ВОСКРЕСЕНИЕ 00:02
Евпсихий Алексеевич очнулся от вязкой, болезненной созерцательности, потыкал кулаком в нескольких местах по трону, убеждаясь в его непостижимой надёжности, и через силу откашлялся, справляясь с онемением.
— Катенька, как ты себя чувствуешь?.. ты понимаешь, что с нами происходит?.. — сразу обратился он к подруге, стараясь произносить слова как можно мягче, чтоб лишний раз никого не напугать странной достоверностью происходящего.
Катенька отмолчалась, только раздражённо дёрнула пальцами, словно отмахиваясь от всяческих неуместных вопросов.
— Ты только не волнуйся, я с тобой. Мы вместе не пропадём.
Катенька недоверчиво угукнула и снова ушла в себя.
— Во мне бурлит нечто такое противоречивое и неуёмное, отчего я думаю, что меня будет нелегко сейчас остановить и подчинить чему-либо несносному. — заявил Евпсихий Алексеевич с явно наигранным боевым простодушием.
Крыса внимательно глянула на Евпсихия Алексеевича и насмешливо фыркнула. О чём-то весёлом поразмыслила и девочка Улинька, легонько покачиваясь из стороны в сторону, и тоже фыркнула, умело подражая крысе.
— Евпсихий Алексеевич! — вздохнул Лев Моисеевич, пресекая неуместный героизм соседа.
— Ну что такое?.. Вот давайте не будем ворчать по пустякам!
— Давайте не будем. — согласился Лев Моисеевич. — У нас всё нормально, всё просто замечательно.
— Нет, не всё у нас замечательно; я понимаю, что случилась какая-то невероятная катастрофа, и мы лишились своего дома, и скорей всего лишились своих жизней. — быстро пробежался строгим взглядом по всем собравшимся Евпсихий Алексеевич. — Поскольку всё это случилось достаточно неожиданно, то у меня даже предположений нет о причинах катастрофы. Нет ни малейших догадок, а это очень нехорошо; поверьте, я нахожусь, словно в тумане. Но вот если только кто-нибудь из вас вздумает паниковать, то схлопочет от меня по шее. И будет совсем замечательно, если тот, кто стал вольным или невольным виновником катастрофы, поскорей признается в своей вине. Нам необходимо понять, что произошло, и к чему нужно готовиться в дальнейшем.
— Думаю, взорвали наш дом, и готовиться нам больше не к чему — от нас уже ничего не зависит. — сказал Лев Моисеевич, чуть поёрзав на месте, смекнув, что Евпсихий Алексеевич в первую очередь обращается к нему, как к возможному виновнику. — Про детали катастрофы мне тоже сообщить нечего: когда всё случилось, я спокойно спал, в кои-то веки не озадачившись бессонницей. А едва услышал гул с улицы, то сразу проснулся и сообразил, что злодеи добились-таки своего.
— Какие же злодеи? Это вы о ком говорите?..
— Да те, что в подвал мешки таскали. Тётки во дворе мне вчера все уши про них прожужжали. А я, признаться, до сих пор ничего такого и не замечал.
— Ну да, куда вам замечать подозрительных личностей у подвала, когда вы за соседями слежку устроили.
— Ну, знаешь, Евпсихий Алексеевич, у меня не сто глаз.
— Да и двух бы хватило, лишь бы по делу.
— Вот теперь-то зачем меня попрёками кормить?.. Кажется, мне теперь не лучше твоего.
— Я ничем вас не кормлю… — пошёл на попятную Евпсихий Алексеевич, сообразив, что действительно горячится понапрасну. — Так вы полагаете, что злодеи неспроста мешки в подвал таскали, и в тех мешках динамит был?..
— Полагаю, что во всём случившемся есть своя преднамеренность, хотя мы и оказались случайными жертвами. Так сказать, выбранными и используемыми наугад. Взрывали ведь дома в девяносто девятом году прошлого века: и в Москве взорвали дом, на Каширском шоссе, и затем в Волгодонске, и кажется ещё где-то…
— В Буйнакске. — напомнил Евпсихий Алексеевич.
— Ну вот, да, в Буйнакске. Тогда террористы использовали гексоген, как нам сообщили следственные органы, и целью террористов было запугать население страны, показать, что они здесь хозяева, а не кремлёвские ротозеи. Тогда у них не получилось добиться своего, но, возможно, что они не отчаялись и вновь принялись за старое. А вот уж каким способом они наш дом взорвали — об этом следственные органы нас вряд ли уведомят. Тебе-то, Евпсихий Алексеевич, точно станет легче, если ты про всё проведаешь раньше всех?..
— Вы, Лев Моисеевич, кажется сути произошедшего не понимаете.
— Да вот что ещё за суть?
— Одно дело, когда гадят террористы, идейные безумцы там какие-нибудь. Это ситуация, порождённая стихийным мышлением, её трудно предсказать и проанализировать. Совсем другое дело — когда кто-то из своих, из жильцов дома пакостит… Из чувства мести, скажем, или от недалёкости ума: когда всего-то хочется навредить своему соседу сверху, а в результате трещит по швам весь дом!.. Если мы разберёмся, кто виноват, то снимем груз ответственности с себя. Я к тому и клоню на всецелое и скорое разбирательство, чтоб за собой вины не знать. Как-то ведь надо с чистой совестью предстоять на Страшном Суде.
— Ты уж и до Страшного Суда добрался?
— Непременно должно быть что-то вроде Страшного Суда. Уж поверьте, что я всегда к атеизму относился со снисходительным пониманием, а сейчас деваться некуда: вижу, что заблуждался, был не прав!
— Ну, если только так. Тут я тебя понимаю, Евпсихий Алексеевич. Пожалуй, соглашусь.
— Впрочем, и несчастный случай нельзя исключать. — немного призадумавшись, сказал Евпсихий Алексеевич. — Мало ли кто из жильцов хранил у себя дома про запас нечто взрывчатое. Тут ведь только случайно спичку поднеси — оно и бабахнет. Народ у нас безответственный.
— Народ безответственный — это точно. Иному деятелю и умереть — раз плюнуть!
Крыса опять иронично фыркнула, но уже прикрыв морду лапами, делая вид, что она тут не при чём.
— Но ведь могла и сверху бомба упасть на наш дом… Разве нет?.. — наконец-то нашла в себе силы заговорить Катенька, с достаточной серьёзностью выслушав рассуждения двух мужчин.
Лев Моисеевич невольно направил взгляд вверх, тяжело сглотнул и поскрёб пальцами себе шею, как будто чувствуя на ней крепкую удавку. На мгновение дёрнулись и посинели подагрические ступни ног Льва Моисеевича, что вынудило Евпсихия Алексеевича с опаской осмотреть свои ступни. Примечательно, что одна нога Евпсихия Алексеевича оказалась босой и неиспорченно розовой, тогда как другая красовалась в вызывающе-великоватом шлёпанце.
— Уж не думаете ли вы, сударыня, что у нас война с Америкой началась?.. — пришёл в себя Лев Моисеевич. — Нет, войну я категорически отрицаю, тут сверху может только метеорит упасть. На землю постоянно из космоса что-нибудь сыпется.
— И самолёт мог упасть… — задумчиво произнесла Катенька. — От нас аэропорт в двадцати километрах находится, вот он и не долетел.
Ступни ног Льва Моисеевича ещё разок дёрнулись, и он с незатейливой стариковской обидой пошлёпал себя по коленям.
— Когда самолёты падают, то неизвестно куда они упадут. А тут власти явно о чём-то догадывались, поэтому и во дворе дома стала собираться всяческая техника: я, например, отчётливо слышал сирены пожарных машин!.. И по громкоговорителю нас о чём-то хотели предупредить, да не успели.
— Ну да, ну да! — с трогательным возбуждением припомнила Катенька. — Евпсихий, ведь вспомни, что когда мы стояли у окна, то слышали голос из громкоговорителя, который нам о чём-то сообщал, о чём-то тревожном!.. Мы только не успели ему внять.
— Ну да, мы не успели. — согласился Евпсихий Алексеевич.
— Власти хотели нас о чём-то предупредить, и даже хотели спасти, но опоздали. Если, конечно, они сами не были замешаны в некоем коварном плане по уничтожению дома… Но это была бы невероятная подлость, я и верить не хочу в возможность такой подлости со стороны властей!!
— Катенька, как ты себя чувствуешь?.. — сложив ладони лодочкой у груди, устремился взглядом Евпсихий Алексеевич к подруге. — Ты ведь слишком взволнована, правда?
— Евпсихий, со мной всё хорошо. Ну, в том смысле хорошо, что со мной ничуть не хуже, чем со всеми вами.
— Главное, что мы наличествуем вместе и соображаем, что к чему. Конечно, в общих чертах соображаем, озадачиваемся каждую минуту по пустякам, но соображаем. Ты посмотри на дело с той стороны, что нам здесь пока ничто не угрожает, здесь довольно-таки тихо и красиво. Мне кажется, что когда я в детстве размышлял о послесмертном существовании, то оно мне мерещилось очень близким к тому, что мы чувствуем сейчас. Только не хватает райского сада. Почему-то райский сад непременно должен быть в мечтах ребёнка о загробной жизни, поскольку цветущие деревья и все эти сладкие фрукты очень любимы детьми, и хочется, чтоб их было много-много, и они были всегда.
Евпсихий Алексеевич восторженно воздел руки и как будто совершил ими магические пассы, отчего тут же и пришёл в счастливое изумление, поскольку все мраморные обелиски, вытянувшиеся за спинами световых тронов, принялись с медитативной медлительностью покрываться искристой древесной корой, обрастать мощными развесистыми ветвями, хвоей, запашистой густой листвой. Постепенно они преобразовались в шероховатые кряжистые дубы, в крепко сбитые высоченные кедры, в стройные клёны, чуть склонённые с утомлённой обаятельной наглостью, в пронзительно-томные яблони, увешанные тучными наливными плодами, в бархатно-нежные кроны таинственных сакур и скромных черёмух, в различные пёстро цветущие садовые деревья, которые и вспомнить было невозможно, которых, верно, никто и никогда до сих пор не видел. Новосозданный сад неспешно заполнялся уютным птичьим щебетом, опоённым безмятежной благодатью; тихие застенчивые букашки лениво перелетали с листика на листик, пребывая в терпеливом изумлении; шустрые белки выныривали на секунду-другую из пушистых еловых лап, чтоб удостовериться, что не они одни оказались пленёнными этаким чудом. Вроде наблюдались и робко порхающие эоны второстепенного небесного значения, от которых, впрочем, толку было немного — сплошной бессознательный восторг.
Преображение пространства вынудило собравшихся опасливо притихнуть, а Евпсихий Алексеевич приложил пальцы ко лбу, унимая лёгкое головокружение и показывая, что вовсе не он стал причиной столь фантастических изысков, что переломы происходящего повинуются движению иных рук и замыслов.
— Вот так и живём — что до смерти, что после — не понимая, откуда и сколько фееричных обстоятельств внезапно нахлынет на нас. — с упрямой подозрительностью изрёк Лев Моисеевич, налюбовавшись на цветущие деревья. — Запросто могло и метеоритом в дом сигануть сверху, а могло и снизу эким-нибудь землетрясением растарабанить. Как говаривала моя бабка, засыпая в трамвае и просыпаясь через два часа на той же остановке, на которой вошла: и вот попробуй тут найди концы у заколдованного круга!..
— Зачем вы опять про всё плохое, про заколдованный круг какой-то?.. Посмотрите, до чего сказочная красота нас окружает, поддайтесь самому первому и невинному влечению сердца, а не потугам желчного умствования. — пробормотал Евпсихий Алексеевич.
— Толку-то от этой красоты.
— Да зачем же во всём искать толк?.. Можно и просто восхищаться.
— Ну, я восхищён. — дохловато улыбнулся Лев Моисеевич. — Как тебе будет угодно, Евпсихий Алексеевич. Ты только скажи, я и в пляс пущусь от радости.
— Да вот вы всё глупости свои… пляс… — насупился Евпсихий Алексеевич.
— Евпсихий, дорогой мой, я тоже не могу восхищаться происходящим, если не понимаю его сути. — беспокойно высказалась Катенька. — Я хочу знать, какую цель имеет всё, что с нами происходит, поскольку никогда не верила в забавную невинность загадок. За каждой загадкой таится хитрость того, кто её загадывает, таится умысел. Демонстрировать белочек на сосне можно сколько угодно, но не для этого же нас убили и поместили сюда?.. Кто-то должен прийти за нами, что-то сказать рациональное и позвать куда-то!
— Куда? — напрягся Евпсихий Алексеевич.
— И я хотела бы знать — куда?.. Вот те, кто придут за нами, пускай нам всё и расскажут.
— Надеюсь, это вы архангелов ждёте?.. — вернулся на мгновение к своей дохловатой улыбке Лев Моисеевич. — А то ведь могут и черти притащиться по вашу душу.
— Да и по вашу тоже могут, Лев Моисеевич, не язвите. — заметил Евпсихий Алексеевич.
— Пускай будут архангелы, мне эмблема не важна. — заверила Катенька. — Просто кто-то должен нам всё объяснить, отметить, как новоприбывших, и, наверное, документы какие-нибудь выдать, а затем указать на дальнейший алгоритм действий. Мы ведь не можем пребывать здесь всю вечность.
— Почему же не можем… очень даже можем… — с бесхитростным вызовом пробормотала крыса. — Иные души тысячелетиями томятся в преисподней, не ведая смысла и срока своего, так называемого, временного заточения. Ибо каждому после смерти должно воздаться по его вере. Как говорится: professions de foi!..
— Что-что ты сказала? — опешил Евпсихий Алексеевич.
— Да ничего такого. Художественное чутьё протискивается, никак не угомонится — не обращайте на него внимания.
— Да как тут внимание не обратишь?.. Никогда не думал, что обычная крыса способна настолько меня удивить.
— Сама себе удивляюсь. А вы, Евпсихий Алексеевич, хотели всё измерять по-старому, по меркам земного бытия?.. Нет, уж так больше не получиться, я уж больше в свой подвал не вернусь.
— А вот очень кстати! — Лев Моисеевич с радостью кивнул на крысу. — У нас, собственно говоря, подвальная жительница имеется, и по природе своей она должна быть весьма любопытной. Про наше будущее она и понятия может не иметь, а вот о прошлом у ней должны быть какие-никакие сведения. Ей ли не знать, что могло быть в тех мешках?
— Это в каких? — покосилась на Льва Моисеевича крыса.
— Да вот дурочкой не прикидывайся. В тех самых, что парни в подвал затаскивали.
— А разве я туда заглядывала? — с нахальным простодушием прищурилась крыса. — Жратвой от мешков не пахло, мне до них и дела не было.
— Но хоть чем-то от них пахло? — спросил Евпсихий Алексеевич.
— Чем-то пахло, да я не разобрала.
— Дырочку, что ли, в мешке проковыряла бы… полюбопытствовать…
— Друзья мои. — с озорной строгостью осмотрела собравшихся крыса. — Мы же взрослые люди и понимаем, что нельзя узнать того, о чём узнать ниоткуда. Если из кастрюли с борщом пахнет борщом, то мы только потому уверены в своём знании, что нам ещё в раннем детстве рассказали, что вот в этой кастрюльке варится борщ, и разрешили к нему принюхаться. Если б мне когда-нибудь сообщили, чем пахнет динамит, то я наверняка запомнила бы это запах, и моментально среагировала бы на мешки. Попросту говоря, удрала бы из этого подвала куда подальше.
— Ну да… Это верно, что крысы всегда бегут с тонущего корабля. — съязвил Лев Моисеевич.
— И это лучше, чем внезапно помереть, и очутиться неизвестно где и неизвестно зачем.
Одна из белок, хлопотливо соскочила с пушистой ветки на спинку шестого трона, где находилось неподвижное тело, старательно обнюхала его затылок, даже дотянулась до уха, пощекотав его чуткими усиками, а затем разочарованно закрякала по-беличьи, обращаясь к подругам в саду: «Вроде похож, а вроде и не похож на того паршивца, что в тверицком бору беличьи дупла разорял… Ладно, девки, что было — то было, теперь не нашего ума это дело!..» После чего живо убралась обратно, в кедровые заросли.
Все взрослые растерянно переглянулись, даже крыса озадаченно поморгала глазками, отторгаясь от наваждения.
— Дяди и тёти! — вдруг с аккуратно лопочущей твёрдостью заговорила девочка. — Вы просто ничего не знаете, а бомба взорвала всю нашу землю. И все умерли. Больше никого живого нет.
