Смертельный архив

Алексей Макеев, 2013

В результате сердечного приступа умирает полковник в отставке Ермолаев. Однако его бывший коллега капитан Звонарев не верит официальной версии и предполагает, что полковника убили. Он знает, что Ермолаеву в последнее время очень многие желали смерти: за долгие годы службы в милиции тот собрал внушительный архив компромата на сильных мира сего и, по слухам, собирался выгодно его продать. Звонарев начинает расследование и вскоре становится участником загадочных и опасных событий, которые окончательно убеждают его в том, что Ермолаев умер не своей смертью…

Глава 8

Пушенков рвал и метал; его круглое лицо пошло красными пятнами, руки сжимались, будто хотел ударить:

— Я сказал, дело закрыто! Развели бардак: не являешься по приказу, не докладываешь… Ты кем себя возомнил, капитан?! Я сорву твои погоны!

— Не ты надел, не тебе срывать, — буркнул Звонарев в пол. Стоять посреди кабинета, когда остальные, специально вызванные коллеги, сидели, унизительно.

— Что бурчишь, мерзавец? — Пушенков покраснел больше, теперь он походил на переспелый томат.

— Вы, говорю, сами приказали архив Ермолаева разрабатывать. Вот мы и…

— Что вы? — начальник грохнул кулаком по столу. — Ты! Потащил коллегу ночью в преступный район, без оружия… Юрков на краю гибели!

Пушок врал — Юрков чувствовал себя отлично и даже хотел уйти домой, но врачи не отпустили.

Звонарев, конечно, чувствовал себя виноватым — как ни крути, Коля действительно попал под удар из-за него. Капитан жалел, что не поехал на адрес один… с другой стороны, если бы не Юрков, Пушенков сейчас притворялся бы скорбящим; велел бы, наверное, фотографию Звонарева ленточкой украсить и на входе выставить…

— Что молчишь? Сказать нечего? — начальник медленно успокаивался. — Сдай оружие, удостоверение, дела… Ты отстранен до окончания расследования.

— Надо найти киллера! — Пришла очередь капитана краснеть от злости. — Архив…

— Без тебя разберемся! — видя состояние подчиненного, Пушенков довольно улыбнулся. — От тебя толку ноль, одни проблемы. Иди, сдавай.

Звонарев молча вынул из кармана удостоверение, бросил на стол.

— Что такое? — Пушок прищурился.

— Сам сдашь. Может, похудеешь, лишний раз сбегав на первый.

Коллеги затаили дыхание: что-то будет. Глаза Пушенкова налились кровью.

— Ты что себе позволяешь, сучонок?! — Он встал из-за стола, пошел на Звонарева. — Вырос, щенок? Я тебе…

— Что? — Лицо капитана окаменело, глаза блеснули сталью, он сделал шаг навстречу. Рослый, широкоплечий капитан в эту минуту был страшен.

Пушенков остановился:

— Ты за это поплатишься! Угроза старшему по званию, прямое нарушение приказа… В Нижний Тагил поедешь! Обещаю тебе — сделаю все, чтоб зачах на зоне, шельмец!

Пушок выпрямился, одернул китель и вернулся за стол. Собравшиеся прятали глаза: такого в прокуратуре не бывало.

Звонарев молча развернулся и вышел из кабинета. Он жалел, что не сдержался — Пушенков действительно может навредить, подвести под трибунал… Если комиссия опросит присутствующих и все подтвердят слова начальника… а они подтвердят — тогда не миновать холодного уральского края.

Пока капитан спускался по давно знакомым, ставшим вдруг неуютными ступеням, в голове лихорадочно крутились мысли:

«Времени в обрез… Две… может быть, три недели, пока работает комиссия, то, се… Найти убийцу Ермолаева, найти вчерашнего стрелка, найти архив… Без поддержки — свои как от чумного будут прятаться, — без зацепок, без прикрытия. Как? А хрен его знает! По обстоятельствам, другого выхода нет. Первым делом обзавестись «стволом», а там…»

Есть человек, который не предаст. Звонарев сел в маршрутку и поехал к изнывающему от скуки Юркову.

Все муниципальные больницы похожи друг на друга, как уродливые сестры, — одинаково зеленые (почему всегда зеленые?) стены; одинаковый запах лекарств и хлорки; гремящий лифт с табличкой «Для персонала» — больные едва ползут по ступенькам, но лифтерша никогда не проникнется: «Нельзя!» — захлопнет перед носом дверь и уедет одна…

Капитан узнал номер палаты, взбежал на третий этаж, но Николая не застал — Юрков сидел в сестринской и развлекал двух девчонок-практиканток анекдотами:

— Еще один: летят русский, немец и американец в самолете…

— Девушки, можно, украду больного на пару минут? — прервал друга Звонарев, заслужив недовольные гримаски.

— О, Саня! — Николай схватил ладонь коллеги и долго тряс. — Скажи им, что я здоров! «Лежите, больной!» — передразнил он неизвестно кого. — Сколько можно лежать, работать надо!

— Я к тебе по делу. Важному. Кстати… — капитан протянул пакет с апельсинами. — Выздоравливай, поправляйся, что там еще в таких случаях говорят…

— Так… — коллега сразу посерьезнел, уловив тревогу. — К черту формальности, излагай!

Звонарев быстро и четко пересказал все, что случилось в кабинете Пушенкова. Большое каменное лицо Юркова ничего не выражало, но капитан интуитивно чувствовал, как оно недовольно кривится — слишком долго работали бок о бок, научились понимать друг друга с полуслова.

— Короче, жопа, — лаконично закончил капитан, — теперь у меня есть лимит времени, в который надо уложиться. Ну и, по возможности, выжить: не просто так в меня палили, перешел кому-то дорогу.

— Что думаешь делать?

— Поеду, снова навещу Князя.

— А если от него стрелок? Странное совпадение, не находишь — он дает адрес, вечером едем и чудом остаемся живы.

Мимо них прошаркал тапочками столетний дед. Звонарев молчал, пока он не отошел достаточно далеко.

— Думал об этом… Вряд ли Луганского работа: ему архив нужен, а не моя голова. Смысла нет убивать — по крайней мере, на первый взгляд… Но, даже если от него, идти не к кому. Если хочу что-то сделать, без помощи не обойтись.

— Сань… — Юрков кашлянул. — Почему для тебя важно найти убийцу? Может, правда Ерема от сердца скопытился, а мы пустышку тянем? Да если и убийство — помер Максим, и хрен с ним: дела нет, улик нет…

— Это личное, еще с той службы. Он меня часто выручал, а то, что начал документы эти продавать, так ведь действительно с ума сошел. Психам даже убийство с рук сходит!

— Не сравнивай безумное убийство и торговлю информацией. Безумный — не безумный, а денежку получал немалую. Скурвился, и не списывай на болезнь… разве что сучью, так она врожденная! — Коля отвернулся.

— Давай проедем для ясности, — Звонарев примирительно хлопнул друга по плечу. — В основном профессиональный интерес, плюс хочется глянуть в глаза мрази, решившей нас ухлопать.

— На меня можешь рассчитывать. День… максимум два, я выйду отсюда. Сразу возьму за свой счет, будем работать.

— Нет, Коля, не пойдет. Один раз схлопотал пулю — мало? Ты мне в прокуратуре нужен: может, понадобится что-то узнать, «пробить»… Работай спокойно — я, как что узнаю, сразу отзвонюсь. Лады?

— Но…

— Не спорь, я старше по званию… по крайней мере, пока. — Звонарев шутливо нахмурился. — Ладно, поехал…

— Постой. Ты на маршрутке?

— Да, мою не сделали… наверное, уже не сделают: мастер такую сумму заломил, что проще новую купить.

— Погоди… — Юрков забежал в палату и вынес ключи. — Бери мою… если она еще стоит. Доверенность на предъявителя в козырьке.

— Вот за это отдельное тебе… Сподручнее будет, — капитан спрятал ключи в карман.

— Удачи. Смотри, не лезь особо. Чуть что, звони.

— Обязательно.

Следователи обменялись крепким рукопожатием.

Из больницы Звонарев ехал с чувством приятной теплоты, знакомой всякому, кому повстречался на жизненном пути настоящий друг.

* * *

Маршрутка ехала по Золотникам — старому району с изысканными домами купцов и уродливыми, выросшими за каких-то десять лет коробками торговых центров. Александр здешние кварталы изучил как свои пять пальцев — тут прошло его детство и большая часть юности, выкурена первая сигарета и потискана первая грудь. Под гитару вечерами пелись блатные песни, спирт продавался по десять рублей «чекушка», закуску тайком несли из собственных холодильников — кто что может. Здесь же в драке капитану сломали нос, который с тех пор смотрит чуть влево, и здесь же был самопальный спортзал дяди Антона, где районные пацаны занимались бесплатно.

Каждый раз, проезжая родные места, Звонарев чувствовал щемящую тоску по ушедшим временам и рано почившим друзьям — одних забрал алкоголь, других наркотики… пришла новая эпоха, новые идеи и новые удовольствия, доступные каждому.

Неожиданно капитан решил зайти к матери, благо изученными тропками всего пять минут ходу. Расплатившись с водителем, он купил в магазине торт и, петляя между старыми гаражами, скрываясь под козырьками от непостоянного дождика, вышел к знакомому подъезду.

— Кто? — бдительно осведомился домофон родным голосом.

— Я, мам.

Запиликала, открываясь, дверь.

— Похудел! — мать критически оглядела капитана со всех сторон. — Поди, ешь одну быструю лапшу?

Она, конечно, права…

— Да нет, хорошо ем. Держи тортик, — он разулся и прошел в маленькую, знакомую с детства кухню. — Где чай?

— Погоди с тортом, садись — будем борщ есть.

— О, это мы с превеликим! — Звонарев довольно обхватил живот обеими руками.

— А врешь, что нормально питаешься!

— Надо тебе в следователи идти вместо меня.

— Налетай, шутник, — она поставила на стол глубокую тарелку наваристого, с большим куском мяса, борща.

Мать всегда была у него одна, и он у нее один — отца капитан никогда не видел… почти никогда, об этом чуть ниже — даже фотографии не осталось: ушел, когда маленькому Саше не исполнилось и года. Она никогда не говорила о нем, на вопросы не отвечала и предпочитала тему замалчивать… Подросший сын начал выяснять настойчивее — ведь пацану нужен отец! — но однажды заметив, как мама болезненно реагирует на такие разговоры, замыкается, становится раздражительной… просто перестал ее тревожить: родной человек дороже чужого, пусть и однокровного, родственника.

Учился Звонарев средне, много занимался спортом, с пятнадцати — как все подростки — стал пропадать на улицах… обычная жизнь обычной семьи, без особо волнительных происшествий. Мать работала водителем трамвая, по двенадцать часов через день, так что большую часть времени Сашка был предоставлен самому себе… или, что чаще, предоставлен к услугам Машке Орловой, признанной красавицы двора и школы, которой посвятили стихов и песен великое множество. Естественно, при таком количестве ухажеров чемпион района по боксу был обласкан — кого ж брать в телохранители, как не его? — и даже дважды целован в щеку — один раз тайно и один раз прилюдно.

Именно Машка, выскочив замуж за мелкого фарцовщика и ранив Звонарева в самое сердце, косвенно стала причиной их любви со Светой — будущая жена посочувствовала страдающему однокласснику: подошла и сказала, что все будет хорошо… Он посмотрел в ее светло-зеленые, с веселыми искорками, глаза; на милую улыбку, от которой она всегда розовела и появлялись ямочки на щеках… Предательница Орлова была забыта в ту же секунду — молодость не умеет долго быть раненой.

В общем, детство как детство, если бы не один эпизод, надолго оставивший — да и не забытый полностью до сих пор — неприятный душевный осадок.

Случилась в тот год крайне мокрая осень — это Звонарев помнил отчетливо. Мать работала на смене, Сашка пришел из школы и едва успел заварить чай — раздался звонок в дверь. На пороге стоял незнакомый потрепанный мужчина — слегка за сорок, лысоватый, с коричневым советским чемоданом и в старой, больше его головы, шляпе. Звонареву сразу не понравились глаза гостя — тускло-серые, цепкие, они буквально за секунду обежали все, за что могли уцепиться. Мужик улыбнулся во весь ряд крупных, никотиново-желтых зубов, поставил чемодан:

— Ну, здравствуй, сын!

Попытался обнять, но Санька, в свои шестнадцать на голову выше и в два раза шире, не позволил:

— Ты кто такой?

— Не узнал, — вздохнул отец — а ведь я тебя качал, в две ладони умещался!

— Знать тебя не знаю, чушь несешь какую-то… вали отсюда! — Звонарев хотел закрыть дверь, но мужик успел протянуть фотографию: на ней мама держала тугой комок с ребенком, а рядом этот… с букетом, усами и улыбкой.

Делать нечего, провел на кухню, налил чаю. Уплетая бутерброд, новоявленный папаша рассказывал истории — одна плаксивее другой, — как его, интеллигента, писателя-сопротивленца, на каторгу… Уж на что Сашка был развит, умел критически мыслить и трезво оценить ситуацию — поплыл: «Батя!» Плыли в памяти картинки, с какой завистью смотрел на Пашку-соседа, которому отец чинил велосипедное колесо и учил натягивать цепь; или как отец Юрки все время брал сына на рыбалку, а потом они вместе показывали всему двору улов…

Поев, отец сказал, что забежит вечером — мол, есть кой-какие дела с дороги. Радостный Сашка обнял его, сказал, что будет ждать, и дал десять рублей — на трамвай. Конечно, едва мать переступила порог, он вывалил радостную новость… и уж совсем не ожидал, что она — как есть, в обуви и стареньком сером пальто — плюхнется на тумбочку и разрыдается в голос.

Оказалось, совсем не по «интеллигентной» статье шел папашин марш по зонам — вор-рецидивист, он никогда не гулял по воле больше года. Как их свела судьба с матерью, одному богу… или не богу, вряд ли он настолько жесток к людям — известно… но повстречались, и через девять месяцев родился маленький Саша Звонарев. Отец прожил с ними два месяца и снова «уехал», прикарманив обручальное кольцо материной подруги. И теперь вернулся…

Впрочем, конечно, не вернулся — ни в этот день, ни во все стальные. Быстро выяснилась причина: уходя, папаша «отжал» хрустальную вазу — когда только успел? — подарок от трамвайного парка на сорокалетие заслуженного работника Звонаревой.

Целый месяц — будь на улице дождь или сухо — Сашка бродил по дворам и выспрашивал, не видел ли кто потрепанного мужика с коричневым чемоданом… Засыпая, он каждую ночь видел, как этот… улыбается в глаза, обнимает, а сам выискивает, что поценнее да полегче спрятать… Звонарев даже тренировки на время забросил, чего не случалось никогда до этого.

Шло время — как известно, лучший лекарь. Рана затягивается, сохнет, покрывается корочкой — и все равно оставляет шрам, который всегда будет напоминать о случившемся. Сашка пришел в себя, но эта история во многом определила его выбор профессии: желание стать следователем явилось желанием быть полной противоположностью подонку-отцу.

* * *

— Санька, чего задумался? — Катерина Дмитриевна — в цветастом фартуке, с короткими, подкрашенными хной волосами — легонько толкнула сына в бок.

— А? — Звонарев несколько раз моргнул. — Да, извини, вспомнилось… — Кивнул на тарелку: — Отлично получилось!

— Когда это я готовила, чтобы не отлично?! — она шутливо нахмурилась.

— Не помню такого! — Борщ вышел на славу; аромат его наполнял кухню и заставил уже сытого Звонарева сглотнуть слюну. Навалилось состояние легкой дремы.

— Сань… — мать присела напротив. — Скажи, у тебя все нормально?

— Конечно. Почему спрашиваешь? — ему стало не по себе от пристального взгляда.

— Тетя Галя сегодня приснилась… Пальцем грозила чего-то…

Тетя Галя, покойная сестра матери, снилась к неприятностям с Сашкой… по крайней мере, Катерина Дмитриевна в этом уверена. Звонарев вдруг подумал, что, возможно, и не напрасно уверена.

— Да нет, все отлично. Работа идет, жизнь бежит…

— Свету не видел? — смотрела в стол: знала, как ненавидит сын эти вопросы.

— Нет, мам, не видел. Да и не очень хочу, если честно…

— Я все надеюсь: может, сойдетесь, — вздохнула, хоть и знал капитан, что неискренне: когда мать узнала, что у нее не будет внуков, расстроилась. Теперь вроде как появился шанс…

Хотелось завалиться на диван с тупеньким детективом — чтобы не думать, не гадать: следить за действием и отдохнуть от напряженных дней, но отпущенное время следовало использовать по полной.

— Ладно, мам, поеду я. Дел по горло, не отдохнешь…

— Погоди, а торт? — она достала коробку из холодильника.

— Ну, какой торт, ты чего, полный живот! Да и грех после такого борща есть это! — он презрительно ткнул пальцем в яркую упаковку.

Она качала головой, убирая лакомство обратно, но по глазам понял — довольна комплиментом, порадовалась.

— Ты заезжай почаще, мне скучно одной, — Катерина Дмитриевна провела ладонью по его коротким черным волосам.

Он поцеловал мать в теплую, пахнущую родным домом щеку:

— Скоро еще заеду.

— Обещаешь только…

Выйдя на улицу, капитан отыскал глазами окна — Катерина Дмитриевна, как всегда, стоит и машет ладошкой. Он улыбнулся, помахал в ответ и пошел на остановку, ощущая странный дискомфорт — так бывает, если прощаться с чем-то дорогим и надолго.