Горячка

Алексей Наумов, 2011

Москва плавится от жары. Каменные джунгли пропитаны алкоголем, страстью и безумием. Алексей Жигунов чувствует себя в них как рыба в воде. Каждый его день прожит как последний. Хлёсткий юмор, калейдоскоп случайных встреч и безудержный ритм раскалённого московского лета. Это настоящая горячка! Содержит нецензурную брань.

Все имена и события изменены или нет…

Когда человек устаёт стучаться в двери,

он начинает швырять в окна камни.

Кен Кизи

Тьмы нет. Есть только гаснущий свет в наших сердцах.

Андрей Платонов

Глава 1

Я отдёрнул шторы, распахнул окно и жаркий московский воздух ворвался в мою квартиру.

— Мать честная, — простонал я. — Да что же это такое-то, а!?

На часах едва-едва минуло 10 утра, а над столицей уже стояло тяжёлое удушливое марево, полное запаха бензина и тающего асфальта. Июнь только перевалил за половину, но казалось, что уже середина июля — так душно и пыльно было в Москве. Листва была серой, газоны — жухлыми, а небо — грязным и мутным. Контуры высотных домов покачивались и плыли словно мираж. Солнце, которое было не в силах пробиться сквозь густой смог, превращало город в теплицу, где люди походили на сморщенные и пожелтевшие овощи.

— Дьявол, — продолжал ругаться я. — Мы в Каире что ли, я не пойму никак?! Где эта блядская утренняя прохлада?

На подоконнике стояла недопитая с вчера бутылка пива. В смутной надежде на чудо я сделал глоток и немедленно выплюнул тёплую жижу в горшок с кактусом.

— О-о-о, господи!!! Проклятье! Жара, опять эта проклятая жара! Я с ума от неё сойду!

Я отошёл от окна и рухнул в кресло, прикрыв свою наготу валяющейся на полу соломенной шляпой. Вещь, купленная мною в Париже и некогда-то весьма элегантная, вчера была измята и безнадёжно заляпана сладким красным вином.

Я пошарил на столике, я нашел чудом уцелевшую сигару, спички и без удовольствия закурил.

«И это моё утро!? — думалось мне. — Утро поэта и человека! Ужас! У-жас!»

В соседней комнате гулко и жалобно застонал диван. В такт ему, хрипло и тяжело, как умирающее животное, застонала женщина. Время от времени стоны стихали, и было слышно, как она что-то быстро и неразборчиво бормочет. Эти стоны и бормотания обостряли мою и без того дикую мигрень.

— Эй, полегче там, кролики, — забарабанил я кулаком в стену. — Мебель поберегите!

Стоны на секунду стихли, а потом возобновились с удвоенной силой. Я безнадёжно обмяк. Судя по всему, за стеной трудился мой друг — Алексей и, если мне не изменяла память, «труд этот был страшно громаден», поскольку женщина, которую он вчера подцепил, была стара, толста и страшна…

— Сволочи! Дождётесь у меня, — уныло прокричал я. — Сейчас вот как опохмелюсь, как начну ругаться во все инстанции! Никакой управы на вас нет! Дикари!

— А можно потише, а? — вдруг услышал я и вздрогнул. — Голова очень болит…

На моей всклокоченной и разверзнутой кровати, в самом её центре, на спине, лежала голая девица, её длинные тёмные волосы закрывали ей лицо. Я совсем забыл про неё. Ей было около 30, и она была лет на 15 моложе и килограмм на 25 легче той, застеночной. Накануне, я даже было подумал, что они мать и дочь… Вчера вечером, на каблуках, в чёрном открытом платье и на фоне своей подруги она выглядела весьма и весьма эффектно. Теперь — нет. Их имена я не смог бы вспомнить даже под пытками…

— О, привет, — я отсалютовал ей шляпой. — Ты как, жива?

— Нет… — она приподнялась на локтях. — А сколько сейчас времени?..

— В аду часы не тикают! — злобно выдал я. — Могу только сообщить, что сейчас начало следующего за вечером пятницы дня.

Она бессильно откинулась на подушки и жалобно заныла:

— Принеси водички, пожалуйста, а-а-а-…

— Воды нет! У меня из кранов только пиво течёт и ликёры всяческие… А ещё есть джин.

— Нет, — заорала она и забилась в истерике, — только не ДЖИН! Нет! Даже не произноси это слово! О-о-о-о!!! Да дай же мне хоть что-нибудь, я умираю, ты слышишь?!

— Сейчас сообразим.

Я встал, надел шляпу и, покачиваясь, двинулся на кухню, по пути заглянув в соседнюю комнату. Там моему воспалённому взору открылась огромная толстая прыгающая задница, крепко-накрепко оседлавшая моего лежащего на диване и сучащего ногами друга. Меня аж всего передёрнуло. Проще всего было бы пройти мимо, но бросить товарища в беде, это низко. Я взял себя в руки и, откашлявшись, начал так:

— Мадам, — произнёс я, сдерживая рвущийся смех и ужас. — Мадам! Я ни в коей мере не хочу вмешиваться в процесс вашей бурной жизнедеятельности, но, просто как врач(!), считаю своим долгом предупредить Вас, что у Алексея слабое сердце, авитаминоз паховой области и тяжёлая контузия, ещё с Гражданской… А ещё у него протез головы, и он по утрам часто барахлит… Не ровен час — отскочит, а мастерские по субботам закрыты. То-то мы с ним, с горемычным, напрыгаемся… Вы уж будьте любезны, поосторожнее там, с ним, с протезом в смысле, а то…

Жопа замерла, потом мелко затряслась от хохота и повалилась на бок. Берлинская стена рухнула, и из-под её обломков выглянуло ухмыляющееся лицо Алексея.

— Доброе утро! — выдохнул он, но в его взгляде ясно читалось «Спасибо!»

— Мир вам, мои малыши, — благословил их я и продолжил своё триумфальное шествие на кухню.

На кухне был полный разгром. Я поднял с пола свои когда-то белые брюки и надел их. То был крайне необходимый шаг к восстановлению в этом хаосе некоего подобия цивилизации. Вытащив из холодильника четыре холодные бутылки пива, я открыл их, разнёс страждущим, и снова упал в кресло. День обещался выдаться трудным.

Через полчаса все расчухались, приоделись и собрались на кухне. К тому времени я принял душ, доел остатки вчерашней колбасы и шпрот, выпил ещё одно пиво и был готов к любым подвигам. Последним на кухню вышел Алексей. С большим достоинством он явил нам свой большой пивной живот, уныло болтающийся членчик и белесые ноги в серых носках.

— Сатир из Вифлеема! — приветствовал его я.

Дамы страшно возмутились его виду, и под их гневные крики и мой хохот Алексей вынужден был удалиться, и вернуться вновь уже облаченным в мятую простыню.

— Я не понимаю, — удивленно говорил он, игриво похлопывая себя пухлыми ладонями по припухшим щекам. — Чем, собственно, обязан?.. И весь этот восторг?! Право, я удивлён, удивлён…

Разлив остатки пива по кружкам, мы дружно чокнулись и выпили. Солнце, прорвав на минуту тлен смога, ворвалось на кухню и хлёстко засверкало в нашей посуде. Грусть и отчаянье охватила меня, моё сердце сжалось, и чтобы не пасть духом, я поднялся.

— Так! — постучал я вилкой по стеклу и полез на табурет. — На повестке дня несколько душетрепещущих вопросов, и первый из них, который более всего мучит массы, это полное иссик… иссек… иссякновение! запасов алкоголя в сей скорбной обители.

— И сигарет!.. — бурно поддержали меня из зала. — Сигареты тоже кончились!

— Засим, — продолжил я, — предлагаю путём быстрого прямого открытого голосования выбрать гонца и заслать его в ближайший продовольственный магазин, дабы восполнить эти пробелы! (Аплодисменты!) Остальные вопросы на данный момент считаю второстепенными и недееспособными! Спасибо.

Я раскланялся и слез. Все не сговариваясь, посмотрели на Алексея.

— Мне, что ли, идти, — изумился он.

— Да! Да! Да!

— Ну ладно… Мне не трудно.

Он допил своё пиво и сделал вид, что хочет сбросить простыню.

— Не смей! — заверещали женщины.

— Так и быть, — величественно отозвался он и ушёл одеваться.

Когда он снова пришёл одетым в джинсы и рубашку, меня осенило:

— Стоп! — воскликнул я. — Я иду с тобой, а то ты пропадёшь на век (я тебя знаю!) и мы тут все умрём от жажды. Мы мигом! — обратился я к дамам.

Я вскочил со стула и нацепил какую-то футболку.

Кстати, девушки, — сказал я. — Денег то после вчерашнего, тю-тю, маловато в смысле…

— Да ладно уж, на, берите…

Вера (та, что была со мной) протянула мне пятьсот рублей, а Надежда (Лёшина) дала сто.

— Вот видишь, Алексей, — не преминул заметить я, когда мы ехали в лифте, — кто как работает, тот так и пьёт! Получается, я в пять раз больше на своей наработал, чем ты…

— Ерунда, — отмахнулся Лёшка. — Моя ещё ночью мне свои коронки золотые подарила… В знак глубокой признательности и любви! Целую горсть…

— Они что, к члену прилипли или просто от старости на простыню выпали, а ты их потом подобрал?

— Почему сразу от старости, — не конфузился Алексей. — Любишь ты Жигунов позлословить! Обычная алкогольная цинга…

— Ну ты гигант, — хохотал я. — Не пробить!

— Эх, знал бы ты, как я через это страдаю! — очень серьёзно ответил Лёха.

— Лёш, если честно — даже представить страшно…

— То-то и оно…

Глава 2

Накануне мы гуляли в «Ванильном небе», что находится во дворах на Никольской улице. Рабочий день отгорел. На Москву медленно опускались горячие и беспокойные сумерки. Пятница бесстыдно манила нас к себе, и мы не противились её порочным желаниям. Уставшие и измочаленные, перехватывая по стаканчику на скорую руку то там, то сям, мы плавно спускались по Тверской, и вот уже огни Кремля и Манежа открылись нашему взору. Ускорив шаг, мы быстро прошли мимо гостиницы «Москва», пересекли полную молодёжи и туристов Площадь Революции, вышли к Китайгородской стене и вскоре оказались у входа в кафе, находящееся на втором этаже. Внутри было неожиданно тихо и довольно прохладно. Сев в углу, мы заказали пиво и возбуждённо стали делиться планами на выходные.

Мне нравилось это место. Деревянная мебель, диванчики и неяркий свет делали его по-домашнему уютным и приветливым; особенно это было заметно днём, когда зал пустовал. Я часто бывал здесь и подолгу сидел в одиночестве, покуривая трубку, читая романы и потягивая холодное пиво. Здесь же я назначал свидания, отмечал праздники и кутил с друзьями. Если в выходные мне было грустно, я всегда знал, где можно провести час-другой, выпить пару мохито, слегка перекусить или просто спокойно поработать над новым рассказом или стихотворением. Это было определённо хорошее местечко. Если случались вечера, когда зал оказывался переполнен, и музыка звучала слишком громко, я спускался этажом ниже, и заходил в простой и замечательно устроенный «Пивной бар». Его стены сплошь были обиты железом, мебель была тяжёлой и угловатой, а пиво подавали в пластиковых стаканах. Там всегда было не протолкнуться, сизо от дыма и очень шумно. Иностранцы и люди от природы пугливые обходили это место стороной, считая, что в таком «низкопробном» заведении легко можно нарваться на неприятности и прочий мордобой. Что ж, возможно они были правы, хотя лично я за много лет посещения этого места, ни разу не видел там драк и скандалов, если, конечно, не считать скандалом повышенные тона и безумно горящие глаза некоторых посетителей. Но так и должно быть в баре, ведь это же не кондитерская!

Такие славные места, и в большом количестве, можно встретить, пожалуй, только в Мадриде, где к вашей выпивке неизменно дают наисвежайшие, чудесно простые и по-крестьянски сытные закуски, а ошмётки от креветок и прочий мелкий мусор, не церемонясь, бросают прямо на пол. Проведя в благословенной испанской столице неделю в конце апреле, я навсегда полюбил этот красивый, просторный, чистый и очень зелёный город. Проходя по его длинным, прямым как стрела бульварам, всегда можно было заглянуть в какой-нибудь маленький вездесущий барчик, и, увидев на полу мелкий мусор, сразу понять — да, это место настоящее, не для туристов! — а значит, тут хорошо. Потягивая в таких заведениях лёгкое местное пиво или рюмочку «Esplendido» — крепкого и восхитительно ароматного испанского бренди, я понимал старину Хемингуэя, так любившего эти места. Да, он определённо понимал толк в таких заведениях! Закусив выпитое крупными, как сливы, маринованными маслинами или картофельным омлетом с чесноком, уксусом и оливковым маслом, я вновь выходил под сень каштанов и неспешно продолжал свой путь, направляясь к Прадо, шумной Sol или к Северному вокзалу, где на самом берегу тихой мутной реки, в двух шагах от могилы Гойи, возвышался мой отель.

Читать в «Пивном баре», да и вообще делать там что-либо, кроме как пить, было невозможно. Тут хорошо было стоя быстро опрокинуть пару кружек пива, узнать счёт транслирующегося футбольного матча, перекинуться парой слов со старыми «знакомыми по кружке» и идти дальше, например в ГУМ.

«Ванильное небо» постепенно наполнялось, наши кружки, раз за разом, пустели и когда за соседний столик присели две женщины, и выразительно посмотрели на нас, мы не растерялись и сразу подсели к ним.

— Привет!

— Привет!

— Я — Алексей, — представился я, — а это — Алексей, мой друг. Не перепутайте!

— Хорошо, — засмеялись они, и мы быстро нашли общий язык.

Они сказали, что они журналистки и назвали какой-то журнал, в котором они работают. На это мы сообщили им, что мы — врачи, в смысле «доктора наук».

— О, — засмеялись они, — такие молодые — и уже доктора наук! Это, должно быть, замечательно!

— Конечно, — вторил их интонации я. — Мы оба вундеркинды. В семь закончили школу. В четырнадцать — диплом МГУ, в девятнадцать — кандидатский минимум, а к 23 — доктора. Всё просто!

— И каких же наук вы доктора?

— Мы, — гордо подбоченился я, — литро-нейро-лингвисты!

— Да. Изучаем благотворное воздействие алкоголя на речевой аппарат человека в частности и мозга вообще, а также роль этилового спирта в падении языковых барьеров между романскими и славянскими языковыми группами! — на одном дыхании отчеканил Алексей и был немедленно награждён восхищёнными взглядами обеих женщин.

— Он, кстати, по совместительству ещё и лингвист-ландскнехт, — добавил я масла в огонь.

— Кто-кто?

— Наёмник, — пояснил я. — В кругах «лингвистов удачи» он известен как «Говорящая коробочка» или «Лёша-коньячок». Переговорит кого угодно!

— Даже Малахова?

— Да что Малахов, тьфу! Этот малахольный у него сам уроки берёт! Правда, Лёх?

— Точно, — кивнул Алексей. — Хорошист, но не более…

Он шумно глотнул из своей кружки и, сделав утомлённое знанием лицо, грустно продолжил:

— Он, конечно, талантлив. Да. Но, увы! — Лёша развёл руками, — тем, кто гонится за длинным рублём, нет место в Настоящей Науке… Да-с…Да-с…

Это двойное «да-с» окончательно покорило дам. Впрочем, это было совсем не трудно, они сами до чёртиков жаждали приключений, и та, что была моложе, уже тёрлась своей лодыжкой о мою ногу. Ножки у неё были что надо.

Мы все перешли на мохито, потом добавили джин & тоника и замечательно опьянели.

— Предлагаю совершить марш-бросок в нашу лабораторию! — перекрикивая шум в собственной голове, предложил я. — Пора коню в стойло!

— Да-да, — с умным видом согласился Алексей, предупреждая дамский хохот. — Нужно немедленно провести тщательнейшие практические занятия! У нас как раз всё оборудование с собой!..

Я неприлично расхохотался и стал расплачиваться.

— Бойся официанта, счёт приносящего! — вопил спустя пять минут Алексей, и я понял, что действительно пора сваливать. Обнявшись вчетвером, мы чудом не скатились с крутой и длинной лестницы «Ванильного неба», и вывалились на ночную улицу.

— Туда! — показал я пальцем в сторону Большого театра. — Туда и выше! Возьмём крылолёт и помчимся в наше НИИ! Успех операции гарантирую!

Хохоча, мы влезли в остановившийся джип и вихрем помчались в сторону Гольяново. По пути я попросил притормозить у супермаркета и быстро купил литр джина, несколько бутылок тоника, кагор, десяток пива и никому не нужный торт. Все до невозможности обрадовались джину и стали пить его прямо в машине, изредка передавая бутылку и мне, на переднее сиденье. Шофёр, понимая, что чем быстрее он избавится от нас, тем больше у него шансов спасти обивку задних сидений, где слышался смех и весёлая возня, гнал изо всех сил. Вот уже пролетела под нами чёрная змея Яузы; Измайловский парк в редких огнях скользнул справа, — скользнул и остался позади; замелькали Парковые, и вот, вдали, за яркой лентой Щёлковского шоссе, замаячили до боли знакомые высотки.

— Во-о-он там остановите, пожалуйста, — сказал я.

— У остановки?

— Да. Спасибо. Счастливого пути, — я протянул деньги.

Пересчитав и убедившись, что салон уцелел, водитель расслабился и повеселел:

— И тебе, удачи… — сказал он и, кивнув в сторону Веры, которая половину пути пыталась обнять меня с заднего сиденья, выразительно подмигнул. Я взглядом заверил его, что не подведу…

— Все в сборе? — обернулся я к теснившейся, чтобы не упасть, троице.

— Да-а-а… — послышался нестройный ответ. Бутылка джина в руке Алексея была на две трети пуста.

— Тогда — в путь! Мы практически у цели!

Мы с песнями зашагали к дому.

Дальше началось нечто невообразимое. Я выставил все бутылки на кухонный стол, включил на полную громкость музыкальный центр, и мы стали пить и галдеть. Вера, решительно отвергнув Лёшины поползновения, настойчиво поглаживала под столом мою ширинку и чересчур громко смеялась.

Лёша, совершенно пьяный, неестественно прямо сидел на стуле и всё подливал и подливал в стакан «старушке», а потом внезапно сгрёб её в охапку и утащил в маленькую комнату, заперев за собой дверь. Спустя полминуты оттуда стали доноситься стоны, вздохи и шум двигаемой мебели. Понимая, что развязка близка, я смешал целый стакан джина с кагором, залпом выпил его, чем-то закусил, и, почувствовав, что мои брюки ловко расстегнуты и уже наполовину сняты сосредоточенно сопящей Верой, отбросил всякий стыд и с размаху погрузился в горячую мглу.

Глава 3

Вся суббота прошла в каком-то диком оцепенении и тяжёлом бытовом разврате. С великим трудом, поздним вечером, я выпроводил всех из своей квартиры и с бутылкой пива в руках упал в кровать. Я был настолько взвинчен, что сон не шёл. Я валялся до трёх утра, пил до чёртиков надоевшее пиво и смотрел старые фильмы с Хемфри Богартом. Наконец, когда стало светать, я выпил стакан молока и крепко уснул, и проспал так до обеда. Проснулся я совершенно разбитый и парализованный. По опыту зная, что с таким состоянием нужно бороться активно, я встал, принял аспирин, душ, дрожащими руками побрился, сварил и съел два яйца всмятку, выпил кофе с молоком, и только после всей этой невыносимой пытки, налил себе в высокий чистый стакан холодного пива и с наслаждением его выпил. О-о-о, други мои, то был фурор!

Немного придя в себя, я стал убираться. Стараясь не вспоминать похабные, но всё же забавные подробности последних суток, я невольно время от времени хмыкал и улыбался. Бросив всё найденное бельё в стирку, и вынеся две сумки пустых бутылок, я наполнил себе ванну и лёжа в ней со вкусом выкурил трубку. Вода успокаивала меня. Я бы лежал так до самой ночи, но проклятая стиральная машинка неожиданно выплеснула в мою купель струю чёрной мыльной воды и я, громко ругаясь и обжигаясь, горячим пеплом из выпавшей трубки, выскочил из неё вон. Вытеревшись, я набил и разжёг новую трубку и загрустил.

«Кому я, собственно, вру, — думал я, разгуливая нагишом по квартире и рассматривая свои стёртые до красноты колени. — Я всё равно ведь не усижу сегодня дома. Так зачем себя мучить? Нет, довольно, мне нужен настоящий покой. А что для меня лучший покой? Правильно! Лучший покой для меня — это неспешная одинокая прогулка по вечерней Москве, желательно — в пределах Садового кольца! Да. Ре-ше-но.»

Небрежно одевшись, прихватив фляжку с коньяком и что-то из Ремарка, я вышел на улицу, сел в пустой троллейбус и поехал к метро. На Щёлковской я не удержался, забежал в здание автовокзала и резво опрокинул в буфете рюмку старки. Это подействовало замечательно. Я вышел и степенно спустился под землю. Убаюкивающе покачиваясь, вагон быстро вез меня в центр.

На Первомайской, в вагон вошла и села напротив симпатичная молодая девушка в лёгком летнем платье. Почувствовав на себе мой оценивающий взгляд, она одёрнула слишком короткую ткань и страшно покраснела. Но всё же она не сразу отвела свои тёмные, неуловимо раскосые глаза, а потом и вовсе доверчиво мне улыбнулась.

«Нет, нет, нет! — говорил я себе всю оставшуюся дорогу. — Сиди спокойно, читай книгу и не вздумай знакомиться. Остынь, успокойся, приди в себя! Ты выжат как лимон! Ты принесёшь ей неприятности! Она же совсем молода и чиста как подснежник! СИДИ И НЕ РЫПАЙСЯ!!!» И я сидел, рассеянно листал страницы и чувствовал на себе её осторожные взгляды.

На Арбатской она вышла, а я, после секундного порыва, поехал дальше. Мне вдруг страстно захотелось увидеть изогнутое зеркало Москва-реки и постоять над водой. Я вышел на Киевской, и пошёл к новому пешеходному мосту. Там, на открытой площадке, я, украдкой, чтобы не заметила милиция, курил трубку, потягивал из фляги коньяк и любовался открывавшимся мне видом. Я был совершенно счастлив.

Совсем поздно я вышел на Плющиху, потом на Арбат и окунулся в его затихающее веселье. Подзагулявшие компании спешили к метро, и только у театра Вахтангова было ещё шумно — толпа слушала уличных рассказчиков анекдотов, и время от времени взрывалась хохотом. Анекдоты были до безобразия неприличные и очень смешные. Рассказчики сменяли друг друга, и у каждого был свой особый, неподражаемый стиль. Им охотно бросали деньги, а тех, кто скупился, тут же безжалостно высмеивали.

Дойдя до метро, я уже собирался поехать домой, как вдруг приятный девичий голос спросил у меня как пройти к Патриаршим прудам. Я живо откликнулся и объяснил. Девушка улыбнулась и подошла к поджидающим её соратникам. Всего их было четверо: Сергей, его «ещё очень даже ничего» жена Света, красивая и слишком игриво настроенная блондинка Оля (младшая сестра Светы) и Олин жених — Михаил — крепкий молодой парень с открытым и мужественным лицом. Таким обычно крепко не везёт с женщинами… Свадьба должна была состояться через десять дней, на родине жениха, где-то на юге. Сейчас гостили у Сергея и Светы в Москве. Все, кроме Михаила, были изрядно навеселе и настроены очень радушно. Глядя на Олю, я взялся лично проводить их до места. Мы тут же, по моему настоянию, купили четыре бутылки шампанского, открыли его и свернули на Никитский бульвар.

Меня прорвало: я шутил, кривлялся и был в ударе. Шампанское быстро кончилось и мы купили ещё, а потом ещё. Было чертовски весело. Оля вела себя как настоящая вакханка. Она буквально повисла на мне и поминутно спрашивала у державшегося крайне корректно и сдержанно Михаила позволения поцеловать меня. Я упорно переводил всё в шутку и строил постное лицо, но у самого, чёрт меня раздери, кровь давно кипела. Ольга была совершенно обворожительна и питала страсть к донельзя коротким юбкам. У неё была изумительная фигура и жаркие, мягкие губы… Я не знал как себя вести: Михаил в целом мне нравился, да и выглядел весьма внушительно, к тому же, Ольга успела сообщить мне, что он КМС по боксу. Затевать потасовку при таком раскладе было глупо. Ко всему прочему, в его облике легко угадывалась горячая кровь (как я потом узнал, он был осетином). С другой стороны, Ольга так откровенно обвивалась вокруг меня, что я буквально кипел от желания. Её голые стройный бёдра касались моих ног, грудь то и дело задевала моё плечо, а сам я нет-нет, да и прихватывал её рукой за талию и пониже…

До прудов мы так и не дошли. Присев «на минутку» у памятника Блоку, мы так и остались там. Смеясь и накачиваясь шампанским, мы о чём-то болтали, спорили и даже водили хоровод. К нам дважды подъезжал милицейский патруль, но денег не просил и вообще вёл себя очень прилично. Я читал стихи, пытался в лицах пересказать содержание «Мастера и Маргариты» и вполне сносно спел «Тёмную ночь» и «Случайный вальс». Даже Михаил под конец потеплел и выпил почти целую бутылку вина. Вначале третьего мы расстались. Я обещал приехать в следующую субботу к ним на подмосковную дачу и продолжить наше знакомство. Напоследок, великолепно пьяный, я крепко пожал руку обоим мужчинам, попу одной из женщин (не уверен которой…) и, послав воздушный поцелуй Блоку, умчался на такси. По дороге я вспомнил, что денег у меня нет, и едва не был высажен. Но я так клятвенно обещал вынести деньги из дому и предлагал в залог свой паспорт, что бывалый ночной таксист мне поверил. Добравшись до дома, я вынес ему полагающиеся деньги и сердечно распрощался. Увидев у подъезда выводок чёрно-жёлто-белых котят и едва не прослезившись от пьяного умиления, я вынес им полную суповую тарелку молока и мелко нарезанный кусок отварной говядины. Они жадно набросились на еду, а я почувствовал, что совершил в этот момент самый главный добрый поступок в своей непутёвой жизни. С чувством глубокого удовлетворения я поднялся на свой этаж, рухнул на диван и сразу уснул; а ровно в 6:30, т.е. меньше чем через 4 часа моего суматошного и путаного сна, навеянного парами алкоголя, безжалостно завопил будильник, возвещая сим мерзким звуком начало нового трудового дня.

— О, моя голова!

Глава 4

— Ты — алкаш, — орал на меня по телефону Вадим, начальник отдела доставки, мой тайный друг и явный палач. — Ты просто мерзкий алкаш-маразматик, из тех, что сначала проливают себе пиво на штаны, потом думают, что они обмочились, а после начинают снимать их прямо за столом в ресторане! Где ты шляешся, чёрт тебя задери?! Я тебе уже два часа звоню!

Фамилия Бушуев полностью отражала его характер. Я отчётливо представил себе его красную рожу, маленькие прозорливые глазки и короткую бычью шею. Вадим и сам был большой не дурак выпить, а потому по понедельникам у него нередко бывало самое отвратительное настроение. Помню как-то раз, в ноябре, после чьего-то дня рождения отмеченного в офисе, мы с ним потом изрядно наквасились в ближайшем баре и мне пришлось нести его к нему домой. Он был пьян в стельку, падал в грязь, кричал, потерял ключи от дома и сейфа, разбил себе бровь и три два потом не появлялся на работе. Сотрудники поговаривали, что на него напали, избили и ограбили…. Я был нем как рыба. Когда он вышел, то первым делом вызвал меня к себе. Узнав, что я «полный партизан», он страшно обрадовался этому обстоятельству и с тех пор мы, если нас никто не слышал, были более чем «на ты», а иногда и выпивали «без отрыва от производства»…

— Иди кусай говно, параноик! — заорал я в ответ, сам будучи сильно больным и нервным. — Я там, куда ты меня, жопа с кукушкой, отправил в прошлую пятницу! Я в ОГРОМЕДНОЙ очереди в посольство ***нии, с кипой документов и полными штанами удовольствия! Тут телефоном пользоваться нельзя! И…

Из трубки раздалось рычание и короткие гудки. Я сунул телефон в сумку и, как ни в чём не бывало, продолжил свой прерванный завтрак. Сидя на скамейке в тенистом сквере в районе Пречистенки, я жадно глотал горячую шаурму и запивал её холодной колой. Это было мучительно вкусно. Поглощая пищу, я прикидывал, куда мне теперь податься. По совести, нужно было ехать в офис т.к. документы на визы, о которых шла речь, я уже сдал. Но это было столь необычайной и редкой удачей, что я спокойно мог бы отключить свой телефон и подремать час-другой на утреннем сеансе в ближайшем кинотеатре, сказав потом, что стоял в очереди. Это было чертовски заманчиво, особенно учитывая мой хронический недосып, стандартное похмелье и адскую жару на улице.

Проглотив последний кусок шаурмы и чувствуя неотвратимое приближение изжоги, я встал, смачно плюнул в пыль и, ворча в адрес всех работодателей проклятья, затрусил в сторону офиса, — сука-совесть восторжествовала.

Собственно, я любил свою работу. Курьерская служба — что может быть лучше для свободной и мечущейся в поисках приключений и удовольствий души! Новые лица, первый снег, нежная весенняя листва, робкий утренний туман, чуть парящий, тёплый, свежевымытый, утренний асфальт вдоль бульваров, женские ножки, пивные ларьки, бешеный и в тоже время, такой родной и привычный ритм любимого города, — всё это сполна вознаграждало меня за многие часы очередей и долгие километры бега по шумным улицам.

В офисе как всегда царил хаос. Сразу три курьера не вышли на работу, и меня сходу подрядили ехать в тысячу мест. В очередной раз пожалев, что не пошёл в кино, я забрал пачку документов, поругался с менеджерами, наскоро умылся в туалете, пофлиртовал с нашей полногрудой, с мордочкой умной морской свинки секретаршей Надей, и с разбегу, нырнул в жесточайший московский зной. До конца рабочего дня оставалось ещё очень и очень много совершенно безумных и раскалённых часов…

Я носился как угорелый и к своему удивлению, к трём часам дня управился со всеми делами, и заглянул к Вадиму в кабинет. Он сидел красный и злой перед стопкой бланков, и яростно жевал карандаш.

— Чего надо, — буркнул он.

— Может… того, по маленькой, — прошептал я.

— Что!? — подскочил он. — Да ты сдурел! Трёх ещё нет, а у меня дел по горло!

Я терпеливо выслушал его и продолжил искушать:

— 7 минут четвёртого уже… И Владимир Семёнович (директор) уже уехал… Мы ведь только по одной… по 0,33… по холодненькой… никто и не заметит даже…

— Блять! — Вадим беспокойно заметался по кабинету, — Блять, блять, блять! — потом резко остановился и прошипел:

— Только пулей! Понял, — пу-лей! И в пакете, пакете неси. В непрозрачном!

— Так точно!

— Дуй!

Через 5 минут я вернулся, поставил чёрный пакет Вадиму под стол и, потупив взор, отошёл в уголок: вот-вот должна была грянуть буря…

— Твою мать, — заревел Вадим, заглянув в пакет. — Жигунов, ты охуел, что ли?! Это что, блять, такое?!

— Пиво…

— Да я, блять, вижу, что пиво, а не арбуз! — перешёл он на грозный надсадный шёпот. — Сколько его, сколько?! Я тебя, что просил купить, чудовище? Две маленьких бутылочки! Две, Жигунов, две! МАЛЕНЬКИХ! Ты считать умеешь? А ты что принёс?

— А что я принёс, — наивно поинтересовался я.

— Ты, блять, принёс не две маленьких, а шесть больших! ШЕСТЬ! БОЛЬШИХ! Ты засранец, Жигунов, ты понимаешь это?!

— Хочешь сказать, что я что-то не так сделал? — сокрушённо вздохнул я.

Вадим тёмно-вишнёво покраснел, погрозил мне и небу судорожно сжатыми кулаками, и полез в шкаф за стаканами.

Через сорок минут он рычал в трубку:

— Да я вам в десятый раз говорю, мне нужна самая большая ваша пицца! Что не понятного?! Да… да… Мясная. Ну, блять, мясное ассорти — один чёрт!.. Да… И никаких там фокусов с колбасой и всякими дерьмовыми сосисками! Только мясо! И пиво! Два, — Вадим покосился на меня. — Четыре! Четыре бутылки холодного пива!

А ещё через пять минут он снова орал, уже по внутренней линии:

— Ну так пошли кого-нибудь другого! Как нет? Что значит, никого нет?! Езжай сам! Что? Кто-кто ты? Менеджер? Ах ты менеджер… Вот оно что, — он рывком переложил трубку к другому уху.

— Значит так, слушай сюда, МЕНЕДЖЕР… Оторви свою жирную ленивую жопу от стула и дуй сейчас же за документами, понял! А если нет, то ты свой ёбаный ЖЖ будешь дома читать, а не на работе! Усёк? Действуй.

— Круто ты с ним.

— Да они достали уже! Никакой работы, один интернет на уме, — Вадим сел на кресло, положил ноги на стол и закурил. Из открытого окна доносился шум Тверской.

— Да-а-а, — подытожил я, — полный мрак!

— Точно! Ещё по одной?

— Давай!

— А где эта чёртова пицца?

— Потерпи, уже везут. Слушай, а может это, того… Юльку из бухгалтерии позовём? Или Верку из рекламного, ты как?

— Да совсем охренел! — поперхнулся дымом Вадим. — Ты что блять предлагаешь?! Ты и так уже тут бардак устроил!

— Да я просто предложил…

— Обалдеть, ни хуя себе предложенице!… Давай уж вон, на Тверскую выглянем, снимем кого!

— Да ладно, ладно… — я помолчал. — Ну, давай тогда Цоя позовём…

— Кого!? — тупо уставился на меня Вадим.

— Цоя… Виктора… «Кино»…

— Он же умер!

— Не умер, а погиб…

— Ну да, на машине.

— По секрету — это всё враньё, ага… — я многозначительно поднял палец.

— Да ладно?

— Точно. На самом деле, Цой ехал не на машине, а на велосипеде.

— Да ну? — всё ещё не замечал подвоха Вадим.

— Абсолютно точно. А на машине, навстречу, ехал Гитлер…

— Кто!?

— Гитлер. Слышал, наверное… Мюнхен, Вторая мировая… все дела…

— Тьфу, дурак! — Вадим сокрушённо махнул на меня рукой.

— Точно тебе говорю! Так вот, навстречу ему ехал Гитлер, на"волге", причём, ты не поверишь, в полном неглиже… Жарко ему, подлецу, было!..

— Ну ничего святого, — сокрушался Вадим, — ничего! Даже Цоя не пожалел… Ох, Жигунов, Жигунов… Ну, и куда же он, этот твой Гитлер, ехал?

Настал мой черёд удивляться:

— А куда он мог ехать? К себе на дачу конечно… В Крым… А тут Цой… Ну, он, Гитлер-то, и…

Вадим упал в кресло и, прикусив кулак, беззвучно затрясся. Сопротивляться моему безумию в такую жару было бессмысленно.

Глава 5

Лешка влетел в бар и тяжело плюхнулся за мой столик.

— Привет.

— Сука, — с ходу начал он. — Я убью её! Найду и вырежу ей сердце! Пизда! Грязная, вонючая пизда!

— Постой, ты о ком? О Белоснежке?..

— Какая, нахуй, Белоснежка? — взвился Лёха. — У меня трипак! Три-пак! Эта сука, Надежда, наградила меня гонореей!

Я безжалостно захохотал.

— Тебе, блять, легко, а я как будто колючей проволокой ссу! Полный аврал…

— Да ладно, не дуйся! Трипак — не сифилис, два укола — и вперёд! Можно снова трахать старушек по помойкам…

— Мразь, — неизвестно в чей адрес пробормотал Алексей и ухватил принесённую ему кружку.

— Э-э-э, постой!

— Чего ещё?

— Тебе нельзя сейчас.

— Как это, блять, нельзя? Да ты блядь в своём уме? Я подохну сейчас от жары и несчастий, а ты такое под руку говоришь!

Лёшка разинул пасть и приготовился пить.

— Натурально нельзя, а то ещё хуже будет. Там же воспаление. И после уколов тоже нельзя, недели три или месяц.

— Целый месяц! — Лёшка выпучил глаза и застонал, — О-о-о-о, да я же сдохну на этой треклятой жаре… Целый месяц, рехнуться можно!

— Ничего, потерпишь. Всё на пользу. Мозги прочистятся, печень подсохнет. Да и пися поостынет, а то стёр небось всю… Давай ка свою кружку, я выпью.

— Ну уж хрена лысого! — огрызнулся Алексей. — Эта…эта… кляча старая, будет значит где-то там пакостить, а я тут умирай от жажды?! Дудки! Сегодня напьюсь, а к врачу завтра. Или в среду…

С этими словами он молниеносно опустошил свою кружку и заказал ещё.

— Как в песок ушла, — сообщил он.

— Ты б ей того, позвонил бы что ли…

— Да у меня и номера нет. Выкинул.

— Ладно, бывает. Ничего страшного. Всё нормально будет.

— А-а-а, блять… — сокрушался Алексей и так же залпом выпил вторую порцию.

— Ты не части так, а то знаешь…

— Да хрен с ним, пусть отваливается… Только проблемы от него…

— Пробьемся, не дрейфь.

— А ты этой, своей, не звонил?

— Да я тоже её телефон выкинул!

— Правда?

— Ну да!

— Дураки мы с тобой, а?

— Полные! — согласился я. — И… алкаши!

— Точно, — Лёха отпил от третьей кружки. — А помнишь, как в походе были, на лодках?

— Ага. Как я тебя за водой послал к колодцу, а ты через 10 минут вернулся с ящиком водки…

— Там всего-то и было 16 бутылок…

— Да, но и нас-то было только трое, и плыть всего два дня оставалось! Да и без того у нас с собой было припасено порядочно…

— Эх… были времена! — Лёшка мечтательно зажмурился. — Вылезем утром из палатки, глазки в речке сполоснём… А как речка-то называлась, забыл…

— Нерль.

— О, Нерль! Так вот, глазки в Нерли протрём, сарделечек на костерке нажарим — и за самогон… Благодать! Только он гад, больно крепкий был, аж жуть!

— Сами покупали, я водку предлагал брать…

— Что водка, — поморщился Алексей. — Водка — это так, пустяк, — каннибализм и мракобесие. А вот самогон — это да, это я понимаю. Да на свежем воздухе, у костерка… Эх!

— А как за тобой дед с двустволкой гонялся, помнишь?

Лёшка загоготал.

— Тогда тебе смешно не было! Нёсся, только пятки сверкали.

— Ещё бы! Я у него дров хотел свистнуть, на растопку…

— Так мы и свистнули, пока он за тобой в потёмках гонялся.

— Да?! А я всё думал — откуда вы сухих достали, дождь же кругом…

— Не ты один такой умник!

— А если б он меня пристрелил!?

— Тогда бы ты, Алексей, стал бы Новым Прометеем, даровавшим огонь людям ценой собственной жизни!

— Да-а-а…

— А как вы лодку свою надувную пропороли, помнишь?

— А то! — ухмыльнулся Лёха. — Топором её, родимую, хвать — и все дела! Чуть не потонули!

— Психи…

— Нормально… Сам-то ты, вспомни, по два пузыря в день закладывал, а то и поболе…

— Было дело…

— Ну вот, а ты говоришь… Одно слово — Романтика!

Мы выпили ещё немного и разошлись. Лёшка поехал домой, а я решил немного пройтись и углубился в густую сеть переулков между Маросейкой, Покровкой и Мясницкой. Эти старинные места всегда привлекали меня своим покоем и печальной ветхостью. Я довольно долго кружил там пока, наконец, не вышел к Чистым прудам. Там было прохладно и оживлённо. На лавочках теснилась молодёжь, слышалась гитара и девичий смех. По дорожкам, в причудливом свете фонарей, прогуливались парочки, а над самой водой, в темноте, стремительно и ловко проносились почти невидимые крохотные летучие мыши. Я побрёл дальше, прошёл весь Покровский бульвар, затем — Яузский, в глубокой задумчивости перешёл через мост и влился в тихие зелёные проулки Замоскворечья. Ночь была тиха и пустынны, в домах гасли окна, последний трамвай тревожно прогромыхал в депо, а я всё бродил и бродил меж чужих домов, и сам не знаю почему, отчаянно, почти до слёз, грустил о чём-то несбыточном.

Глава 6

— Жигунов!

Вадим высунулся из кабинета и грозно поманил меня пальцем.

— А ну зайди.

— Я спешу! — пробовал отвертеться я, но он вкрадчиво схватил меня за рукав:

— Живо!..

— Вадим Сергеевич, — изумлённо забормотал я, — ещё и двенадцати то нет…

— Цыц, — зашипел на меня Вадим и запер дверь. — Я о другом! Садись…

Я сел.

— Так, — стараясь говорить строго, начал Вадим, — на тебя поступают жалобы.

— Хм-м…

— От женщин!

— Мистика…

— Да-да, не прикидывайся девственником-паралитиком! Я тебя насквозь вижу, пакостник ты этакий, — зашипел Вадим. — Ты к Юльке приставал? А?

Я замялся.

— Да ты отвечай, отвечай — приставал или нет?

— А что такое-то? — не выдержал я. — Она что, жалуется?

Вадим нахмурился. Мы оба знали, что рыльце у меня в пушку.

— Она-то не жалуется, а вот другие…

— И кто же сей достойный человек?

— Неважно. Важно то…

— Что?

— А то, — захрипел Вадим, — что вы с ней на второй этаж бегаете, на склад, и там…

Вадим выразительно постучал одной ладонью по другой. Я, кажется, покраснел.

— О, господи, да это не офис, это просто бордель какой-то! — продолжал он. — Один пьёт, другой…. А-а!

Он махнул рукой.

— Знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю, — твёрдо ответил я. — Миф. Морок. Наговоры.

— А вот Ирина Михайловна…

— Ирина Михайловна — старая припизднутая сука, — отрезал я.

— А не её ли ты за задницу на прошлом корпоративе ущипнул, а?

— Это была чудовищная ошибка! Прицел сбился!

— Ни хуя себе сбился! Да у неё зад как у кобылы, захочешь не обойдешь!

Я устал от этой душной перепалки и пошёл напрямик.

— Короче, Вадим, эта она воду мутит?

— Да. Говорит, что Юля на рабочем месте не бывает, отлучается, опаздывает и т.д. Придирается, как может.

— Это ложь, — я вскочил.

— Да я знаю, — мягко сказал Вадим, — знаю… Просто я провожу воспитательную беседу… Ты не переживай…

— Да я её, гадину, носками задушу!

— Да бог с ней! Дело молодое… Только ты… в смысле вы… там это, не очень-то… Не увлекайтесь… А то я в прошлый вторник, заглянул на склад в обед — хотел сумку забрать, — и мне показалось…

— Тебе показалось, — я сделал пасы руками над его головой. — Это от жары всё, Вадим, от жары. Галлюцинации там, видения…

— И мне блять показалось, — совсем тихо и зло закончил Вадим, — что какой то мерзкий сатир, который прячет свои козлиные ноги под белыми льняными брюками, поставил нашу Юлечку раком и….!

В кабинете повисло молчание. Мы оба, с красными, очень похожими рожами, уставились друг на друга и с трудом сдерживали смех.

— Ты, Вадик, со здоровье, поаккуратнее будь, — заметил я.

— С чего это, — возмутился Вадим.

— А того, беречь себя надо… Постарайся спать побольше, телевизор смотри поменьше… И пожалуйста, очень тебя прошу, не читай ты на ночь «Легенды и мифы древней Греции». Тебе и так уже чертовщина всякая мерещиться! Сатиры, козлики… А если не спится — почитай лучше Толстого или Голсуорси…

Вадим не выдержал и прыснул:

— Вот язва, — громыхал он. — Вот сукин сын!..

— Я же тебе говорю — морок!

— Да уж конечно! — сказал Вадим, выпил стакан холодной воды, поморщившись как от водки, и вконец успокоился. — Ладно. Ты меня понял.

Я кивнул.

— Хорошо. Иди.

Я «щёлкнул» каблуками, лихо повернулся и пошёл к двери.

— Может — коньячку… — донеслось мне вслед дуновение.

— Нет, — бросил я через плечо.

Вадим восхищённо присвистнул:

— Ну ты молоток! Даже по маленькой нет?

— Работа.

— Далеко пойдёшь, курьер! Ну, иди, иди, работай…

Когда я уже выходил Вадим не выдержал:

— Слышь, да погоди… — он подошёл ближе. — А ты, это, ну с Юлькой… как она? Ну скажи?! Как другу?

Я молитвенно сложил руки на груди и монотонно забормотал:

— Понятия не имею о чём ты… У меня обет… Воздержание, воздержание и ещё раз воздержание…

— Ну серьёзно! Как?

— Полное воздержание, — бормотал я, — пол-но-е…

— А это не вредно? — осклабился Вадик.

— Если при этом ещё и не пить, то вредно, а так — в самый раз!

— Хм, говнюк-затейник…

— А ты кобелино!

— Что-о-о, — подпрыгнул Вадим.

— Я о тебе тоже наслышан, — нагло продолжил я, хотя ничего подобного не знал. — Знаю я про твои похождения, знаю! Кобелино! Как есть кобелино! Даже нет, вру…. м-м-м… О! Перпетум Кобеле, вот ты кто! Да да. Небось, сам тут уже всех перещупал!.. А?!

— Я?! Ах ты!.. — не находил слов Вадим, но по его глазам я видел, что он весьма польщен.

— Что, нечем крыть!

— Брысь отседа — хамло!

— Жеребец!

— Вон!!!

— Хорошо, хорошо… Только не забывай кабинет изнутри запирать, когда к тебе на подпись документы носят, а то вдруг что…

— Во-он!

— Пока-пока, развратник…

В эту минуту к его кабинету прибежала наш администратор Евгения, пухленькая и розовенькая, точно молочный поросёночек. Я задвигал бровями и стал отчаянно подмигивать Вадиму. Он ответил мне серией быстрых, свирепых взглядов.

— Вадим Сергеевич, Вадим Сергеевич, — затарахтела она, топчась от нетерпения на месте, так что её пышные формы ходили ходуном. — Подпишите нам отправку, срочно, пожалуйста!

Вадим посторонился и пропустил её в кабинет. За её спиной я быстро изобразил пантомиму, которая изображала мужчину с огромным членом, который сначала закрывает дверь на ключ, а потом набрасывается на грудастую женщину и совершает с ней ряд причудливых и совершенно нецензурных кульбитов. В конце я показал вздыбившегося коня и тихонько заржал… Вадим погрозил мне кулаком, плотоядно улыбнулся и скрылся в кабинете, притворив за собой дверь. Что там происходило, сказать не берусь, но через пару минут, Евгения, совершенно пунцовая, смущённая и окрылённая, пронеслась мимо меня с грацией молодого гиппопотама. На её огромных, пухлых, ярко размалёванных губах радостно сверкала ухмылка преступницы и блудницы…

Вечером я пил в ГУМе. С моего столика открывался чудесный вид на всю стройную и ажурную протяжённость здания. В кафе было немного душно, но там разрешалось курить, а остужал я себя ледяным белом вином, коего я попросил для себя заморозить целых три бутылки. Я исправно прикладывался к бокалу и читал уморительно смешные рассказы Чарльза Буковски. Его словам легко было верить, он точно знал, о чём говорил. В каждой капле его смеха тонко сияла грусть, было чертовски здорово чувствовать, что ты не одинок. Я допил первую бутылку и взялся за вторую. Зазвонил телефон.

— Привет.

— Привет. Узнал?

Что за манера?..

— Нет. А кто это?

— Эх ты, это же я, Валя…

— Валя! Какой же я кретин! Молодец что позвонила, ты где?

— Я-я-я, — протянула она, — ну-у-у…

— В гостях?

— Да!

— И не одна?

— Да!

— А зачем же тогда звонишь?

— Не знаю, — весело сообщила она и засмеялась. — Просто вдруг вспомнила о тебе и позвонила. Как ты?

— Славно. Живу помаленьку.

— Не женился?..

— Жду тебя!

— Так я тебе и поверила, — довольно проворковала Валя.

— А ты как, замужем?

— Почти…

— Да ладно? Правда что ль? Ну, ты молодчина! — совершенно искренне обрадовался я.

— Только никому-никому, ладно?

— Могила! И кто сей счастливчик?

Валя замялась и я, смеха ради, предположил:

— Неужели Олег!

— Да.

— Да?! — у меня челюсть отпала.

— Да. Ты только не смейся…, — но было поздно: я хохотал и ничего не мог с собой поделать.

— Ну, какой же ты! Ну, хватит! Лёша, — заражаясь моим смехом хихикала Валя. — Прекрати! Хватит! Ой, мамочки, сейчас умру, ха-ха-ха, хи-хи-хи…

Отсмеявшись, я от души поздравил Валю с таким выбором.

— А что, — говорил я, — не пьёт — раз, спортсмен — два, по девкам не бегает — три! Сплошные минусы короче…

— Он хороший…

— Четыре!

— Может… встретимся как-нибудь?

— Пять… Валя, ты чего это?

— Да это я так… ладно… Не важно… Целую тебя, пока.

Она повесила трубку. Я сделал большущий глоток вина. И смех, и грех…

Валя была старше меня на три года. Она жила через два дома, рядом с футбольным полем. Мы знали друг друга ещё со школы, но встречаться начали, когда мне было лет 18. Наш роман был недолгим, всего пара месяцев. Я приходил к ней домой с бутылкой вина или пивом, она что-нибудь готовила, мы ели, пили и вволю резвились у неё в комнате, пока родителей не было дома. Как есть голенькие, мы любили выглядывать в окно и сплетничать о наших общих знакомых, которых оттуда видели. Среди «постоянных клиентов» был и Олег, в адрес которого я часто и зло шутил, вызывая у Вали бурный хохот.

Олег каждый день бегал кругами по стадиону, делал гимнастику и был несколько манерным типом. У него почти не было друзей. Я изображал его движения, смех и неторопливую манеру говорить. Он был благодарным объектом для насмешек. Я придумывал про него всё новые и новые невероятные истории, где он, то боролся с пришельцами-мухоморами, которые постоянно ловили его и пытали, ставя клизмы с холодными отбросами, то он охотился на «кровожадных еното-людоедов», то попадал в страшную гей-засаду… Но чаще всего, он попросту пытался закадрить «в одном славном ковбойском баре» симпатичную девушку, говоря при этом дикие несуразности и противно похохатывая. В этих историях он выступал под именем Чак-коневод. Это были Валины любимые истории.

— Расскажи, расскажи, — говорила она, сидя на кровати и заранее повизгивая от предвкушения.

— Какую?

— Про бар, про бар! — хлопала в ладоши Валя. — И показывай тоже!

— Хорошо, крошка, — говорил я особым, с хрипотцой, голосом Чака и, похохатывая, хлопал себя по животику.

Потом, голый, я выходил в коридор и надевал что-нибудь из одежды: шарф и сапоги, шляпу и ремень или, хит сезона — лисью шубу её мамы (нараспашку) и папины шлёпанцы. Потом я заходил обратно, откляча зад, слегка подавшись грудью вперёд, с болтающимися как плети руками и утробно похохатывая.

Подойдя к «стойке бара», я просил «соорудить ему «Двойной Мужской Специальный, с говном и стельками» и просил бармена сделать его «погуще». Затем Чак садился на воображаемый табурет и потягивал «контрабандное пойло», ругал погоду и «этих несговорчивых на любовь кобылиц…» Потом появлялась Она. Причём обязательно с томиком Цветаевой! Чак сразу начинал пускать слюни и всячески к ней клеиться, предлагая то «обкатать его старого красного жеребчике», то «пойти и как следует погарцевать», а то и попросту «перешмыгнуться по скорому». В конце концов, за девушку вступался бармен. Чак, с неподражаемым пафосом, говорил ему: «Не лез не в своё дело, малыш! Ты, может, не узнал меня, так вот, я — чемпион по постельному двоеборью, имею голубой пояс по мужеложской борьбе и у меня убийственный левый апперхуй! Понял?! Но если ты такой глупый и настырный, то мы запросто можем выйти и поговорить как самец с самцом…»

Бармен — «парень из простых», пожимал плечами, выходил и не долго думая, крепко утюжил коневода. От последнего удара Чак «пролетал» через всю комнату и падал на кровать в объятья хохочущей Вали. Занавес.

Эта пастораль длилась недолго. Почувствовав, что Валя привязывается ко мне сильнее, чем я того хотел, я просто бросил её в один день, без всяких внятных объяснений. Валя сумела не обидеться на это свинство и спустя некоторое время, мы снова стали хорошими друзьями. И вот, спустя почти пять лет, такой поворот… Я допил вторую бутылку и неудержимо хмыкнул:

— Удачи, Чак! — и тихонечко, с хрипотцой в голосе, хохотнул…

Я был ещё тот фрукт.

Глава 7

По средам в офисе бывало затишье, но я всё равно приехал к 8:30. Это позволяло мне ехать на работу в относительно незабитом вагоне метро, не расплескав по пути хрупкий от похмелья сосуд собственной личности, и не вцепиться кому-нибудь в глотку.

В офисе было тихо и свежеубранно. Я открывал окна (все кондиционеры сломались ещё в июне и никто, похоже, чинить их не собирался), варил себе кофе и спокойно готовился к новому рабочему дню. Помимо всего прочего, у меня была ещё одна «святая» обязанность, а именно — досадить Косте Васильеву, мудаку и прохвосту.

Этот пухлый белобрысый невысокий малый с липкими руками и полным отсутствием дезодоранта на теле совершил в начале своей карьеры роковую глупость, поссорившись со мной и Вадимом. Он сдал нас по какой-то мелочи и, получив свой положенный примерному пёсику кусочек сахара, побежал работать. Его повысили, и он постепенно пошёл в гору. Уверен, если бы он больше следил за собой, чаще мылся и не имел вида задорного пиздюка, он поднялся бы ещё выше, но рост его карьеры остановился на начальнике отдела сбыта, где он и вонял с 9:30 до 19:00.

Мы с Вадимом, конечно же, быстро прознали про его стукачество. Вадим предлагал расчленить эту падаль, а кости бросить бродячим собакам или, на худой конец, «отпиздить мразоту втёмную», но всё это было излишним. Константин не был стукачём от природы. Он действительно плохо понимал, что творил. Бить его было бы всё равно, что пытаться высечь дождь или пинать зной. Когда я прижал его в коридоре и гневно ткнул пальцами под рёбра, он страшно удивился и испугался. Разинув рот, он уставился на меня пустыми мутными глазами, и я брезгливо его отпустил. Оглядываясь, он засеменил по коридору к себе в отдел, а я, испытывая тошноту, пошёл мыть руки.

Он был просто огромной амёбой, гигантским сообщество 50 триллионов простейших, которые просто хотели сосуществовать наравне с остальными живыми существами на этой планете. По стечению генетических обстоятельств, это существо умело незамысловато двигаться, есть, срать, вонять, разговаривать и скверно руководить отделом. Он не был человеком в полном смысле этого слова, и не имел собственной, осознанной, критической личности. Он здоровался и прощался, словно зомби, ел в столовой глядя в пространство, и управлял людьми с видом человека, которым манипулирует вселившийся в него злобный пришелец. Он увольнял сотрудников не вдаваясь в обстоятельства дела, совершенно прямолинейно подчинялся внутреннему распорядку, отдавал распоряжения достойные роботов и с самым идиотским видом заглядывал под юбки девушкам, поскольку 50 триллионов его клеток упорно хотели воссоздать свою копию… В 19:00 реле в его голове отключалось, и мозг Константина переходил в спящий режим. На автопилоте он ехал домой (никто не знал где он живёт), запирал дверь на засов, опускал шторы (впрочем, я думаю, он никогда и не поднимал их), снимал голову с плеч, ставил её на подзарядку, а сам ложился рядом. Телевизор он включал лишь затем, чтобы не вызывать подозрений у соседей. Утром, по звонку будильника, Константин ставил голову обратно и двигался в офис. Иногда программа позволяла ему сменить носки и немного смочить своё тело проточной водой.

В целом, Костя был идеальный менеджер среднего звена и его единственной проблемой были люди, потому что люди не любят дебилов. Они плюют им в кофе, подкладывают кнопки на стулья, присобачивают им бумажные хвосты и говорят в курилке о них всякие гадости. (Кто не понимает силу разговоров в курилке, этого наиточнейшего офисного барометра и эпицентра заговоров, то не знает жизни!) Константин довольно безропотно терпел эти невзгоды. Все, кроме одной — моих записок, которые я регулярно прикреплял ему к монитору. Похоже, их содержание или сам стиль, чем-то задевали алгоритм его примитивной программы, и перфокарта в его голове стопорилась. Он начинал перегреваться, вонять ещё пуще и выглядеть полным придурком. Это было забавное зрелище. Все девушки отдыхали душой, когда он мрачно расхаживал с очередным моим творением в руках, а иногда и бегом бежал с ним к начальству. После этих посещений он был расстроен ещё больше, а наш коммерческий директор (к генеральному он идти боялся) бежал отхохатываться в туалет, а однажды, даже хитро мне подмигнул… Впрочем, мне могло и показаться.

Записки эти, — как и полагается боевым листовкам, — были лаконичны, шаблонны и неприличны. Именно это, по всей видимости, и обуславливало их магическое действие. Вот их примеры:

Васильев — с разбегу говно укусильев!

Или

Васильев — труп коня изнасильев!

или вот:

Васильев — задом член искусильев!

Случались сочинения гораздо более пространственные и замысловатые, где зоо — и некрофилия теснейшим образом сплеталась с гомосексуализмом и импотенцией. Приводить их я не буду, но теперь, имея перед глазами схему, вы сами можете попрактиковаться в этом увлекательном занятии, ведь пришельцы есть в каждом офисе…

Как то раз, уходя вчера вечером с работы, Константин (роботам тоже здорово достаётся от жары), забыл выключить свой компьютер. Это было превосходно. Я быстренько открыл Word и крупным жирным шрифтом набрал очередное послание землян. После этого я спокойно стал варить свой кофе. К тому времени, когда Костя придёт на работу, все уже будут в сборе, и как только он появится, я уверен, не одна пара глаз «случайно» заглянет сквозь стеклянную перегородку, отделяющую его от рядовых сотрудников отдела, дабы узреть его потемневший лик. Жаль, сам я этого не увижу — ведь в 9:45 я должен буду быть уже далеко отсюда.

Я пошарил в общественном холодильнике, обнаружил пару забытых кем-то глазированных сырков и позавтракал. Пора было бежать по делам, но напоследок я снова заглянул к Константину и в творческом порыве взял лист бумаги, и добавил к своему творению кое-что ещё, завершив и без того совершенно неприличную речёвку на экране. Теперь можно было работать. Окрылённый и гениальный, я выпорхнул на улицу, ударился о стену удушающего зноя, поник и как раненная чайка заковылял по своим обыденным курьерским делам.

Вечером того же дня меня вызвал Вадим. Я как раз хотел занять у него деньжат, а потому прибежал по первому зову и завилял хвостом.

— Моё почтение, господин начальник отдела доставки, могущественный и многоуважаемый Вадим Сергеевич Бушуев. Чем обязан, столь приятной встрече?

— Садись.

— Конечно-конечно, Вадим Сергеевич, не извольте беспоко…

— Да хватит уже! и так тошно!

— Молчу.

— Так, Жигунов, я серьёзно сейчас говорю, понял, — ты давай прекращай эти твои штучки.

— Какие? — силился понять я, прокручивая в голове, какие же из моих грехов стали ему известны.

— Ладно дурочку-то валять! Я про Васильева.

— Про какого такого Укуси… бр-р-р Васильева? А-а-а! Это про нашего, что ли?

— Да, про нашего. Про этого муделя в панталонах. Он опять начальнику жаловался.

— Ай-ай-ай, бедненький! Что такое с ним приключилось?..

— А приключилась, Жигунов, пиздец какая некрасивая история! Пришли наши партнёры — англичане, а он, урод, задержался на 5 минут. А потом они вместе с ним к нему и зашли. Зашли, Жигунов, и узрели у него на мониторе полный пиздец! Полный! блять, да ты хоть представляешь какое мне тут пришлось дерьмо расхлёбывать от начальства! Ты представляешь?!

— А почему ты?

— Да, блять, потому, что все знают, кто этой хуйнёй в офисе занимается! А я, блять, твой начальник!

— Да кто ж знал-то, Вадь! Совпадение! Да и ты сам говоришь, это иностранцы были, как же они прочитали-то так быстро?

— Да что там читать! — переходя звуковой барьер лопнул криком Вадим. — Это блять, что, иероглифы что ли?!!!

И он стал трясти листом бумаги, о котором я совершенно забыл.

— Ой ё моё… — схватился я за голову. — Мама дорогая! А я и забыл!

— Да тебя за эти твои штучки гильотинировать надо! — кричал Вадим. — Руки отрубить и засунуть в задницу! И… И… — тут он рухнул в своё кресло и ещё раз глянув на мой рисунок, который я прикрепил перед уходом к монитору Константина, безудержно заржал.

На рисунке был нарисован огромный пухлый и очень грустный член. У него были волосатые подмышки, над которыми роились мухи, тупые глазки и ленинская залысина. Шарж чертовски точно ухватывал весь облик Константина. Одной своей яичко-рукой член приподнимал юбку мясистой девицы, а другой яичко-рукой поглаживал самого себя. Для достоверности внизу была надпись: Go fuck yourself, Konstantin…

— Ты мерзкий извращенец, — хрипел и кувыркался в своём кресле Вадим. — Я блять чуть не треснул, когда это увидел. Меня, блять, от смеха чуть не разорвало нахуй! Блять, ты убил его, просто убил!.. Этот твой хуешарж весь офис для себя отксерил, на память! Даже шеф! Теперь ему пиздец! Натурально пиздец! Ха-ха-ха, го-го-го, гы-гы-гы…

— Случайно как-то навеяло, — замеялся я. — Какой-то он… ну-у-у…

— Хуёвыйвый! — продолжил Вадим. — Ху… ху… га-га-га… Ой не могу… Ой помогите!..

— Ну и чего теперь?

— Да ничего. На самом деле, англичане потом сами ржали. Он им тоже, знаешь, не очень то приятен. Пугало обдристаное… Я так думаю, что его теперь попрут… Или, заставят в принудительном порядке мыться. Так что, нет худа без добра!

— Вот видишь, а ты сразу ругаться. Кстати, слушай, раз ты такой тонкий ценитель искусства, споможи бедному художнику-хуиционисту на пропитание…

— Что, не доедаешь, художник? — приосанился Вадим. — Голодно? Опять все деньги на баб своих спустил?

— Это, Вадим, полбеды. Я не только не доедаю, но и не допиваю! А это для творца моего уровня — смерти подобно.

— Держи, — протянул мне Вадим требуемую сумму. — Будут — отдашь.

— Ой-ёй, можно подумать, я хоть раз взял и не вернул вовремя! — надулся я.

— Ладно тебе, извини, бери на здоровье.

— Спасибо. По маленькой?

— Рано. Через часик приноси. Только тихо! И не надо, блять, приносить сюда весь магазин! Не надо! Четыре маленьких — и всё.

— А я что всегда приношу?

Вадим замахнулся на меня дыроколом, и я смиренно присел:

— Хорошо, хорошо… Глупый раб всё сделает для Великого Фараона…

— Убил бы тебя, Жигунов! так вот взял бы — и убил! Иди, давай, работай…

— Слушаюсь.

— А, постой… Распишись.

Я взял ручку.

— Опять доверенность какая-то? Или за премию?

— Да какая премия! — возмутился Вадим. — На рисунке, говорю, распишись!

— А-а-а, вот оно что. Это я могу. И всего-то 40 баксов… Копейки!

— Пиши! Импрехуенист…

Я начертал на листе свою министерскую роспись.

— Так значит, через 20 минут приносить, да? — спросил я, открывая дверь.

— Через час! Ты слышишь! — закричал Вадим, но я уже выскочил наружу и захлопнул дверь.

Нужно было срочно узнать свои дела на завтра. Приплясывая, я побежал в курилку. В коридоре мне встретился Константин.

— Привет, кучерявый! — приветствовал его я, игнорируя всякую субординацию. — Чё кислый такой?

Константин остановился и промямлил, по-рыбьи разевая рот:

— Устал…

— А ты пойди и утопись! Сразу полегчает! — сказал я и исчез за поворотом.

Семь бед — один ответ! Будь что будет.

Глава 8

— Ехать всего ничего! — увещевал меня по телефону Сергей в субботу утром. — Выйдешь на конечной, сядешь на *** маршрутку и минут через 25 будешь на месте. Запиши название. Я тебя встречу…

Я исполнил все требуемое и вскоре сошёл остановке «Садовое товарищество «Колос». Сергей и Светлана неподалёку и улыбались.

— А мы уж думали, потерялся, — приветствовал меня Сергей.

— Вот ещё, — буркнул я.

— Идёмте скорее, — сказала Светлана, — всё уже готово давно, только накрыть…

Мы зашагали через рощу по тропинке и вышли к большому угловому участку, двумя сторонами примыкающему к густому лесу.

— Вот это да, — увидев дом, сказал я.

— Нравится? — спросила Света.

— Очень, — честно признался я. — Какой же он огромный! И такой аккуратненький!

— Да-а, — сказал Сергей. — Дом — на славу. Корабль, а не дом.

— Дредноут!

— Во-во! Ну, идём, чего встал.

На кухне хлопотала Оля. Сегодня она выглядела иначе. Простое длинное платье с короткими рукавами, нитка жемчуга, волосы зачёсаны в хвост, полное отсутствие косметики. В таком виде она была похожа на милую, порядочную работницу, которых постоянно совращают в Мопассановских рассказах. От весёлой и порочной вакханки не было и следа. Я даже взгрустнул.

— Привет.

— Привет.

Я очень осторожно чмокнул её в щёчку, а затем крепко пожал руку Михаилу. Он был всё тот же, серьёзный и собранный.

«Мудила», — почему-то пронеслось у меня в голове.

— Идём, пока они тут хлопочут… — подхватил меня под локоть Сергей и увлёк в бильярдную. Михаил идти с нами не захотел.

— Серёжа! — укоризненно сказала Света.

— Света! — отозвался Сергей. — Мы умеренно…

Мы скрылись в лабиринте комнат и лестниц.

— Однако славно ты тут устроился! Небось, и банька есть, и всё такое?

— Есть всё! — гордо заявил Сергей и вдруг хлопнул себя по лбу. — Чуть не забыл, идём что покажу.

Мы снова спустились на первый этаж и прошли в ванную.

— Ё моё, — охнул я, — да у меня такой в Москве нет, а тут и ванна на даче… и кабинка душевая…

— Да ты сюда смотри, дурик, — нетерпеливо показывал мне Сергей на ванну. Там плавали какие-то рыбины.

— Ну, — торжествующе произнёс он. — Как?

— Постой, постой… это же… Не может быть!

— Она родненькая, стерлядь! Из Астрахани друзья привезли. Уже неделю тут живёт, почти всю съели, а эту оставили, тебя дожидались. Ел когда-нибудь уху из свежей стерляди?

— Нет.

— А шашлык?

— Да откуда!

— То-то и оно! — причмокнул он языком. — А это, братец, совершенно недопустимо, уж поверь!

— Вот это жизнь! — я был в восторге.

— Угу. Вечерком ухи покушаем, а пока, не засандалить ли нам по малюсенькой?

Я горячо откликнулся на его предложение. Мы поднялись в бильярдную.

— Мать честная — хоромы!

— Комната отдыха…

Сергей открыл неприметную дверцу в стене и обнажил вместительный холодильник. Он вытащил из него сразу запотевший графин с водкой и две большие гранёные рюмки.

— Смородиновая! — объявил Сергей.

— Не томи!

Он поставил водку на стол, достал из холодильника крупно нарезанный окорок, горчицу, оливки, баночку маринованных помидорчиков и яйца фаршированные ветчиной, сыром, чесноком и майонезом.

— Хлеба нет! — горестно подмигнул он.

— Да какой тут на хрен хлеб, — только и вымолвил я. — Наливай!

Мы быстро чокнулись и выпили.

— А! Какова! — утвердительно спросил Сергей.

— Мяконькая!..

Мы закусили помидорчиками. Сергей сразу же налил ещё по одной — пить он умел.

— Давай!

— Дай бог здоровья!

Мы снова звонко тренькнули хрусталём и выпили. Теперь в ход пошли фаршированные яйца и окорок…

— Ты, горчички, горчички наддай, — увещевал меня Сергей. — Она курва, страсть как хороша! У-у-ух!

От балашихинской горчицы у меня навернулись крупные слёзы.

— Ещё?

Я махнул, давай мол, лей.

— А Ольга то, а? Так и брыкается! — неожиданно заявил Сергей и, увидев моё лицо, засмеялся. — Да я что, я ничего… понимаю.

— Серёг, ты чего? — начал я, но он не стал меня слушать.

— Проехали. Пьём?

— Пьём.

— За Победу!

— Точно!

Мы снова закусили. Сергей раскраснелся.

— Сейчас ещё один товарищ нарисуется, мой друг. Вертолётчик, между прочим!

Я с самым глубокомысленным видом кивнул.

— Ты с ним не пей, умрёшь… Точно говорю! Он горазд за ворот лить, просто чума.

Я скромно промолчал. Я ещё не встречал ни одного человека, который мог бы выпить больше меня…

— Ну, ещё по одной и вниз, к столу?

— Давай.

— Хороший ты Лёха парень, как я погляжу…

— И тебе не болеть!

В бильярдную заглянула Ольга:

— Я уже обкричалась! Вы идёте или нет?

— Идём, — хором ответили мы и чему-то рассмеялись.

Выпитое приятно хмелило. Я был в самом отличном расположении духа. Света наложила мне гору салатов, потом мы ели нежнейшее мясо и пили густое и пряное красное вино.

В разгар веселья из-за забора послышался крик:

— Э-ге-гей, чёрт драный! Отпирай ворота, а то так пройду на бреющем!!!

— Славка, — закричал Серега и бросился к калитке. — Гнилолётик мой расписной! ЗдорОво!

Они крепко обнялись и подошли к столу.

— Слава, — протянул мне руку шумный, пузатый гигант, с улыбкой в 64 наикрепчайших жёлтых зуба.

— Алексей.

— Пьёшь? — в лоб спросил он.

— Слава, — возмутились женщины.

— А что, — громыхал он. — Нормально!..

— Пью, — мягко ответил я.

— Это — хорошо, — авторитетно сказал Слава и сел рядом. — Споёмся!

Когда все объелись, решено было сделать перерыв, а позже, ближе к вечеру, налечь на уху.

— Давайте играть в прятки, — предложила Оля. — Только, чур, в лесу не прятаться, только в доме!

Выпитое подействовало на неё самым наилучшим образом. Она вся искрилась плутовством, и глаза её опять приобрели самое игривое выражение. «Эге, — подумал я, — что-то будет…»

Водить выпало Михаилу. Мы дружно кинулись в дом и разбежались по комнатам. Света и Ольга побежали вниз, Слава где-то отстал, а мы с Сергеем, не сговариваясь, полезли в бильярдную.

— Вздрогнем!

Мы выпили по полной. Сергей снова налил.

— За всё хорошее, Лех!

— Давай, — выдохнул я, а сам подумал, что если это будет продолжаться в таком темпе, уху в меня будут вливать через капельницу… Серёга разлил по третьей. Я мрачно сжал свою рюмку — помирать так с музыкой!

— Отставить! Вы что, сдурели! Сто-о-ять!

Мы вздрогнули. Из люка в полу торчала встревоженная голова Славки.

— Совсем спятили, — басил он. — Пьёте без авиационной поддержки! Так и до беды недалеко!

Он сел рядом и налил себе водку в стакан.

— Рюмки, — объяснил он мне, — они маленькие… Долго…

Мы выпили, и графин предательски опустел.

— У меня ещё есть, — нежно сказал Сергей.

— А это, — напомнил я, — уха… прятки…

— Нахуй прятки! — сказал Серёга и движением фокусника вытащил откуда-то из-за своей спины литровую бутылку водки. — Мы тут, блять, сейчас так все спрячемся, нас вообще ни хуя не найдут! — и дико захохотал.

— Так, ладно, — сказал я ещё через две рюмки. — Пойду-ка я перепрячусь…

— Жаль… — сказал Сергей.

— А говорил — пьёшь, — укоризненно пробормотал Слава. — Давай на посошок что ль…

Заглотив водку, я как можно тише спустился по лестнице на первый этаж. Там я увидел стоящего ко мне спиной Михаила, внимательно прислушивающегося к звукам в доме. Я замер и отошёл за угол. Он прошёл мимо меня и чудом не заметив, стал осторожно подниматься в бильярдную. Спустя пару мгновений там раздались отчаянные крики, хохот и звон посуды. Потом, судя по звуку, там кто-то упал… Я проскочил в гостиную, открыл какую-то дверь и юркнул в тёмную пыльную комнату — кладовку.

— Ой, — пискнула прятавшаяся там Оля. — Это кто тут?

Это — я, — сказал я и стал распускать руки.

— Нас почикают! — довольным шёпотом сообщила мне Ольга и прижалась ко мне всем телом.

Я гладил и тискал её довольно долго. Когда я окончательно вспылил, она вырвалась:

— Хватит, — она игриво оправила платье и убежала.

Я подождал немного и вышел из коморки прямо на Михаила.

— Ты там один? — подозрительно спросил меня он.

— Разумеется, — заверил его я.

Он тщательно проверил кладовку и успокоился.

Мы вместе вышли на улицу. Прятки всем уже наскучили. Все снова сели за стол, но без Светы — она занялась ухой. Михаил вынес шампанское. Мы выпили и зашумели.

День плавно перетекал в вечер, небо темнело, а мы всё продолжали гулять и веселиться. Оля, выпив шампанского, сбегала домой и вышла оттуда накрашенная, и в таком коротком платьице, что у меня загорелись глаза, и прочие жадные до удовольствий, места….

Слава, который постоянно мне подливал и говорил «Смотри, как умеют пить офицеры!» (из чего я сделал логический вывод, что офицеры пью как лошади), замер с открытым ртом, а потом, сглотнув, выпалил:

— Ну, Оль, ты даёшь — полный отпад!

Ольга игриво подпрыгнула и на миг все увидели её славную попку… Я налил водки и судорожно выпил.

«Держи себя в руках, держи себя в руках. Будь человеком! Тут её муж, её сестра. Ты в гостях! — говорил мне мой разум. Но моё озорное мужское сердце упрямо твердило — Не будь мудаком! Вперёд и пошло всё к чертям! Завтра она уедет. Навсегда! Вперёд! Sturm und Drang!»

От этого внутреннего дуализма я окончательно потерял голову, и стал пить со Славиком наравне, без Сергея, который сидел сонный и осоловевший.

— Мужик, — говорил мне Слава и наливал ещё. Он действительно был неутомим.

Я пил и думал: «Когда же я упаду, сейчас или от следующей рюмки?» Но я всё не падал и не падал, и тщательно старался закусывать. Пока что это помогало.

Потом мы танцевали. Оля учила меня и Славу движениям танго. Это было нелегко, так как все мы изрядно набрались, а изумительные Олины ножки будоражили меня до дрожи в коленях. Когда она ненароком касалась меня своим наэлектризованным телом, у меня от желания темнело в глазах и топорщило брюки. Что бы скрыть это, я был вынужден отказаться от танго и снова сесть за стол.

— Я на секундочку, — совершенно трезвым голосом сказал мне натанцевавшийся Слава.

Он встал и пошёл напролом через куст сирени и крыжовника к беседке в дальнем углу участка.

— Я сейчас вернусь, Лех, — спокойно говорил он на ходу, — наливай пока.

Дойдя до беседки, он обошёл её кругом, помочился на цветы, потом вошёл внутрь, рухнул в натянутый там гамак и громко, заливисто захрапел. Как выяснилось — до утра. Я облегчённо вздохнул.

Тут удачно подоспела уха. Её цвет, аромат и вкус описать просто невозможно. Амброзия в своём чистом и первозданном виде, и ничего другого сказать о ней было нельзя. Мы ели её с жадностью и исступлением, и не остановились, пока она полностью не закончилась. Потом так же дружно, под стоны блаженства, была полностью уничтожена и жареная стерлядь.

— Уф, — отдувался Сергей. — А где Славка?

— Отдыхает…

— Я тоже, пожалуй, пойду, полежу, — Серёга, покачиваясь, зашагал к дому.

Мы остались вчетвером. Михаил тоже неплохо назюзюкался, и теперь увлечённо болтал со Светой. (Не к ней ли его ревновала Ольга, приставая в отместку ко мне?)

Ольга сидела между Михаилом и мной, ближе ко мне, и моя рука не раз касалась её гладкого прохладного бедра. От этого я готов был взвыть. Теперь я и впрямь чувствовал себя мифическим козлоногим. Ольга ёрзала, мелкими глотками пила нагревшееся шампанское и усиленно наступала мне на ногу.

Около полуночи Михаил клюнул носом, и я помог ему дойти до его комнаты. Он рухнул на кровать и уснул. Я вышел. Заметив в коридоре женский силуэт, я шагнул вперёд и крепко обнял его.

— Оля в саду, — насмешливо сказа Света, это была она.

— Ой, опечатка, — пробормотал я, но всё же не сразу убрал руки с её тонкой талии. — Ты — прелесть.

— А ты — поросёнок, — Света легонько, но без сомнений, оттолкнула меня.

— Хрю-хрю, — сказал я и выбежал в сад.

Ольги негде не было. Я обегал всё кругом, пока не догадался заглянуть в баню. Она сидела там и пила вино.

— Нас почикают, нас почикаю, — затараторила она. — Миша нас почикает!

Сдирая с неё платье, я представлял себе свой кастрированный и обезглавленный труп, рядом с плачущей Ольгой. «Её то, он, как пить дать, не зарежет! — думалось мне. — Эх, мужики!..»

Я прижал её к лавке и быстро, жадно вошёл. Она громко застонала, а потом и вовсе стала кричать. Зажимая ей одной рукой рот, я трудился как бешенный и вскоре мы кончили.

— О-о-о, о-о-о, — стонала она, — о-о-о, нас по-очикаю-ю-ют, почикают… Ты маньяк… Ты изнасиловал меня, изнасиловал!.. О-о-о… Гадкий…

— Изнасиловал, изнасиловал, не сомневайся… — воспалённо шептале я ей, снова возбуждаясь. — И ещё раз изнасилую…

— О-о-о, о-о-о, Лёша, нас по-чи-ка-ю-Ю-Ю-ЮТ!..

Я снова зажал ей рот и всё повторил. У неё было лёгкое, отзывчивое на ласку тело и очень нежная кожа. Она вертелась и царапалась вначале, а потом, сдавалась и отдавалась тихо, и до дрожи нежно. Она была изумительной любовницей.

После, едва отдышавшись, она вскочила, проворно оделась и убежала, забыв на полу свои крохотные белые босоножки. Я спрятал их с глаз долой в какой-то ларчик, оделся и удовлетворённо выдохнул:

— Приматы…

Выйдя на улицу, я застал глубочайшую звездную ночь. Приятная свежесть овевала меня. Я пошарил в районе не до конца прибранного стола и нащупал там почти полную бутыль шампанского. Выпив два полных стакана, я глянул на небо. Звёзды укоризненно смотрели на меня сверху вниз. Я отставил стакан в сторону и показал звездам два крепких земных кукиша:

— Во, кучерявые, видали! — крикнул я и для убедительности повертел кукишами по — и против часовой стрелки.

Космос, не дрогнув, принимал мои угрожающие сигналы…

— Видали! То-то же… А вы… а вы… А вы так не можете! Я вот сдохну и к вам… — бормотал я. — А то разошлись там, вертятся как клопы, а проку ни на ноготь… У-у-х я вам!

Потом я показал звёздам ещё кое-что из своего хозяйства ипобрёл спать. Кровать, отведённая мне, была жесткою и волнообразною, я ворочался и подумывал встать и выпить ещё, но, обессилев, задремал и крепко уснул. И всю ночь, до самой розовой зари, сквозь открытые окна в мою комнату врывался раскатистый офицерский храп…

Глава 9

Утро было мучительным для всех. Дело осложнялось тем, что этим жарким днём Оле с Мишей нужно было уезжать, их вещи были не сложены, а мы все были в глубоком трауре по самим себе. Миша мучился страшной головной болью (по-видимому, у него росли рога), Сергей и Ольга вовсе не могли подняться, а Света ходила хмурая и неприветливая, как впрочем, и я.Только Славик, проспавшийся и свежий, с утра бодро облился холодной водой по пояс, покурил, тяпнул 100 грамм и теперь с аппетитом жарил себе огромную глазунью. Я взял себя в руки и подсел к нему.

— Плесни-ка…

— Правильно, — обрадовался он. — Вот и огурчик имеется замечательный…

Я взял рюмку, встал, выдохнул, зажмурился, быстро выпил, чуть помедлил и крепко захрустел огурцом. Славик налил ещё.

— Да погоди ты, — мычал я, с трудом переводя дух. — Дай на дно опуститься…

— Да чё тянуть, — беззаботно улыбался Слава, — пей уж…

Я выпил ещё, и мне полегчало.

— Легче? — осведомился Слава.

— О, да…

— Яишенки?

— Ну, разве что, чуть-чуть…

— Ты, Алёша, не балуй, — назидательно произнёс Слава, накладывая мне порцию в которой было яиц 6-7. — День сегодня длинный будет, заправиться надо под завязку.

Я поел, попил квасу и пошёл реанимировать остальных. Михаил был безнадёжен — его рвало даже от глотка воды, и я оставил его умирать в тишине и покое. А вот Сергея ещё можно было спасти. Он лежал на кровати, тревожно щупал пульс, держал под языком валидол, печально пил валокордин и стонал.

— Привет Сергунчик!..

— О-хо-хо-о-х… — было ответом мне.

— Я принёс тебе лекарство!

— Да ты что, Лёха, — с отвращением глядя на водку, встрепенулся Серёга. — У меня сейчас мотор встанет! Не-е-е….О-хо-хо-х…

— Ну, давай мой хороший, — уговаривал его я. — Давай. За папу, за маму, за Второй фронт…

— Да ты убить меня хочешь!..

— Давай, полегчает же…

— Не-е-е… Не могу…

— Ну, немножко, рюмочку…

— Не, не, не…

— Так, ну-ка хватит! — сменил я тон. — Рота подъём! Быстро пей и приходи в себя! Дел по горло! Нам ещё Свету спасать надо! На раз-два!

Я добавил ещё много плохих слов и это подействовало. Серёга сел, свесил ноги с кровати, перекрестился и, кряхтя и матерясь, выпил адского зелья, и спустя пять минут он ожил. Вместе нам удалось уговорить «подлечиться» Свету и Ольгу и жизнь в доме стала налаживаться. Мы дружно прибрались и помогли упаковать чемоданы молодожёнам. Потом Света быстро накрыла стол, и мы сели обедать. Через час должно было приехать такси и отвезти всех нас на Курский вокзал. Мы произнесли несколько тостов и поели супа. К самому отъезду спустился Михаил, в самом жалком виде. Мне было его искренне жаль и в то же время, что-то злое во мне нашёптывало, что он просто растяпа и клуша, и все его главные беды ещё впереди.

Оля не смотрела в мою сторону, а я не пытался как-то поговорить с ней. Прошедшая ночь казалась сном. Меня вновь охватило весёлое хмельное безумство; я залихватски пил, острил и проказничал. Когда прибыло такси, все опять были навеселе.

— Всех не посажу, — хмуро пробурчал таксист, — слишком много вас, не влезете.

Об этом мы не подумали.

— За мной, — скомандовал Слава.

Мы с Серёгой пошли за ним на шоссе и, поймав старенькую волгу, поехали к центру. По пути я уговорил их остановиться и купил коньяк. Передавая бутылку друг другу, мы пили прямо из горлышка, закусывали одним единственным взятым мной лимоном и приехали на вокзал расписные как тульские пряники. Света, Оля и Миша уже были там.

На платформе состоялось последнее трогательное прощание. Ольга плакала и горячо обнимала всех нас. Михаил жал нам руки и шаловливо помахивал рогами… Они зашли в вагон. Михаил исчез с вещами в купе, а Ольга, открыв в коридоре окно, держала сестру за руку и никак не могла успокоиться. Состав дёрнулся, Ольга в последний раз всхлипнула, отпустила Свету, порывисто протянула руки ко мне, притянула к себе и, ничего не таясь, долго поцеловала в губы.

— Прощай! Прощай!..

Провожающие умилённо смотрели в нашу сторону. Я был растроган.

— Прощай.

Вагон поплыл, набирая ход, Ольга отпустила меня, и мелко замахал нам маленькой белой ладошкой:

— До свидания, до сви-да-ни-я-а-аа… а-а-а, — донеслось до нас, и мы молча замахали ей в ответ. Быстро тая в дорожной дымке, скорый поезд уходил на Кавказ.

Едва он скрылся, как на всех нас навалилась усталость. Мы распрощались тут же, на платформе, и поспешили по своим делам. Подождав пока все разойдутся, я присел в вокзальном кафе и взял большую кружку холодного пива. Было жарко.

Глава 10

— Как ты эту гадость пьёшь, а? Это ж яд! У тебя ж язва!

Я сидел в офисе, похмельный и агрессивный, и пил из пивной кружки холодную кока-колу. Напротив меня сидел помятый Вадим, и точно из такой же кружки пил воду, в которой он только что растворил три таблетки аспирина. Было около 9 утра. Понедельник.

— Ага, как же, яд… А аспирин значит хлебать пиздец как полезно!

— А мне может, доктор прописал, — стал на ходу сочинять Вадим. — Полезно это, если понемногу. Кровь разжижает…

— Мозг он разжижает, а не кровь, — злился я. — А что бухать вредно, тебе твой доктор не говорил?

— Не-е-ет, — довольно тянул Вадим. — У меня хороший доктор. Добрый! Не то, что ты…

— Да я, — запел я привычную песню, — если хочешь знать, вообще не пью! Так, иногда…

— Слава богу, — порадовался за меня Вадим. — А то знаешь как с ними с алкашами-то трудно… Не приведи господь!

— Да уж!..

Мы оба горестно вздохнули и припали к своим кружкам. Работать категорически не хотелось.

— Ты ведь в курсе, — сказал Вадим потирая виски. — Сегодня перестановка. Мебель собирать будем.

У меня всё похолодело.

— Ты, блять, шутишь что ли?! Шутишь, да?! Ты так не надо, а то я, блять, окочурюсь от этого твоего юмора! Сегодня перестановка будет? Да?!

Вадим мрачно покачал головой — он не шутил.

— Я думал ты знаешь…

— Блять, пиздец! Какой кошмар!.. В понедельник — и такая хуетория!

— Да, полный каюк…

— Убей меня, Вадим, пожалуйста! — взмолился я. — Задуши! Растерзай! Раздави меня сейфом, умоляю!

— Извини…

Я уткнул лицо в ладони и завыл.

— Не плачь, сынку… — как мог утешал меня Вадим. — Вечером пива выпьем… Я угощаю.

— Я не доживу до вечера, — подвывал я. — Я, блять, сдохну на этих плантациях. Сдохну!

— Ничего-ничего, не впервой…

Я завыл громче.

Дело было в следующем. Примерно раз в квартал, а иногда и чаще, у нашего гениального директора, резвого седого пердуна Владимира Семёновича П***, начинала чесаться жопа… Он мыл и тёр её, расчесывал гребёнкой, брил и надевал на неё шляпу, но это не помогало. Жопа чесалась всё сильнее, и тогда он принимал этой своей трижды беспокойной жопой блестящее решение об очередной перестановке мебели в офисах. Зуд начинал стихать… Весть о перестановке всегда настигала сотрудников внезапно, словно лавина, не оставляя никакой надежды на спасение. Все мужчины призывного возраста должны были в обязательном порядке участвовать в этом до коликов всем надоевшем спектакле и заново перетаскивать из одного офиса в другой тяжеленные шкафы, сейфы и тумбы. Наши девушки вынимали и переносили документацию, которая при этом частично терялась и обязательно чудовищно путалась, дополняя этим вселенский хаос. Это был каторжный и совершенно бесполезный труд. Только на первом этаже у нас было семь больших комнат с мебелью, не считая кресел и столов в холе и на рецепшн. А ещё у нас был второй этаж, но об этом кошмаре вообще лучше было не вспоминать… Там, правда, перестановка производилась реже, примерно раз в год-полтора, но если эти две перестановки совпадали в одну «двухэтажную», тогда всё действие больше походило на еврейский погром, нежели на улучшение планировки рабочих мест. Не хватало только дыма, крови и бездействующих казачьих разъездов на прилегающих улицах…

Лейтмотив этого передового движения всегда звучал одинаково: необходимо организовать дополнительные рабочие места, освежить атмосферу офисного помещения и создать новый индивидуальный внутренний стиль нашей компании. «А значит, — страстно говорила Жопа, — вот эти шкафы мы убираем из «Отдела приёма» в «Отдел доставки», эти — в «Бухгалтерию», из «Рекламного» мы выносим большие столы и вместо них ставим маленькие из «Переговорной»… и т.д. и т.п.» Владимир Семёнович взмахивал рукой как саблей, а мы всё больше и больше грустнели, понимая сколько нам предстоит приложить сил, дабы удовлетворить его нездоровые имперские амбиции. Каждый, кто своевременно узнавал о грозящем сабантуе, тщетно старался по-тихому улизнуть с работы, взять отгул или заболеть, но не тут то было. Неповиновение строго пресекалось, и виновных наказывали по всей строгости законов военного времени, вплоть до о-го-го и а-та-та. Рублём и мечом карал Владимир Сергеевич непокорных, и каждый раз плач и скрежет зубов стояли в нашем крохотном особнячке во дворах Тверской улицы.

Когда простой перестановки столов и стульев стало не хватать, мы начали закупать дополнительные столы и тумбы. Их привозили нам на симпатичной ярко-красной"газели"весёлые дюжие мужики, похожие на богатырей из русских народных сказок, сваливали коробки у нас в холле, каждый раз удивлялись тому, что мы сами будем всё собирать, смеялись и уезжали. Жопа радостно оглаживала картонные кули, а мы печально начинали искать по всем столам и ящикам отвёртки, пассатижи и молотки. На свою голову я как-то раз взялся руководить сборкой этой чёртовой мебели, и в конечном итоге собирал её один. У всех остальных либо находились важные дела, либо руки росли из абсолютно ненужных мест, и после их сборки всё приходилось начинать сначала.

Только два человека действительно хотели мне помочь. Первым был Никита, наш главный курьер, вторым — Вадим, но ему сказали, что он не должен этого делать. Он, дескать, начальник (причём носить столы ему было нужно и можно!), а я — подчинённый, вот пусть я и поработаю сам. Вадим был искренне возмущён таким ходом дела, но его власть была ограниченна, и он мог только подбадривать меня и стараться разгрузить с делами по доставке. Само собой разумеется, что мебель должна была собираться во внерабочее время, когда из здания уйдут все посетители. То есть получалось, что я должен был сначала отпахать весь день, а после, мокрый от пота и злой как собака, начинать таскать со всеми шкафы и собирать тумбы, в каждую из которой нужно было ввернуть 100000 шпунтиков и прочего мелкого дерьма. Мы попробовали работать в таком графике и чуть не взбесились. Это было слишком даже для офисного планктона, и возник стихийный митинг, быстро переросший в мятеж. Мы требовали 8 часового рабочего дня, запрещения пыток и возможности самостоятельно планировать своё время.

Под угрозой насильственного клизмирования, Жопа пошла на некоторые уступки. Теперь, заранее сговорившись, мы могли переносить мебель в удобное для нас время и не всю сразу, а по частям. Это было уже кое-что. Мы все уже изрядно поднаторели в этом деле и теперь тратили минимальное количество усилий и времени на всю эту чушь. Смело и напористо мы двигали огромные шкафы, стремительно лавировали меж мониторов, неся над головой столы и стулья, и лихо перекатывали из офиса в офис тумбы, навалив на них пачки документов. И всё было замечательно, если бы не одно но: быстро собрать стол или тумбу, как ни виртуозно я научился это делать, было совершенно невозможно. Как и невозможно было делать один стол или одну тумбу более чем двум людям одновременно, не мешая при этом друг другу. Я и Никита оказались выброшенными за борт революции. Бунтующие массы, состоявшие по большей части из мелких лавочников преследующих свои собственные мелкобуржуазные интересы, получили своё, и плевать хотели на истинные интересы трудящихся. Нам сочувствовали, жали руки, дружно ругали директора и… расходились.

Когда ушли все, на опустевшей Дворцовой площади остались лишь мы с Никитой, к нам вышла Жопа. Мы потребовали сверхурочные за сборку мебели, но момент был упущен, и нас послали нахуй. Я зашвырнул отвёртку, пошёл к Вадиму и сказал, что чаша моего терпения переполнена, и я увольняюсь. Работать в таком авральном режиме я не мог. «Пусть лучше голод и отшельничество покроют струпьями моё тело, — говорил я Вадиму, — чем я буду пахать вечерами после работы за горсть маисовых зёрен, на этой адской кухне. Лучше я умру лёжа на своей кровати с пивом в руке, чем стоя на коленях с отвёрткой! Прощай, мой друг! Не проливай слёз на моей одинокой могиле под забором, не надо. Не плачь над павшими борцами! Лучше выпей — за себя, и за того парня…» Вадим страшно выругался и побежал к начальству. Его бас проходил сквозь стены… Возник «тонкий» компромисс — я всё же должен буду собирать мебель, но могу делать это как и все — в своё рабочее время, где-нибудь в уголке и пока у меня нет дел. А сверхурочные всё равно хуй! «Доброго тебе здоровья, Владимир Семёнович! Чтоб тебя автобус покалечил!» — подумал я и согласился. И быстро проклял себя за сговорчивость.

Собирать мебель зимой было ещё хоть как-то возможно — в офисах царила прохлада, а при большом желании можно было выходить остужаться на улицу. Летом же, при неработающих кондиционерах, я буквально купался в собственном поту, и отвёртка прокручивалась в моих влажных ладонях. Я вытирал руки о штаны и продолжал сборку, снова и снова потея. Когда Никита уволился (О, смелый сокол!..), я остался единственным полноценным сборщиком и готов был выкрутить отвёрткой, этим истинным оружием пролетариата, много чего интересного у Владимира Семёновича, но тот благоразумно обходил меня в эти дни. Я стал роботом по сборке мебели. Мне уже не нужны были подробные схемы сборки, уложенные в каждую коробку, я действовал совершенно автоматически, без единого лишнего движения, и всё равно, в конце работы, выглядел как цыплёнок табака. После пары собранных тумб, я шёл в туалет, запирался там, раздевался до трусов и кое-как обливался водой из крана, а потом вытирался туалетной бумагой. Потом одевался и шёл обратно, брал документы и ехал по курьерским делам, а вечером ещё успевал помочь перенести огромный сейф, который только чудом ещё никого из нас не изуродовал. Особенно приятно было делать всё это с похмелья, борясь с изжогой и тошнотой, чувствуя, как твоя голова наливается вязкой, словно нефть кровью, а мысли блуждают где-то между жесточайшим ритуальным убийством Владимира Семёновича и всей его семьи, включая собаку и леденящим душу суицидом через самосожжение. После этих работ, все руки у меня были в мозолях, одежда перепачкана, а настроение — напрочь испорченное. В конце такого дня все пострадавшие собирались в соседнем баре и крепко нажирались, проклиная мудрое руководство и его экономию на своих сотрудниках. А весь следующий рабочий день (а то и не один!) уходил на дружный поиск потерявшихся бумаг и разной офисной мелочи…

В последнее время перестановки участились, но носили эпизодический характер — вроде короткой разведки боем. Но вот грянул приказ о наступлении всем фронтом. «Внезапно, без артподготовки, в полной тишине, без «Ура!» и прямо на пулемёты…» И деваться от этого было некуда.

— Когда мебель-то привезут, — отрешённо, как давно смирившийся со своей участью каторжанин, спросил я.

— Уже, — обрадовал меня Вадим. — В субботу доставили. — Владимир Семенович сами принимали-с!..

— И куда же они её засунули? — удивлённо закрутил головой я. — Где она?

Вадим вздохнул совсем грустно и отвёл глаза.

— Нет. Не говори этого. Не может быть…

У меня не было слов. Неужели эти пидоры уволокли её на склад, на второй этаж и теперь придётся дополнительно корячиться, спуская всё обратно.

— Наверху, да?..

Вадим положил мне руку на плечо:

— Мужайся.

— А-а-а, — только и сказал я. — Всё. Сегодня я точно умру.

— Нет, дорогой мой, — сказал Вадим, и допил свою мутную воду. — Сегодня, исходя из заранее утвержденного начальством графика, тебе умирать нельзя. Сегодня — рокировка! А умирать тебе можно только по предварительно поданному и своевременно зарегистрированному у секретаря заявлению «О смерти по собственному желанию», которое, как ты помнишь, необходимо предоставить не позднее, чем за месяц до момента предполагаемой кончины, а лучше — за три. Порядок, Алексей, во всём должен быть порядок… — и Вадим пошёл в свой кабинет.

Я допил яд и полез на второй этаж, что бы хоть глянуть на то, что меня ожидало сегодня. Там был полный завал. Кроме стульев, я насчитал три стола и три тумбы. «Заебись! Одному тут пахать часа три минимум! Да чего это я — три, ха, как же, — все четыре!» В бессильной злобе я пнул несколько коробок, а потом стал зверски рвать на них упаковку, представляя на её месте задницу Владимира Семёновича… Ох, и досталось же ему в тот день, просто жуть!

Глава 11

Июль шёл на убыль, и жара стала привычным спутником горожан. Измученные донельзя, они, тем не менее, как-то свыклись с жизнью на этой асфальтовой сковороде. Раскалённый городской транспорт исправно функционировал, светофоры меняли цвета, машины неуклонно катились по выжженным улицам, а люди — эти страшные существа, которых ничем нельзя напугать и сломить, — не только работали, но и находили время для смеха, отдыха и любви. Жаркие вечера были полны целующихся парочек и чувственных взглядов. Вино текло рекой, но не гасило, а лишь дополнительно возбуждало неистовое кипение крови. Жизнь вертелась на всю катушку.

Мы с Лёшкой удобно устроились на лавочке в нашем дворе и в сладком предвкушении внезапного и бесшабашного путешествия молчали, и только изредка с улыбкой переглядывались. В руках у нас были полуторалитровые бутыли с вином, а в карманах — билеты на ночной поезд в Питер. Было душно, и мы с удовольствием потягивали холодное вино. Поезд отходил около двух ночи, на часах было только 9 вечера, и спешить нам в эту пятницу было решительно некуда. Я наудачу позвонил Коле, он был дома и обещал выйти к нам, покурить и поболтать. Мы не виделись с ним несколько месяцев.

Коля вышел из своего подъезда в тапочках, драной футболке и спортивных штанах. Мы вяло поздоровался и он сел рядом. Говорить в этой духоте было лень. Он был всё тот же: высокий, плечистый, поджарый, небритый, неутомимый бабник, озорной пьяница и заядлый футболист. Нас связывало с ним не одно бурное застолье и несколько лет совместной работы. Он, как и я, любил опрокинуть стаканчик после рабочего дня, и на следующее утро мы часто дружно страдали, матерились и пили воду, лишь за тем, чтобы новый вечер прошёл точно так же как и предыдущий. Мы были обычными людьми и обычными мужчинами: в меру говорливыми и заносчивыми, весёлыми и печальными, злыми и нежными, хулиганистыми и не очень. Мы с весёлым презрением и свысока смотрели на стаи «белых воротничков», холёных и дряблых «недомужчин» чурающихся наших бурных застолий и всех связанных с этим дурацких, но таких дорогих сердцу приключений. Мы ругались, боролись, мирились, теряли ключи, деньги и документы, зарекались пить и начинали снова; мы хорошо изучили эту сторону жизни и знали наверняка, что она ничуть не хуже многих других; мы были славные; мы были молодые.

Конец ознакомительного фрагмента.