Мой дед Алексей Пискарёв

Алексей Лазаревич Пискарев, 2023

Пронзительная, трагичная история о жизни, состоящей из головокружительных взлетов и падений на фоне стачек и революционных событий, НЭПа. Надежды, мечты, планы о светлом будущем вперемешку с отчаянием и суровыми пытками на Литейном, ссылкой. В книге используются записи от имени героя истории бережно сохраненные детьми и внуками.

Курсы графини Паниной. Крузе

Вернувшись в Петербург, Алексей Константинович какое-то время ищет работу, вращаясь в компании молодых рабочих-литейщиков, не отягощенных ни семьями, ни заботами о чьем бы то ни было благе. Такой образ жизни описан им в рассказе об обстоятельствах смерти и похоронах одного из их товарищей.

Была у нас постоянная доброжелательница, уже пожилая женщина Пудриха. Жила она тем, что снимала квартиру и сдавала углы жильцам. Наша компания молодых литейщиков была постоянными ее гостями, жильцами. Как-то, страдая похмельем после выпивки, приходим мы с Колькой Носом к ней и просим у нее дать нам на похмелье. Она набросилась на нас с бранью и упреками: «Вот, пьянствуете-то вместе, а Ванька Булыз помер и похоронить некому, опять Пудрихе придется». Это нас ошарашило. Мы не знали о смерти Ваньки Булыза, знали только, что он болен был. «Пойдите, похороните, — бутылку куплю».

Стало совестно. Действительно, Ванька Булыз был нашим неизменным товарищем, и мы согласились идти хоронить его. Пудриха дала нам документы, — она уже их схлопотала.

Хоронить надо было далеко, на Успенском кладбище на Васильевском.

Дала она нам сани, сказала, куда надо идти, и велела принести ей документы о похоронах. И мы отправились в Обуховскую больницу. Приходим в мертвецкую, спрашиваем сторожа, где такой-то. Сторож указал — он уже был в гробу, Пудриха уже все схлопотала. Стали мы выносить, а мертвые все тяжелые, насилу вынесли. Поставили на санки, просим у сторожа: «Дай веревочку, гроб привязать». «Да где я веревок наберусь», — отвечает. Запрягаемся — один в корень, а другой палочкой подпирает сзади. Так мы и повезли.

Везти надо было в обход центральных улиц на Николаевский^[6] мост. Снег только выпал, еще не умят был, везти было тяжело. С трудом перевезли почти по камням Благовещенскую площадь и, выйдя на Николаевский мост, измученные, оба в поту, остановились на мосту. Я снял шапку, распахнулся и сел на гроб, бросив около себя шапку. Мой товарищ стоял, опершись на перила моста. Идет мимо какая-то старушка, подошла к гробу и, перекрестившись, со словами «все мы там будем» опустила в мою шапку монетку. Я сначала с недоумением, не поняв, за кого нас принимают, безмолвно смотрю на случившееся. За старушкой пошли мимо нас и другие люди, опуская в мою шапку монетки. Движение по мосту, когда не был трамваев, было огромное, и вскоре половина моей шапки наполнилась монетами. Мы с товарищем невольно повеселели, видя явную прибыль от производимых похорон. Усталость прошла, мы отдохнули. Но вот вдали на площади показалась фигура городового, направлявшегося в нашу сторону. Рассыпав по карманам набранные деньги и освободив шапку, двинулись, везя гроб дальше.

Николаевский мост, Санкт-Петербург. Фотография. 1900-е гг.

Раньше на оконечности моста у Васильевского острова стояла часовня. Мы сообразили, что если у часовни сделать новую остановку с гробом, то выгоды будут еще большие, чем в начале. Так и сделали. Я остался с гробом у часовни, положив опять шапку на гроб, а товарища послал к городовому, стоявшему у Академии Художеств, заговаривать ему зубы.

Как и предполагали, выручка пошла отличная, шапка вновь наполнилась пятаками. Я кликнул товарища, чтобы шел, и мы, повеселевшие и уже ощутившие голод в брюхе, повезли гроб к Успенскому кладбищу уже без приключений.

Приезжаем на кладбище, отыскиваем часовню, куда свозили мертвых для отпевания, и уже невтерпеж спрашиваем, а скоро ли поп отпевать придет. Сторож нехотя отвечает: «А вот придет, тогда и отпевать будет». Видя, что больше от него никакого толку не добьешься, поставили гроб на катафалк, а саночки поставили за дверь, и так как голодным нам деньги покоя не давали, махнули напрямик к Финляндской железной дороге, к станции в буфет. Там выпили, поели и отдохнули. Приходим обратно в часовню, смотрим, нашего гроба с Колькой Булызом нет, его уже похоронили без нас, и саночки наши исчезли. Неприятно, что так все нехорошо кончилось, но нам, подвыпившим, уже было наплевать на обещанную Пудрихой бутылку водки, которая пропала несомненно, ибо ни документов о похоронах у нас не было, да и санок тоже. Но товарища мы похоронили отменно.

В другом рассказе о том же времени Алексей Константинович затрагивает и обстоятельства случившейся несколько лет спустя гибели в Цусимском проливе эскадры адмирала Рождественского.

У меня был хороший приятель литейщик Нипер — латыш или эстонец, человек славный. Он погиб в Цусиме на транспорте «Камчатка», когда поехал с эскадрой Рождественского на этом судоремонтном транспорте, — там была для надобностей флота и маленькая литейная вагранка.

Мы оба были безработные и пошли на Васильевский остров на завод Вилькинса искать себе работу. Было уже предобеденное время, а мы с утра ничего не ели, ходя в поисках себе работы. Идем по Благовещенской площади, — шли пешком, ибо на конку 4 копеек не было. Я говорю: «Эх, поесть не худо бы!» А Ни-пер отвечает: «Сейчас поедим, только делай все, что я делать буду». Смеясь, думая, что он шутит, говорю: «Ладно!»

Входим на мост, а там торговки на тротуарах всякой едой торгуют. Подходим к торговке, торгующей пирогами. Нипер берет пирог. — Бери, — говорит мне. Я тоже взял, стоим и едим. Съели по пирогу, берем по другому, съели по половине. Вдруг Нипер валится на панель, ухватившись руками за живот с криками: «Ой, не могу!» Помня его приказание, я тоже валюсь, ухватившись за живот. Торговка, увидев нас барахтающимися на земле, схватила свои пироги и бросилась бежать, думая, очевидно, что мы объелись. Когда она убежала далеко, Нипер встает и говорит мне: «Ну, теперь пойдем, ее нет уже».

И этакое дело у нас было не однажды, и мы бывали постоянно сыты.

Жизнь и приключения такого рода продолжались до поступления на завод Вилькинса. Два события резко изменили устремления Алексея Константиновича: знакомство с просвещенным рабочим-литейщиком Василием и поступление, по совету того же Василия, на курсы графини Паниной (а впоследствии и личное знакомство с Паниной, выдавшей кредит на организацию личного дела).

Через некоторое время после приезда в Петербург я поступил на работу на завод Вилькинса на Васильевском острове. Между многими другими заводами, на которых я работал, я называю этот завод по случайной встрече там с литейщиком Василием. От него я впервые познакомился с жизнью заграничных рабочих и узнал о борьбе рабочих за свои права. Это он первый, кто направил мою жизнь, сделав меня революционером. Ничем не замечательный, этот человек дал мне направление на новый путь в жизни. Он снабжал меня революционными книгами, от него я научился революционным песням. Так, по его совету я решил учиться и записался на вечерние курсы, открывшиеся впервые в Доме графини Паниной. Я должен был, чтобы учиться на этих курсах, переменить место работы, ближе к курсам. Переменив завод, я потерял из виду и Василия.

Поступив осенью на вечерние курсы графини Паниной, я резко изменил свой образ жизни. Бросил пить и курить. Такому резкому и радикальному излечению от курения и пьянства я обязан небольшой книжечке Толстого, случайно попавшей мне, — «Для чего люди сами себя одурманивают». Она произвела на меня убийственное впечатление. Впоследствии я ее перечитывал снова, и она мне принесла впечатления первого чтения.

Графиня Панина сыграла огромную роль в жизни Алексея Константиновича Пискарева, так как созданная и поддержанная ею образовательная программа помогла открыть ему новые горизонты в образовании и культуре. Несколько позже, благодаря ее помощи, изменилась и жизнь всей семьи Пискаревых, так как Алексей, познакомившись с Паниной на курсах, получил от нее заем для организации фетровой мастерской под руководством отца.

С. В. Панина. Портрет И. Е. Репин, 1909 г.

Графиня Софья Владимировна Панина родилась 23 августа 1871 года в Москве.^[7] Происходила из старинного знатного рода. Внучка министра юстиции Виктора Никитича Панина и промышленника С. И. Мальцева, единственный ребенок единственного сына Виктора Никитича. Ее отец Владимир Викторович умер очень рано (ему было 34 года, а ей было 2 года), и она осталась единственным наследником панинского богатства. Когда в 1899 году умерла бабушка, графиня Наталья Павловна Панина, Софья Владимировна стала очень богатой и самостоятельной женщиной.

В 20 лет Софья Владимировна сочеталась браком с офицером-аристократом А. А. Половцевым, сыном царского сановника. Александр III был посаженным отцом на этой свадьбе. Однако вскоре Панина развелась с мужем.

Духовное влияние на Софью Владимировну оказала ее мать Анастасия Петрункевич, привнесшая культуру и нравы шестидесятников и прогрессистов-либералов. Получив прекрасное образование в привилегированном Екатерининском институте, графиня Софья в девятнадцать лет познакомилась с Александрой Васильевной Пешехоновой, школьной учительницей из рабочего района, пришедшей к ней просить об организации столовой для учеников. Александра Васильевна, которая была старше на 20 лет, стала ее наставником в деле по оказанию помощи нуждающимся рабочим семьям в Петербурге. Нужды их Пешехонова знала очень хорошо, так как она работала в народной школе в одном из самых бедных районов столицы.

Паниной было 19 лет, когда она впервые увидела убогую окраину Петербурга, расположенную по берегам зловонной, тогда еще не засыпанной речки Лиговки за Обводным каналом. Ни деревца, ни кусточка. Единственное место для прогулок — Волково кладбище. А для праздника души — кабак. Все уныло, серо, угрюмо.

…И воют жалобно телеги,

И плещет взорванная грязь,

И над каналом спят калеки,

К пустым бутылкам прислонясь.

(Николай Заболоцкий. «Столбцы». 1929 год).

Софья Панина решила на свои средства построить именно здесь дворец для обездоленных людей. Проект заказала Юлию Бенуа, архитектору не столь известному как его дядя Николай Леонтьевич или двоюродный брат Леонтий, но уже зарекомендовавшему себя как специалиста по сооружению утилитарных построек высокого архитектурно-художественного уровня.

В 1901 году было начато строительство. На Пасху в 1903-м Лиговский народный дом был открыт. Рядом разбит сад. Как жалела графиня, что деревья растут медленнее дворцов! А дворец был прекрасен.

1903 год, когда Санкт-Петербург праздновал двухсотлетний юбилей, принес много перемен. В том году женщинам позволили ездить на городской конке. А самая прогрессивная женщина своего времени, меценат и просветитель графиня Софья Панина, возвела на Лиговке, в грязнейшем и беспокойнейшем районе Петербурга, необычное заведение — Народный дом для рабочих и их семей. Там, где раньше отдых и развлечение были возможны лишь в кабаке, а культурное проведение досуга означало разве что прогулку по Волкову кладбищу, в этом самом месте вдруг открылись библиотека, театр и обсерватория.

Лиговский народный дом графини Паниной. Современная фотографии.

Лиговский народный дом. Классы. Фотография. 1910-е гг.

Лиговский народный дом. Чайная. Фотография. 1910-е гг.

Дом был оборудован по высшим образцам строительства того времени: электричество и паровое отопление, парадная лестница и зеркальное фойе украшены картинами и мраморными скульптурами. Огромный — на 1000 мест! — зрительный зал, который мог превращаться в танцевальный, а кресла, выписанные из Швеции, — в диваны, стоящие вдоль стен.

Только три вещи запрещала Софья Владимировна Панина в Лиговском народном доме: спиртное, картежную игру и политическую пропаганду, ибо считала ее бесчестной по отношению к непросвещенному народу. А. Ф. Керенский, приглашенный ею давать юридические консультации рабочим, нарушил третий запрет — и от его услуг Панина отказалась.

В 1912 году Народный дом графини Паниной стал методическим центром для подобных домов в России. А было их к тому времени 316!

Будучи владелицей крупных поместий в Подмосковье, Смоленской, Воронежской губерниях и в Крыму, Панина не одобряла многие действия самодержавия, за что была прозвана в правых кругах «красной графиней». Она была председателем ряда благотворительных обществ, членом ЦК партии кадетов.

В 1915 году Панина организовала «Биржу труда», а когда Московский Художественный театр оказался в трудном финансовом положении, стала одним из его пайщиков.

В Февральскую революцию стала членом правительства Керенского и открыто выступила против большевиков.

Во Временном правительстве она была единственной женщиной. В мае 1917 года Панина заняла пост товарища министра государственного призрения, а в августе 1917 года она стала товарищем министра народного образования. Панина является первой женщиной в мировой истории XX века, занимавшей правительственную позицию такого ранга.

25 октября члены Городской думы, опасаясь, что «правительство может погибнуть под развалинами», и стремясь предупредить обстрел Зимнего дворца, послали делегацию во главе с Паниной на крейсер «Аврора». Однако войска не пропустили делегатов к кораблю.

После октябрьского переворота Панина стала членом подпольного Временного правительства, которое собиралось ежедневно на ее квартире и руководило забастовкой госслужащих. Панина отказалась передать Советской власти деньги Министерства народного просвещения, в первый же день после переворота положив их в иностранный банк на счет будущего Учредительного собрания.

28 ноября она была арестована. Над графиней учинили суд.

И вся Лиговка взбунтовалась. На суде неожиданно для всех слово попросил доброволец-защитник.

— Фамилия? — спросил судья.

— Иванов.

— Профессия?

— Рабочий.

Иванов: «Не чуждаясь народного пота и дыма, Панина учила отцов, воспитывала их ребят. Она зажигала в рабочих массах огонь знания, который усердно гасило самодержавие. Несла в народ сознательность, грамотность и трезвость. Несла культуру в самые низы… Я сам был неграмотным человеком. У нее в Народном доме, у нее в школе я обучился грамоте. На ее лекциях я увидел свет… Не позорьте себя. Такая женщина не может быть врагом народа. Смотрите, чтобы не сказали про вас, что революционный трибунал оказался собранием разнузданной черни, в котором расправились с человеком, оказавшимся лучшим другом народа…».

И, подойдя к подсудимой, он поклонился ей и сказал громко: «Благодарю вас!».

Зал устроил выступавшему овацию. И тут, чтобы исправить положение, судья объявил о выступлении еще одного рабочего, заранее натасканного «большевика Наумова». Именно это выступление потом было опубликовано в газете «Известия».

Наумов: «Я готов согласиться, что в прошлом гражданка Панина приносила пользу народу. Я верю, что среди беспросветного мрака она по благородству давала ему радость. Но — этим и отличается их благородство, чтобы бросать народу куски, когда он порабощен, и мешать ему в его борьбе, когда он хочет быть свободным. Если уж говорить о благородстве, то это благородство в прошлом и преступление в настоящем».

Большевик выступал «от имени и по поручению». Но тогда народ был еще к этому не приучен.

— Врешь! Освободить! — бушевал зал.

И ведь освободили! 19 декабря, в канун Рождества, Панина вышла из тюрьмы. Однако товарищам по заключению она обещала провести праздник вместе с ними. Вчерашняя заключенная возвратилась в тюрьму и устроила там вечер со сценами из Евангелия, демонстрацией по репродукциям картин великих художников и литературным чтением. Комиссар тюрьмы попросил повторить эту программу на следующий вечер для мужского корпуса. Прощаясь, он снял фуражку и поцеловал графине руку.

В 1918 году С.В. Панина покинула Россию. Сначала она уехала в Финляндию, затем в Англию.

В период гражданской войны у нее появилась надежда, что все изменится, и она вернулась в Россию. В октябре 1918 года по пути из Москвы на юг, где тогда сражалась Белая армия, она увозила в чемоданчике драгоценности рода Паниных, чтобы передать их на нужды армии. На одной из станций в суете чемоданчик «затерялся».

Графиня Софья Владимировна Панина.

В 1920 году после поражений армий Деникина и Врангеля Софья Владимировна через Женеву уехала в Чехословакию, где находилась тогда значительная часть русской эмиграции. Для русских в Чехословакии благодаря президенту Чехословакии Томасу Масарику были созданы благоприятные условия для жизни (в 1927 году «русская Чехословакия» насчитывала около 90 тыс. человек). В Праге на правительственные субсидии и частные пожертвования не только были созданы русские школы и гимназии, благотворительные учреждения, но и действовали Русский юридический университет, Русский педагогический институт, Русский театр.

Панина стала лидером русской эмигрантской общины и в Западной Европе, особенно в Праге.

После прихода к власти фашистов в 1939 году Софья Владимировна Панина переселилась из Чехословакии в США и включилась в работу Комитета помощи русским эмигрантам, созданного дочерью Льва Николаевича Толстого Александрой Львовной. Софья Владимировна организовала крупномасштабную помощь для советских военнопленных, но, так как Гитлер запретил принимать эту помощь, Панина договорилась с Маннергеймом, и грузы из Южной Америки направились в финские лагеря.

Жилось Паниной в Америке трудно. Не имея собственной квартиры, она переезжала от одних знакомых к другим, в руках у нее был небольшой чемоданчик, которым, говорила она, как у чеховского маленького человека, ограничивалось все ее земное имущество.

Прожила Софья Владимировна Панина, женщина с необыкновенно доброй душой, долгую и яркую жизнь. Она умерла 13 июля 1957 года в возрасте 86 лет.

Софья Панина — первая русская женщина член российского правительства, выдающийся меценат, несомненно, то самое лицо, которое должно было, в числе немногих других исторических фигур, определять лик новой России. Всей своей жизнью она вошла в круг истинных национальных героев.

На вечерних курсах учительница русского языка Елизавета Васильевна Попова и учительница математики Юлия Александровна Беляевская особенно нас привлекали своим чутким отношением к нам и частыми беседами по вопросам, не относящимся к занятиям. В Поповой мы, пришедшие с заводов, не избалованные участием к себе, нашли воистину родную мать, так чутко она относилась к нашему бытию. Она быстро приохотила нас к усердным занятиям, к русскому языку, и развила в нас привычку и навык к изложениям, а некоторые из нас начали баловаться и стихами. Беляевская — математичка наша — очень начитанная и образованная женщина, часто вела с нами беседы на самые различные темы и впервые обратила мое внимание на вопросы истории и философии, за что благодарность ей неизъяснимая. За 4 года начального там обучения мы, — в классе нас было 15 человек, — из необузданных, часто грубиянов, превратились во вполне интеллигентных людей.

Ко времени обучения на курсах графини Паниной относится и продолжавшаяся несколько месяцев работа под руководством известного промышленника, впоследствии депутата 3-й Государственной думы (1907), Федора Михайловича Крузе. Вот что пишет Алексей Константинович.

Забавна и оригинальна была моя служба в Федоровском Золотопромышленном Обществе. Директором и совладельцем этого богатого общества был Федор Михайлович фон Крузе. Впоследствии он был и член Государственной думы, имел собственный пятиэтажный дом на углу Фонтанки и Симеоновской улицы, у цепного моста, почти против цирка. Жил богато, как Крез. При доме имел свой зимний сад и прочие все удобства.

Алексей Константинович Пискарев. Фотография. 1902 г., март.

Федор Михайлович Крузе.

Удалось найти относящуюся к 1910 году краткую биографическую справку и фотографию Федора Михайловича Крузе.

Фон Крузе Федор Михайлович (13 января 1857–?). Потомственный дворянин. Присяжный поверенный. Около 20 лет состоял депутатом от дворян С.-Петербургской губернии, гласным Царскосельского уездного и С.-Петербургского губернского земств и др. 17 октября 1907 г. избран в 3-ю Государственную думу от С.-Петербургской губернии, от съезда землевладельцев. Член фракции «Союза 17-го октября» в 3-й Государственной думе. Член Комиссий: по рабочему вопросу, по судебным реформам, по вопросу о неприкосновенности личности. Докладчик Комиссии по рабочему вопросу.

Из обрусевшего немецкого дворянского рода, православного вероисповедания. Окончил Ришельевский лицей (Одесса) и юридический факультет Петербургского университета. Почетный мировой судья. Домовладелец. Женат.

Дальнейшая судьба неизвестна.^[8]

Семья у него была жена и красавица дочь. Дочь подарила мне свою фотографию, — она в альбоме моем, если он цел. Относились они обе ко мне хорошо. Нанят я был как литейщик, чтобы наблюдать за плавкой золота на Литейном дворе, когда привозили золотой песок из Сибири. Работать я был не должен и не мог, к золоту меня и потрогать не подпускали. Моя обязанность, поскольку я являлся представителем общества, была только наблюдать: чтобы при плавке золота было как можно меньше угара.

Не могу понять, чем я понравился фон Крузе, — принимал на работу он меня сам и явно знал, да я при нем и не скрывал, что я полулегальный. Было это года за два с половиной перед Революцией (лето 1902). Золото прибывало редко, раз 6–7 в году, в остальное время я находился официально как конторщик, а фактически не то секретарь Крузе, не то посыльный или просто денщик при нем. Занимался я в его библиотеке, находившейся рядом с его кабинетом, то есть был у него всегда под руками.

Фон Крузе был человек в высшей степени деловой и очень оригинальный. Деньги на различные расходы мне он давал, сколько спрошу, и отчета никогда не требовал, но я никогда его не обманывал. Я сразу заметил в нем одну особенность. Он терпеть не мог, не выносил, когда ему говорили «не умею» или «не знаю». По его мнению, выходило, что человек все должен знать и все уметь, и я эту его струнку учитывал и врал бесконечно, но не говорил «не знаю». Однажды дает он мне какое-то деловое письмо на английском языке и велит сделать перевод. А я латинскую азбуку знаю, но по-английски ни бум-бум. Врать тут что-нибудь нельзя, и отказываться не смею. Иду к себе в библиотеку, беру англо-русский словарь и начинаю переводить. Приношу ему мой «перевод». Легко можете себе представить, что это был за «перевод». Он улыбнулся, это было редко, взял его и ничего мне не сказал.

В другой раз посылает меня (говорил он кратко, и расспросов не терпел) к своему электротехнику на Забалканский проспект № 75 и велит его вызвать к нему. Иду я на Забалканский № 75. Там, оказывается, находятся одни склады, и никто там не живет. Проверил это досконально — действительно, не живет никто. Возвращаюсь торжествующий. «Ага, — думаю, — и ты можешь ошибаться». Прихожу, докладываю, что там никого нет, там одни склады. «Дурак, — отрезал мне Федор Иванович, — значит, Фонтанка, 75». Иду на Фонтанку, 75. Это, оказывается, угловой дом на Забалканском. Он оказался прав.

Однажды из Сибири пришел проект предполагаемой там железной дороги. Федор Иванович спрашивает меня: «Как думаешь, Васильев, какой уклон можно дать железной дороге?» Сказать «не знаю» я не мог, это значило погибнуть в его глазах, и я наобум ахнул: «Одну пятую будет достаточно». «Что ты, да ведь это гора будет», — и пошел к себе в кабинет. Потом я сам сообразил, какую чушь сморозил. Это значит на 5 верст одна верста подъема. Получается гора, и очень крутая.

Как-то он зовет меня, дает записку и говорит: «Сходи к Кинкману (магазин электрических принадлежностей на Гороховой улице), возьмешь по записке принадлежности и отвезешь все ко мне на дачу на Сиверской, там тебя встретят». Пошел к Кинкману, взял там все, что выписано было, — связали мне две корзиночки, — и отправился на вокзал. Сажусь в вагон и думаю: «заеду, а Сиверская велика, кто там знает, где дача фон Крузе, а встретит кто? Меня не знают, и я никого». В таком нерешительном раздумье доехал до Сиверской.

Удалось найти историческую справку, относящуюся к усадьбе Крузе.

При помещике Марке Николаевиче Быкове из состава вырского поместья была образована самостоятельная усадьба «Песчанка», созданная в конце XIX века по соседству с деревней Грязно. Само ее название указывало на местоположение — песчаный береговой обрыв реки Оредеж, окруженный сказочно красивым сосновым бором. Появление «Песчанки» открыло дачную историю этой местности: усадьба была распродана отдельными участками, самый обширный из которых приобрел присяжный поверенный барон Федор Михайлович фон Крузе. Сохранилось подробное описание «Песчанки» 1910 года и усадьбы фон Крузе: «На крутом песчаном берегу Оредежа среди леса находится усадьба владельца с господским домом, представляющая собой в архитектурном отношении большую художественную ценность. Особенно замечательны фасады, дом в древнерусском, вполне выдержанном стиле, с прекрасными архитектурными линиями, затейливыми башнями и переходами. В таком же выдержанном стиле возведены и остальные хозяйственные постройки. Чтобы составить себе понятие о степени роскоши упомянутой усадьбы фон Крузе, достаточно сказать, что оборудование усадьбы обошлось ему в 300 000 рублей, одна купальня на берегу Оредежа стоит 11 тысяч рублей. Вблизи усадьбы расположено несколько дач, отдаваемых на лето в наем. Прекрасная сухая местность, близость реки, обилие леса, тишина и отсутствие пыли создали из этого, хотя и отдаленного места удобный уголок для дачного пребывания». Сохранились фотографии усадебных построек и оригинального павильона-купальни, возведенного в модном тогда стиле модерн.

Выхожу из вагона на платформу, народа много, а встречающих, как и полагал, никого. Платформа опустела, народ разошелся, остался я один, хожу с корзинками в руках. Вдруг подходит ко мне некто, в золоченой ливрее, швейцар, похоже.

Спрашивает меня: «Вы от Федора Михайловича?» — «Да», говорю. — «Ну, так, пожалуйста», — и повел меня на двор.

Смотрю, карета — дверцу открывает этот швейцар: «Садитесь, пожалуйста». Я сел в карету, и она покатилась. Ехали верст 6, на реке Оредеж стоит великолепная дача, и тут же на реке электростанция своя, фон Крузе, значит. Передал корзиночки. Выходит его жена, приветливо говорит: «Ну, приехали, пойдемте, помоетесь и к обеду выходите». Отвела меня в комнату, мраморный умывальник стоит и на нем кувшины: один с прозрачной водой, а другой с розовой. Для чего употребляется розовая вода, не знаю, но, чтобы показать вид, что и я ею пользоваться умею, отлил немного в ведро, вымылся и выхожу в столовую. Огромный стол уставлен всевозможными яствами и винами, за столом сидит хозяйка, а в дверях — чернокожий лакей, глядит буркалами, точно съесть хочет. Он своим видом смущал меня больше всего.

Сел за стол. Хозяйка угощает: «Закусите, пожалуйста». Налил себе вина — ну пьют-то все одинаково, — а вот как приступить к закуске, не знал. На столе было множество разных ножей — и гнутых, и прямых, длинных и коротких — и вилок самых разнообразных форм. Я был в недоумении, не зная, как и чем есть, чтобы не выдать неловкости. На столе стояли какие-то похожие на сливы ягоды, и я решил закусить ими, поддев себе на тарелку ложкою. Взял в рот, чую, — чистейший керосин. С трудом я проглотил одну. Хозяйка же, видимо заметив мое смущение и неловкость и сказав: «Ну, мне нужно там по хозяйству», — вышла и увела стоявшего в дверях чернокожего лакея. Оставшись один, я уже наелся без стеснения, чего душа хотела. Потом я узнал, что проглоченная ягода с керосином, как мне показалось, была маслина. С тех пор, проходя мимо гастрономических магазинов и видя выставленные в окнах маслины, припоминал, как я впервые пробовал их.

Годы обучения на курсах графини Паниной оказались переломными в судьбе Алексея Константиновича. Он понял, что свою судьбу можно делать своими руками. И уроки русского языка и литературы нашли в его лице благодарного и восприимчивого слушателя.

Через четыре года мы сдавали экзамены по программе среднего учебного заведения, и снова возникло желание продолжить нашу учебу. Нелегально, опасаясь, что нас накроют, мы продолжали занятия по математике, русскому языку, физике и химии и географии. Об одном из наших новых преподавателей стоит сказать особо. Это был Всеволод Михайлович Эйхенбаум, сначала студент университета, затем политический каторжник, осужденный по делу эсэров на 25 лет каторги, закончивший свою политическую деятельность политическим руководителем украинского вождя и главы бандитов Махно и погибший, не знаю, при каких обстоятельствах. Эйхенбаум был на диво способный и талантливый человек. Впоследствии я часто сравнивал его с Троцким по красноречию, с той только разницей, что в выговоре Троцкого чувствовался еврейский акцент. Эйхенбаум, тоже великолепный оратор, отличался тем, что в каждом слове казался русским человеком. Это подтверждалось в каждом обороте его выговора. Например, говоря слово «что», он произносил «што», и всей своей речью подражал выговору простого человека, отчего она приобретала особую привлекательность.

Всеволод Михайлович Эйхенбаум.

При жизни Алексея Константиновича не было Интернета, да и газеты не наполнялись «излишней» для народа информацией. А вот что мне удалось почерпнуть из Википедии об этом учителе, ровеснике деда, имевшем на него столь сильное влияние.

Эйхенбаум Всеволод Михайлович (11 августа 1882 — 18 сентября 1945), больше известный под псевдонимом Во́лин, — российский анархо-коммунист. Брат литературоведа Бориса Эйхенбаума.

Родился в Воронежской губернии, в семье врача, после окончания гимназии переехал в Санкт-Петербург, чтобы учиться на юриста. В 1904 году покинул университет, вступил в партию Социалистов-революционеров и присоединился к революционному рабочему движению.

Занимаясь просветительской деятельностью в рабочей среде, Волин познакомился с Георгием Гапоном и принял участие в демонстрации рабочих в Кровавое воскресенье, что радикализировало его взгляды. Во время революции 1905 года вместе с Георгием Носарём принял участие в создании первого Совета рабочих депутатов, в результате чего был арестован. После побега из-под ареста в 1907 году Волин эмигрировал во Францию, где в 1911 году присоединился к небольшой анархистской группе Аполлона Карелина.

Во время Гражданской войны в России Волин принимал участие в деятельности федерации украинских анархистов «Набат» и тесно сотрудничал с Нестором Махно. Однако в отличие от Махно Волин был прежде всего интеллектуалом, предпочитавшим пропаганде действием пропаганду словом. В 1920 году он был арестован большевиками, но вскоре выпущен, по соглашению советского правительства с Махно. Вскоре последовал повторный арест, из-под которого Волина освободил съезд Профинтерна, часть делегатов которого выступила за амнистию анархистов. После этого Волин был выслан из страны. Живя некоторое время в Берлине, он написал ряд работ по истории анархистского движения в России, а также перевел на немецкий язык и снабдил предисловием «Историю махновского движения» Петра Аршинова. Через некоторое время Волин получил приглашение в Париж от Себастьяна Фора, где принял участие в работе над анархистской энциклопедией.

Перед войной умерла его жена. Фашистская оккупация Франции вынудила Волина скрываться и часто менять место жительства, в результате чего у него обострился застарелый туберкулез. В сентябре 1945 года Волин скончался. Главный труд его жизни — «Неизвестная революция» — был издан уже посмертно.

Да, учителя в Народном доме графини Паниной были, действительно, незаурядные!

С первых же дней занятия по русскому языку походили на курсы революционной пропаганды, и через две недели мы стали революционерами в самом настоящем смысле этого слова.

Как видим, благие пожелания Паниной о запрете на политику на организованных ею курсах были все же не выполнены.

Видимо, к периоду обучения на курсах относятся стихи А. К. Пискарева, опубликованные позднее. Простыми словами показаны идеалистические цели борьбы многих революционно настроенных молодых людей его времени.

Мы завоюем мир оружием бескровным.

Кто опровергнет силу наших слов?

Мы торжеством закончим безусловным

И мир освободим от лжи и от оков.

Мы перестроим жизнь, и новые законы

Получат истина, и красота, и труд…

В преданье отойдут страдальческие стоны,

И жизнью радостной народы заживут.

Являем мы свое великодушье…

Мы повторяем: крови не хотим,

Но в крайности возьмемся за оружье, —

Готовы к бою мы, в бою мы победим!

Примечания

6

Ныне — Благовещенский мост.

7

В жизнеописании С. В. Паниной, кроме справочных материалов, использованы данные исследований профессора университета Вилланова (Филадельфия, США) Адель Линденмайер и сведения из книги Ларцева Н. В. Театр расстрелянный / Ред. Э. Тулин. Петрозаводск: Петропресс, 1998. 159 с.

8

См.: URL: http://www.tez-rus.net/wiewGood30817.html.