Победители вещей

Алексей Николаевич Котов, 2022

Ироничные приключения, не лишенные трагических ноток, мистических нюансов и философского подтекста. Иными словами, автор совсем не старался рассмешить читателя или убедить его в том, во что верит сам. Ведь какие бы странные вещи ни случались в жизни, нужно терпение и время, чтобы понять их. Короче говоря, действие романа разворачивается в наше время на территории санатория "Сытые боровички"…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Немаловажную роль в появлении, развитии и последующем взлете «Сытых боровичков» сыграла матушка-природа. Окружающий санаторий лес был светел, чист и уже в трех километрах граничил с общероссийским заповедником. Обитатели заповедника — лоси, лисы, зайцы — не признавали лесных границ, а что касается самых смелых из них, то почти каждую ночь на территории «Сытых боровичков» появлялся огромный кабан. Со временем он даже стал местной достопримечательностью. Аппетитно похрюкивая и не обращая внимания на припозднившиеся влюбленные парочки, лесной гость тщательно обследовал мусорные баки возле кухни. Крышки баков издавали скрежещущие звуки «Рт-р-р… Рт-р-р…» и, после своего падения на землю, добавляли громкое «Дам!» За философское спокойствие и за такую же склонность к поиску чего-то нового на старом месте, кабана прозвали Эразмом Роттердамским. Во времена «сексуальной революции» кличку, правда, исправили на Оргазм, но затем, под давлением вечного женского большинства, кабану все-таки вернули его прежнее, более благозвучное имя. Мужчины не возражали и, откровенно говоря, для этого были причины. Дело в том, что темной, лесной душой кабана владела почти анекдотическая страсть к наказанию порока прелюбодеяния. По утрам, примерно в половине пятого, когда уставшие, но довольные мужчины возвращаются от своих возлюбленных, Эразм становился в засаду. Встреча с хитрым кабаном всегда носила неожиданный характер: ничего не подозревающий «Ромео» поворачивал за угол очередного домика и вдруг… На тропинке его поджидал преогромный лесной кабан. Реакция на встречу, особенно у тех, кто увидел Эразма впервые, носила довольно эмоционально характер. Клыкастый кабан производил на любвеобильных мужчин примерно такое же впечатление, как и неожиданно вернувшийся из командировки муж или восставшая из ада тень Командора. Нет, возможно, по силе и страсти те чувства, которые вдруг овладевали «Ромео», не уступали оргазму, но по внутреннему содержанию они были все-таки его полной противоположностью.

Жители бревенчатых домиков вздрагивали и приподнимали головы над теплыми подушками. Взорвавшийся прямо под окнами отчаянно громкий вопль быстро удалялся вместе с топотом ног. Сообразив в чем, собственно говоря, дело кое-кто из отдыхающих (из тех, кто уже успел столкнуться с Эразмом) понимающе улыбались. Хитрый кабан никогда никого не преследовал. Если он и бежал куда-то, то в прямо противоположенном от беглеца направлении.

Однажды на Эразма было совершено покушение. Стрелявший, к счастью, промахнулся. На следующую же ночь «Сытые боровички» были оккупированы не менее чем полусотней грозно похрюкивающих лесных собратьев Эразма. Разгневанные свиньи опрокидывали урны, теннисные столы и лавочки. Они терлись о стены домиков и вызывали подлого врага на честный бой.

Утром в «Сытые боровички» прибыла милиция и работники заповедника. Возмущенные отдыхающие едва не устроили самосуд над пойманным браконьером-любителем. Он был препровожден в милицейский «воронок» под презрительное улюлюканье толпы. Предложение работников заповедника — отловить полуодомашненного Эразма и отправить его в цирк или зоопарк — было отвергнуто отдыхающими с еще большим негодованием. Во-первых, лесной зверь не представлял никакой опасности, а, во-вторых, сумевший за себя постоять кабан вдруг вызывал у всех без исключения неодолимое чувство симпатии. Но дело было не только в этом. Например, какой английский лорд согласился бы с тем, чтобы из его древнего замка вдруг выселили привидение?

После всего случившегося обитатели «Сытых боровичков» стали подкармливать не только Эразма, но и его лесных собратьев. По вечерам они раскладывали хлеб и остатки ужина возле забора, выходящего к самой темной, восточной стороне леса, а сами прятались в беседках за забором.

Ближе к часу ночи из густых зарослей, настороженно похрюкивая, выходило кабанье стадо. Впереди всех шел вожак и крупные самцы. Пока свиньи и молодые поросята ели, вожак и его окружение стояли на страже, зорко оглядываясь по сторонам. Альтруистическое поведение руководства кабаньего стада удивляло людей и заставляло их задуматься. Например, кое-кто из рода «хомо сапиенс», этой воистину царственной породы, частенько вел себя совершенно не по-свински. Аттракцион ночного кормления кабанов имел большой успех и очень скоро стал местной достопримечательностью.

Особенно сильно полюбили кормить кабанов толстые «боровички». Они умильно вздыхали, рассматривая темные фигуры лесных свиней, и учились на практике подавлять в себе гастрономические инстинкты. А это было не так просто. Галлюцинирующее воображение толстяков рисовало им то сочные свиные отбивные, то ветчину с вызывающе прозрачным, тонким слоем нежного сала и даже, уже порядком подустав, элементарный холодец в десятилитровой, сиротской кастрюле. Что касается дам бальзаковского возраста, то по утрам они стали прощаться со своими возлюбленными так же, как это делают гордые испанки, благословляющие на смертельный поединок мужественных тореро. Одинокий, как тень отца Гамлета, Эразм по-прежнему бродил по ночным «Боровичкам».

Речка Синяя, на берегу которой стояли «Сытые боровички» оправдывала свое название — на ее берегах не было выстроено ни одного, даже крохотного химического заводика. Речка была не очень широкой, красиво извилистой, с глубокими омутами и белопесочными, прозрачными мелями.

Обитатели «Боровичков» любили спускаться на лодках вниз по течению. Там, примерно в двух километрах, Синяя впадала в Дон. Место слияния двух рек было похоже на огромное озеро. Берега украшал смешанный бор. Все вокруг дышало, жило, нарождалось и исчезало без малейшего напряжения и крика. Яркие, солнечные краски незаметно переходили в тень. Тень была прозрачной, она трепетала вместе с листвой, уходила со взглядом в глубину бора и, возвращаясь оттуда, не соперничала со светом, а просто и мягко уступала ему. Тень таяла так, словно была частью света, а не его антиподом. Тишина, точнее, не надрывность окружающего мира в звуках, его нерезкость движений учила слушать и созерцать. Треснет ли где сучок, зашумит речная осока, плеснет волна, все это звучало мудрее и глубже простых человеческих слов. Природа учила человека смотреть и видеть.

Толстяки осматривали свои огромные животы и только сейчас, вдруг придя в искренний ужас, давали себе страшную клятву избавиться от лишнего веса. Неженатые мужчины за тридцать вспоминали свое первое «свидание» с Эразмом и грустно улыбались. Они начинали подумывать о том, что неплохо было бы отдохнуть здесь вместе с красавицей-женой и парочкой очаровательных карапузиков.

Природа делала свое дело. Она успокаивала, но не расслабляла, она звала, но ее зов не был похож на крикливый политический лозунг. Природа заставляла думать, но мысли, рожденные ей, не были судорожными, пронзительными и злыми. Тихая и светлая мудрость свыше вдруг оказывалась сильнее привычных человеческих желаний и чувств.

Как это не парадоксально звучит, но в новой хозяйке «Сытых боровичков» Василисе Петровне было что-то такое, что заставило многих вспомнить волшебный бор на берегах Синей и Дона.

Впервые взглянув на ее красивое и спокойное лицо, любой мужчина, вне зависимости от возраста, вдруг ловил себя на мысли, что вот именно из таких женщин получаются идеальные жены. Мысль была абстрактной и ни к чему не обязывающей. Ну, красивая женщина… Ну, наверное, умная, ну и что, спрашивается, разве мало таких? Но чисто мужской инстинкт преследования вдруг давал сбой, понимая, что на этот раз он столкнулся с чем-то не вполне обычным. Немного пообщавшись с Василисой Петровной и увидев ее улыбку, мужчины начинали понимать, что молодая женщина не только удивительно, почти безупречно красива, но, вместе с тем, ее спокойная красота не была похожа на что-то кинематографическое… Она не выпячивалась и не подчеркивалась косметикой, а была естественной и живой как простые линии великих художников.

В отличие от большинства людей, Василиса Петровна никогда не говорила о личных проблемах. Она никогда ни на что не жаловалась и, может быть, именно поэтому любой человек начинал чувствовать себя рядом с ней достаточно уверенно. Деловые качества новой хозяйки «Сытых боровичков» были просто феноменальны. Она не только удержала от бегства немногих оставшихся в санатории врачей-диетологов и клиентов-толстяков, но за короткое время существенно расширила дело. Василиса Петровна куда-то часто, но ненадолго, уезжала и возвращалась с деловыми людьми в строгих костюмах. Она почти каждые десять минут говорила по сотовому телефону, успевала побывать за день в самых отдаленных местах своего обширного хозяйства, но никто и никогда не видел ее озабоченно хмурой или раздражительной. Молодая женщина умела улыбаться. Она делала это просто и мягко, но только психически неуравновешенному человеку вдруг могла прийти в голову мысль начать фамильярничать с ней. Держать дистанцию Василиса Петровна умела как никто другой.

С ее приездом работа в «Сытых боровичках» закипела с утроенной силой. Селяне с интересом присматривались к новой хозяйке санатория и шептались о том, что первый визит Игоря Петровича в Верхние Макушки наверняка был спланирован его сестрой. Сам Игорь Жуков все реже появлялся в санатории. Во время своих коротких визитов он целовал сестру в щеку, улыбался, но эта улыбка не была снисходительной. Игорь Жуков больше слушал и часто, соглашаясь со всем, что говорила сестра, кивал головой.

Через месяц после своего прибытия Василиса Петровна огорошила селян тем, что выделила им беспроцентный кредит для строительства частных теплиц — специальные диеты для толстяков и толстушек требовали большого количества овощей. Василиса Петровна смогла получить их уже следующей зимой по довольно низким ценам. Два десятка теплиц в Верхних Макушках приносили неплохой доход и «Сытым боровичкам» и селянам.

Узнав новую хозяйку «Боровичков» поближе, верхнемакушкинцы открыли в ней новое качество — Василиса Петровна никогда не давила на людей, что, впрочем, не мешало ей добиваться очередного успеха. Например, после сбора первого зимнего урожая овощей селяне могли бы рискнуть и попытаться сбыть в «Боровички», мягко говоря, не совсем первосортную продукцию, а остальное можно было приберечь для рынка на узловой железнодорожной станции. Но так не поступил никто. Селяне ясно понимали, что за мягкой улыбкой Василисы Петровны таится характер отнюдь не женской твердости. Уже через год Верхние Макушки практически полностью удовлетворяли довольно не простые потребности санатория в продуктах питания.

Поскольку заразительным бывает не только дурной пример, но и добрый, селяне, подражая хозяйке «Сытых боровичков», начали оглядываться по сторонам и присматриваться, нет ли где еще чего-нибудь такого, что помогло бы им зашибить лишнюю копейку. Копейка могла оказаться не только очень весомой, но еще довольно интересной самим процессом ее зашибания.

Народный умелец Федор Мазуркин учился ремонтировать компьютеры. Фанатик паяльника и давно устаревших транзисторов полгода разбирался в айбиэмовской «четверке» первого поколения. Федора несколько раз било током, пару раз он, уже отчаявшись, пытался выбросить компьютер в окно, но, в конце концов, сломанный заграничный агрегат ожил и заработал. Воодушевленный Федор научил компьютер разговаривать. Самодельная программа оказалась не столь совершенной, и компьютер заговорил с китайским акцентом.

— Сдластвуй, хозяина, — будил Федора по утрам электрический голос. — Однако, мала-мала, вставать и пахать нада.

Дело нашлось всем. Старушки вязали веники и метлы для санатория, кое-кто из селян экспериментировал с сепараторами, получая первое масло и сыр, а другие осваивали столярное дело, постепенно повышая свое мастерство от начального уровня, когда мастер был рад простейшей не кособокой табуретке, до довольно высокого, когда даже длинный шкаф не казался ему верхом мастерства. Третьи искали что-то более индивидуальное, они изредка консультировались лишь с Василисой Петровной, загадочно улыбались и молчали,

Иван Ухин выложил в холле-пристройке главного корпуса огромный, но, даже не смотря на его величину, достаточно красивый камин. Заведующий котельной работал азартно и заразил своим вдохновением весь санаторий. Толпившиеся возле него «боровички», считали за честь подать бывшему спиртозаводчику кирпич или подержать отвес. Иногда мастер высокомерно покрикивал на собравшихся, но только не в присутствии Василисы Петровны. Дед Ивана был самым настоящим печником и в далеком детстве мальчик видел несколько раз собственными глазами таинство создания русской печи. Именно этот факт придавал Ивану уверенности в собственных силах и благополучном завершении работы.

На торжественное открытие камина пришли все, включая Василису Петровну. Иван Ухин разжег дрова слегка подрагивающей от волнения рукой. Дым почему-то пошел не в трубу, а внутрь холла. Повеселевшие толстяки радостно вдыхали сосновый аромат и ехидно сочувствовали мастеру. Иван затушил пламя и тут же, не теряя времени, приступил… Нет, не к ремонту камина, а, по его словам, «к усовершенствованию». Спокойнее всех восприняла неудачу начинающего печника Василиса Петровна. Она не утешала мастера, а просто улыбнулась ему.

Камин «заработал» через три дня и так, что вышедший из темной чащи Эразм долго стоял возле огромной стеклянной стены холла, любуясь укрощенным пламенем. От радости Иван Ухин напился до такой степени, что из его горла вместо слов вылетало только поросячье похрюкивание… Его пришлось везти домой на двух связанных, детских санках. Санки тащили двое сыновей мастера. Сзади шел Эразм. Кабан часто тянул в себя воздух, всхлипывая длинным рылом, словно пытаясь разгадать по исходящему от мастера запаху секрет постройки каминов.

«Сытые боровички» росли и росли. Через полтора года зимние теплицы стояли во всех без исключения дворах Верхних Макушек. Даже горький пьяница и неудачник Витька Кузьмин и тот, под неослабевающим давлением своей маленькой, тщедушной женушки, согласился обзавестись стеклянной махиной, требующей катастрофически много времени в тихую запойную зиму.

Верхнемакушкинцы научились выращивать грибы, лечебные травы, развели пчел и ранее не виданных кроликов. Когда диета «боровичков» потребовала козьего молока, селяне обзавелись целым стадом на следующий день после просьбы Василисы Петровны.

Вскоре у селян появились излишки продуктов. Василиса Петровна размышляла над проблемой, подсказанной ей Иваном Ухиным, не более трех минут. С помощью верхнемакушкинских мужиков она построила магазин на узловой железнодорожной станции Меловая. Десятикилометровый участок лесной дороги, ведущий от Меловой к Верхним Макушкам, заасфальтировали ударными темпами. К удивлению и радости селян магазин на железнодорожной станции был назван «Сытыми боровичками». Так народное название наконец-то приобрело (пусть и в другом месте) официальный статус. Вскоре новый магазин стал настоящим проклятием директоров вагонов-ресторанов. После прибытия на станцию Меловая пассажирские поезда покидало все живое, начиная от случайных кошек и кончая работниками ресторанов.

В магазине «Сытые боровички» было все: уже знаменитые верхнемакушкинские копчености, масло, сыр, мед, грибы, творог, круглогодичные клубника, яблоки, зеленый лук, лимоны и даже козье молоко. Продукты стоили дешевле городских, что же касается их качества, то редко какой пассажир мог довезти, допустим, до не столь уж далекой Москвы верхнемакушкинскую ветчину. С ней расправлялись еще в пути.

Проблему с рэкетом со стороны местной шпаны Василиса Петровна решила очень просто и быстро. Вскоре после возникновения этого вопроса в местную милицию были приняты на работу двое рослых парней с грубыми, сосредоточенными лицами. Эти ребята успели побывать во всех горячих точках бывшего Союза, и риск был их профессиональным делом. Казалось, Веня и Сеня — так звали новых милиционеров — сами искали приключений. Однажды ночью они заявились ночью к главе местного «мафиозного» клана Эдику Козлову. Эдика вытащили из теплой постели и в том же виде, в котором тот спал, то есть в трусах и майке, привели к магазину «Сытые боровички».

— Видишь это? — улыбнувшись, спросил «мафиози» милиционер Веня.

— Вижу, — честно признался Эдик, перебирая босыми ногами по мокрому, октябрьскому асфальту.

— Так вот, — продолжил за своего друга милиционер Сеня, — подойдешь еще хоть раз к этому ближе, чем на двести метров, лишишься не только трусов.

Мелкому «мафиози» оставалось только согласиться. Новая хозяйка «Сытых боровичков» умела создавать преграды, переступать через которые было бы чистым безумием.

Впрочем, обладая огромной силой и властью, Василиса Петровна легко шла на компромисс. Через три месяца именно Эдик Козлов и его дружок Мишка «Стриж» были приняты на работу в новый магазин грузчиками. Перед этим они (по личной, не лишенной ноток униженности инициативе) побеседовали с Василисой Петровной. Лишенные незаконных прибылей «мафиози» мяли в руках шапки и с надеждой смотрели в глаза молодой женщины. В десятке шагов стояли милиционеры Веня и Сеня. Они курили и делали вид, что им нет никакого дела до деловой встречи хозяйки «Боровичков». Уже весной бывшие грузчики, успешно прошедшие перевоспитание физическим трудом и доказавшие лояльность новой хозяйке, выстроили невдалеке от магазина кафе-бар. Карьера уголовников, без сентиментальных слез расставшихся со своим темным прошлым, быстро пошла в гору. Их недюжинная энергия, раньше уходившая на разборки и нищенское финансовое угнетение себе подобных, но более слабых, нашла выход в другом, куда более крупном деле. Еще через год на окраине Меловой заработали их кирпичный заводик и лесопилка для строительных материалов.

Именно Эдик и Мишка — уже в качестве деловых людей — снабжали дешевыми материалами постоянно расширяющиеся «Боровички». Почти виртуальное финансовое облачко, начавшее свой рост в санатории близ небольшой деревушки, бурно росло и быстро превращалось во что-то куда более реальное и весомое.

Летом 2002 года Василиса взялась за восстановление единственной уцелевшей в Меловой церкви. Будущие прихожане с прохладным интересом посматривали на строительные леса на поросших мхом стенах храма и не спешили на помощь. Но Василиса никого и не звала… Восстановление церкви затянулось.

Первыми на помощь Василисе пришли бывшие «мафиозные структуры» в лице Эдика Козлова и Мишки «Стрижа». Их забота о духовном развитии своих сограждан не ограничивалась одной лишь финансовой помощью. Эдик и Мишка сами таскали кирпичи, доски и мешки с цементом. Побывавший на новостройке (а с учетом такой крупной работы иначе ее и нельзя было назвать) Иван Ухин долго смотрел на Эдика и Мишку и вдруг вспомнил давнюю историю о бесплатных пирожках для защитников «Белого дома». Будучи человеком не то чтобы неверующим, а подходившим к вере осторожно и с опаской, Иван поделился своими сомнениями с соседом Витькой Кузьминым. Тот усмехнулся и сказал, что «церковь, это, конечно, полная ерунда». Подумав целую минуту, Витька добавил, что после собеседования с Василисой, Эдик и Мишка так крепко уцепились за ее подол, что будут строить с ней не то, что церковь, но, если потребуется, и вавилонскую башню. Иван почесал затылок, подумал и согласился с соседом. Авторитет Василисы был огромен и куда более реален, чем какая-то вавилонская башня, которой уже и на свете-то давно нет.

Но восстановление храма в Меловой еще очень долго казалось и ее жителям и верхнемакушкинцам не более чем «ударной стройкой капитализма», а точнее, искусственной прихотью, не имеющей к реальной жизни никакого отношения. И только частые визиты на «новостройку» Василисы Петровны, пусть и робко, заставляли некоторых усомниться в своем скептическом мнении. Хозяйка «Сытых боровичков» никогда не вкладывала деньги в невыгодные предприятия. И даже более того, словно желая подчеркнуть честность своих действий и намерений Василиса, пусть не так часто, но все-таки посещала церковные службы, которые пока шли в тесном и древнем, похожем на сарай, здании бывшей воскресной школы. Она всегда стояла в самом заднем ряду и мало кто мог узнать в женщине, закутанный в платок-«кулечек», хозяйку «Сытых боровичков». В церкви Василиса была безгласна, незаметна и, например, уже в конце службы, подходя к священнику целовать крест, всегда шла была последней…

Шло время, деловая хватка Василисы Петровны продолжала удивлять верхнемакушкинцев. Селяне, не обладающие в «Сытых боровичках» ни каплей личной собственности, вдруг стали пылкими патриотами санатория. Разумеется, это чувство, прежде всего, опиралось на чисто материальный интерес, но, с другой стороны, уставшие от склок с прежним руководством санатория селяне, честно пытались вложить в свой труд частичку сердца. Прибывающие на лечение «боровички» попадали в круг людей, искренне преданных своему делу. Холодный и утонченный европейский расчет исчез и его сменила нелицемерная душевность. «Боровички»-пациенты становились членами ненавязчивого, но сплоченного коллектива врачей и обслуживающего персонала, целью которого было здоровье человека.

Почти идиллическое сосуществование труда и капитала зиждилось на парадоксальном мышлении новой хозяйки «Сытых боровичков». Например, Василиса не обращала внимания на по-прежнему процветающую контрабанду знаменитых верхнемакушкинских копченостей на территорию санатория. Толстяки часто срывались. По ночам они втихомолку жевали под одеялом волшебно пахнущую ветчину или с мышиным хрустом грызли свиные ребрышки.

Черный рынок нелегальных продуктов находился за главным корпусом. Решившие отдаться пороку чревоугодия «боровички», стыдливо краснея, совали скомканные купюры в карманы верхнемакушкинцев и быстро уходили, прижимая к груди заветные кулечки. Вместе с толстяками переживали и контрабандисты.

Иногда в кустах за главным корпусом можно было услышать диалог примерно следующего содержания:

— Слушай, вроде ты вчера у меня кило ветчины покупал, а?..

— Ага. Дядь Вань, мне бы еще пару килограммчиков.

— Сколько-сколько?!

— Ну, полтора.

— Так-так… Ты сюда лечиться приехал или жрать в три горла? Через неделю придешь. А теперь иди-ка, милок, худей.

Короче говоря, гастрономическая тусовка в кустах за главным корпусом существовала вопреки всякой логике. Впрочем, вкусившие запретного плода пациенты санатория невольно начинали задумываться. Утоленный под жарким одеялом голод исчезал и на его место приходил стыд. Мысль о собственной никчемности была неистребима, как попавшая под простыню сухая корка хлеба. Она крошилась на десятки злых чувств, колола, не давала уснуть и утром многие «боровички» поднимались с постели уже другими людьми. Их полные лица твердели, и на них вдруг появлялось выражение отчаянной решимости.

В свою очередь и верхнемакушкинцы старались помогать страдающим толстякам не только в рамках своих должностных обязанностей. Отвлекая «боровичков» от мыслей о еде, они играли с ними в шашки и шахматы, показывали грибные и ягодные места в лесу, а сельская молодежь устраивала футбольно-баскетбольно-теннисные турниры.

Некоторые шли еще дальше. Иван Ухин по вечерам пересматривал записи травяных настоек Тимофеевны и сосредоточено думал, уставившись то на одну строчку, то на другую. Он морщил лоб, щурился, словно пытался рассмотреть там, за строчками что-то более важное, чем просто названия трав. Теоретические исследования Ивана, как правило, заканчивались исследованиями экспериментальными. Он отхлебывал то из одной бутылочки с настойкой, то из другой, не спеша сглатывать огненный спирт. Со страдающим выражением лица, словно ему жгли пятки, Иван полоскал настойкой рот, потом зачем-то горло и только на пределе терпения глотал жидкость.

Уже ночью, порядком измученный творческими порывами, опрокидывая в темноте стулья, Иван с трудом добирался до кровати.

— Доизобретаешься ты у меня! — Любовь Андреевна лягала мужа холодной пяткой. — В следующий раз я так твои бутыли спрячу — днем с огнем не найдешь.

Иван не обижался. Он льнул к жене, лежащей к нему спиной и, обняв ее за могучие груди, шептал:

— Любочка, а давай я свои настойки буду на тебе испытывать? Глянь, какая ты у меня толстенькая…

Жена снова принималась лягаться.

— Не понимаешь ты ничего! — Иван разжимал руки, неохотно освобождая жену. — Мне ведь Тимофеевна кое-что оставила… Три особенных настойки, в общем.

Иван, разумеется, врал.

— Что же она сама врачам об этих настойках не рассказала? — ворчала жена. — Санаторий — рядом, толстяков что сейчас, что раньше там полно. Что таилась-то?

— А кто бы ей поверил? — усмехался Иван. — Ну, пришла старушка божий одуванчик с травками. Мол, здравствуйте, люди добрые, вот вам настойка от ожирения. А, во-вторых… — тут Иван всегда делал многозначительную паузу, — … не все она мне сказала, понимаешь? Там еще какая-то загвоздка есть и никак я ее понять не могу.

— К Василисе сходи… Что поговорить с ней не хочешь?

Иван никогда не отвечал на этот вопрос. Он ложился на спину, вздыхал и долго рассматривал ночные тени на потолке.

Верхнемакушкинцы по-прежнему приторговывали самогоном уже ни в чем не уступающим своим качеством спирту высшего сорта. Они потихоньку продавали его в новом магазине в Меловой, а, при случае, сбывали все чаще появляющимся на территории санатория простым отдыхающим. Селяне не продавали спиртное только «боровичкам» и подросткам.

Не забыли верхнемакушкинцы и своих прежних, чисто социалистических, привычек и наклонностей. Идя после работы домой, они частенько прихватывали с собой что-нибудь не особо ценное: лампочку, сломанный стул, пустую банку или какую-нибудь другую не нужную в санатории, но крайне необходимую в крестьянском хозяйстве вещь. По сути дела, от прежнего порока осталась только привычка, но она так сильно въелась в людские души, что хозяйка «Сытых боровичков» с чистой совестью закрывала глаза на мелкие грешки преданных работников. Механическая клептомания умирала медленно и мучительно, но мучительно не для людей, за которыми никто не следил, а для самой себя. Она умирала в пустоте и смертельной обиде на свою никчемность.

Впрочем, иногда «Сытые боровички» несли и крупные потери. Например, однажды на территории санатория выгрузили тридцать кубометров несортовых досок. Дело было вечером, а уже к утру исчезла едва ли не пятая часть привезенного материала. Но воры сполна оплатили свою добычу: за ночь они перебрали все доски и взяли себе только безнадежно гнутые, надколотые, с дырками от сучков и горбыль. Все оставшиеся доски были профессионально рассортированы по длине и качеству, уложены в аккуратные штабеля и перетянуты железной лентой так, что вытащить из штабеля хотя бы одну доску было невозможно. Воры как бы подчеркивали, что все лишнее им уже взято и остальным любителям чужой собственности тут делать нечего. Василиса Петровна осмотрела место «грабежа» и высказала мысль, что ночной, поистине титанический труд, неизвестных заслуживает, пожалуй, большей оплаты, чем тот, на котором они ограничились. Но «воров» так и не нашли…

«Сытые боровички» расширялись и строились. В похорошевший санаторий зачастили родственники толстяков. Они вдыхали в себя сосновый, пьянящий аромат леса, плескались в Синей, удивлялись местным ценам на продукты, а по вечерам рассматривали ужинающих за забором кабанов. Поскольку четверть «боровичков», проходящих лечение в санатории, по-прежнему составляли дети, их мамы нередко оставались в санатории на более долгий, чем выходные, срок, чтобы приглядывать за своими чадами. Тихая простота и домашний уют «Сытых боровичков» умиляли даже ожесточившихся до красной окалины от жаркого финансового солнца «новых русских». Они избавлялись от деловых пиджаков, а их твердые, как кора лица, вдруг размягчались, едва они сбрасывали ботинки и касались босой ногой шелковистой травы.

— Это из них электричество выходит, — как-то раз пошутил по этому поводу Витька Кузьмин. — Или порнография. Я как-то раз ноутбук на бережке нашел, а там — одни картинки с голыми бабами.

— Ну и как, понравились бабы? — усмехнувшись, спросил соседа Иван Ухин.

— Ноутбук мне понравился, а не бабы, — Витька презрительно плюнул. — Вся эта порнография — одна электрическая реклама. Я потом по траве босиком прошелся — и ничего, отпустило…

Родственников «боровичков» расселяли в недавно построенных новых домиках. В выходные дни из города приезжало все больше и больше обычных семейных пар, и просто молодых людей. Их количество росло столь быстро, что вскоре встал вопрос о предварительной записи. «Сытые боровички» становились все более популярными у нарождающегося среднего класса. Но даже те, кто не мог себе позволить проживания в комфортабельных домиках, все равно попадали под опеку «Сытых боровичков». Их кормили верхнемакушкинцы, а многочисленные сарайчики и пристройки, когда-то возведенные ради «гостевого бизнеса», снова обрели своих обитателей.

Верхнемакушкинцы работали, не зная усталости. Это было царство, огромный мир упорного, крестьянского труда. Или, как пел когда-то поэт Владимир Высоцкий, «колея». Но, угодив в эту колею, верхнемакушкинцы не искали, да и не хотели искать выхода из нее.

Бывший пьяница Витька Кузьмин как-то вечером спросил свою жену:

— Верка, я, когда сегодня встал?

— Пол-пятого, — довольно улыбнувшись, сказала та.

— А сейчас времени сколько?

— Десять вечера.

Витька прикинул в уме величину своего рабочего дня и пришел в ужас — она составляла почти шестнадцать часов с учетом перерывов на обед и ужин. Три взятые в кредит коровы, четыре теленка, восемь свиней, шестьдесят кур и две козы, все это требовало корма и ухода. Огород, почти лучшая в Верхних Макушках пасека, коптильня, служба в «Боровичках» и прочее-прочее-прочее, поглощало все Витькино время без остатка. На по-прежнему горячо любимую выпивку у Витьки оставалось не более получаса в день, да и то перед сном. Но послать все свои заботы «куда подальше» Витька не мог. Колея оказалась слишком глубокой.

Витька тихо выругался, выпил стакан на две трети разведенного спирта, и едва коснувшись головой подушки, сразу уснул.

Верхние Макушки снова начали строиться. Подросшая молодежь не захотела уезжать в город, и на окраине деревни появилось четыре новых дома.

— Да зачем мне город? — философствовал сын Ивана Ухина Петька, поглаживая по капоту новенькую «Ниву». — За покупками съездить — одно дело, а вот жить там сейчас разве что дурак захочет.

Иван Ухин самодовольно кивал сыну. Бывший самогонный магнат — как отец троих сыновей и уже вышедшей замуж дочки — оказался в куда более выгодном положении, чем, допустим, тот же Витька Кузьмин. Подавляющее количество работы по хозяйству Иван возложил на плечи подрастающего поколения, оставив за собой право на общее руководство и изучение рынка сбыта в Меловой. Но больше всего времени Иван проводил в санатории. Его тамошний авторитет вырос и со временем истопник котельной стал кем-то вроде старосты или председателя неформального профсоюза, к мнению которого прислушивалась сама Василиса Петровна. Общественная должность Ивана Ухина не оспаривалась никем. Во-первых, Иван Ухин никогда не появлялся на территории санатория в нетрезвом виде, а, во-вторых, именно он мог в разумных пределах поддерживать дисциплину среди верхнемакушкинцев, не превратившись при этом в сторожевого, хозяйского пса.

На крыше холла-пристройки главного корпуса Василиса Петровна разбила небольшой, уютный садик. В редкие минуты отдыха она покидала свой кабинет, садилась в старомодное кресло-качалку и с высоты холла обозревала подвластные ей владения.

«Сытые боровички», как муравейник, копошились возле ее ног… Санаторий упорно полз в будущее. То тут, то там мелькали озабоченные лица верхнемакушкинцев.

Взгляд Василисы остановился на лицах двух селян… Они о чем-то горячо спорили. Слов не было слышно, но, судя по всему, речь шла о работе. В последнее время верхнемакушкинцы говорили только и исключительно о работе. Их доходы росли изо дня в день. Они росли так завлекающее быстро, что, допустим, покупка не то что нового компьютера для детишек, а новой машины, не представляла для них большой проблемы. Верхнемакушкинцы сильно изменились за последнее время. Они практически перестали улыбаться, но поскольку то, что происходило с ними, происходило исключительно со всеми селянами, перемены не были им видны. И только хозяйка «Сытых боровичков», с высоты холла могла, наблюдать за ними и анализировать происходящее.

Василиса Петровна задумалась… По ее красивому и спокойному лицу скользнула тень. Казалось бы, совсем не к месту молодая женщина вспомнила недавнюю сценку, увиденную ей в городском супермаркете. Рядом с кассиршей стоял полупьяный грузчик и весело, и беззлобно задирал покупателей:

— Граждане, покупайте конфеты, и ваши дети не будут раздеты. Дедушка, а вы почему пива не взяли?

— Жена ругаться будет, — добродушный дедушка в очереди поправил очки и смущенно улыбнулся.

— Не будет, если вы купите ей шоколадку. Порадуйте женщину.

Старичок невольно покосился в сторону стеллажа со сладким. Очередь тихо посмеивалась. Многие покупатели старались придумать ответы на беззлобные подначки веселого грузчика заранее. Это не составляло труда, поскольку его замечания имели отношение только к товару, но не к самим людям. Молоденькая кассирша давилась смехом вместе со всеми. Вскоре в отделе появилась суровая директорша. Услышав святотатственный смех во время священного таинства перехода денежных знаков из одного кармана в другой, директорша оскорбилась до глубины души, и веселый грузчик был с позором изгнан из отдела. Очередь мгновенно помрачнела. Люди с каменными лицами платили деньги и спешили на улицу…

Василиса Петровна откинулась на спинку кресла. Она закрыла глаза и мягко улыбнулась. Очередная мысль показалась ей довольно забавной. Молодая женщина думала долго, целых две минуты, и когда она снова открыла глаза, в них уже сверкали веселые искорки. Кресло-качалка скрипнула… Оно принялась энергично раскачиваться, словно в ней сидел любопытный ребенок, а не взрослый человек. И если бы верхнемакушкинцы не были столь сильно сосредоточенны на своих проблемах, они могли бы услышать, как звонко и заразительно умеет смеяться хозяйка «Сытых боровичков».