Убывающий мир: история «невероятного» в позднем СССР

Алексей Конаков, 2022

Поразительное разнообразие «невероятных феноменов» в СССР – характерная черта эпохи застоя. Идеи о скрытых резервах тела и тайных способностях мозга, о поисках снежного человека и о контакте с внеземными цивилизациями захватывали воображение множества советских граждан. Впрочем, в этой книге исследователь позднесоветской культуры и литературы Алексей Конаков изучает не столько «невероятные феномены» сами по себе, сколько особый дискурс о «невероятном» – историческая траектория которого удивительным образом совпала со становлением и упадком советской технической интеллигенции и советского технооптимизма в целом.

Меридиан «А» (имени М. М. Агреста)

Меридиан имени Матеста Менделевича Агреста — это меридиан, пересекающий проявления «советского невероятного» в области исследований, проектов, фантазий и умозрений, связанных с космосом. Здесь нужно отметить, что хотя космическая эра началась только в 1957 году и в массовом сознании ассоциируется с хрущевской оттепелью, в действительности она была порождением сталинизма. Как указывает Мишель Смит, уже в тридцатые годы ракетная техника занимала «центральное место в городском пространстве Москвы: с лекциями и выставками в парке имени Горького, в городском Планетарии, в холле здания Гражданского Воздушного Флота (Аэрофлот), в штабе Красной Армии»^[36]. Сам термин «космонавтика» появляется в русском языке в 1937 году благодаря работе Ари Штернфельда «Введение в космонавтику»^[37]; в 1935 году выходит десятым изданием книга Якова Перельмана «Межпланетные путешествия»^[38]; в тридцатые же годы начинает оформляться и советский культ Константина Циолковского, объявленного «патриархом авиации и пионером астронавтики»^[39]. Увлечение ракетной техникой корреспондирует с общей воинственностью сталинизма и его склонностью к экспансии: «штурм небес» (который вели авиаторы), «штурм Севера» (которым занимались полярники) и «штурм недр» (осуществляемый геологами) должны быть продолжены грандиозным «штурмом Вселенной»^[40]. Удивительные настроения той эпохи — когда дети писали письма «дедушке Циолковскому»^[41], на русский переводили «Полет в мировое пространство» Макса Валье^[42] и «Проблему путешествия в мировом пространстве» Германа Поточника^[43], а отечественные авторы создавали брошюры вроде «Зачем большевики летают в стратосферу»^[44], — были заслонены начавшейся в 1941 году войной; но уже во второй половине сороковых новое поколение технических специалистов возобновит дискуссии о космических ракетах и реактивных двигателях. Следует подчеркнуть, что для множества молодых ИТР, восстанавливающих страну после Великой Отечественной войны, тема космоса — это, прежде всего, тема ракет, создаваемых в оборонных целях, а как раз рождающееся в те годы «советское невероятное» с самого начала отмечено знаками милитантности.

Глава 1. Софт-милитантность «невероятного»

Тремя важнейшими оборонными задачами, стоявшими перед СССР в 1945 году в контексте начинавшейся холодной войны, были разработка 1) атомного оружия, 2) ракетных носителей и 3) системы противовоздушной обороны^[45]. Каждая из этих задач (для решения которых привлекались тысячи научно-технических специалистов) по-разному повлияла на контуры «советского невероятного»: создание ракет привело в конце концов к полету Юрия Гагарина и к мечтам о покорении других планет; развитие радиолокации, необходимой для нужд ПВО, оказалось полезно при поиске сигналов от внеземных цивилизаций; но парадоксальнее всего проявила себя в дискурсе о «невероятном» тема атомной бомбы.

Казалось бы, атомная бомба не связана с космосом напрямую, однако именно шок от атомных бомбардировок Соединенными Штатами Хиросимы и Нагасаки лежит в основе целой области «советского невероятного», ярко засиявшей в 1947 году. И если в самих США в этот год говорили о «летающих тарелках», увиденных Кеннетом Арнольдом, то жителей Москвы будоражила публичная лекция «Загадки Тунгусского метеорита», которую читал в Московском Планетарии молодой астроном Феликс Зигель. Планетарий вообще являлся чрезвычайно притягательным местом; как вспоминал астроном Александр Гурштейн: «В те годы в умах московских школьников царили два блистательных лектора — доцент Феликс Юрьевич Зигель (1920–1988) и Юрий Фомич Метт <…> [Зигель] доказывал, что Тунгусское падение — это авария межпланетного транспортного корабля инопланетян. Его лекция в Планетарии на эту тему строилась на основе как бы случайного спора со случайными зрителями (подставной партнер играл военного, утверждавшего, что взрыв на Тунгуске похож на атомный взрыв в Хиросиме). Лекция имела оглушительный успех, лишние билеты в Планетарий спрашивали за несколько троллейбусных остановок»^[46]. Впрочем, автором постановки являлся не Зигель, а его старший товарищ, писатель-фантаст Александр Казанцев. Впервые Казанцев высказал свою идею в декабре 1945 года на собрании московских писателей, а в 1946 году опубликовал ее в журнале «Вокруг света» в форме фантастического рассказа «Взрыв». Важно здесь то, что исходный импульс, породивший в итоге и рассказ в журнале, и лекцию в Планетарии, датировался совершенноточно — 6 августа 1945 года:

…дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясения земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой поры, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит^[47].

И хотя изначально в публичном поле Казанцев подает свою идею как «фантастическую», в действительности им проведена довольно серьезная исследовательская работа; он обращает внимание на область не поваленного леса в самом центре падения Тунгусского метеорита, он консультируется по вопросам ядерных реакций с известными физиками, академиками Львом Ландау и Игорем Таммом, он учитывает результаты экспедиции Леонида Кулика (первого исследователя Тунгусского метеорита, погибшего на фронте) и работы известного астронома, академика Василия Фесенкова, он сравнивает сейсмограммы тунгусской катастрофы и атомных взрывов в Японии: «Они оказались похожими, как близнецы»^[48]. Кроме того, ни кратер от падения, ни осколки самого метеорита не были найдены — все вместе это позволяет Казанцеву предположить, что в 1908 году в воздухе над Тунгуской взорвался инопланетный корабль, оборудованный атомными двигателями. Впрочем, хотя заключительный пуант о потерпевшем крушение космическом корабле пришельцев очень эффектен («Не исключена возможность, что взрыв произошел не в урановом метеорите, а в межпланетном корабле, использовавшем атомную энергию»^[49]) и порождает множество горячих откликов, все же для самого Александра Казанцева Тунгусский метеорит является способом говорить об атомной угрозе (как раз нависающей над СССР) — причем разговор этот может вестись в разных регистрах, от обсуждения отдельных технических решений («Да, самое трудное, что американцам пришлось сделать, — это затормозить нейтроны. И в этом они вряд ли обошлись без тяжелой воды»^[50]) до мрачного живописания последствий произошедшей катастрофы: «небывалые разрушения и настоящее землетрясение», «ослепительный шар газов, раскаленных до температуры в десятки миллионов градусов, который превратился затем при стремительном взлете в огненный столб, видимый за 400 километров», «Бедные эвенки оказались жертвами атомного распада мельчайших остатков вещества метеорита, рассыпанных в районе катастрофы»^[51] и т. д.

Чтение публичной лекции о загадках Тунгусского метеорита продолжается недолго; на шумиху обращает внимание Комитет по метеоритам АН СССР, возглавляемый упоминавшимся выше академиком Василием Фесенковым. В мае 1948 года в газете «Московский комсомолец» выходит статья астрономов Евгения Кринова и Кирилла Станюковича и геофизика Всеволода Федынского «О так называемой “загадке” Тунгусского метеорита» с критикой взглядов Казанцева^[52]: среди прочего его обвиняют в злоупотреблении «жуткими подробностями взрывов американских атомных бомб» и в нагнетании «атомного психоза»^[53]. В сентябре 1948-го журнал «Техника — молодежи» печатает статью и открытое письмо в защиту Казанцева, подписанное директором Пулковской обсерватории, членом-корреспондентом АН СССР Александром Михайловым, астрономами, докторами наук Павлом Паренаго, Борисом Воронцовым-Вельяминовым и другими^[54]. В октябре 1950 года в журнале «Знание — сила» публикуется рассказ фантаста Бориса Ляпунова «Из глубины Вселенной», также объясняющий Тунгусскую катастрофу аварией космического корабля инопланетян^[55]. Фесенков и Кринов в 1951 году отвечают публикациями в «Науке и жизни»^[56] и в «Литературной газете»:

Это был действительно метеорит, а не космический корабль. Взрыв тунгусского метеорита произошел не на высоте нескольких сотен метров, как фантазирует А. Казанцев, а при ударе о земную поверхность. Образовавшийся первоначально кратер быстро наполнился водой. Итак, никакой загадки Тунгусский метеорит не представляет и его природа не вызывает никаких сомнений^[57].

При этом сама неистребимость подобных споров, сама увлеченность людей гипотезой о корабле пришельцев (астроном Виталий Бронштэн вспоминал возмущенные вопросы публики: «Зачем вы все время говорите о метеорите, когда доказано, что это был межпланетный корабль?»^[58]), сама готовность обсуждать возможный визит инопланетян возникают отнюдь не на пустом месте: в массе своей советские граждане убеждены в обитаемости космоса.

Такая убежденность в начале пятидесятых основывается 1) на некоторых замечаниях из «Диалектики природы» Энгельса (о том, что вечно превращающаяся материя с «железной необходимостью» порождает мыслящий дух), 2) на радикальном неприятии в СССР «идеалистической» теории Большого взрыва (предполагавшей конечность Вселенной во времени и пространстве)^[59] и 3) на крахе влиятельной гипотезы астронома Джеймса Джинса о возникновении планет из вещества, выброшенного Солнцем под действием проходившей близко звезды. Поскольку прохождение звезд рядом друг с другом является исключительным событием, гипотеза Джинса подразумевала чрезвычайную редкость образования планет — с чем никак не могли согласиться советские ученые. В 1943 году астроном Николай Парийский публикует расчеты, опровергающие гипотезу Джинса, в 1949 году с ее критикой выступает академик Отто Шмидт в работе «Происхождение Земли и планет»^[60]. Отказ от гипотезы Джинса в соединении с идеей бесконечной Вселенной логично ведет к мыслям о бесконечном количестве планет и о фактической неизбежности возникновения жизни в космосе. Как несколькими годами позже подытожат такой ход рассуждений астроном Василий Фесенков и биолог Александр Опарин: «Даже в нашей Галактике, включающей примерно 150 миллиардов звезд, могут быть сотни тысяч планет, на которых возможно возникновение и развитие жизни. Во всей бесконечной Вселенной должно существовать также и бесконечное множество обитаемых планет»^[61]. Тема возможной обитаемости планет чрезвычайно популярна; в частности, о ней активно пишут ленинградские астрономы Всеволод Шаронов («Есть ли жизнь на планетах», 1950^[62]) и Надежда Сытинская («Есть ли жизнь на небесных телах», 1949^[63], «Есть ли жизнь на других планетах?», 1952^[64]), но самый большой интерес у публики вызывают, вне всякого сомнения, статьи и книги астронома, члена-корреспондента АН СССР Гавриила Тихова.

Когда-то учившийся в Париже и работавший в Москве, с 1941 года Тихов жил в Алма-Ате (куда отправился однажды наблюдать полное солнечное затмение) и работал в местном Астрофизическом институте; там в 1947 году ему удалось основать сектор астроботаники — новой науки, открытия которой восхищали советских граждан почти два десятилетия.

Исходное предположение Тихова заключалось в том, что наблюдаемые астрономами сине-фиолетовые марсианские «моря» представляют собой участки растительности. Пытаясь доказать эту гипотезу методами спектрографии, Тихов натолкнулся на ряд затруднений.

Важным оптическим свойством растений является сильное отражение инфракрасных лучей, по сути, отражение избыточного тепла, приходящего от Солнца (листва березы или хвоя ели на снимках в инфракрасном диапазоне выглядят ослепительно белыми), — однако инфракрасные снимки марсианских морей оказывались, наоборот, темными. Кроме того, растения должны иметь в своем спектре хорошо видимую полосу хлорофилла — на Марсе ее обнаружить не получилось^[65]. В 1945 году Тихов находит выход из ситуации: «Сделаем такое предположение: у растительности Марса оптические свойства иные, чем у земной»^[66]. Тихов считает, что в процессе приспособления к чрезвычайно холодному климату Марса местные растения научились гораздо меньше отражать инфракрасные лучи, несущие тепло, и гораздо лучше использовать солнечный свет, из-за чего узкая полоса хлорофилла стала более широкой и сместилась в длинноволновую часть спектра^[67]. Подтверждение своим догадкам о Марсе Тихов находит в работах Евгения Кринова, посвященных растениям земным:

Были взяты две пары растений: первая — зеленый овес и полярный можжевельник, вторая — береза и ель. Оказалось, что отражение инфракрасных лучей у хвойных растений — ели и можжевельника — в три раза меньше, чем у сфотографированных одновременно с ними березы и зеленого овса^[68].

Таким образом, чем в более суровых условиях живет растение, тем меньше оно излучает в инфракрасном диапазоне; факт этот можно проверить на Земле. И во второй половине сороковых Тихов организует целый ряд экспедиций: в горы Памира, в Салехард, на Алтай^[69]. Астроботаникам действительно удается найти растения, почти не отражающие солнечное тепло и не имеющие полосы хлорофилла^[70]. На основании своих земных исследований Тихов уверенно рассуждает о цвете гипотетических марсианских растений: «Теперь стало ясно, почему растительность на Марсе имеет голубой, синий и даже фиолетовый цвет. Если в спектре растения ослаблены красные, оранжевые, желтые и зеленые лучи, то лучи голубые, синие и фиолетовые приобретают большее значение»^[71]. Экспедиции Тихова, в ходе которых он обнаруживает холодолюбивые земные растения с голубоватым оттенком листьев («Вот, пожалуйста, все черты марсианки. Это — низко стелющееся растение, цветочки его голубоваты, листья его собрались в кучку подушечкой: они жмутся к земле и друг к другу, как жмутся живые существа в мороз, чтобы хоть немножко согреться»^[72]), и поэтические картины сине-фиолетовой марсианской флоры, которые он рисует, покоряют воображение читателей, а сам далекий Марс делают близким, почти родным и подозрительно похожим на российское Нечерноземье: «А наши севернорусские молодые сосенки в самом раннем возрасте совсем лиловые. Именно по тем же причинам “моря” на Марсе окрашены в голубовато-серый цвет»^[73]. (Показательно, что такое приписывание Марсу севернорусских пейзажей — «А когда-нибудь настанет день, и человек ступит своей ногой на поверхность Марса <…> Можжевельник, брусника, клюква напомнят путешественнику об оставленной им далекой Земле»^[74] — происходит в годы идеологических кампаний по борьбе с космополитизмом и поиску русских приоритетов.)

Как следствие, с конца сороковых растительная жизнь на Марсе кажется публике чем-то практически несомненным и неоспоримым. «Когда в будущем на Марс полетят ракетные корабли, межпланетные путешественники будут уже знать многое о растительности этой первой станции космоса», — восхищаются исследованиями Тихова в журнале «Знание — сила»^[75]; «На Марсе, несомненно, может существовать и растительный, и животный мир», — уверенно отмечают в «Природе»^[76]; «Существование на Марсе растительности — ныне непреложный научный факт», — категорично пишут в «Огоньке»^[77]. В марте 1951 года Александр Казанцев публикует в «Технике — молодежи» новый фантастический рассказ «Гость из космоса», в котором соединяет гипотезу крушения инопланетного корабля над Тунгуской и основные положения теории Тихова: главный герой рассказа занимается астроботаникой для того, чтобы подтвердить реальность жизни на Марсе и доказать, что именно оттуда прилетел погибший космолет^[78]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

36

Smith M. G. Stalinism and the Genesis of Cosmonautics. // Russian Science Fiction Literature and Cinema: a critical reader. / Edited and introduced by Banerjee A. — Boston: Academic Studies Press, 2018. P. 204.

37

Штернфельд А. Введение в космонавтику. — М., Л.: Издательство ОНТИ, 1937.

38

Перельман Я. Межпланетные путешествия. 10-е изд. — М., Л.: Издательство ОНТИ, 1937.

39

Smith. Op. cit. P. 206.

40

Smith. Op. cit. P. 203.

41

Smith. Op. cit. P. 205.

42

Валье М. Полет в мировое пространство. — М., Л.: Издательство ОНТИ, 1936.

43

Ноордунг Г. Проблема путешествия в мировом пространстве. — М.; Л.: Главная авиационная редакция, 1935.

44

Коссов Б. Зачем большевики летают в стратосферу? — Л.: Ленпартиздат, 1933.

45

Зубок В. Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева. — М.: РОССПЭН, 2011. С. 53.

46

Гурштейн А. Московский астроном на заре космического века: автобиографические заметки. — М.: Изд-во Научного центра сердечно-сосудистой хирургии им. А. Н. Бакулева РАМН, 2012. С. 116.

47

Казанцев А. Пунктир воспоминаний. // Льды возвращаются. — М.: Молодая гвардия, 1981. С. 511.

48

Казанцев А. Пунктир воспоминаний. // Льды возвращаются. — М.: Молодая гвардия, 1981. С. 512.

49

Казанцев А. Взрыв. // Вокруг света, № 1, 1946. С. 46.

50

Казанцев А. Взрыв. // Вокруг света, № 1, 1946. С. 43.

51

Казанцев А. Взрыв. // Вокруг света, № 1, 1946. С. 42.

52

Станюкович К., Федынский В., Кринов Е. О так называемой «загадке» Тунгусского метеорита. // Московский комсомолец, 29.05.1948.

53

Станюкович К., Федынский В., Кринов Е. Указ. соч.

54

Баратова С. О фантастике и людях без крыльев. // Техника — молодежи, № 9, 1948. С. 27.

55

Ляпунов Б. Из глубины Вселенной. // Знание — сила, № 10, 1950. С. 4–7.

56

Фесенков В., Михайлов А., Кринов Е., Станюкович К., Федынский В. О Тунгусском метеорите. // Наука и жизнь, № 9, 1951.

57

Фесенков В., Кринов Е. Тунгусский метеорит или… марсианский корабль? // Литературная газета, 04.08.1951.

58

Бронштэн В. Тунгусский метеорит: история исследования. — М.: Сельянов, 2000. С. 105.

59

Огородников К. Против идеализма в астрономии. // Наука и жизнь, № 6, 1954.

60

Шмидт О. Происхождение Земли и планет. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1949.

61

Опарин А., Фесенков В. Жизнь во Вселенной. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1956. С. 223.

62

Шаронов В. Есть ли жизнь на планетах. — М.: Молодая гвардия, 1950.

63

Сытинская Н. Есть ли жизнь на небесных телах. — М., Л.: Издательство Академии наук СССР, 1949.

64

Сытинская Н. Есть ли жизнь на других планетах? — М.: Госкультпросветиздат, 1952.

65

Тихов Г. О растительности на Марсе. // Природа, № 2, 1947.

66

Тихов Г. О растительности на Марсе. // Природа, № 2, 1947. С. 5.

67

Тихов Г. Новое о планете Марс. ДАН СССР, Т. 49, № 2, 1945.

68

Тихов Г. Астробиология. — М.: Молодая гвардия, 1953. С. 22.

69

Тихов Г. Астробиология. — М.: Молодая гвардия, 1953. С. 25–28.

70

Тихов Г. Астробиология. — М.: Молодая гвардия, 1953. С. 25.

71

Тихов Г. Астробиология. — М.: Молодая гвардия, 1953. С. 25.

72

Строгова Е. Звездный ботаник. // Огонек, № 42, 1947. С. 16.

73

Строгова Е. Звездный ботаник. // Огонек, № 42, 1947. С. 16.

74

Андреев К. На соседней планете. // Огонек, № 39, 1951. С. 21.

75

Травин Г. Звездная ботаника. // Знание — сила, № 9, 1947. С. 29.

76

Понизовский Б. Есть ли жизнь на других планетах? // Природа, № 10, 1946. С. 7.

77

Андреев К. Указ. соч. С. 21.

78

Казанцев А. Гость из космоса. // Техника — молодежи, № 3, 1951.