Истории без географии

Алексей Лельчук, 2005

После школы мне не сиделось на месте. Каждый следующий год я проводил в новом городе, а то и в новой стране. Новосибирск, Джезказган, Москва, Нью-Йорк, Бостон, Тель-Авив, Иерусалим, опять Москва, Подмосковье. Но истории, конечно, не о местах, а о людях и чувствах.

Спички

― Зачем?

— Я хочу, чтоб ты меня спросил, как я думаю.

— Как ты думаешь что?

— Любишь ты меня или нет.

— Чтоб я спросил, как ты думаешь, люблю ли я тебя, да? Ну и как ты думаешь, люблю?

— Нет, я хочу со спичкой.

— Да это игрушки все. Думаешь, со спичкой лучше будет?

— Со спичкой будет по-настоящему.

— Ну ладно. Марик, у вас спички в доме остались?

Марик усмехнулся митькиным забавам, сказал «Да» и пошел на кухню за спичками. Спички куда-то подевались, и он громыхал там дверцами шкафов минуты две. Все в комнате притихли и с любопытством ждали, чем закончится эта внезапно родившаяся среди всеобщих шуток и легких воспоминаний серьезность.

Даже спокойно разгуливавший по столу среди пустых чашек и тарелок черный как ночь котенок Синус, испугавшись неожиданно наступившей тишины, присел неловко на хвост и стал быстро искать зелеными глазенками причину этому новому для себя явлению.

Все время, пока Марик был на кухне, Инка так и сидела в кресле, поджав ноги под себя, и не отрываясь смотрела на Митьку. Митька отвечал ей почти тем же, но не совсем. Иногда он на мгновение бросал взгляд вниз на точеные инкины коленки, выглядывавшие из под джинсовой юбки, но быстро возвращался к ее взгляду. На сидевших на диване Колю, Ленку с Аней и Федосеева он не оглядывался. Он про них забыл.

Коленки у Инки еще сохранили летний загар, больше, чем руки и лицо, и напоминали Митьке этого лета каникулы, когда вся их кантонская компания целые дни торчала на море, и он имел возможность любоваться не только коленками, но и всеми остальными частями инкиного прекрасного тела. Он так тогда ей и говорил, лез прямо в глаза при всех с комплиментами отнюдь не платонического свойства. Впрочем, у него тогда, похоже, хватило ума вовремя остановиться. Не хватило Михалу. Он ляпнул, что, по его мнению, хорошую фигуру и через шубу с валенками видать, и Инка тогда на Михала обиделась. Сказала, что некоторым делать больше нечего, как тренировать воображение на чужих шубах.

Митька хоть и остался невиновным, в глубине души был с Михалом согласен. Он раскусил инкину красоту еще в самый первый раз, когда увидел ее в студенческом клубе в Барене. Тогда она была в большом бесформенном свитере и толстой зимней юбке, но этого ему вполне хватило. Они случайно пришли в этот чужой клуб в один и тот же день, случайно оказались за одним столиком, и случайно за этим столиком обсуждался вопрос, что значит «хорошо относиться к человеку».

Сейчас на Инке была такая же юбка, только джинсовая. И она сидела так же тихо и загадочно и задавала Митьке такие же каверзные вопросы. Что ж, это было нормально. Его возвращение в Белый Город, возвращение старых дружб и старых обид, проверка новых дружб и ― еще раз, проверка новых.

Инка видела его взгляд. Как обычно. В спички они не играли уже давно, а Инка вообще никогда не играла. Собственно, она только что узнала о такой игре, и ей не терпелось получить от нее свою долю.

Игра простая. Зажигается спичка, держится горящей головкой вверх и передается по кругу из рук в руки. У кого в руках спичка погаснет, тот отвечает абсолютно искренне на любые вопросы окружающих.

Почему-то при таких правилах всегда хочется сразу спросить про первую любовь, или про последнюю, что еще занятнее, или хотя бы об отношении к последнему фильму Мадонны. О планах на будущее спрашивают реже, и уж совсем никого не интересуют политические прогнозы и учеба в университете.

Обычно после второго часа игры правды в ответах заметно убавляется, а на следующее утро уже никто и вовсе не понимает, как можно было заниматься такими вещами всерьез.

Марик, наконец, вернулся из кухни с коробком спичек и с тарелкой неизвестно как сохранившегося печенья. Народ быстро расхватал печенье, Митька взял у Марика спички и повертел их в руках.

— Так со спичкой? ― он взглянул еще раз на Инку. Та кивнула.

Он вытащил спичку, чиркнул ею о коробок, подождал, пока она разгорится, потом перевернул головкой вверх и обернулся к дивану:

— Кто-нибудь еще играет?

Все замотали головами, и Ленка из угла за всех ответила:

— Нет.

— Тогда поехали.

Инка быстро переводила взгляд со спички на Митьку и обратно. Спичка притягивала ее, но ей нужно было смотреть и на Митьку ― ей хотелось видеть, что происходит у него на лице.

На лице ничего толком не происходило. Митька подождал, пока спичка прогорела на три четверти и протянул ее Инке. Инка еще раз взглянула на Митьку, осторожно вытянула руку и взяла спичку. Огонек медленно опускался вниз, и вместе с ним опускался к тонким пальцам инкин сосредоточенный взгляд.

Наконец, так и не добравшись до пальцев, огонек потух, пустив прощальный серый дымок. Инка подняла глаза на Митьку и кивнула:

— Ну?

Митька тихо спросил:

— Как ты думаешь, я тебя люблю?

Инка приняла вопрос, сделала еле заметное движение бровями и перевела взгляд на переставшую уже дымить спичку.

Она повертела черный язычок туда-сюда, улыбнулась одними губами, потом опять посерьезнела.

— Нет, ― ответила она тихо, но отчетливо.

Длинная киношная пауза повисла в комнате. Серьезность начинала принимать уж очень серьезный оборот. Спас сюжет, как ему и полагалось, кот, вдруг задумавшись о чем-то своем и наступив на неровно лежащую среди другой посуды чайную ложечку. Ложечка звякнула о расписное блюдце, блюдце стукнуло о тарелку, а Синус пулей рухнул Ленке на руки, разрядив своим голливудским полетом не менее голливудское мелодраматическое электричество.

— Так я не играю, ― Митька бросил на стол коробок. ― Инка, спасибо. Кто-нибудь еще хочет чаю?

— Ну, Митька, это же игра! ― Ленка бросилась их мирить. ― Инка, он же два года в это не играл. Он и тогда все воспринимал всерьез, а теперь и подавно.

— Ленка, чаю хошь? ― Митька взял со стола заварочный чайник, поболтал оставшейся там кашей, закрыл его крышечкой и пошел на кухню. Там он опять поставил на огонь только что кипевший чайник воды, подождал, пока тот еще раз вскипит, засыпал в маленький чайник новой заварки и так, с двумя чайниками в руках, вернулся в гостиную.

— Я люблю мелодрамы. Иногда. Иногда от них даже бывает польза. Например, узнаешь много нового и интересного о себе.

Митька плюхнул кипятка в заварку, прихлопнул его крышкой и поверх крышки ― лежавшим на краю стола полотенцем.

— А вот я думаю, что люблю. И люблю, когда ты ходишь в этой юбке. Красивая ты, хоть и глупая. Некуда мне деться. Помнишь, вы с Михалом чуть не поссорились из-за шубы?

— Нет. Когда?

— На пляже. Он говорил, что даже если б ты в шубе была, он разглядел бы, какая ты красотка.

— А, ну да.

— Я бы тоже разглядел, хоть ты и вопросы дурацкие задаешь, ― Митька стал расставлять чашки в ряд.

Тут Инка поправила волосы и неожиданно сказала:

— Но ты ведь не Михал.

Митька перестал возиться на столе и уставился на Инку:

— Ну. Конечно, не Михал.

— Но разглядел бы?

— Разглядел бы.

— Вот это хорошо, ― Инка с довольным видом ухватилась за ручки кресла, выпрямилась, потом дотянулась до спичек на столе, чиркнула одну и протянула ее Митьке.

— Я сказал, я не играю.

— Митька, теперь я задам вопрос, ― Инка сжала коробок своим маленьким кулачком и по-деловому глянула на разгоравшуюся у нее в руке спичку.

Митька обернулся еще раз к восхитительной девчонке, сидящей по-королевски в старом облезлом кресле, закинувшей длинную прядь волос, как обычно, за ухо и смотрящей ехидно на него, балбеса.

— А-а… Ну конечно да.

1991