Смешные рассказы о нас с вами

Алексей Клёнов, 2023

Место действия: Россия. Главные герои: простые люди, семьянины и работяги, студенты, разные виды животных и парочка домовых. Сюжет: смешные, казусные и нелепые случаи из реальной жизни. Однозначно поднимает настроение).

Паласатое

Вся жизнь — театр

У женщин есть особое свойство — делать простое сложным. А у красивых женщин это свойство умножается на три. Иногда на шесть. Но красивым сложность можно простить. А что делать со страшными?

Ой-ой, простите, девочки, я заблуждался. В каждой из них есть красота, только она живет на разных этажах.

Мне нравятся женщины, у которых красота и на верхнем этаже, в голове (не знаю, как правильно классифицировать, на галерке или в партере), и на нижнем. Люблю красивые коленки.

Я женился именно так — посмотрел на коленки. Ух ты! Потом перевел взгляд выше, в глаза. Женщины любят, когда им смотрят в глаза. Типа пытаются постичь их загадочную душу.

Глаза не уступали коленкам. Марина стояла в холле кинотеатра «Солярис», притягивая к себе взгляд, как тарелка инопланетян.

— Здравствуйте, у вас такие коле… тьфу, глаза, что в них тонешь.

— Ну здравствуйте, а вы кто?

— Царь, просто царь. И мне нужна царица.

— Может, начать с принцессы?

И так легко. С подколом. Вот он, верхний этаж в действии. Другая бы треснула сумочкой по голове или смотрела оленьим взором.

— Принцессы — драконам. А нам, царям, особо выбирать не приходится. Царица — и точка.

— Жаль. Так хотелось встретить дракона…

Этого дракона я ей вспоминал десять лет жизни. Даже сына Пашку предлагал назвать Иггдрасилем.

— Пап, ну вот зачем ты меня назвал Пашей? Меня в школе Светка дразнит Пашкой-дурашкой.

— Это она просто неровно к тебе дышит, свет мой. Ты отвечай ей, что Светке-конфетке слова не давали.

— Ага, скажешь ей такое… Она потом меня какашкой обзовет.

— Ты тогда подумай, какую бы рифму она придумала к Иггдрасилю?

Сын задумался. Потом неуверенно предположил:

— Ковид?

Никакого чувства рифмы. Весь в маму.

— Траву косиль! И уносиль!

Сын хохочет так, что прибегает Маринка.

— Вы чего тут ржете? Я вас оставила помыть посуду и плитку, а вы веселитесь.

— Мы моем, моем. Вон уже три ложки в лоток положили. А куда нам торопиться, в субботу?

Жена уставилась на меня с подозрением.

Знаете, как смотрит жена с подозрением? Мол, а не спрятаны ли у тебя в лотке с ложками три любовницы и неучтенная банка коньяка?

Я ответил чистосердечным взглядом. Никаких любовниц, дорогая. А для банок есть гараж.

— Ты забыл, мы сегодня идем в театр?!

Бли-и-и-ин. Блин! Забыл.

— Конечно нет, зайка моя.

— Я тебе дам зайку! Галстук нашел?

Не нашел. Я его в прошлом театральном сезоне в солидол нечаянно макнул, когда в гараже в яму лазил. Там он и остался. Я им крышку банки с солидолом подоткнул.

— Нашел. Но ты в курсе, что он уже немодный?

— Сам ты немодный.

— Мань, ну зачем мне галстук, а? Я буду в джинсах и белом джемпере. Ты мне его для чего тогда покупала? Чтобы я в нем колеса менял на зиму?

— Ну ладно, — сдаваясь. — Но не в джинсах, а в серых брюках!

Туше.

Марина уехала делать маникюр, прическу и массаж ягодичных мышц. В театре очень нужны ягодичные мышцы.

— Пап, вы там в театре долго не заседайте, — предупредил чуткий ребенок. — Я-то сегодня с дедом буду до ночи в «Доту» резаться, за вами проследить некому.

Господи, не ребенок, а килограмм персиков. Бабушка уехала на две недели в санаторий, дед Митя отрывается по полной. Он от внука недалеко ушел, два сапога пара. У них даже ямочки на щеках одинаковые.

Дед приехал за Пашкой в три часа дня, а жена так и не вернулась с процедур ягодичной красоты.

Позвонил в четыре.

— Марин, ты помнишь, что у нас театр в шесть часов?

— Да я уже бегу. Бегу. У парикмахера на мне фен сломался.

Кстати, это какая-то загадочная особенность Маринкиного биополя. Я ей не даю никакие электроприборы. В ее руках взрывается и горит все — моя бритва, сотовые телефоны, микроволновки и пылесосы. Странно, что я до сих пор целый. Как утверждает жена, если во мне и был терминатор, то он давно перегорел.

Появилась дома в пять двадцать восемь, с прической а-ля Мэрилин Монро, маникюром со звездами и офигенными ягодичными мышцами!

Прическу щупать нельзя, я знаю. Маникюр пусть сохнет себе. Но вот мышцы же можно потрогать?

— Да куда ты тянешь свои проводки? Видишь, у меня юбка наглажена. Царь ты или конюх?

— Она была наглажена до парикмахерской. А сейчас ей уже все равно, как и конюху. Марин, давай еще десять минут потратим на массаж. А юбку ты новую наденешь, вон ту, с кактусами на белом поле.

— Вова! Я билеты за месяц покупала! На этого режиссера у нас весь отдел уже сходил!

Десять минут! Ха! А этих режиссеров — туда же. К драконам.

Зря я вспомнил про драконов. Затарахтел телефон, это Иггдрасиль решил напомнить, чтобы мы не опоздали в театр.

— Спасибо, свет мой. А то мы тут сидим, пьем чай с плюшками, забыли про всякие театры…

— Я же молодец, да, пап?

— Ты — чемпион!

Пока я разговаривал, Марина уже сменила юбку и нетерпеливо перебирала лапками у двери.

— Бежим! А то наши места займут!

— Господи, да кому там нужен наш шестой ряд! — это уже натягивая белый джемпер и джинсы.

— А где серые брюки?! — негодующе.

— Они мне в талии жмут. Нефиг меня на ночь пельменями кормить.

Маринка фыркнула — и мы полетели на свободу.

Свобода продолжалась до дверей лифта. В пять сорок три лифт встал на четвертом этаже насмерть. Я тряс дверь, жал на все кнопочки, орал: «свободу неграм!».

Лифт не сдавался.

Я вызвал дежурного. Печальный голос сообщил мне, что все техники на вызове.

— А все — это сколько? — уточнил я.

— Один, — так же печально ответил дежурный. — Ожидайте.

И отключился.

Мы с Маринкой переглянулись. Хорошо, что я джинсы надел. И в туалет сходил перед выходом.

А вот жена — нет. Это тоже чисто женское, вспоминать про туалет в неожиданных местах.

— Вова, — побледнев, сказала она. — А куда я… э-э-э… если прижмет?

— В сумочку, — подбодрил я ее. — Потом новую купишь.

— Ты с ума сошел! — взвизгнула Маринка. — Итальянская сумка за двадцать три тысячи?!

— Ты же говорила, шесть пятьсот?!

Она надулась и отодвинулась в дальний угол, к зеркалу, украдкой поправляя кактусы на юбке.

Я снова нажал кнопку вызова дежурного.

— Любезный сеньор, не могли бы вы выслать нам экстренную помощь? Жена рожает.

Дежурный на том конце провода не изменил интонаций.

— Вы третьи в очереди.

— Я на вас жалобу напишу, в администрацию Президента, — сообщил я. — Марин, может, нам и правда девочку еще родить?

— Да, прямо сейчас и займемся. — Жена еще дулась.

Техник пришел через сорок минут.

— А где новорожденный? — хохотнул он.

— В библиотеке сидит, штудирует литературу по непорочному зачатию, — огрызнулся я. — Вы бы хоть лифты сменили на какие-то свежие версии. В этих же скоро полы провалятся и папоротник зацветет.

— У вас по условиям капремонта кабины будут менять в 2027 году. Крепитесь. Ходьба пешком тренирует сердечную мышцу.

Юморист, блин.

Мы вышли из подъезда и посмотрели на вечернее небо.

— Ко второму акту успеем, — предположил я. — Едем?

— Подожди, я сбегаю домой. Мне надо.

— Только в лифт не садись! — крикнул ей вдогонку.

Мы успели к третьему акту. Маринка еще сменила юбку на джинсы.

На сцене целовались. Мужик преклонных годов небрежно держал в объятиях даму в рюшечках. Мне показалось, что она умерла, потому что была бледна и недвижна.

Я со значением посмотрел на жену.

— Даже тут целуются, обрати внимание. Мы это могли и сами дома делать. Тем более Пашка с дедом рубят врагов в интернете. Поехали домой, а?

— Погоди, посмотрим хотя бы финал.

— Да это и так финал. Все умерли. Он ее сейчас доцелует, потом женится и выйдет режиссер со значительным лицом.

— Вы долго там будете возиться? Поговорите дома!

Это на нас уже шикнули ценители прекрасного с соседних кресел. Подумаешь, цацы. Мы тут хотя бы попкорном не хрустим, а внимаем.

Маринка шлепнула меня по колену, но сама уже сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Вова, кончай. А то нас выведут под белые ручки в холл.

— Ну и хорошо, пойдем в буфет и нажремся шампанского по две тысячи за бутылку.

— Да щас. Бутылку грузинского вина за глаза.

— Две, — начал я торговаться. — Ты одна выпьешь полкило винишка в одно лицо.

— Ладно, две, — сдалась жена.

Сзади нас пнули ногами. Вот они, театралы от сохи. Никакой интеллигентности в поведении.

Еще тридцать минут мы смотрели театральное действие. Мужик доцеловал тетку в рюшках, потом умер. Прибежали посторонние люди и пытались его откачать. А может быть, они просто танцевали, я не понял. Тетка порозовела, схватила какую-то книгу со стола и убежала за кулисы.

За ней побежали все остальные, размахивая руками. Наверное, догнали.

Потом сцена сменилась, внутренний интерьер дома превратился в сарай. Там тоже целовались, уже на сене.

— А как называется спектакль, дорогая?

— Вообще-то, это классика, грех не узнавать сокровища литературы, — цыкнула Маринка.

— «Идиот» Достоевского?

— «Евгений Онегин» Пушкина!

Ох ты, святые бегемоты.

Я собирался найти в толпе актеров Онегина, и тут спектакль закончился. Я попытался вскочить, но Маринка дернула меня за джемпер.

— Погоди, сейчас будут выходить на финальный поклон! — шикнула она.

— Вино же до десяти продают, — шепнул я ей. — У нас всего двадцать минут до ближайшего «Ашана».

Мы начали пробираться к выходу по чужим ногам, вызывая бурю литературного негодования, в том числе нецензурного.

— Нет, ты видишь этих театралов? — возмутился я, уже в дверях. — Они и вина не пьют, и в кружевные платки сморкаются, однозначно.

Выскочив на улицу, мы рванули к машине, где прохохотались уже основательно.

— Две бутылки! — поднял я указательный палец перед носом жены.

— Да ладно, ладно. Но мне — красного полусладкого!

— Договорились.

В магазин мы заскочили в двадцать один сорок пять. Еще десять минут искали полки с алкоголем, а потом еще три минуты кассира, который где-то бродил.

В десять ноль-ноль нас снова проконтролировал сын.

— Ну как спектакль? — спросил он. Звуковым фоном шумели выстрелы и крики на английском.

— Кто побеждает? — поинтересовался я.

— Пока дед, — деловито ответил Пашка. — Но на последнем раунде я его сделаю.

— Только не убивай его до смерти. А спектакль — огонь! Ты «Евгения Онегина» помнишь?

— Ну… что-то такое в школе проходили.

— Так вот, он умер.

Но Пашка уже бросил трубку.

На свой шестой этаж мы поднимались по лестнице, прижимая к груди бутылки с грузинским вином. Я — с белым сухим, Маринка — с красным полусладким.

— А она ведь его не разлюбила, — задумчиво сказала Маринка уже на кухне, разглядывая в бокале винную жидкость.

— Возможно, — согласился я. — И знаешь, какая мораль у этого сюжета?

— Какая?

— Надо жить с тем, кого любишь.

И я поцеловал ее в розовые, пахнущим терпким винным ароматом губы.