Красная чума

Алексей Мартыненко, 2012

Сегодня становится все более непонятен и загадочен смысл проведения большевиками русской революции. Одни, даже несмотря на все пережитые ими ужасы, продолжают настаивать о несомненном благе, принесенном в страну завоевавшим ее социализмом. Другие, хоть краешком глаза ознакомившись с документами большевиков, ранее секретными, приходят в ужас, чуть ни доходящий до истерики, поведясь на другой лжи – нынешнем обелении одних революционеров и обвинении во всем случившемся других, что выясняется, таких же палачей. Кто из них прав? Кого слушать? Поневоле приходишь к выводу, что слушать не надо никого. Но тщательно разобраться в произошедшем, опираясь лишь на неопровержимые источники. А они говорят не о том, что хотели на словах революционеры, но о том, что натворили при благих своих казалось бы пожеланиях. Но выясняется еще и тот факт, что и много ранее подобные же идеи приносили практически те же разрушения и ужасы, которые принес в Россию социализм XX века. Так что собой представляет на деле доктрина победившего большевизма: несомненное благо для общества или мрачную ледяную тюрьму?

Сегодня становится все более непонятен и загадочен смысл проведения большевиками русской революции. Одни, даже несмотря на все пережитые ими ужасы, продолжают настаивать о несомненном благе, принесенном в страну завоевавшим ее социализмом. Другие, хоть краешком глаза ознакомившись с документами большевиков, ранее секретными, приходят в ужас, чуть ни доходящий до истерики, поведясь на другой лжи — нынешнем обелении одних революционеров и обвинении во всем случившемся других, что выясняется, таких же палачей.

Кто из них прав? Кого слушать?

Поневоле приходишь к выводу, что слушать не надо никого. Но тщательно разобраться в произошедшем, опираясь лишь на неопровержимые источники. А они говорят не о том, что хотели на словах революционеры, но о том, что натворили при благих своих казалось бы пожеланиях. Но выясняется еще и тот факт, что и много ранее подобные же идеи приносили практически те же разрушения и ужасы, которые принес в Россию социализм XX века.

Так что собой представляет на деле доктрина победившего большевизма: несомненное благо для общества или мрачную ледяную тюрьму?

Часть 1

Петля для «Англетера»

Плоды петровской реформации

«Внутренняя политика наша, — писал в 1911 г. русский патриот дореволюционной России М. О. Меньшиков, — объявлена национальной. В добрый час! Но, к сожалению, то что сказано у нас далеко еще не сделано. От благих намерений до исполнения их у нас глубокая и всего чаще непроходимая пропасть…

Именно после окончательного покорения финляндцев и поляков они стали укреплять на нашей земле свои политические позиции, причем при потворстве из Петербурга достигли успехов невероятных. То же было на третьей, крайне важной нашей окраине — на Кавказе. То же идет теперь и в Туркестане. Утвердившись между двумя материками, Россия далеко выдвинула свои редуты, но не заметила, что эти редуты постепенно наполнялись внутренними врагами и вместо крепости служат уже причиной слабости нашей, источником острых тревог и расходов.

…Вчерашняя телеграмма гласит о том, что «революционное разбойничество усиливается в Закавказье». А в Прикавказье продолжают действовать шайки горцев, нападая даже на поезда у крупных станций… Кавказ, как известно, был присоединен к России после пятидесятилетней сокрушительной войны. Каждая скала там, что называется, облита русской кровью, и недаром далось нам это чудное царство снеговых гор и райских долин! Казалось бы, завоевав наконец опустошенный край, сказочно богатый, следовало отдать его народу победителю… Кавказ тогда еще полностью не принадлежал России, но в отвоеванную часть Кавказа в 1819 году переселили 500 семейств… Вы думаете, русских? Нет — вертенбургских, из которых были образованы немецкие колонии в Тифлисской и Елисаветпольской губерниях. Колонистам были отведены лучшие казенные земли и даны всевозможные льготы. Затем после войны 1826–1828 годов, мы переселили в Закавказье в течение двух лет свыше 40 000 душ… русских поселенцев? Нет — персидских и свыше 84 000 турецких армян. Им были отданы лучшие земли в Елисаветпольской и Эриванской губерниях, а также в трех уездах Тифлисской губернии. Скажите, это похоже сколько-нибудь на русскую национальную политику?

Для водворения армян было отведено 200 000 десятин казенных земель и куплено более чем на 2 000 000 рублей земли у мусульман. Неужели же, однако, у самой России тогда не было народа, нуждавшегося в земле? Так как тогда почти вся русская земля была или помещичья, или казенная, то мечтой каждого из миллионов крестьян — и мечтой несбыточной — было иметь хоть клочок своей земли да свободно работать на нем. И вот «национальное» правительство наше той эпохи заботливо выписывало из далекой Германии немцев, выписывало персов, выписывало армян, даром (то есть за счет русского народа) отдавало им завоеванные земли, тратило казенные (то есть русского народа) миллионы для их благоустройства. Кроме выписанных армян, как только стала известна благотворительность русской власти, хлынули целые полчища их соплеменников, так что уже тогда число их превысило 200 тысяч… Кавказ, наконец был совсем покорен, наша казна дала немалые жертвы, чтобы заселить чудное Черноморское побережье — русскими людьми? Нет. Боже сохрани. На казенный счет привозили из Малой Азии тех же армян и греков… казна… выписывала также эстов, латышей, чехов, и всем им отводились лучшие земли. Счастливая война с Турцией 1877–1878 годов увеличила Закавказье двумя новыми областями и вызвала новый приток переселенцев. В одну лишь Карскую область вселилось тогда 50 000 армян и до 40 000 греков, кроме того, генерал Тергукасов(армянин) вывез к нам в Сурмалинский уезд 35 000 зарубежных армянских семей… Армяне потянулись из Турции… князь Голицын в 1897 году насчитал уже около 100 000 самовольно вторгшихся армян… Этим путем в одно нынешнее царство было влито в Закавказье до миллиона армянских переселенцев, и приток их все растет… Кроме миллиона армян, при благосклонном содействии правительства вселились (к 1897 году) более 17 тысяч поляков, 82 тысячи греков, 31 тысяча евреев и по нескольку тысяч других всевозможных национальностей. Таким образом к и без того разноплеменному кавказскому населению было влито до 25 процентов инородчины, враждебной России.

Читатель спросит: неужели же русское правительство совсем не сознавало необходимости закрепления столь важной окраины за Россией?.. После войны с Турцией, когда были присоединены богатые землями новые области, Великий князь Михаил Николаевич настаивал на необходимости переселения в Карскую область 100 000 русских поселенцев из внутренних губерний. Но тогдашний министр внутренних дел Лорис-Меликов (армянин) настоял на отказе в этом ходатайстве. Факт необыкновенно характерный, хорошо рисующий истинную механику русской"национальной"политики. Заметьте: даже такой, казалось бы, сильный человек, как наместник Кавказа и превосходный знаток его (притом брат Государя) — и тот ничего не мог поделать против либерального временщика из инородцев. Переселение русских не было допущено, а тем временем 100 000 армян и греков хлынули в Карскую область и захватили все, что могли. В 1879 году, когда управлял краем грузин князь Меликов (исправлявший должность наместника), он испросил закон, запрещающий русским селиться вне городов, — чудовищный закон, имевший главным образом целью не допустить перехода сельской земельной собственности в русские руки… Как? В черте Российской империи для коренных русских устраивается черта оседлости? В том самом краю, где пролито целое море русской крови… — в этом краю все могут селиться вне городов, а русские не смеют? Мне кажется, кости героев, погибших в бесчисленных кавказских подвигах, со стоном переворачивались от такой"национальной"политики. Стоило, в самом деле, лезть на стены неприступного Гуниба или Карса затем только, чтобы сделать миллион армян и греков турецких — кавказскими помещиками!» [45] (с. 254–257).

«Русское правительство принимало все меры для привлечения армян в Россию. Екатерина II дала указание создать для армян все условия, чтобы"не только перешедшие в пределы сохранены были, но чтоб и находящиеся за границей, видя их благоденствующих, к ним присоединялись"(Брюсов В. Летопись исторических судеб армянского народа. Ереван, 1940, с. 4.) К концу XVIII в. армянская колония в Санкт-Петербурге настолько разрослась, что протоиерей Степан Лорис-Меликов в феврале 1791 г. обратился с просьбой в губернское правление выделить для армян отдельное кладбище на Васильевском острове.

Безпрерывный поток прироста армян в Россию, начавшийся с раннего средневековья, принял массовый характер в петровские времена, продолжался и после присоединения Восточной Армении к России. Для русских государственных деятелей, в особенности для Петра I и Екатерины II, Армения и армянский народ играли важную роль…» [2] (с. 139).

И ведь отнюдь не своих бывших подданных от ярма бусурманского выручали — на своих наплевать. А армян не просто из-за кордона выписывали, но и вообще делали гражданами той земли, которая им никогда и не принадлежала. Граница Армянского царства некогда имела:

«…на севере равнину Аракса с горою Арарат» [49] (с. 831).

Так что с таким же успехом можно было выписывать из Африки, в попытке спасти из «лап жестоковыйных» этих самых колонизаторов, какое-нибудь людоедское племя Тумбо-Юмбо из Занзибара — ведь нам самим земля, получается что, «не нужна» — мы можем закавказские лимоны выращивать и за полярным кругом…

Но ведь это еще не все, что успел натворить этот инородец, забравшийся в наши властные структуры:

«Лорис-Меликов сумел вернуть из Сибири многих ссыльных и открыл двери университетов…» [3] (с. 172).

Так что и революцию им у нас устраивать — никто не смел препятствовать. То есть кто в этой самой Царской России по тем временам управлял, видно и не вооруженным глазом: управляла ею всякая инородчина. А потому отнюдь не голословно еще во время Отечественной войны 1812 г. Багратион (между прочим, грузин по крови) писал:

«"вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого нет"(Генерал Багратион. Сборник документов и материалов, с. 226).» [31] (с. 155–156).

Это было при масоне Александре I. У него, однако же, были и продолжатели:

«В области внешней политики Александр II стоял на германофильской позиции» [69] (с. 172).

Вот как это положение дел комментируют советские источники:

«Иностранцев приглашали потому, во-первых, что русские дворяне старались пораньше уйти в отставку и надо было заполнять свободные вакансии в войсках; и, во-вторых, потому, что иноземные наемники ограждали от народа царский трон и душили русский народ еще сильней и безпощадней, чем"свои"угнетатели-помещики» [7] (с. 27).

Так что политика Российских царей, еще со времен Петра I, выглядит достаточно странной. Для русского человека изобретаются все новые законы по подавлению его прав и свобод. Со всех же стран и весей, со всех буквально щелей — откуда только вытащить еще можно, тянут к нему на шею и рассаживают, производя в помещики и военные, купцы и фабриканты, всевозможную инородчину: греков и армян, поляков и немцев. Идет кропотливый сбор кровопийц со всех подворотен: из Европы ли из Азии — лишь бы побольше и усадить их, по возможности, поплотней.

Так что еще за долго до революции, благодаря столь титаническим именно в этой области трудам Петра I, Екатерины II, Александра I и Александра II, власть в России принадлежала классу паразитирующих на ее теле бактерий. И все это происходило в форме усаживания на нашу шею не только иноверной, но даже практически уже и инородной разномастной клики пиявок, жаждущих нашей крови. И ко времени восшествия Николая II совладать с инородной прослойкой, густо окружившей трон, было практически невозможно — ведь даже брат Царя, являясь фактически правителем Кавказа, противостоять узурпировавшим русское правительство инородцам — уже никак не мог! Вот почему его знаменитый на этом посту в былые годы предшественник, гроза кровожадных местных дикарей, генерал Ермолов, вместо вполне причитающихся ему за бесчисленные победы чинов и наград, попросил от венценосного монарха казалось бы сущей безделицы:

«Произведите меня в немцы, государь…» [44] (с. 66).

И это отнюдь не шутка. Ведь даже брат царя, не являясь, что и понятно, иностранцем, а, главное — иноверцем, оказался полностью бессилен перед засевшими в правительстве врагами русского народа.

То же творилось: и в Польше, и в Финляндии, и в Малороссии, и в Новороссии — все отвоеванные русской кровью земли были отданы инородцам и иноверцам. После чего, что и естественно, эти завоеванные земли теперь не своих завоевателей питали, но, наоборот, «захватчики» оказывались в роли бесправного подъяремного инородцам и иноверцам местного народонаселения.

И стоит лишь мельком взглянуть на отношение наших законов к иноверцам, извечным врагам русского человека, чтобы все эти скрытые механизмы случившегося нас ими закабаления стали более ясны. Пункт за № 66 гласит:

«Все не принадлежащие к господствующей Церкви подданные Российского Государства, природные(а) и в подданство принятые(б), также иностранцы, состоящие в Российской службе, или временно в России пребывающие(в), пользуется каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной» [50] (с. 355).

Мало того. Пункт № 67 гласит:

«Свобода веры присвояется не токмо Христианам иностранных исповеданий, но и Евреям, Магометанам и язычникам(а): да все народы, в России пребывающие, славят Бога всемогущаго разными по закону и вероисповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов, и моля Творца вселенной об умножении благоденствия и укреплении силы Империи(б)[Свод законов Российской Империи. Том первый. Часть I. Свод Основных Государственных Законов. С.-Петербург. 1906]» (там же).

Вот где кроется основная стратегическая ошибка Николая II и его предшественников. А всему виной слишком долгое и настойчивое внедрение в сознание наших монархов ошибочного убеждения, что все эти разношерстные религии якобы ведут камлания своих адептов не к обезьяне Бога, а к Самому Творцу. И лишь теперь, после Андрюши Ющинского и Екатеринбурга, после обнаружения обезображенных трупов в подвалах Киевского ЧК и миллионных жертв Беломорканала, Дмитлага, после Освенцима и Дахау — только уже после всего этого, произошедшего с нами, проясняется полная картина ложности привитых нам некогда при Петре понятий. Лишь сегодня, наконец, у нас все же открылись глаза на личину б-га: могелей и шаманов, цадиков и лам, масонов и фашистов, демократов и коммунистов, атеистов и кришнаитов. Лишь теперь начинает потихоньку доходить, что их Кришна и Яхве, Аллах и Перун (см.: [178]) — это никакой не Бог, но лишь Его обезьяна. И именно его религии адептов нам столь настойчиво усаживали на шею, подкармливая, чем можно, наделяя льготами и землями, отвоеванными русским оружием у врагов внешних, выступающих против нас с оружием в руках. А усадив ласково, выпускали всеразличные законы, помогающие им наиболее верным методом подготовить государственный переворот по отъему того последнего, что оставалось считаться русским — власти. Пусть русской лишь номинально. Потому «пролетарская» инородческая революция является естественным завершением этой многовековой политики, которой следовала Россия после смут, охвативших страну со смертью Ивана Грозного.

Но и революция, что и понятно, вовсе не являлась панацеей от всех бед, но лишь усугубила их. И многомиллионные жертвы пошедших у правящего режима на поводу людей — это уж куда как более важный аргумент при определении настоящих врагов русского человека. И пусть этих жизней уже не вернуть, но все равно: спасибо им за науку. Ведь лишь теперь, оказавшись на помойке отходов западных производств с вывернутыми напрочь карманами и изувеченными отравленными суррогатом иллюзорных воззрений внутренностями, мы имеем уникальнейшую возможность хоть попытаться понять: что же с нами вообще-то произошло.

Отталкиваясь от результатов вышерассмотренной науки, попробуем теперь определить движущую силу этой революции: национальный состав и вероисповедание ее вершителей.

Вот как были встречаемы местным русским населением отправляемые в глубь России плененные шведы при Петре I:

«…обыкновенно невежественный класс русских смотрит на иностранца — существо, которое в глазах их есть нечто между человеком и животным. С ним вместе никогда не ели, не пили; для него была даже собственная посуда, оскверненная устами басурманскими» [41] (с. 382).

Так что истинно русский человек сильно брезговал инородцем. Совсем не то отмечается в иждивенческом классе, обасурманенном петровскими нововведениями — модой на басурманство. К началу XX столетия вот какими эпитетами Николай Японский наградил это плавающее в верхах дореволюционной России общество:

«"Мерзкая, проклятая, оскотинившаяся, озверевшая интеллигенция в ад тянет и простой народ. Верхний класс коллекция обезьян-подражателей то Франции, то Англии, то Германии… Высший и интеллигентный классы поголовно растлены безверием и крамолой…"

С презрением глядя на сельского малообразованного батюшку интеллигент тщится говорить с Богом напрямик. Минуя Таинства. Сначала ему не нужен станет храм, потом — личностный Бог. Преобладать начинает не разумная сила безсмертной души, а физический мозг, который неизбежно поврежден первородным грехом. Но что оказывается тогда внутри этой саранчи?

Первое — дозируемая, отдающая давно сгнившим плодом,"мудрость". Минуя сердце, она наполняет черепную коробку. Антропологический"центр тяжести"смещается — и все переворачивается с ног на голову. Интеллигент становится чрезвычайно внушаемым (на языке разработчиков пси-оружия он относится к категории сверхвысокочувствительных).

Второе — презрение к корням своим."Глупые"и"грубые"предки становятся как едва ли не"гои"в глазах иудеев. При этом культивируется глупое восхищение иностранным (всегда чреватое изменой Родине).

Третье — ослабевает нравственная сила, которая проявляется в чувстве долга перед Высшим. Перед Тем, от Которого получено все. Нагнетается отвращение к служению — Богу, Трону и Отечеству. Аристократия выросла именно из этой идеи…

Интеллигенция не отдает служению жизнь, она охотно делится лишь многословием. Поэтому когда революции пожирают своих детей, это не жертва Богу, Трону и Отечеству. Это не мученичество. Это результат глупости. А значит — жертва диаволу.

Четвертое. Когда современные"герим"громоздят себе памятник из слов, многие из них звучат двусмысленно. Вот Д. Гранин об интеллигенции:"Духовные ее заслуги перед историей безспорны… Никто из них никогда не служил опорой власти. Менялась политика, менялись правители, но интеллигенция всегда знала, за что ей бороться".

Всегда бороться. Всегда быть против. Всегда быть с главным противником — с диаволом — заодно.

Социальная возбужденность и истеричность, готовность к индуцированным психозам, забесовлению — тоже характерные качества. Напоминают они черты гордого, обидчивого и всегда оппозиционного (прежде всего — христианству)"гонимого народа". Почему эта публика становится революционной везде и всегда — даже когда это не выгодно ей самой? Потому что антихрист придет во времена безвластия, и, управляемые диаволом, эти несчастные пытаются создать революционный хаос, где только можно."Порядок из хаоса", пишут на своих печатях масоны…

Пятое — безумная гордыня. Ее раздувают и ритуалы лож. Повышение в градусе посвящения означает усиление внутреннего кипения страстей…

Чем выше градус кипения — тем более сильный бес входит в несчастного."Температуру"выше тридцать третьей отметки (верхний градус в Шотландском масонстве)"простому человеку"и не выдержать. Ее выносит только проклятая кровь тех жестоковыйных, чьи предки кричали:"Кровь Его на нас и на детях наших…"(Закаленная в алхимическом тигле плоть одного из них — от зачатия — примет и самого князя мира сего. Недаром сказано, что каббала — попытка диавола выбраться из преисподней при помощи человека. Господь попустит, и, наконец, — ненадолго — это удастся).

Но там — иллюминаты, Мемфис Мицраим, Бнай Брит…

Свято место пусто не бывает, и в недавнем христианине, хотя бы иногда вспоминающем о смирении, как добродетели, блеск масонских титулов разжигает грех гордости. Разогревает"пламенеющей"пятиконечной звездой.

Светящую в ложах пентаграмму тоже называют"интелегио"…

Генеалогию гордостной идеи четко сформулировал А. Ф. Лосев:"Израиль хочет создать себе спасение своими собственными руками, поэтому израильская стихия и лежит в основе новоевропейской культуры. Возрождение, просвещение, революция — все это имеет под собою опыт сведения благодати, которая дается даром и по известному определению, на естественные усилия человека, которые должны быть вознаграждены по справедливости… Каббала есть принцип человеческого естества, активно направленного против стихии благодати"» [15] (с. 38–41, 412).

А начиналось это крупномасштабное перерождение человека в полуживотное еще с петровских времен. Ведь именно масонство исповедовалось его программой, исполняемой на фоне попытки тотального уничтожения Православия. Но сразу, наскоком, спроворить необходимую для воцарения антихриста биомассу Петру не удалось. Но масонский молоток действовал затем в России веками. И общими усилиями Якова Брюса и Ломоносова (см.: [179]), Шуваловых и Хераскова, Паниных и Новиковых это странное сообщество барствующих самоубийц все же было взращено. Все выше перечисленные масоны:

«…своей просветительской деятельностью способствовали тому, что в XIX веке создало русскую интеллигенцию» [4] (с. 226).

Но вот как эта столь усердно масонами выращиваемая люмпенская прослойка выглядела со стороны русского мира, смотрящего на чудачества своих барчуков словно из какого-то параллельного измерения:

«Одной из определяющих черт усадебного быта рассматриваемого периода была его театральность. Об этом пишет М. Ю. Лотман:"Для русского XVIII века исключительно характерно то, что дворянский мир ведет жизнь-игру, ощущая себя все время на сцене, народ же склонен смотреть на господ, как на ряженых, глядя на их жизнь из партера"» [15] (с. 257).

И тут стоит лишь прикинуть впечатления нормального русского человека, рассматривающего со стороны состоящую из сплошных театральных неестественных жестов разодетую в несусветные совершенно непрактичные заморские наряды всю сплошь перестриженную, перекрашенную и перепудренную публику, друг перед дружкою всякими никчемнейшими глупостями пытающимися из себя какое-то «нечто» изобразить. Тут уж и действительно — лишь гляди и дивись ихним барским причудам да чудачествам. Ведь, небось, вся деревня поглазеть на этих попугаев и сходилась — ну словно в театр. Сами же попугаи были уверены, что народ столь охотно сходится исключительно из уважения к их персонам. От того и еще больше, словно фазаны, надувались. И «спектакля» становилась и еще более причудлива и увлекательна.

Такова приблизительная раскраска того самого общества, которое и довело, весьма благополучно, корабль русской государственности до вполне закономерного его крушения.

Повествование о предантихристовых лихолетьях начнем с расследования убийства нашего самого национального поэта всех времен — Сергея Есенина — флагмана русскости в природе вообще. Он незримо владел миллионами русских сердец в захваченной инородцами России. А потому уже и изначально был потенциально опасен воцарившемуся в бывшем Православном Царстве предапокалипсическому супостату. И русскость нашего всенародно почитаемого поэта просто уже и изначально не могла не вступить в противоборство с густо захламившим правительство заезжим инородческим семенем «чародея и блудницы».

И вот он ими и оболган, и убит.

Итак, расследование смерти поэта:

Не мы, но кто-нибудь…

Сто второй день рождения величайшего русского поэта Сергея Есенина был отмечен не только литературоведческой конференцией, но и аукционом, названным устроителями «благотворительным» Наиболее активны на этом аукционе были как всегда не упускающие никакой возможности чего-нибудь свеженького растрезвонить журналисты «Московского комсомольца». Но даже и они не смогли не отметить столь полной безнадежности продолжения поддержки версии о самоубийстве поэта. Ведь предоставленные на аукционе фотодокументы Романа Кармена полностью ее отрицают:

«Желающих поддержать"госверсию"о самоубийстве поэта было немало. Карменовские же фотографии достаточно четко показывают обратное: даже под ретушью, сделанной самим Карменом, видны травмы на лице Есенина, которые невозможно нанести себе самому. Возможно, именно они смогут раскрыть реальные обстоятельства гибели поэта…

На снимке отчетливо видны пустая глазница и след на лбу от удара тяжелым предметом» [ «Московский комсомолец» 7. 10. 1997].

Профессор-патологоанатом Ф. А. Морохов:

«Есенин был сильно избит, а потом задушен, возможно, подушкой» [ «Труд», №№ 101, 178, 1989].

Вот еще очередное дошедшее до нас свидетельство. При описании лица мертвого Сергея Есенина, Павел Лукницкий отмечает в своем дневнике:

«левый глаз — плоский: он вытек» [173] (с. 314).

Но кто мог быть врагом у поэта, которого столь настойчиво на протяжении всего существования советского голема упорно втаптывали в грязь, называя пьяницей и хулиганом, наркоманом и сумасшедшим?

Чуть позже для подобного рода людей изобрели иное очень емкое слово — диссиденты. И если им не удавалось вовремя улизнуть за кордон, то о них больше уже никто и не вспоминал — они исчезали в «дурке».

Есенин же был первооткрывателем «дурки» в качестве единственной тогда еще возможности для своего спасения. Но со смертью поэта эта возможность спрятаться от лап режима умерла также. И это лечебное учреждение, с тех пор, стало испытанным средством борьбы «народной власти», то есть власти инородцев в стране русских, с инакомыслящими — то есть мыслящими национально.

Юрий Кублановский об избытке открытости борьбы Есенина замечает:

«Болыпевицкую бойню посчитали за народную революцию даже и Бердяев, Клюев, Волошин. Третий Интернационал вдосталь попользовался этим отрицательным элементом национальной натуры, пока не надел на нее свой железный намордник. В этом смысле гибель Есенина не только таинственна, но и глубоко символична. И впрямь — со своей неуемностью, вызывающим ощущение оккупированности России Есенин был бельмом в глазу в обеих столицах, у многих чекистов наверняка чесались руки с ним расправиться. Насильственность его смерти очень вероятна… и не всегда понятно, почему некоторые с излишней настойчивостью ее отрицают, тем самым невольно выгораживая чекистов» [ «Литературная газета». «Век Сергея Есенина». № 39, 27. 09. 1995].

А вот выгораживание этими «некоторыми» чекистов понятно как раз таки достаточно хорошо — ведь революция, как любливал говаривать при уничтожении созданного чекистской властью голема, СССР, Михаил Меченый, — продолжается. А, значит, продолжается вместе с ней и геноцид русского народа — ведь тех самых Гайдаров, которые Тимура с командами в свое время рекламировали, сменили их собственные внуки и рекламируют теперь хоть и прямо противоположное, но, на самом деле, все то же самое. Рекламируется бес-предел февраля, который, по замыслу архитекторов, медленно и плавно сменится новой кровавой диктатурой — антихриста.

Так что Юрий Кублановский удивляется зря — все эти Гайдары и гайдаровцы, как некогда ранее — Тимуры и тимуровцы, как были, так и остались в одной команде — разрушителей России.

Да и национальности они все какой-то такой уж слишком сильно одинаковой, которая, на самом деле, отнюдь не ограничивается принадлежностью к хананейской, польской или немецкой диаспоре проживающих в России инородцев. Ведь чтобы иметь иную русскому народу ментальность, проживая с ним вроде бы и бок о бок, и даже в одной и той же стране, нужно иметь и иную русской культуру.

Таковую, аккурат, и занес к нам Петр I. И стоит лишь повнимательнее взглянуть на всех его культом порожденных аристократов, как тут же в глаза никак не может не броситься очень очевидная отличительная от русского человека деталь вечернего туалета дам высшего декольтированного общества — ни одна из них не имеет на шее Креста!

Так что это не класс ни какой и не общество — это культ! Культ безбожия, который и породил собою столь казалось бы удивительнейшую и совсем именно для русского человека вовсе и не свойственную перемену образа жизни: революцию.

Вот как выглядит семантическая расшифровка этого культового почему-то всегда столь революционно настроенного класса (семантическую таблицу см.: [177]):

АРИСТОКРАТЫ — то обожествляющие глубинность заданности в русском мире сатанизма.

И вот как появление этого «класса» определяется из недр нашего исторического прошлого еще начала XIX в.:

«Не одни евреи пользовались такой составляющей как бы"род недуга"благосклонностью русской власти. Целые немецкие княжества пересаживались под видом колоний на широкое тело России. Немецким крестьянам, не оказавшим ни малейших заслуг России, давались дворянские по величине поместья. Немцы на долгие годы освобождались от налогов и повинностей, им давалось самоуправление, им разрешалось быть иностранцами, и в тоже время они пользовались всей защитой русской государственности. Прибалтийский край, потомство тевтонов, пятьсот лет разорявших наши границы, и ливших кровь русскую, сделалось питомником новой аристократии. Наши герои вроде Ермолова, спасшие Россию, как высшей почести просили"производства в немцы". Другая широкая струя, влившаяся в нашу знать, были шведы — за подобные же государственные заслуги! Третья струя — поляки. Четвертая — кавказские инородцы, армяне, грузины, татары, греки. В течение двухсот лет самое сердце нашей национальности — аристократия растворялась во всевозможных примесях, между которыми большинство были племена, исторически враждебные России. Невероятное пестрое крошево всевозможных наций, вероисповеданий, культур, традиций, предрасположений смешивалось, как в помойном ведре химика, в смесь мутную и нейтральную. Кислотные и щелочные элементы погашали друг друга, и в результате учетверенной, удесятеренной метисации получился аристократ-интеллигент, существо с крайне дробной, мозаической душой. Равнодушная вообще ко всему на свете, эта всечеловеческая душа, кажется, специально презирает Россию [теперь уже только в прошедшем времени:"презирала" — A.M.]. Вот где самое слабое место нашей народности — наша правящая знать… Россия слишком быстро раскрыла свои границы и включила в них слишком много врагов своих. Не какого-нибудь деревянного коня, что погубил Трою, — Россия втянула в себя несколько царств, которые еще недавно воевали с ней, и имела наивность думать, что это усилило ее. Может быть огромные приобретения… усилили бы нас, если бы мы отнеслись к ним, как англичане к своим завоеваниям, то есть постарались бы выжать из них все соки. Наше полуинородческое правительство не было одержимо этим пороком. Жиденький патриотизм его никогда не доходил до национального эгоизма. Покорив враждебные племена, мы вместо того, чтобы взять с них дань, сами начали платить им дань, каковая под разными видами выплачивается досель [1909 год]. Инородческие окраины наши вместо того, чтобы приносить доход, вызывают огромные расходы. Рамка поглощает картину, окраины поглощают постепенно центр. В одно столетие мы откормили до неузнаваемости, прямо до чудесного преображения, Финляндию, Эстляндию, Курляндию и Польшу. Никогда эти финские, шведские, литовские и польские области не достигали такого богатства и такой культуры, какими пользуются теперь [1909 год]… В чем же секрет этого чуда? Только в том, что мы свою национальность поставили ниже всех. Англичане, покорив Индию, питались ею, а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение. Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных инородцев — и удивляемся, что Россия гибнет!., мы — некогда племя царственное и победоносное — сами накликали на себя чужеземцев, мало того: победили их для того, чтобы силой посадить себе на шею!

…Разве можем мы теперь мечтать о каких-нибудь победах? Конечно нет. Как организму, который кишит посторонними, внедрившимися в него организмами, России прежде всего нужно подумать об элементарном лечении. Что из того, что тело нашей Империи огромно и румянец еще горит на исхудалых щеках? Пока народом нашим питаются другие народы — она не воин. Пока мы — добыча евреев, поляков, немцев, армян, мы не встанем… Если бы Господь помиловал нас и послал разум, отнятый за какие-то грехи, то перед тем, как думать о великих победах, народ наш почистился бы и полечился» [45] (с. 155–157).

Так ведь самое главное даже не в том, что инородным колониям и даже целым народностям в завоевавшей их России было даровано право безоговорочной своей преимущественности перед коренной народностью. С травлей русского человека мы как-то уже давно свыклись и не видим в этом ничего особенного. Но сильно удивляет именно то, что инородные князьки были допущены в «высшее» общество глупых и жадных до наживы Плюшкиных-Коробочек, которое эти предприимчивые новоиспеченные господа, что и вполне естественно, достаточно легко сумели облапошить и встать во главе корабля, некогда пущенного Петром в неизвестность. Вот он-то, этот новообразованный суррогатом необычайно пестрой инородчины так называемый «класс», весьма благополучно и докатил всю эту жирующую на нашем теле иноземно мудрствующую чернь (культовых потомков негров — туземного населения Ханаана), до закономерно уничтожившей их власть в нашей стране хананейской революции.

А каким образом на всю эту разномастную публику проще всего оказать воздействие?

«Нужно подкупить ее… Нечестные люди, чтобы захватить власть, без конечно льстили… Они обещали несбыточные реформы и удерживались на теплых местах лишь подачками…» [45] (с. 164).

Но самое здесь главное в том, что вероисповедание этой новоявленной разноязыкой и разноверной якобы русской аристократии объясняется самым простым фактором: поклонением всей этой серой бездушной массы полностью противостоящему русской народности кумиру — туземной нации Ханаана единородному божеству. Тому самому, которое и породило ересь уже нынешних времен — современный экуменизм.

А потому становится вовсе и не удивительным, что атеистически настроенные евреи, проживающие в России, свою культуру относят ко временам всех этих декольтированных балов, на которых сами-то они, к их вящему сожалению, своего присутствия запечатлеть тогда еще и не могли. Но уж больно хотели, а потому и помогли своим на тот день господам освободиться от тяготившего их изнеженные ранимые натуры нелегкого бремени сваленного на них Петром несметного богатства, которое они уже и прокучивать-то к тому времени просто замучились…

Потому хананеи, являясь истинными последователями медицинской науки Асклепия, исключительно из своих человеколюбивых побуждений, решили не допустить смерть этих не в меру прожорливых гупи от переедания, а даже пустить им кровь — исключительнейше для их же пользы.

Таким образом, извечно революционные хананеи и освободили Россию от пиявок, постоянно требующих просто астрономических доз шампанского и паюсной икорки. Освободив же от интернационал-аристократов умирающее тело несчастной страны, присосались к ней теперь уже сами. Вот и культ этих самых аристократов, вместе с его господствующим в стране положением, оставили в наследство именно себе.

И этот самый «Пролеткульт», который никак не мог бы миновать Сергей Есенин, был просто переполнен людьми именно этой самой столь теперь кажущейся странной национальности — жидо-аристократической, которой и в природе, казалось бы, и места быть не должно.

Но она была. И составляющие ее костяк почитатели ее культа, совершенно без какой-либо натяжки считающие себя истинными наследниками культуры Пушкина, Толстого и Тургенева — русские хананеи, достаточно недвусмысленно относили себя к наследникам великой русской так называемой классической литературы. И такое отношение хананеев из «Пролеткульта» особенно четко прослеживается из разговора Надежды Вольпин с приятелем Есенина поэтом имажинистом, Мариенгофом, где Вольпин сообщает о давности происхождения культуры Сергея Есенина, лежащей в основе его менталитета, так:

«…он старше нас на много веков!

— Как это?

— Нашей с вами почве — культурной почве — от силы полтораста лет, наши корни — в девятнадцатом веке. А его вскормила Русь, и древняя, и новая. Мы с вами — россияне, он русский.

(Боюсь после этой тирады я нажила себе в Мариенгофе злого врага)» [ «Звезда Востока» № 3, 4. Ташкент, 1987. С. 158].

И россиянами они являются не потому, что хананеи, но потому, что представляют из себя передовых работников новой культуры — Пролеткульта. И с правящим в XIX в. классом они имеют общее вероисповедание: безбожие. Но именно на нем и основана эта самая столь странно сходная их с аристократами XIX в. ментальность!

А ведь об этих любителях паюсной икры Сергей Есенин высказался достаточно определенно:

Веками шли пиры за пиром

И продал власть аристократ

Промышленникам и банкирам.

Народ стонал, и в эту жуть

Страна ждала кого-нибудь…

И он пришел… [29] (с. 304).

Но не один аристократ оказался повинен в подпиливании сука, на котором сидел. И не только хананеи столь настойчиво пытались выбраться из своего рабского положения, в которое их определило проклятье, наложенное на потомков Хама патриархом Ноем. Появились и иные персонажи, очень активно участвующие в захвате власти в России в 17-м году масонами. Сейчас достаточно отчетливо выясняется, что революционеры были напрямую связаны и с блатным миром, тысячелетиями расшатывающим нашу экономику. Причем, вовсе не спонтанно, но явно по заданию заказчиков, столько лет остававшихся в тени. Тому подтверждением и является использование захватившими власть комиссарами древних подземелий Северной Одессы в военных целях — ведь только контрабандисты знали эти подземные коммуникации в совершенстве. Писавший о Есенине Е. Блажевский очень точно эту догадку подтверждает:

«…Сергей Александрович был истинным сыном своего жестокого века: времени первых аэропланов, первых скоростных автомобилей, первой мировой войны, первой русской революции и октябрьского переворота, когда банда окрестных уголовников оказалась во главе державы» [ «Литературная газета». Век Сергея Есенина. № 39, 27. 10. 1995].

Здесь говорится об уголовниках именно из того самого мрачного подземелья, которое и упрятывало, вплоть до «октября», всю эту страшную подземную реку в катакомбы Северной Одессы, которая аристократическому обществу, времен Тургенева, была сродни в самом главном — в менталитете. Что и воплощалось в их совместном русского народа разграблении. Ведь после отправки по бросовым ценам за кордон через Петербург очередной партии нам и самим-то постоянно не хватающего нашего богатства — хлеба — мы получали свой традиционный продукт питания уже после его прохождения через пауков, раскинувших свои сети в Одессе. И вновь нищал от этого крестьянин наиболее холодных (потому и наименее урожайных) центральных областей. Ведь даже склонное к автаркии царствование Александра III никак не могло защитить нищую Рязанщину Есенина от неприкрытого грабежа со стороны солнечной Бессарабии и Средней Азии, мандариново-лимонной Грузии и теплой картофельной Польши. Однако же вернуть страну в режим разграничения ее на экономические друг от друга закрытые регионы не осмелился даже и он.

Потому и пропадала столь воспетая великим поэтом его родная сторонушка в извечной своей нужде никакого выхода уже и не видевшая.

И говоря о вопиющей нищете своего родного края, Есенин вовсе ничего не преувеличивал. Ведь у него у самого от пожара сгорел дом. А сгорел-то именно из-за того, что семисантиметрового двойного слоя теса, которым русский человек испокон веков привык крыть крышу, в приокских северских деревнях покупать было не на что. Ведь когда к стране стали прибавляться земли с более благодатным климатом, а нам на шею посажен столь обожающий пиры целый паразитический класс, Волго-окский край стал систематически расхищаться приставленными еще Петром пауками и пиявками, постоянно требующими все новых рек шампанского и все новых берегов из паюсной икры. Не на что стало купить русскому крестьянину тес на крышу, а потому и приходилось закрывать ее столь пожароопасной соломой…

И разницы между старыми и новыми паразитами Есенин не видит, чем закрепляет себе от этих пауков приговор, после смерти вождя подытоживая самоубийственность вех указанного им направления:

И мы пошли под визг метели,

Куда глаза его глядели:

Пошли туда, где видел он

Освобожденье всех племен [29] (с. 304).

И вот эти племена, уж слишком непонятно от чего освобожденные, как слишком отчетливо выяснилось после захвата ими власти, откачку крови стали осуществлять в еще более астрономических размерах, чем их предшественники. Что теперь, после чуть ли ни века правления хананейской диктатуры, обнаруживается в потере половины русского населения России. Мало того, в просто астрономическом увеличении численности проживающих на ее территории инородцев и иноверцев. Потому Есенин пишет о наследниках вождя:

Еще суровей и угрюмей

Они творят его дела… [29] (с. 305)

Так что удивляет теперь не то, что они поэта все же убили, но что терпели так для них опрометчиво долго. Ведь Есенин этих неких «они» к тому времени уже раскусил давно («Ленин» написан в январе 1924 года). А потому и вел с ними непримиримую войну. И вот он и оболган ими, и убит…

Очень интересен случай, когда поэт, увидев в рядах своих слушателей рука руку моющих представителей новой власти с откровенными уголовниками, пришедших поглазеть на ежедневно устраиваемую для них «спектаклю», не стал ломать шапки перед коррумпированно-криминальным сборищем представителей некоего «избранного народа» (на самом деле — проклятого — см: [119], [121], [123]):

«Вечером 11 января 1921 года на эстраде кафе поэтов"Домино", находившегося на Тверской улице, 18, выступали молодые поэты. В зале сидели барышни, фарцовщики, советские чиновники и откровенные уголовники!

Неожиданно объявили выступление Сергея Есенина. Публика словно проснулась — все повернулись к эстраде. В программе его не было. Он вышел в меховой куртке без головного убора. Всегда веселый и улыбающийся он был бледен:

— Вы думаете, что я буду читать вам стихи? Нет, я вышел чтоб послать вас всех к…! Спекулянты и шарлатаны!

Оскорбленная публика закричала, повскакивала с мест… Но до расправы над Есениным в Лубянских подвалах дело не дошло…» [ «Московский комсомолец» 10.08.1995].

И эта статейка, которая, как и все иные в духе МК, слишком напичкана свойственной желтой прессе безцеремонностью, полностью раскрывает нам контингент той публики, которая, на тот момент, представляла собой элиту советского общества, созданного ленинской революцией. И эта полная идиллия советских чиновников, фарцовщиков и обыкновенных уголовников вновь раскрывает истинное лицо захватившей у нас некогда в стране власть клики, которая и теперь, в лице их внуков, точно также все продолжает находиться «у руля».

Но почему Есенина не «устранили» сразу же, как только поняли о его вредоносности для планов по уничтожению русской деревни?

Революционные бонзы надеялись все же использовать популярность Есенина. Они желали его принародного покаяния. А для этого окружили поэта целой толпой своих платных тайных сексотов, которые ежедневно настойчиво уговаривали его выбросить из головы все эти его «крестьянские мотивы». Этому была свидетельницей, о чем и сообщает в своих воспоминаниях, почему-то оставленная в тени мать младшего сына поэта — Надежда Вольпин. Она сама была поэтесса, а потому окружающая Есенина среда была и ее средой. И ей всегда было очень не понятно то странное обстоятельство, что навязчиво стремящиеся опекать поэта его «друзья» при их встречах постоянно начинают назойливо убеждать поэта в его безталантности, уговаривая все бросить и заняться чем-нибудь другим. А вот теперь, наконец, стало известно, что все эти прилипалы от искусства были самыми обыкновенными платными сексотами НКВД-ГПУ. И политика на уничтожение России была целиком и полностью сосредоточена на уничтожении ее деревни, чьим самым главным защитником и являлся в ту пору русский поэт:

«Певец деревни и хранитель ее духа, поэт колоссальной социальной силы, Есенин вступил в трагическое противоречие с временем и с генеральной линией партии на раскрестьянивание, а по сути — на уничтожение крестьянской России» [ «Комсомольская правда» 8.09.1990 г., с. 4].

Дочь Есенина так отвечает на вопросы корреспондента касательно смерти ее отца:

«Корр.: Это правда, что Есенина отпевали дважды: в Москве и Константинове?

Н. Есенина: Да, священники хорошо отличают самоубийцу от убитых… через некоторое время после смерти Есенина отец сказал маме, что Сергей не повесился, а убит тяжелым предметом…» [ «Шанс!» № 4, 1990 г., с. 2].

В. Ф. Наседкин ездил за гробом поэта в Ленинград. И он своими глазами прекрасно видел проломленную голову поэта. Так что уже и тогда были люди, которые не собирались упорно замалчивать открывшуюся им правду. И одно только отпевание покойного явно доказывает насильственную смерть поэта от рук убийц.

«…Мама мне и брату еще сказала: никогда не касаться смерти Сергея Александровича Есенина, никогда никому не говорить, кто его убийца. И вообще от этой темы надо отходить, иначе все закончится так же, как кончилось с нашим отцом. А его расстреляли, как и нашего двоюродного брата Юрия — Георгия Сергеевича Есенина…

Были времена, когда за чтение стихов Есенина могли исключить из комсомола. А после опубликования поэмы"Пугачев"была следующая рецензия:"Не место таким поэтам среди советских поэтов"…

Корр.: Такая короткая жизнь… Сейчас бы Есенину исполнилось 95.

Н. Есенина: Нет, его все равно бы убили. Его часто ловили в пролетках, без причины забирали в милицию и били, били… Ему и до 35 не дали бы дожить» [ «Шанс!» № 4. 1990 г. с. 2, 3].

Не дали бы дожить, то есть выйти из кризиса, и Царской России. Ведь когда Есенин опубликовал посвящение своей книги «Голубень» Императрице Александре Федоровне, на него дружно набросилась вся пишущая братия — как справа, так и слева:

«Не произойди революции, двери большинства издательств России, притом самых богатых и влиятельных, были бы для Есенина навсегда закрыты. Таких"преступлений", как монархические чувства, русскому писателю либеральная общественность не прощала. Есенин не мог этого не понимать и, очевидно, сознательно шел на разрыв. Каковы были планы и надежды, толкнувшие его на такой смелый шаг, неизвестно. Но, конечно, зря Есенин не стал бы так рисковать. Революция, разрушив эти загадочные расчеты Есенина, забавным образом освободила его от неизбежных либеральных репрессий» [34].

«Такова была парадоксальность ситуации в царской России: находиться в оппозиции к правительству было гораздо безопасней, чем в оппозиции к"либеральному"общественному мнению» [38] (с. 9).

А ведь и действительно — что скрывалось за столь самоубийственным поступком? Ведь таким образом Есенин не только закрывал себе вход в великосветские модные салоны, но и всякую возможность быть где-либо напечатанным! Он становился изгоем. И обрекал себя на это добровольно.

А ответ на эту загадку, столько лет, казалось бы, неразрешимую, достаточно прост: да надоело ему фиглярствовать перед этим классом кровососов, давно уподобившемуся свинье у дуба. Он прекрасно понимал, что все эти пирующие за счет разграбления его Отечества черви подгрызают именно тот самый сук, на котором сами же и сидят. Потому никакого будущего за ними Есенин и не видел.

Но единственной силой, которая лишь одна на тот момент являлась русской, была власть Православного Царя, которую он, как истинный патриот своего Отечества, и обязан был в трудную минуту поддержать. Потому Есенин и оказался во дворце. Потому и не побоялся стать изгоем. Ведь во всей этой толстопузой своре дармоедов, называвшейся русскими литераторами, он все равно был чужой. И они ему были чужие. Потому и поддержал Есенин именно ту власть, которая лишь одна представляла собою Православие на Земле Русской.

Однако же силы были слишком не равны и подгрызшие сук черви могли теперь умереть только лишь с ним самим. Потому и свершилась практически без помех эта самая «бескровная» (бес-кровная — то есть кровно родственная бесам), которая, однако ж, ко всему прочему открыла собою возможность к возобновлению творчества Есенина:

«До революции, чтобы"выгнать из литературы"любого"отступника", достаточно было двух-трех звонков"папы"Милюкова, министра, и на всех остальных, недавних вершителей литературных судеб, превратившихся в сановников"великой, бескровной", Есенину, как говорится, было"плевать с высокого дерева". Ему было прекрасно известно, что"настоящие люди"сидят не в министерствах Временного правительства, а на даче Дурново, в особняке Кшесинской, в"совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов"…» [34]

Конец ознакомительного фрагмента.