Обитель Блаженных

Алексей Николаевич Евстафьев, 2022

Происходит взрыв многоэтажного дома, и шестеро главных героев попадают в необычное место. Они не чувствуют себя умершими в окончательном смысле, но пребывают в безграничном пространстве, которое не оценивается, как реальность. Возможно, это некая частица рая. Обитель Блаженных. Окружающая действительность непрерывно меняется, искажается, демонстрирует героям книги необычные картины, места, сцены. Героям предстоит встретиться со своими умершими близкими и знакомыми, им будет даровано увидеть карнавал Высших Сил, им придётся рассудить некоторые моменты своей прошлой жизни и истории всего человечества. Но главное, что стремятся понять герои книги, к чему сводятся все их споры и рассуждения, это загадка взорванного дома. Произошёл теракт или случайность?.. Есть ли тот человек, которого можно обвинить?.. Зачем он это сделал?.. В конце истории герои должны получить ответы на свои вопросы. Содержит нецензурную брань.

ВОСКРЕСЕНИЕ 00:05

Несколько минут все молчали, пытаясь сообразить природу происхождения этих органных звуков и сконструировать свои внутренние дополнения к ним, чтоб с большей отзывчивостью и подчёркнутой церемонностью наслаждаться затягивающей музыкой. Лев Моисеевич каждый громовой раскат сопровождал лучистой улыбкой и покачиванием головы, утверждающим всю бессмысленность житейской суеты.

— Что бы сказала по этому поводу ваша бабка? — шёпотом спросил Евпсихий Алексеевич.

— Ну, что-нибудь этакое. — отмолчался Лев Моисеевич, поводя пальцем вокруг темечка.

Но нельзя бесконечно наслаждаться тремя вещами: дневным светом, проникающим сквозь сомкнутые веки, ночной тьмой, уволакивающей в кошмарный сон, и музыкой, не имеющей гениального финала.

— А почему в этой песенке никто не поёт? — несколько неуклюже, но очень вовремя спросила Улинька, сбрасывая чары наваждения. — Если песенке надо быть обязательно хорошей, а не плохой, то её надо обязательно петь.

— Кто бы ещё спел нам песенку, как положено петь при таких обстоятельствах?.. — задумался Евпсихий Алексеевич. — Вряд ли кто-нибудь из нас умеет очень хорошо петь.

— Давайте сегодня буду петь я!.. — предложила девочка.

— Тут надо петь торжественно, Улинька, а не просто абы как. — вздохнула Катенька.

— У меня получится очень торжественно, прямо очень-очень. — пообещала девочка.

— Не думаю, малышка, что тебе надо петь, ты просто можешь всё испортить. — буркнул Лев Моисеевич.

— Ничего я не испорчу! — обиделась девочка. — Да вы только послушайте сперва, а потом говорите, чего я вам испортила.

И девочка, наперекор тягомотному обольщению органа, с напыщенной дурашливостью пропела:

«Было яблоко у нас,

а ещё штиблет и болт.

Если слопать всё за раз —

жахнет заворот кишок!»

Взрослые сперва крайне озадаченно восприняли песенку ребёнка, даже намеревались выговорить крепкую воспитательную нотацию про неуместность именно таких песен, но не смогли не умилиться открытой детской непосредственностью и зааплодировали. Только Лев Моисеевич заметил, что ребёнок вечно всё испортит ненароком, хотя, обижаться на детей ни в коем случае нельзя, ибо таково их предназначение — ломать устои. Лев Моисеевич сказал, что он и сам порой напевает этакую ерунду, о которой стыдно вспоминать.

— Ты молодец, Улинька! не то, что вот эти прошлые птички, которые нагородили огород из бессмысленных пинцо-пинцо-дынз и улетели. — похвалил Евпсихий Алексеевич. — Только растревожили нас зачем-то.

— Разве совсем бессмыслен? — не согласилась крыса Маруся про огород. — Вы же сами, Евпсихий Алексеевич, подозревали, что птицы старались сообщить нам что-то важное, указывающее на полезный алгоритм действий. Просто способ изложения они выбрали несколько магический. Заклинательный. По всей видимости, другим и не владеют.

— Вот тогда и помолчали бы лучше. — поддержала Катенька друга.

— Если мы их не поняли, это не означает, что другие не сумели бы понять. — сказала крыса Маруся. — Полно людей, для которых такие вещи, как магические заклинания — вовсе не пустой звук. Люди вообще склонны верить в колдовство, и иногда эта склонность принимает маниакальные формы.

— Да, ты права, хотя сейчас не так верят в колдовство, как раньше. Я помню повсеместное помешательство на увлечение экстрасенсорикой, когда каждый второй мнил себя целителем и возделывателем магнитных полей, но сейчас в обществе преобладает ироничное отношение к подобным вещам.

— Может, и не преобладает, просто не всякий готов признаться, что он мистик. — заметила Катенька.

— Ну, может быть, может быть… — с сомнением покрутил головой Евпсихий Алексеевич и поразмыслил вслух. — Мне вот припоминаются конец восьмидесятых годов прошлого века и первая половина девяностых — вот уж было время активного общественного бессознания, даже безумия. Воистину наблюдалась благодатная почва для расцветания всяческим кашпировским и религиозным сектам, а тем более традиционным конфессиям — и хорошо, что последние становились прибежищем от всего остального, пытались сумбур в головах приводить хоть в какой-то порядок, пусть даже и лишённый исторической логики, если к нему присматриваться внимательней. Человеческой истории позволительно быть не совершенно логичной; точнее сказать, прошлые времена нам могут без всякой опаски казаться абсурдными и безрассудными — ведь нам в них не жить, нам главное, чтоб настоящее время не было подвластно влиянию безумцев. Мне стали понятными слова, прочитанные когда-то в газете, что кто-то из немцев сказал о периоде фашизма в Германии, как о периоде безумия нации, не способной более ни к чему, кроме безумствования. Так и есть, на сломе системного устройства или в период экономического унижения, люди теряются, перестают верить собственным чувствам, а верят посторонним воплям, обещающим блага либо здесь и сейчас, либо никогда. Люди и так — в большинстве своём — не воспринимают в повседневной жизни общественное бытие в его целостности, живут по принципу «каждый сверчок — знай свой шесток», а когда даже эта мозаика начинает рассыпаться, то невероятно сложно удержаться на краю пропасти.

— Насколько этот внешний процесс рассыпания оправдывает человека в частности и тем более общество, если он приводит к злодейству? — задала риторический вопрос Катенька.

— Незнание законов не освобождает от ответственности. — напомнила крыса Маруся.

— Да-да. — согласился Евпсихий Алексеевич. — Не освобождает.

— Смотрите, дяди и тёти, какую ещё песенку я придумала. — без лишних предупреждений встряла в разговор Улинька, спела свою песню и получила ещё порцию аплодисментов, правда немного прохладных, чем раньше:

«Можно скушать всё на свете:

все болты и все штиблеты!

всех зверей, птиц и жуков —

проглотил и был таков!

Даже можно съесть кастрюлю —

хоть какую, хоть пустую!..

Лишь белиберды ведро

вам не стрескать ни за что!..»

Лев Моисеевич поаплодировал с ворчливой меланхолией и попросил девочку не петь песенок всякий раз, когда вздумается. Лев Моисеевич сказал, что он немного растерян, что он нервически воспринимает всё происходящее, поскольку пожил на свете немало и повидал всякого, а Улинька своим чудаковатым пением мешает сосредоточиться. Улинька пообещала Льву Моисеевичу с этих пор петь только тогда, когда её попросят, но кажется тут же и забыла про своё обещание, поскольку что-то замурлыкала себе под нос.

— Всё, что мы видим, а также всё, что не видим в ситуации, когда мысль опережает чувство, — продолжал тихонечко размышлять вслух Евпсихий Алексеевич. — всё является конвульсивной попыткой наших физических тел вернуть разумное измерение при помощи внешней суррогатной точки сборки, активизирующей ту фазу мысли, что отвечает за осознание сути, именуемой Бог. То есть, мы постоянно жаждем чуда, мы делаем попытку вернуть себе всё, что потеряли или всё, чем нам хочется обладать, при помощи Того, от помощи которого мы всё это как бы и теряем. Не отсюда ли возникает желание уметь творить необычайное своими силами, минуя посредничество Высших Сил?.. Открытие в себе дара целителя, опыты по увеличению человеческого головного мозга, конструирование искусственного разума и отлаженное производство ловушек для разума физического… К чему только не готов приспособиться человек, чтоб быть не таким, каков он есть, но всё напрасно. Для того, чтоб иметь хотя бы внутреннюю гармонию с самим собой, нужно вернуть себе хотя бы иронию над самим собой, не цепляться за каждое действия своей мысли, как за нечто, исполненное сверхважности. И пока мы к этому не вернёмся, деградация энергий и пространств будет только усугубляться, ввергая нас во всё большее рабство, инспирированное извне, инспирированное с целью паразитирования на порабощённой мыслительной энергии людей. Нами будут управлять политические и религиозные шарлатаны.

Крыса Маруся чопорно развела лапами, как бы выказывая своё сожаление о судьбах человечества, но намекая, что ничего другого она от него и не ожидала.

— Да уж, есть кому поизмываться над нашим сознанием. — согласился Лев Моисеевич. — Политтехнологи повсюду работают: что на земле, что в раю, и везде одна и та же схема. Если вам показывают новости — это ещё не значит, что они касаются именно вас. Если вам демонстрируют событие — это не значит, что оно происходит именно так, как его показывают. Частицы говна в черепных коробках приводятся в движение не электромагнитным полем, а информационным. Надо лишь знать все привычки и инстинкты той группы существ, на которую воздействуешь. Если бросить палку собаке, она будет глядеть на эту палку. А если бросить палку льву, то он будет, не отрываясь, смотреть на кидающего. Так-то вот, девочки и мальчики.

— Если по мне, то надо просто жить правильно, и не думать, что кто-то о тебе позаботится больше, чем ты позаботишься сам о себе. — сказала Катенька.

— Слова, слова, слова… жить правильно… — досадливо пробормотал Лев Моисеевич. — Все живут неправильно. У жизни нет никаких правил, есть только уголовный кодекс.

— В точку! — воскликнула крыса Маруся. — Жги, дед!!

— Вот ты про меня говоришь, Евпсихий Алексеевич, будто я невозможный циник и бесцеремонный соглядатай. — не обращая внимания на крысу, поддался течению своих переживаний Лев Моисеевич. — А я ведь не всегда таковым был, я большую часть жизни прожил, как весьма чуткий человек, отзывчивый на всякую печаль и боль. Это вот когда моя жена померла — бабка-то, про которую я всё рассказываю, а вы верно думаете, что она была этакой старой грымзой — я сперва повеситься хотел от горя, поскольку любил её, возможно, что и до безрассудства. Даже верёвку приспособил к балке у нас, в сарае, на даче, а только слышу, как где-то радиоприёмник заработал, и в выпуске новостей передают, что над территорией Украины сбили самолёт и погибло триста человек. «Триста человек, — думаю. — батюшки-святы!..» И ведь летели себе, ни о чём таком мрачном не думали, никто им не сказал, что их самолёт находится в районе, опасном для полётов. Думаю, эти люди даже в страшных фантазиях не предполагали, что по ним могут выстрелить из ракеты, пусть и случайно, а жизнь каждого из них — та самая жизнь, наполненная суетливым счастьем и мелочным ворчанием, вечной любовью и мимолётной ненавистью — вдруг оборвётся за считанные секунды!.. «Нет, — тогда я решил, когда всё вот это про самолёт себе представил. — погожу вешаться, поживу ещё сколько мне уготовано, погляжу, как этот мир окончательно сдуреет.» Это я, конечно, от горя слишком цинично тогда подумал; по правде говоря, нет у меня настолько пессимистичного взгляда на мир и его обитателей. Иных людей даже отчасти боготворю, что не мешает мне регулярно офигевать от того, что они вытворяют. Циником быть не просто.

— Простите, Лев Моисеевич. — смутился Евпсихий Алексеевич. — Я не знал, что вы настолько сильно любили свою жену, и её смерть вас основательно подкосила.

— Да уж ладно…

— Кажется, Лев Моисеевич, говорили, что ваша жена умерла от осложнений после перенесённого гриппа? — осторожно спросила Катенька.

— Чего только не говорили, поскольку так надо было говорить, чтоб сохранять секретность. — чуть помешкав, ответил Лев Моисеевич. — Я ведь и подписку давал, что буду утаивать правду до конца своих дней; и ко мне из соответствующих органов сотрудник приходил и убеждал, чтоб я такую подписку дал, чуть ли не угрожал… А всё потому что померла моя Варвара Мстиславовна от бубонной чумы.

— От чего??

— Да вот от той самой чумы, от которой, кажется, уже лет сто не должен никто умирать, поскольку массовые вакцинации населения и хорошие лекарства должны были победить эту напасть. А вот однако же.

— Тогда давайте договаривайте до конца. — насторожился Евпсихий Алексеевич. — Это был частный случай заражения чумой или произошла небольшая эпидемия, о которой власти запретили упоминать?

— Думаю, что частный. Евпсихий Алексеевич, ты от меня многого требуешь, а мне ведь только сообщили причину смерти, даже не стали вдаваться в подробности, где могла заразиться моя Варенька. Хотя, допрашивали очень тщательно, я чуть ли не каждый день, проведённый с Варенькой в течении последних двух лет, припоминал по минутам. Но, думаю, что в тот раз не случилось эпидемии, всё-таки утаить от общества такую напасть по нынешним временам очень трудно. Если в частном случае происходит утечка болезни, то тут легче сохранить всё в тайне — меня вот заставили замолчать, я и молчал. Чтоб избежать паники среди населения — как мне объяснили, и я подумал, что это вполне резонно.

— Это что-то невероятное… — с трудом пытался поверить в услышанное Евпсихий Алексеевич. — Невозможно в наши дни заразиться бубонной чумой, если ты не имеешь прямого доступа к очагу бактерий!.. А если всё-таки возможно, то тогда призадумаешься, стоит ли лишний раз из дома выходить. Тут уж массовая эпидемия всяко лучше.

— Почему это лучше? — вздрогнула Катенька.

— На миру и смерть красна — как говорится! — ответила вместо Евпсихия Алексеевича крыса Маруся, слишком ненатурально корча трагическую физиономию.

— Ну если так.

— Вот, между прочим, крысы всегда являлись главными переносчиками бубонной чумы. — незамедлил сообщить Евпсихий Алексеевич. — Так что ты тут поосторожней с шутками.

Крыса Маруся нервно поёжилась и что-то кисловато проворчала, но вслух ничего не сказала.

— Вот когда я хочу заболеть, то мама строго-настрого мне этого запрещает и говорит, что не будет меня лечить, и тогда я сразу разохочиваю болеть. — сообщила Улинька. — Мама говорит, что сейчас всё очень дорого стоит, и врачи дорогие, и что меня легче похоронить, чем вылечить.

— Неужели ты никогда не болела?.. Бедный ребёнок!! — возмутилась Катенька.

— Нет, я болела кашлем, а ещё я болела соплями из носа, но чумой я не болела.

Катенька с изящным возмущением покачала головой, запрещая даже думать маленькой девочке о возможности заболеть какой-то дрянью, тем более чумой.

— Интересно, Лев Моисеевич, а мысль о самоубийстве, с тех самых пор, не посещала вас хоть иногда? — подозрительно присмотрелся к старику Евпсихий Алексеевич. — Тем более, в той вызывающе-ритуальной форме, когда и самому хочется убраться из жизни, и захватить с собой пару десятков ни в чём не повинных жертв?..

— Нет, Евпсихий Алексеевич, я, наверное, опять разочарую тебя, но виновник трагедии с нашим домом не я. Честно могу признаться, что на первых порах воображал с удовольствием людоеда, как эпидемия бубонной чумы захватывает всю землю до малейшего уголка и уничтожает всех подряд — поскольку ни в чём не повинных жертв (как ты выражаешься) нет, ибо каждый в чём-нибудь да повинен — а в конце концов я один остаюсь в живых на планете и, потворствуя собственной глупости, провожу весь оставшийся срок, катаясь как сыр в масле. Но эти дурные мечтания дались мне всего лишь от беспредельной тоски. Очень скоро не осталось им места в голове, и я приспособился жить без постоянной внутренней боли и ненависти, поскольку умный человек не может ненавидеть сразу всех, а ненавидит кого-либо конкретно. А у меня конкретного объекта для ненависти не было. Так-то вот.

Лев Моисеевич помолчал, пробуя уловить от слушателей, насколько они прониклись его словами.

— Меня, кажется, и не напугала бы эпидемия бубонной чумы, так же как толком не напугала коронавирусная инфекция. — сказала Катенька. — Вряд ли следует в наше время опасаться инфекционных эпидемий ровно так, как их опасались в прошлые времена, когда каждая чума уносила за собой по несколько сотен тысяч жертв. Сейчас всё это лечится вполне оперативно, поскольку поддаётся научному объяснению и фармакологической курации. Вот куда хуже обстоят дела с эпидемиями массовых безумств — что раньше, что сейчас. Как правило, сталкиваясь с подобными сюрпризами, у людей руки опускаются, оторопь берёт.

— Это про какие массовые безумства вы говорите? — поинтересовался Лев Моисеевич.

— Ну, я так сразу не скажу, не припомню. Но, поверьте, были преудивительнейшие случаи массовых безумств.

— Я знаю, я всё помню. — заявила крыса Маруся, приподнимая лапку вверх. — Если у вас имеется желание, то могу о кое-чём порассказать.

— Уж будь так любезна. — попросили крысу Евпсихий Алексеевич и Катенька, а Улинька с Львом Моисеевичем присмирели с той лёгкой растерянностью, с которой только дети могут приготовиться слушать страшные сказки.