз поцеловал девушку в щеку. Лена положила ему руки на плечи и, улыбаясь, спросила:

— Ну, а если по-взрослому?

Сашка отрицательно покачал головой.

— А почему? — удивилась Лена. С ее лица исчезла улыбка и она чуть отстранилась от Сашки.

— Я потом расскажу, хорошо?

— Ладно, — легко согласилась Леночка. — Правда, я совсем не понимаю, какие могут быть тайны в таком простом деле.

О Жорике Леночка Сашке рассказала сама. Это было во время их третьего свидания. По ее словам, в их близости не было ничего серьезного.

— Он мне просто надоел, понимаешь? — закончила свой рассказ Леночка. — Жорик — дурак и бабник, — девушка немного помолчала и спросила: — Саш, а все-таки почему тебе целоваться нельзя? Может быть, ты такой особенный, что за тебя и замуж нельзя?..

Сашка отрицательно покачал головой и ничего не сказал.

Уже вернувшись домой, он упал лицом на подушку, но так и не смог уснуть. Что-то огромное и властное овладело душой Сашки, и эта неодолимая сила была не только чувством любви к Леночке, но и еще чем-то внешним, почти чужим, уже не зависящим от его воли. Например, раньше Сашка, как и все дети, почти не понимал смысла слов «нужно» или «надо», но теперь, они вдруг приобрели для него совсем другой смысл. Сашка думал о том, что нужно — обязательно нужно! — купить подарок Леночке, а, что не менее важно, надо дать понять Жорику, чтобы он… Ну, исчез, что ли? И чем быстрее он это сделает, тем будет лучше для него самого.

Но Жорик не спешил исчезать и через два дня Сашка столкнулся с ним нос к носу возле дома Леночки. Не тратя лишних слов, они подрались. Жорик был старше, наглее, но тяжелые Сашкины кулаки не знали пощады. Он дважды опрокидывал своего врага на землю, ждал, пока тот встанет и снова бил.

— Еще раз подойдешь к Леночке, удавлю как собаку! — пообещал он.

Сашка вдруг с удивлением услышал, как хрипло и страшно звучит его голос.

— Дурак!.. — Жорик вытер в кровь разбитое лицо носовым платком. У него сильно дрожали руки. — Ты же ничего не знаешь, дурак!

Сашка ударил снова… Впервые в жизни Сашка, когда-то добродушный и веселый Сашка, бил человека ногами и радовался виду чужой крови. Неизвестно, чем бы закончилась эта свирепая драка, но из дома выбежала Леночка. Она повисла на Сашке и рывком, скользя по грязи на асфальте, оттащила его в сторону. Но Сашка пришел в себя, точнее говоря, отшатнулся от всепожирающего чувства ненависти, только когда Лена укусила его за руку.

После драки с Жориком Сашка, не ожидая приглашения, вошел в дом Леночки вместе с ней. Но девушка и в самом деле не возражала, а в ее больших глазах Сашка вдруг увидел восхищение и страх.

Уже в спальне, Лена усадила Сашку на свою кровать и вытерла его лицо скомканным и не очень свежим носовым платком. Потом девушка отошла к окну, широко распахнула форточку и сунула в рот сигарету. Пауза получилась очень длинной, до ощущения звенящей пустоты, которая, наконец, полностью победила злость.

— Так ему и надо, — наконец, глухо сказала Леночка. — Спасибо, Саша.

— Пожалуйста, — Сашка рассматривал спину девушки и вдруг обрадовался тому, что не видит ее глаза. — Замуж за меня пойдешь?

— А за кого? За десятиклассника, да? — спокойно спросила Лена.

— Я очень сильно тебя люблю.

— И что из этого?

Лена оглянулась. У нее были уже совсем другие глаза — широко распахнутые и апатичные, до синеватого холода.

Сашка молчал и Лена повторила вопрос:

— Что из этого, Саша?

Она подошла к кровати и села рядом с Сашкой. Рука девушки мягко легла на спину Сашки, скользнула вверх, к шее и тонкие пальцы принялись теребить ухо.

— Сашенька, ведь я догадываюсь почему тебе нельзя целоваться. Ну-ка, посмотри на меня… — девушка попыталась заглянуть в лицо Сашки, но он покраснел и отвернулся. Лена тихо засмеялась: — Ты очень сильный и очень возбудимый. Я уже слышала о подобных проблемах у ребят, но никогда бы не подумала, что они могут стать такими большими. Буквально огромными. Наверное, тебе и в самом деле нужно жа-а-аниться (это слово, сказанное с большой долей иронии, едва не рассмешило и Сашку), но ведь ты еще… как это?.. Просто слоненок. А с другой стороны… — тут Леночка ощупала Сашкин бицепс. — На таких здоровенных слонах уже сейчас пахать можно. Кстати, не бойся меня. Если тебе нельзя, то давай я поцелую тебя в щеку, только, пожалуйста, не распускай руки…

Она осторожно прикоснулась губами к пылающей Сашкиной щеке.

— Ну, как?..

— Что как?

— Как ты себя чувствуешь?

Комната Леночки пахла чем-то чистым и женским так сильно, что у Сашки кружилась голова. Радость победы над Жориком, близость Леночки, одетой в легкий халатик, укрупняли его и без того огромные чувства. Они были похожи на сильный, бьющий в глаза свет…

Лена жила вместе с мамой и младшим братом и, к удивлению Сашки, их никто не беспокоил. Молодые люди проговорили до двенадцати ночи и в их комнату только один раз (предварительно постучавшись) заглянула мама Лены. Она извинилась и предложила гостю чай.

— Потом, мама, — быстро ответила Лена. — Мне так интересно с Сашей, что я забыла обо всем на свете.

Девушка коротко и громко хохотнула.

Они болтали обо всем на свете: о школе, статьях о загадочных явлениях в журнале «Вокруг света», литературной фантастике, истории и даже немного о политике. Когда Лена заговорила о царице Клеопатре, Сашка не выдержал, обнял девушку и там, за легким халатиком, нашарил ее голые, похожие на упругие мячики, груди.

— Ну, вот, ну, вот, я так и знала!.. — делано капризно прошептала девушка. — Слон, сейчас же убери свои копыта.

— У слонов нет копыт, — попытался отшутиться Сашка.

Он опрокинул девушку на спину и, когда та чуть успокоилась и перестала вырываться, нежно погладил по лицу. Лена замерла и чуть заметно улыбнулась.

— Не бойся меня, слон, — она перехватила руку Сашки и поцеловала ее. — Если я рядом с тобой, тебе никогда не будет плохо. Природа, конечно, умна, но я хитрее. Сашенька, разумеется, я не буду совращать малолетку, но есть масса способов обойти ее — черт бы их побрал! — дурацкие табу.

Сашка ничего не понял и спросил:

— Как это?

Лена обвила руками шею Сашки.

— А вот так!.. Целуй меня, слон, — ее шепот стал горячим и насмешливым. — Целуй меня, и я сделаю так, что потом тебе не будет больно.

Сашка удивился еще больше и повторил свой вопрос:

— Как это?!..

— Вот заладил! Глупенький ты еще. Как, как… Молча! Хотя подожди… Целоваться мы пока не будем. Ты порнографию когда-нибудь смотрел?

— Нет, — честно признался Сашка.

— Оно и видно. Я у знакомых девчонок завтра кассету возьму, посмотришь, тогда, может быть, и поумнеешь.

Вообще-то, у Сашки было несколько возможностей познакомиться с порнографией, но он счел это лишним, потому что влюбился в Лену. А теперь та, в которую он влюбился, предложила ему решить его больную проблему с помощью той же самой порнографии.

«Наверное, так и в самом деле можно», — в конце концов решил Сашка.

… Восемнадцать лет Сашке исполнилось через полтора года. Лена ошиблась, и природа все-таки оказалась умнее ее, потому что в начале апреля Лена родила двойняшек — Машеньку и Верочку.

Свадьба получилась большой и громкой — за стеной спальни молодых то и дело плакали новорожденные девочки. Лена часто вставала из-за стола и Сашка, пьяный и гордый, оставался один. Он чокался с гостями, говорил громче всех и легко смеялся над прозрачными шутками гостей по поводу первой брачной ночи.

Сашкин отец был против раннего брака сына, но с недавних пор в их доме появилась женщина с простым и милым лицом и ее дочка Оля, погодок Людочки.

— Им жить совсем негде, — в первый же вечер пояснил Сашке отец. — Она — вдова, а семейка у нее вроде скопища чертей — сунь руку в форточку, отгрызут по локоть. В общем… — отец потупился. — Пусть у нас живут.

Закончив свой короткий монолог отец поднял голову и вопросительно посмотрел на сына. Сашка молча кивнул. Отец немного помолчал и добавил:

— А то мне либо в петлю, либо в сумасшедший дом лечиться от алкашизма. Не могу я один, понимаешь?.. Ты и Людочка — просто дети. Ты вот жениться собираешься, а еще немного времени пройдет и Люда из дома выпорхнет. А тогда что, спрашивается?.. Мне-то куда, а?..

Сашка совсем не ревновал отца к умершей маме. Мама была где-то там — далеко-далеко-далеко — а тот ее образ, который продолжал жить внутри Сашки, всегда жалел и защищал отца.

Сожительница отца Галина Андреевна и ее дочь Оля откровенно побаивались Сашку и никогда не смотрели ему в глаза. Встречаясь с ним на небольшой кухне, они так старательно отстранялись от сына хозяина дома, что несколько раз сталкивали со стола тарелки и стаканы. Сашка поговорил с ними, и Галина Андреевна и Оля успокоились.

Все это было совсем недавно, а теперь Сашка женился и переселился в старый дом бабушки — матери своей мамы. Бабушка пережила свою дочь только на полгода и Сашка впервые в жизни увидел, как человек встречает смерть благодарной улыбкой.

Ночью, после свадьбы, когда гости разошлись, Лена сидела на кровати и деловито пересчитывала деньги — подарки для молодых. Сашка лежал на скомканной постели и бездумно рассматривал потолок.

— Слышь, Ленка, а давай машину купим? — сказал он.

— Лучше дом отремонтируем, нам с тобой тут еще долго жить, — Лена посмотрела на мужа. — Нам не просто деньги нужны, а прорва денег.

— Сделаем и дом, — уверенно сказал Сашка.

Он потянулся руками к жене.

— Отстань! — Леночка поморщилась и стукнула Сашку по рукам. — Терпеть не могу, когда ты пьяный.

— Да ладно тебе… Выпиваю-то раз в месяц, да и то чуть-чуть.

Первая брачная ночь наступила только тогда, когда Лена накормила и успокоила детей. Потом она долго говорила со своей матерью и, судя по всему, не столько обсуждала с ней дела, сколько отдавала распоряжения, что нужно сделать завтра, чтобы довести свадьбу до успешного завершения. Только закончив разговор с матерью, Лена вернулась и легла рядом с Сашкой.

После родов Лена поправилась. Но ее шикарное, уже женское тело, обладало не меньшей прелестью, чем раньше. Когда Сашка обнимал его и тыкался носом в мягкую и теплую грудь, он словно растворялся в чем-то, что было значительно больше и сильнее его.

— Устала я за день, — Лена погладила мужа по голове и взъерошила волосы. — Ну, что тянешь?..

— А что я тяну? — удивился Сашка.

Ему было просто хорошо лежать вот так, не двигаясь, и слушать, как стучит сердце Лены.

— Давай уж!.. — усмехнулась Лена. — Тоже мне, мУжик-ужик. Теперь можешь приступать.

Она обняла Сашку, а когда он попытался взглянуть в глаза жены, быстро закрыла их…

Когда Сашке исполнилось двадцать лет, он вдруг с удивлением заметил, что чувствует себя значительно старше своих сверстников. Те еще оставались юнцами, а Сашка уже давно был серьезным, семейным человеком. Его любовь к Лене, становившейся год от года все строже к мужу, оставалась по-прежнему самым ярким чувством. Но время вдруг как-то странно ускорило свой бег, и если раньше Сашка был хозяином времени, то теперь оно вдруг подчинило Сашку и несло его, как несет огромная река крохотный, детский кораблик. Дни летели за днями… Сашка знал, что будет завтра, послезавтра, через неделю, но он уже не помнил, что было три-четыре дня тому назад. Прошлое растворялось без следа и время жадно пожирало будущее.

«Ну вот, мне уже двадцать два…», — думал Сашка, и ему искренне казалось, что совсем недавно, едва ли не вчера, он отмечал свой восемнадцатый день рождения.

Однажды Сашке приснился странный сон. Он, — уже семидесятилетний старик, — выдавал замуж внучку. Свадьба была удивительно похожа на его собственную, с той лишь разницей, что на этот раз никто не обращал внимания на Сашку. Он выпивал с гостями, о чем-то болтал с таким же, как и он, стариком, и его не покидало странное, пронзительное чувство потери. У Сашки, — уже старика Сашки! — не было ни прошлого, ни будущего…

Сашка работал столяром в частной фирме. Незаметно для самого себя он стал все чаще и чаще выпивать. Водка не столько глушила сомнения и тайную, едва заметную за другими чувствами, тоску, сколько делала сами чувства другими, примерно такими, какие владели Сашкой на свадьбе. Он становился веселым и самым что ни на есть простецким малым.

— Опять, что ли?!.. — кричала на пьяного мужа Лена. — Да сколько же можно?

— Ладно тебе… Подумаешь, выпил.

Сашка вяло отмахивался и шел играть с детьми. Веселая возня на полу с дочками делала Сашку по-настоящему счастливым.

— Спать один будешь, — ворчала Лена. — Алкоголик!

У женщины был не терпящий возражений, сварливый голос. Иногда Сашка, немного протрезвев, все-таки приходил ночью к Лене. Та встречала мужа холодно и после того естественного, положенного самой природой акта, быстро засыпала, отвернувшись к Сашке спиной.

«Ну вот, мне уже двадцать четыре…»

Иногда Сашке хотелось протереть глаза и проснуться. Как-то раз он перенес сильное воспаление легких и перестал пить. Удивительно, но почти тут же добродушный и ни разу не злой Сашка стал резким и нетерпимым ко всем людям даже в мелочах. По вечерам он долго задерживался на работе, а, придя домой, по-хозяйски властно покрикивал на Лену.

— Уж лучше бы ты пил! — в конце концов, в сердцах выпалила та.

— Это почему так лучше? — неприятно удивился Сашка.

Лена промолчала и отвернулась. Сашка подошел к жене и обнял ее за плечи.

— Уйди!.. — крикнула Лена.

Она повела плечами, пытаясь освободиться от объятий. Сашка поцеловал жену в щеку.

— Господи, да как же я устала, — простонала Лена. — Сашка, прошу тебя, уйди!

Не смотря на периодические кризисы в стране, фирма, в которой работал Сашка, не разорилась, а смогла существенно расширить производство оконных рам, дверей и витых внутренних лестниц. Хоромы и дворцы «новых русских» росли словно из-под земли. Сашка стал бригадиром. Он не боялся работы, а его пытливый ум и твердый, не смотря на учащающиеся выпивки, характер помогали ему справляться с любыми проблемами. Сашка хорошо зарабатывал и смог не только почти полностью перестроить дом, доставшийся ему в наследство, но и купить, пусть и не новую, машину.

Семейная жизнь Сашки закончилась довольно неожиданно, как и у большинства людей. Лена забрала детей и ушла к матери. Размолвки случались и раньше, но на этот раз Сашка решил выдержать характер. Он пришел за женой и детьми только через две недели. Но его встретила не Лена, даже не ее мама, а бабушка Наталья Федоровна. Мать тещи всегда очень тепло относилась к Сашке, но на этот раз она прятала глаза и старалась не смотреть на Сашку.

— У Жорика она… — пожилая женщина с трудом подбирала слова. — Я ей говорила… Дура! Не ходи к ней, Сашка. Она не велела, чтобы ты к Жорику подходил.

Сашку шатнуло.

— К какому Жорику?

Пожилая женщина опустила глаза.

— Забыл, что ли?..

Жорик уехал в Москву, к старшему брату, почти сразу после свадьбы Сашки и Леночки. Теперь он вернулся, жил где-то в другом районе города, и стал (люди болтали, что не без участия брата) владельцем крупной фирмы.

Сашка искренне не знал, что ему делать. Но он все-таки поехал к Лене. Он узнал адрес Жорика и легко нашел его большой и богатый дом из темно-красного кирпича на противоположной окраине города. Калитка из чугунных пик, украшенных завитушками и стяжками, оказалась закрыта. Сашка нажал на кнопку звонка рядом с калиткой.

Лена вышла почти сразу. На ней был надет легкий, яркий халатик, босые ноги украшали явно мужские пляжные шлепанцы, а новая прическа — светлая челочка почти до глаз — делала Лену похожей на молодую девчонку. Когда жена подошла ближе, Сашка вдруг заметил, что она сильно похудела, а ее глаза стали огромными и диковатыми, словно она только на секундочку покинула грохочущий музыкой, радостный карнавал.

Сашка не знал, что сказать жене и начал разговор с того, что напомнил ей, что сейчас начало ноября, уже холодно, а она вышла на улицу почти босой.

— Да ладно тебе!.. — засмеялась Лена. Ее глаза стали еще больше, а диковатый блеск в них почти чарующим и волшебным. — Зачем приехал?

— За тобой.

Лена пожала плечами.

— А стоит ли?.. Прости, Сашка, но не люблю тебя… Понимаешь? — Лена смотрела прямо в глаза Сашки. — И, наверное, не любила никогда. Просто жалела.

— А дети как же? — глухо спросил Сашка.

— Что дети?.. Не пропадут, не переживай за них, — с лица Лены исчезла улыбка, но глаза так и остались веселыми. — Тебя от девочек гнать не буду. Приходи… Только Жору не трогай.

Сашке захотелось сказать жене что-нибудь очень обидное и злое. Но он снова не находил нужных слов и выпалил первое, что пришло на ум:

— Да что же ты раньше!.. — он осекся. — Что же ты раньше молчала, стерва, что не любила?!.. Я же столько лет с тобой прожил. Мне-то теперь дальше, как жить?

— Как сможешь, Саша… Я тебя силком в загс не тянула. Прошу тебя, пожалуйста, уйди без скандала. Жорик очень изменился, и он…

— Охрану, что ли, нанял? — зло перебил Сашка.

Да, ему хотелось подраться, но Лена отвернулась и быстро ушла, а значит смысла в драке уже не было.

«И так, значит, тоже можно…», — подумал Сашка провожая глазами торопливо удаляющуюся фигурку жены. От калитки до дома было не меньше двадцати метров и Сашка провожал свое прошлое относительно долго…

Вечером он напился и без причины разбил телевизор. В доме было холодно и одиноко до пронзительной, опустошающей боли. Одной бутылки водки оказалось мало и Сашка сходил в магазин за второй. Он пил и пил, но хмель не мог справиться с болью.

Утром Сашка не пошел на работу. Была пятница и Сашка решил, что один день прогула хоть в какой-то мере компенсирует ему последние пять лет работы без отпуска. Он снова пошел за водкой. Его загул продолжался до среды…

На работе Сашке легко простили прогулы, но отношение к нему, со временем, стало меняться не в лучшую сторону. Сашка осунулся, стал замкнутым и раздражительным. Это не могло не отразиться на работе — Сашка стал излишне придирчив к заказам, разделяя их на «выгодные» и «для пацанов с рубанком».

Сашку сняли с должности бригадира. Казалось, он совсем не обратил на это внимания. Его разговоры с прежними друзьями и коллегами по работе становились все короче. Сашку начали сторониться… Но он уже легко переносил свое одиночество. И ему становилось чуть легче только вечером, когда он снова напивался. На душе теплело, мысли становились спокойными, и Сашка думал о Лене.

«Не бывает так, чтобы раз — и все, — думал он. — Должна же она понять!..».

Но что должна была понять Лена, Сашка все-таки не знал. А когда он пытался вспомнить что-то хорошее из их семейной жизни, мысли вдруг замирали. Сашка словно держал в руках кинопленку и с трудом рассматривал ее мелкие кадры. Они были серыми и неизменными: вот он сидит на кухне за столом и что-то рассказывает Лене. Она стоит к нему спиной и моет посуду или сидит на диване и смотрит телевизор. Рядом — девочки… Они — то совсем крохотные и забавные малышки, то уже шестилетние девочки вдумчиво рассматривающие «Буквари» для первоклассников. «Кинопленка» скользила дальше, но изображение на ней почти не изменилось: вот Лена поворачивается к нему и что-то говорит… Что? И Сашка вдруг понимал, что не может вспомнить, о чем они обычно говорили с женой. Это были настолько обычные и повседневные слова, что они тут же стирались из памяти.

Единственным исключением, пожалуй, были рисунки Лены. Наверное, из нее мог бы получиться отличный художник, хотя Лена не уделяла своим способностям достаточно времени ни в школе, ни после нее. Да, она умела отлично рисовать и довольно часто ее рисунки поражали Сашку своей филигранной техникой, но Лена вдруг начинала брезгливо морщиться, когда Сашка говорил, что ей нужно учиться.

— Зачем это все?.. Фотоаппаратов, что ли, нет?

Лена неплохо зарабатывала в рекламном бизнесе даже когда сидела дома с девочками и другая работа — возможно, куда более трудная, долгая, а иногда даже мучительная — ее просто не интересовала.

— Нам деньги нужны, Сашка. А кроме того, ты пьешь уже пару раз в неделю и это вошло у тебя в привычку.

Спиртное не спасало Сашку, оно просто действовало так, как когда-то пара уколов, сделанных ему врачом «скорой» Еленой Петровной…

…Вечером того дождливого дня Сашке надоело пить в одиночку, и встреча с бывшими одноклассниками в «Ромашке» немного расшевелила его. Веселая компания безостановочно хлебала спиртное, без умолку о чем-то говорила и так же, почти чисто механически, то есть без видимой причины, вмешалась во внезапно вспыхнувшую чужую драку. Трое пожилых выпивох бомжеватого вида что-то не поделили с толстым типом в смешной, не по сезону кепочке. Толстяк был пьян и не оказывал почти никакого сопротивления. Бомжей с позором изгнали из бара, Сашка поднял пострадавшего с пола и усадил рядом собой. Ему дали выпить, он немного успокоился и принялся рассматривать компанию вокруг себя совиными, желтыми глазами. Когда в Сашкиной компании в очередной раз сменилась тема разговора (а менялась она настолько часто, что, в сущности, и состояла из этих «поворотов») и речь зашла о политике, толстяк вдруг с жаром заговорил о «проклятом социалистическом прошлом». Его речь была книжной и явно неуместной в подвыпившей компании работяг, то есть его просто никто не понимал. Толстяк сыпал фактами, цифрами, цитатами и всерьез принимался опровергать любое, даже шутливое, возражение.

«Как по телевизору говорит», — невольно улыбнулся Сашка.

Если бы не его заступничество, толстяка могли поколотить еще раз, на этот раз уже товарищи Сашки. Толстяка звали Мишка. Ему было за тридцать, и, судя по всему, у него были не меньшие, чем у Сашки, неприятности в жизни. Впрочем, о них он говорил вскользь, всякий раз пытаясь свести разговор на близкую ему и горячо любимую, политическую тему.

Полупьяная компания перестала обращать внимание на толстяка Мишку и сочувствующего ему Сашку. Едва став членом случайного коллектива, Мишка тут же стал его изгоем. Но политический монолог толстяка, похожий на жужжание бойкой мухи, отвлекал Сашку от невеселых мыслей.

Когда пришла пора расходиться по домам, Мишка остался на автобусной остановке один. Сашка вернулся к нему не из жалости, а потому что ему надоело одиночество. Они продолжили разговор, но Мишка уже порядком подустал. Он путался в словах и боязливо оглядывался по сторонам. Городская окраина, почти напрочь лишенная фонарного освещения, пугала его.

— Тебе что, ночевать негде? — спросил Сашка.

Мишка кивнул. Его капризное лицо вдруг стало совсем жалким.

— Ну, пошли, что ли…

Толстяк ожил и тут же разразился очередным обличительным монологом на политическую тему.

Дома Сашка великодушно предложил гостю бывшую супружескую спальню. Сам он лег в зале и быстро уснул под нескончаемую речь Мишки, доносившуюся из-за полуоткрытой двери. Мишка говорил о вопиющей глупости и торжествующей подлости Советской власти.

«Забавный, — уже сквозь сон подумал Сашка и улыбнулся. — Например, мой отец раньше тоже ругал Советскую власть, но делал это куда умнее…»

Утром он ушел на работу. Мишка спал, по-детски уткнувшись носом в скомканную подушку. Сашка не стал будить гостя и, наверное, поэтому Мишка не ушел.

— Простите, можно я у вас немного поживу? — спросил он вечером.

Мишка по-детски краснел и не знал, куда деть руки. Он то складывал их на пухлом животике, то отводил за спину, а то и просто почесывал ухо или подбородок. Судя по его лицу, он ничего не ел весь день. В холодильнике была кое-какая еда, но Мишка не решился хозяйничать в чужом доме.

Сашка спросил:

— Что за беда у тебя, Мишка?

Мишка молча уткнулся взглядом в пол. Сашке не без труда удалось выведать, что его гость не только безработный, но еще и бездомный. Две последних недели Мишка ночевал на вокзале. Он был голоден, не мыт, а его толстые щеки украшала грязноватая щетина.

— Ладно, живи у меня, если тебе нравится, — согласился Сашка.

Мишка ожил, впервые улыбнулся, отчего его полное лицо стало вдруг похоже на забавную, игрушечную маску добродушного хомячка.

Удивительно, но Сашка очень легко переносил нескончаемо длинные, политические монологи Мишки. Когда-то Мишка был недолго студентом, немного библиотекарем и даже (опять-таки немного) преподавателем истории в техникуме. Его знания были обширны, но не систематизированы, хотя именно этот факт наиболее ярко подчеркивал неординарность его политических предпочтений. Увы, но слабохарактерный Мишка был экстремистом. Он много ел, еще больше читал и не любил житейские приключения. Что любопытно, его познания в области исторических фактов (очень часто, к сожалению, откровенно фантастических) были и в самом деле настолько огромны, что говорить с ним было не неинтересно, частенько откровенно скучно и именно такие беседы с людьми приносили ему массу проблем.

Сашке удалось устроить своего жильца на работу. Его взяли неохотно и только благодаря заслугам бывшего бригадира. Но Мишка был рад и этому. Он охотно выполнял всю черновую работу: таскал доски, убирал станки и грузил уже готовые рамы и двери в кузова машин. Уже на второй день Мишка получил от коллег презрительную кличку «Политик» и в очередной раз стал изгоем, на которого никто не обращали внимания даже во время перекуров. Например, Мишка знал только десяток старых политических анекдотов времен горбачевской перестройки и ему были интересны не сами анекдоты, а их глубокомысленное, философское переосмысление.

Сашка и Мишка часто выпивали. Они погружались в выпивку как в несуществующий праздник, и водка была нужна им не только как лекарство от боли, но и как некое подобие радости в реальной жизни. Они много говорили, но почти не слушали друг друга. Сашка не обращал внимания на политические обличения Мишки, а тот всегда вдумчиво, с натянутой вежливостью, выслушал Сашкины рассказы о не сложившейся семейной жизни. Они оба имели возможность высказаться, но совсем не были обязаны понимать друг друга.

Мишка умолкал только тогда, когда читал. А читал он все, начиная от газет и кончая толстыми томами мемуаров.

— Ты записывай, а то забудешь, — пошутил как-то раз Сашка.

— А я давно записываю. Правда, почти все свои записки потерял. То есть пока что моя книга только вот тут… — Мишка постучал пальцем по лбу. — И в данный момент я работаю над вторым томом «Черной книги социализма».

— Как-как?.. — удивился Сашка странному названию несуществующей книги.

— «Черная книга социализма», — с удовольствием повторил Мишка. — Должен же кто-то поставить точку в этом проклятом и нескончаемом споре.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что для того, чтобы успешно закончить книгу с таким необычным названием, нужен письменный стол. Стол стоял в зале, в самом захламленном углу, и был завален ерундой в виде посуды, пустых бутылок и даже одежды.

— Убери все, садись и пиши, — просто сказал Сашка.

Поскольку Мишка был неоднократно гоним и даже бит за свои политические убеждения, он все-таки спросил:

— То есть ты не против?

Сашка только улыбнулся и пожал плечами.

«Он — святой человек!» — подумал Мишка и авторитет нового друга в его глазах вырос настолько, что мог бы посоперничать даже с его историческими познаниями.

Первую тетрадь в девяносто шесть листов Мишка исписал за пять дней. Потом он нашел другую, — что-то вроде гигантской, амбарной книги — перенес туда старые записи и продолжил работу мелким, купеческим почерком.

По выходным Сашка иногда лежал на диване и с улыбкой посматривал на своего постояльца. Настольная лампа с заляпанным зеленым абажуром бросала на полное, высоколобое лицо Мишки замысловатые тени и делала его пронзительно-монументальным, похожим на античную скульптуру мыслителя. Все то, что при обычном освещении на Мишкиной физиономии казалось избыточным — хотя бы пухлые щеки — в свете лампы вдруг становились совсем другим и нисколечко не толстыми. Работа мысли успокаивала Мишку не только внутренне, но и внешне, и дарила ему чувство покоя.

«Политиком» Михаил Николаевич Носов стал еще во времена перестройки, когда он — тогда еще девятнадцатилетний юнец-студент — вдруг с шумным, политическим скандалом вышел из рядов комсомола. Руководство университета сочло выходку бывшего комсорга курса вызывающей и бунтаря отчислили. Так бывший студент-историк, отличник, знающий историю КПСС не только по стандартным учебникам, с головой окунулся в политическую борьбу против КПСС.

Его политическая карьера знала и успехи, и провалы. Она кружила голову и превращала жизнь в нескончаемую, азартную игру. Венцом деятельности Мишки стало создание «Демократического и социального фронта России». Организация была самостоятельным объединением и, тем не менее, имела успех на городских выборах 1996 года. Мишка превратился в весомую политическую фигуру местного масштаба. Все объяснялось очень просто: Мишка не знал равных себе в публичных диспутах. Несколько раз главу «Фронта» даже показывали по телевизору, а его политические оппоненты, уже не решаясь на прямые схватки, травили его помощью грязных слухов и спровоцированных скандалов.

Политический азарт и наивная честность, в конце концов, сыграл с Мишкой злую шутку, ведь он поставил на игровой кон все, даже свою личную жизнь и материальное благополучие. Трудно сказать, решился бы он на такой отчаянный шаг, если бы понимал величину своей ставки, но не только история не терпит сослагательного наклонения. Например, Мишка почти не обратил внимания на то, что после раздела четырехкомнатной квартиры с родной сестрой он вдруг оказался в коммунальной комнате с неуживчивыми соседями — бывшим старшим прапорщиком МВД Иванюком и ехидной старушкой Никитичной, с лица которой никогда не исчезало блаженно-слащавое выражение. Сначала все шло хорошо, и соседи уверяли Мишку, что являются его политическими единомышленниками. Правда, после того как Мишка отказал в политической протекции бывшему прапорщику — тот вдруг вознамерился получить теплое местечко в Мишкином «ЦК» — он несколько охладел к соседу.

Летом 97-го года «Демократический и социальный фронт России» пошел на объединение с крупной московской организацией. Мишка хотя и был идеалистом, но он все-таки отлично понимал, что без финансовой поддержки сверху, его провинциальному детищу придется крайне туго. От местных финансов, явно попахивающих криминалом, Мишка сторонился всегда, как, впрочем, и от связей с бизнесменами, нажившими свои капиталы самыми мутными способами. Плод политической интеграции с солидной столичной структурой созревал непросто, но наконец-то наступило долгожданное время встречи с москвичами.

Мишка хорошо запомнил тот зимний вечер на вокзале. Шел снег, и возглавляемая Мишкой группа местных «демосоциалов» стояла на перроне. Московский поезд опаздывал, было довольно холодно, но ни Мишка, ни его однопартийцы не уходили в теплое здание вокзала. Мишка говорил и говорил… Однопартийцы уже устали его слушать, и кое-кто из них уже тихо беседовал между собой: кто-то ругал снег и погоду вообще; несколько человек выясняли отношения по поводу того, кто все-таки должен занять место зама главного редактора «Независимого курьера» (партийной газеты «демосоциалов»), а остальные говорили даже не о погоде и политике, а о каких-то «бабах», вчерашней пьяной вечеринке и о том, «кто с кем был».

После часового опоздания долгожданный поезд наконец-то причалил к перрону. Как оказалось, московскую делегацию возглавлял полный человек удивительно похожий на Мишку. Правда, он был меньше ростом, еще более некрасив, а своей жестикуляцией и манерой говорить скорее напоминал карикатуру на Мишку. Схожесть и контраст двух политических лидеров сразу же бросалась всем в глаза и не могли не вызвать улыбок. Дальше стало еще хуже… Публичные выступления Мишки, — как правило, он выступал следом за московским гостем, — рождали куда более живой интерес, чем речи его политического союзника. Во-первых, Мишка учитывал неточности в выступлении предыдущего оратора и исправлял их не то, чтобы резко, но, как говорят умные люди, без должного уважения. Во-вторых, извечная страсть Мишки к историческим фактам придавала его речам больше солидности. Но главное, самую злую шутку сыграла как раз-таки внешняя схожесть Мишки и московского политика. Всем казалось, что выступает один и тот же человек, только второй, был явно умнее, и, что немаловажно, Мишка, пусть довольно неумело, но все-таки умел шутить.

Московский гость в конце концов, стал избегать общения с Мишкой. Он предпочитал беседовать с Мишкиными однопартийцами и его голос все чаще превращался в доверительный, вкрадчивый шепот. Мишка вдруг понял, что вокруг него зреет заговор, но он оказался бессилен перед подковерной интригой. Если публичные выступления требовали от него логики, честности и ясности мысли, то реальная политическая борьба (а точнее говоря, закулисная возня) нуждалась в тишине, цинизме и умении торговаться. Причем последнее было, пожалуй, самым главным, но как раз торговаться Мишка не умел.

На объединенном съезде «Демократического и социального фронта» Мишка пал жертвой того, за что он так долго боролся: демократическим путем, то есть тайным голосованием, его лишили поста председателя регионального отделения «Объединенного фронта». Низведение Мишки до уровня рядового члена организации прошло очень тихо и благочинно. У Мишки упало сердечное давление, и он едва не слег в больницу. Преодолевая слабость и частые головокружения, он все-таки попытался бороться. Но три долгих, напряженных дня встреч, попыток договориться и даже пустить в ход интриги, не дали, да и не могли дать результатов в борьбе с москвичами. Короче говоря, Мишка, бывший громкоголосый борец за идею и общественную мораль, вдруг стал больным, бледным и слабым, а в довершении всего оказался в полной общественной пустоте. Ощущение краха было настолько жутким, что Мишка впервые напился с соседом-прапорщиком. Тот слушал Мишкин монолог молча, кивая головой, и то и дело морща узкий лоб.

На следующий день, рано утром, сосед-прапорщик избил Мишку. Поводом к экзекуции послужила грязная общественная раковина на кухне. Мишка попытался оказать сопротивление, но, к его удивлению, сосед-прапорщик — шестидесятилетний, стареющий мужчина — оказался значительно сильнее его. Мишка надолго запомнил, как, вцепившись в незнающую пощады руку соседа, он вдруг ощутил под рубашкой стальные узлы мышц. Эти мускулы олицетворяли собой настоящую и цепкую правду жизни, но ее, такой земной, нужной и реальной, никогда не было у Мишки.

Милицию вызвала старушка Никитична. Прибывший к месту недавнего «сражения» наряд нашел Мишку уже связанным. От него исходил свежий перегар, оставшийся от вчерашней выпивки, а бывший прапорщик рассказал своим бывшим коллегам о недостойном поведении Мишки, расписывая ход событий самыми черными красками. Старушка Никитична подтвердила все, включая «краски» и скорбно покачала маленькой головой. Мишку забрали в отделение и дали пять суток за хулиганство.

А еще через две недели Мишка уже попросту боялся идти домой. Там его ждал безжалостный бывший прапорщик и старушка с благочестивым лицом готовая лжесвидетельствовать против самого Господа Бога.

Новое ощущение краха едва не превратила Мишку ни во что. Жалкий и растерянный, он поехал в Москву в поисках справедливости. Мишка был готов на все: на политический компромисс, лишь бы он хоть в какой-то мере вернул ему его прошлое и любимое политическое занятие; на размен квартиры, лишь бы он избавил его от присутствия страшного соседа, и на многое-многое другое… Но у него снова ничего не получилось. Попросту говоря, проблемы Мишки казались всем смешными, а его политическое падение, когда демократия уже успела явить миру свой непреклонный нрав в виде карающих указов президента Ельцина, вполне законным и неоспоримым.

Мишка вернулся в родной город слабым и похудевшим. Та работа, на которую ему удалось устроиться — преподавателем истории в техникум — обеспечивала ему крайне нищенское существование. В собственной квартире Мишка появлялся все реже и реже. Собственно говоря, это были уже визиты за вещами под строгим присмотром соседа-прапорщика. Сосед ругался на Мишку последними словами и твердил, что «больше не пустит его на порог».

Полтора года Мишка прожил в чужой квартире — его бывший (очень богатый) однопартиец по «Фронту» отбыл на работу в Москву. Потом квартиру продали, и Мишка оказался в общежитии техникума. Его пребывание там было полулегальным, как говорится, на птичьих правах, по очень простой причине: техникум не мог содержать общежитие и отдал его в аренду ликёро-водочному заводу. В большой комнате жили пять человек рабочих, не только занимающихся изготовлением спиртного, но и приносящих его с работы в неимоверных количествах. Так Мишка научился пить, пить уже по-настоящему и окончательно смирился с ролью изгоя. Над ним часто смеялись — «Эй, Мишка, ну-ка включи свое радио!.. Охота новости послушать» — а то и просто издевались, вызывая на политический спор и стараясь придать этому спору как можно больше клоунского цинизма.

Пребывание Мишки в общежитии закончилось после очередной пьянки, когда его сильно избили и выбросили на мороз. Мишка пришел в себя только в больнице. Он лежал на койке в коридоре возле холодного окна и мимо него торопливо проходили люди в белых халатах. Мишка уже не удивлялся тому, что на него никто не обращает внимания, и покорно ждал неизвестно чего.

Через три дня его бегло осмотрела молодая женщина в белом халате. У нее было строгое лицо и сердито поджатые губы. Диагнозы — воспаление легких, перелом руки и обморожение ступней ног — были серьезны, но у Мишки не было денег, и врачи оставили тихого больного в покое. Он вышел из больницы через месяц и не потому, что выздоровел, а потому что научился передвигаться без посторонней помощи.

Работа в техникуме была безвозвратно потеряна. Мишка устроился дворником. Ему пообещали жилье — отдельную «комнату» под лестничной клеткой — бывшую кладовку для метел и лопат. Но пока та не освободилась — ее еще занимал прежний, окончательно спившийся дворник с двумя самого дикого вида друзьями, — Мишка долго жил в котельной. Дело в том, что бывший дворник не спешил покидать насиженное места. Иногда он выходил на улицу с метлой или лопатой и делал вид, что работает. Мишка выглядывал в щелку между дверьми котельной и вдруг понимал, что ему не стоит попадаться на глаза этому одичавшему от пьянок человеку.

Впрочем, перечисление всех Мишкиных приключений — то бишь страданий — заняло бы у автора слишком много времени и места, а поэтому пора переходить к основной сюжетной линии.

Его случайная встреча с Сашкой была похожа на подарок судьбы. Мишка ожил душой и привязался к Сашке так, как привязывается бездомный щенок к чему-то теплому, большому и сильному. Он радовался, но эта радость всегда выливалась в длинные и страстные политические монологи. Теплая комната в большом доме, мягкий диван и стол, на котором можно было записывать политические конспекты, казались Мишке верхом счастья. Кроме того, у Сашки был беззлобный, не способный на циничные насмешки характер. Мишка оценил все это сразу и в полной мере.

— Саш, а можно я у тебя еще немного поживу? Ну, пока я тебе не надоем?..

Мишка снова прятал глаза и краснел.

— Ну, не гнать же тебя, — в улыбке Сашки не было ничего насмешливого. — Живи, сколько хочешь. Вдвоем веселее. Понимаешь?..

— Да!

— Ну, вот и живи.

Однажды вечером Сашка привел домой еще одного жильца. Это был пьяный, длинный и белозубый парень. Он тяжело опирался на Сашкино плечо и широко улыбался.

Мишка сидел за столом и писал очередной конспект, штудируя работы социалистов прошлого века.

— Добрый вечер, друг мой! — на чистом немецком сказал незнакомец.

— Здравствуйте, — Мишка вопросительно посмотрел на Сашку. — Турист, что ли?..

Сашка усадил гостя на диван.

— Кой там к черту турист, — отдуваясь, сказал он. — Наш, только немец.

— Немножко немец, — поправил Сашку гость. — Хотя все-таки гражданин ФРГ.

Мишка уронил авторучку.

— Как это?!.. А у нас он что делает?

Ему никто не ответил.

— Ребята, у вас добрые лица и вы нравитесь, — уже на чистом русском языке сказал гость. — Пожить у вас можно?

— Ему некуда идти, — пояснил Сашка. — Его Гансом зовут.

Они оба смотрели на Мишку. Мишка пожал плечами и отложил в сторону конспект.

— Я сейчас ужинать соберу, — он встал.

— Не нужно, — отмахнулся Ганс. — Очень хочется спать.

Ганса уложили в бывшей детской комнате. Он пожелал хозяевам спокойной ночи и сразу уснул.

— Забавный тип, — сказал за столом Сашка, разливая по стаканам чай. — Я его возле цирка подобрал… Он — клоун.

Мишка чуть было не поперхнулся гречневой кашей. Оказывается, неожиданной была не только национальность гостя, но и его профессия.

— Самый настоящий клоун. Цирковой. Ладно, пусть спит… Мишка, а давай в шахматы сыграем?

Шахматные поединки между Сашкой и Мишкой были довольно частыми. И не смотря на склонность Мишки к строгой, ортодоксальной логике, и даже второй разряд, почти всегда победителем на клетчатой доске оказывался Сашка. Суть в том, что Сашка не увлекался теорией, не пытался запоминать дебютные варианты, а попросту просчитывал шахматные ходы исходя, так сказать, из элементарного здравого смысла.

Шахматы расставили на столике прямо на кухонном столе. Там же поместилась вчерашняя, недопитая бутылка водки и закуска.

— Предлагаю ничью, — улыбнулся Сашка, делая первый ход.

— Сначала заслужи! — Мишка передвинул черную, королевскую пешку на одну клеточку.

Французская защита — крепкая как черепаший панцирь — обещала много хлопот белым.

— Наливай.

Уже своим вторым ходом Сашка ушел от теоретических продолжений. Горлышко бутылки звякнуло о край стакана. Мишка выпил водку и улыбнулся… Ему было хорошо, а на душе царил такой покой, что хотелось хлопнуть в ладоши и выкрикнуть какую-нибудь глупость. Мишке нравилось думать над неожиданным ходом Сашки; нравилось слушать, как тикают часы; нравилось надвигающееся опьянение и нравился даже храп незнакомого, простодушного Ганса, долетающий из детской комнаты. Мир вокруг вдруг приобретал законченные, как казалось Мишке, некие высшие формы доброты и справедливости и этот мир был похож на рай.

… Ну, а в ночные воришки Сашка и его друзья попали из-за бывшей жены своего предводителя. Сашка старательно не интересовался новостями о новой жизни Лены, но новости все-таки не обходили его стороной. Лена прожила в гражданском браке с Жориком меньше года и вдруг ушла к его старшему брату Артему. Тот тоже вернулся из Москвы (по слухам он не выдержал тамошних криминальных разборок) и жил куда как размашистее своего младшего брата. Но рослый, суровый и постоянно хмурый Артем и на своей малой родине нашел множество приключений, правила игры в которых часто выходили за рамки уголовного кодекса. Прошел еще год и Артема расстреляли в машине возле собственного дома. Сразу после похорон уголовный мир предъявил Лене к оплате долги ее третьего законного супруга. Дело легко могло закончится катастрофой, но, к удивлению многих, Лена смогла разобраться в ситуации. Когда она поняла, что уголовные «коллекторы» не в ладах друг с другом, она заплатила одним, задержала выплату другим, а третьим заявила, что отдала их деньги первым. В конце концов, ей удалось выбраться из эпицентра схватки, а затем она уехала во Францию, в которую, судя по всему, ее муж успел перевести основной капитал.

Перед отъездом Лена и дочки попрощались с Сашкой, и он был буквально ошарашен ласковостью бывшей супруги. Лена то пыталась поправить ему воротничок рубашки, то критиковала его прическу и предлагала («по старой памяти») свои услуги в качестве парикмахера, то вдруг обратила внимание на его нечищеную обувь. Сашка подумал, что, если бы он вдруг предложил Лене почистить его старые ботинки, она, наверняка, согласилась. От этой мысли Сашке почему-то стало не по себе. Он уже давно заметил, что симпатии к нему Лены со временем росли, крепли и если сразу после разрыва молодая и свободная женщина откровенно насмехалась над ним, то со временем, постепенно и малозаметно, но ее отношение к Сашке сильно изменилось.

Конец ознакомительного фрагмента.