Голем

Алексей Калугин, 2013

На Земле продолжается грозный Сезон Катастроф. На этот раз аномальная зона возникла в маленьком российском городке, и полтора десятка жителей Тринадцатого микрорайона оказались отрезанными от всего остального мира. Пленники аномальной зоны стараются найти выход и замечают, что с ними происходят метаморфозы. Ситуацию может изменить группа «Квест-13», специализирующаяся на таких вещах, но квестеры, похоже, и сами в растерянности. В глубинах мусорной свалки кто-то сооружает колоссальную статую – зачем? И кто такие эти странные вооруженные бомжи, не очень-то похожие на обычных бомжей? Квестеры вновь убеждаются в том, что непонятная Игра, в которую их вовлекли, далека от финала…

Глава 6

16 мая. День

Баба Маша еду готовила незамысловатую, но сытную. Сегодня у нее на обед был борщ, которого она наварила большущую кастрюлю, на три дня, и гречневая каша с котлетами. Правда, котлеты были полуфабрикатные, замороженные, из Олиного магазина. Ну а где другие взять?

— Я прежде за мясом на рынок ездила, тот, что на улице Ленина, — раскладывая котлеты по тарелкам, говорила, словно оправдывалась, старушка.

— Баба Маша, так улицы Ленина давно уже нет, — с делано серьезным видом возражал ей Володя. — Теперь эта улица Президентская.

— А мне какая разница, — спокойно отвечала старушка. — Сегодня — Президентская, завтра — еще какая. А для меня как была, так и осталась — улица Ленина. Чем плохо название?

— Так он же злодеем был. Устроил переворот, сверг законное правительство, власть в стране захватил.

— Что, один? — лукаво прищуривалась баба Маша.

— Ну, почему ж один? У него полно сторонников было.

— При оружии, поди?

— Ну, а как же без него?

— Ну вот. А чего же тогда только Ленин один злодей? Другие, выходит, хорошие были?

— Другие тоже злодеи.

— И откуда же столько злодеев в одной-то стране? — досадливо качала головой баба Маша.

Глаза же ее при этом лукаво так улыбались. Не простая была старушка, совсем не простая.

За стеной глухо, протяжно застонал больной сосед Кузякин.

Мария Тимофеевна положила ложку на край тарелки. Прислушалась.

— Вроде как получше ему стало.

— Получше? — удивленно посмотрел на нее Сергей. — Чего же он тогда так стонет?

— Ты бы послушал, как он раньше стонал. Теперь это у него не стон, а песня.

— Только слов не разобрать, — хмыкнул Володя.

— Может, зайти к нему? — не очень уверенно предложил Сергей. — Надо ведь хотя бы познакомиться.

— Не люблю я умирающих, — скривился Володя.

— А тебя никто и не заставляет его любить, — тут же сказала Мария Тимофеевна. — А познакомиться надо, Сережа дело говорит. Заодно и поесть ему отнесите.

— Так, если он циррозник, у него должна быть диета.

— Гречку ему можно. Только без масла. — Мария Тимофеевна принялась накладывать кашу в красную пластиковую миску. — Кстати, ежели Игорь Петрович будет хорошо себя чувствовать, можете и поговорить с ним заодно насчет этой ямы с грязью.

— А он что, по грязи специалист? — усмехнулся Володя.

— Точно не знаю по чему, но прежде, до того как слег, был, говорят, большим ученым. Так что, может, и про грязь что-нибудь дельное скажет… Держи вот. — Мария Тимофеевна вручила Володе миску с кашей, накрытую стеклянной тарелкой.

— Так я еще чай не пил, — обиженно протянул Володя.

— После попьешь. Сначала покормите человека, а то еда стынет.

Тяжко вздохнув, Володя поднялся из-за стола.

— Баба Маша, тебе бы в армии цены не было. Ты бы там за год до генерала дослужилась.

— Я знаю, — невозмутимо сказала старушка и ложкой указала на дверь.

Покинув жилье бабы Маши, Сергей с Володей подошли к двери соседней квартиры.

— Постучим или позвоним? — спросил Володя.

— Если он лежачий больной, значит, дверь не заперта.

Сергей тихонько надавил на дверную ручку. Дверь и в самом деле оказалась не запертой.

— Ну, что?.. — посмотрел на Сергея Володя.

Тот неопределенно пожал плечами.

Честно признаться, Сергею тоже не очень-то хотелось идти знакомиться с умирающим человеком. Но раз уж баба Маша велела…

— Молодые люди!

Помахивая красной коробочкой, зажатой в руке, к ним направлялся пенсионер Штейн.

— Отлично выглядите, Соломон Юрьевич, — поприветствовал его Володя.

— Да уж! — довольно улыбнулся Штейн. — И чувствую себя тоже замечательно! Нога совершенно не болит!

И в самом деле, Соломон Юрьевич шел, не опираясь, как обычно, на палку, а едва не пританцовывая. Да и лицо его, прежде напоминавшее комок серой мятой бумаги, выглядело несколько иначе — тут Володя не лукавил. Глубокие морщины и обвислые складки кожи вроде расправились, а щеки слегка порозовели.

— Вот! — Штейн помахал перед носом у Володи зажатой в руке красной коробкой. — Хочу отдать Илье Петровичу свои таблетки! А вы ведь тоже к нему?

Сергей коротко кивнул. Володя показал красную миску.

— Так чего же стоим? — Штейн надавил на ручку и открыл дверь. — Игорь Петрович! Уважаемый! Жив еще?..

— Здесь я… Проходите, — раздался приглушенный, сдавленный голос из комнаты.

Уже в коридоре явственно чувствовался тяжелый застоявшийся дух, характерный для помещения, в котором находится тяжелобольной. Смесь аптечного запаха, пота, несвежих простыней, подгоревшей овсянки, убежавшего кофе и еще чего-то очень трудно уловимого, но присутствующего неизменно. Запах безнадеги? Или смертный смрад уже начавшегося разложения?

Володя, признаться, опасался, что в комнате этот запах станет совсем невыносимым. Но вышло наоборот. В комнате было распахнуто окно, и коридорный запах почти не ощущался.

Игорь Петрович Кузякин, одетый в выцветшую полосатую пижаму, сидел на низкой софе. Постельные принадлежности были сдвинуты к стене. А рядом с ним лежала небольшая стопка старых потрепанных журналов. Больной был настолько худ, что, казалось, можно было увидеть кости сквозь плотно обтягивающую их желтоватую кожу. На голове у него имелось несколько клочков седых волос, торчащих в разные стороны. Нос был маленький, скулы высокие, а глаза узкие, почти как у азиата. Возраст его определить на взгляд было невозможно — болезнь добавляла ему десяток, а может, и не один, лет. Наверняка можно было сказать, что ему никак не меньше пятидесяти.

— Держи! — Соломон Юрьевич сел на софу рядом с больным и протянул ему упаковку с таблетками: — Хорошее обезболивающее!

— Спасибо. — Игорь Петрович сразу же выдавил из блистера две большие белые таблетки, кинул их в рот и, не разжевывая и не запивая, проглотил.

И замер, зажмурив глаза. Как будто в ожидании эффекта.

— А как же ты сам, Соломон Юрьевич? — не открывая глаз, спросил больной. — Без лекарства-то?..

— Ты знаешь, Игорь Петрович, у меня нога-то совсем прошла! — Соломон Юрьевич стукнул себя кулаком по коленке. — Не поверишь, третий день таблетки не принимаю! А неделю назад же еле ходил!

Больной скривил губы в подобии усмешки и, приоткрыв левый глаз, скосил его на Штейна:

— Поверю. Я и сам себя лучше чувствую. На меня эти конфеты, — помахал он таблетками, что принес Соломон Юрьевич, — вообще не действовали. Только гидроморфон боль на время снимал.

Игорь Петрович открыл второй глаз и посмотрел на ребят. На лице его появилась заинтересованность. Видимо, обезболивающее начало действовать.

— Мария Тимофеевна вам поесть передала. — Володя показал больному пластиковую миску и глянул по сторонам, ища, куда бы ее поставить.

В комнате стояли два больших старых книжных шкафа со стеклянными дверцами на каждой полке, под завязку набитые книгами. На полу возле шкафов стопками были сложены еще книги и журналы. У окна располагался письменный стол с большим старомодным процессорным блоком и небольшим плоским дисплеем. Видимо, баба Маша не выдумывала — Игорь Петрович действительно занимался когда-то наукой. Хотя с таким же успехом мог и книжки писать. Второй вариант Володе даже больше понравился — он ни разу еще не встречал живого писателя. Впрочем, мертвых ему тоже видеть не доводилось.

— Поставь вон туда, — кивнул на табурет, подпиравший балконную дверь, Игорь Петрович.

— Это Сергей и Володя, — указал на гостей Соломон Юрьевич. — Сергей — из Москвы, по служебным делам к нам приехал. Ну, в смысле, не именно к нам с тобой, а к нам, то бишь в Кипешму. А Володя автобус водил. До тех пор, пока не утопил его в яме с грязью. Помнишь, я тебя рассказывал?

Игорь Петрович устало кивнул.

Володя поставил миску с кашей на табурет и сделал два шага назад.

— Ну, а теперь табурет сюда давай, — махнул ему рукой Игорь Петрович. — А то как же я есть буду?

Сообразив, что дал маху, Володя быстро переставил табурет поближе к софе.

Игорь Петрович снял прикрывавшую миску тарелку, взял в руку ложку и очень осторожно попробовал кашу. Как будто боялся, что она отравлена. Пожевав губами, он одобрительно кивнул и зачерпнул побольше.

— Надо же, — удивленно качнул он головой. — Я даже вкус еды начал чувствовать.

— А прежде не чувствовали? — спросил Сергей.

— Не то чтобы совсем не чувствовал. — Игорь Петрович зацепил еще каши на кончик ложки. — Но из-за постоянных болей вкус не имел никакого значения.

— То, что боль ослабла, это хорошо или плохо? — поинтересовался Володя.

Вопрос был не очень-то деликатный. Но Игорь Петрович отреагировал на него спокойно.

— Пока не знаю, — пожал он плечами.

И снова принялся за кашу.

— Мария Тимофеевна сказала, что вы ученый, — начал Сергей.

— Точно! — опередив больного, кивнул Соломон Юрьевич. — И не просто ученый, а большой ученый!

Глядя в миску с кашей, Игорь Петрович усмехнулся.

— А что, не так? — вскинув брови, посмотрел на него Соломон Юрьевич.

— Я был ученым. А теперь я полутруп…. Или даже на две трети.

— А почему так? — спросил Володя.

— Что? — не поднимая головы, исподлобья глянул на него Игорь Петрович.

— Почему на две трети?

— Потому что у того, кто только наполовину, еще есть шанс выкарабкаться.

— А у вас, значит?..

— А у меня уже печени, почитай что, нет.

— Да будет тебе, Игорь Петрович, — попытался улыбнуться Соломон Юрьевич.

— Я знаю, что говорю, — перебил его больной.

— Так ведь сам же говоришь, что лучше себя чувствуешь.

— Так всегда бывает перед смертью.

Игорь Петрович произнес последнюю фразу ровным, абсолютно спокойным, лишенным каких бы то ни было эмоций голосом. Он не жаловался, не причитал, не пытался храбриться или язвить. Он констатировал факт. Хладнокровно и беспристрастно, как и подобает ученому. Игорь Петрович действительно знал, что говорил. И он принимал свою смерть не как наказание и даже не как неизбежность. А как реальность, как еще одну закономерную стадию жизненного процесса. Поэтому ему совершенно не было страшно. Только боль — постоянная, нестерпимая, изматывающая — совершенно выводила из себя. Главным образом потому, что мешала думать. А перед смертью человеку о многом следует подумать. Не для того, чтобы попытаться что-либо исправить, а чтобы все понять.

Сергей был молод, смертельная болезнь не грызла его тело, поэтому он все неправильно понял. Он решил, что Игорь Петрович находится на грани отчаяния и, может быть, уже не в состоянии адекватно оценивать то, что происходит вокруг. Сергей решил, что больной ждет смерть, поскольку убедил себя в том, что за ней последует другая жизнь. Такое случается с самыми светлыми умами, когда их обволакивает смертная тень. Говорят, перед лицом неизбежной смерти люди готовы на все: на ложь, на предательство, на клятвопреступление, на самообман и даже на сделку с совестью. Вот Сергей и решил, что нечто подобное происходит сейчас с Игорем Петровичем, мозг которого отчаянно и безнадежно ищет путь к спасению. Самым правильным, как он полагал, в такой ситуации будет увести разговор, а следовательно, и внимание больного в сторону от темы неизбежного.

— А какая у вас специальность? — поинтересовался Сергей, стараясь проявлять искренний интерес.

— Антропология, — ответил Игорь Петрович, прожевав очередную ложку каши.

— Вы кости собирали! — совершенно неуместно хохотнул Володя.

Даже Соломон Юрьевич, посмотрев на него, строго сдвинул брови.

А вот сам Игорь Петрович отнесся к Володиному утверждению совершенно спокойно.

— Нет, кости собирали другие, — сказал он. — Я их изучал… Про Отци — ледяного человека слышали?

Ребята переглянулись.

— Нет, — ответил за обоих Сергей.

— Молодежь, — снисходительно усмехнулся Соломон Юрьевич. — Они небось и про Тутанхамона ничего не знают!

— Ну, это вы зря, Соломон Юрьевич, — обиделся Володя.

— А про Кетцалькоатля?

— Ну, это ты уже хватил, Соломон, — покачал головой Игорь Петрович. — К тому же это совсем из другой оперы. А Отци, — посмотрел он на ребят, — это человек, живший пять тысяч триста лет тому назад.

— То есть, — Володя быстро прикинул в уме, — еще до рождества Христова?

— Задолго, — заверил его Игорь Петрович. — Он намного старше египетских мумий, но при этом тело его, обнаруженное вмерзшим в лед в Альпах, на границе Италии и Австрии, сохранилось намного лучше. И его не препарировали жрецы, готовившие мертвеца к загробной жизни. Так что нам удалось получить неповрежденные образцы ткани и крови Отци и даже узнать, что он ел последний раз в жизни.

Игорь Петрович усмехнулся и снова принялся за кашу. Он ел не торопясь, медленно, тщательно пережевывая каждую отправленную в рот порцию. Как будто опасался, что в каше может попасться камешек, о который легко сломать зуб.

— А про Сезон Катастроф вы слышали? — решил все же коснуться интересующей его темы Сергей.

Игорь Петрович молча, не поднимая головы, кивнул.

— И… что вы об этом думаете?

— Ничем хорошим это нам не светит.

— Нам?

— Нам. — Игорь Петрович ложкой нарисовал в воздухе круг. — Всему человечеству.

— А конкретно нам? Тем, кто застрял на этом пятачке, именуемом Тринадцатым микрорайоном?

Чуть приподняв голову, Игорь Петрович глянул на Сергея:

— Хочешь сказать, что мы оказались в аномальной зоне?

— Ну… — боясь сказать что-то не то, Сергей помахал руками. — Вообще-то, очень на то похоже.

— Мне тоже так кажется, — кивнул больной.

— Постой! — вскинул руки с раскрытыми ладонями Соломон Юрьевич. — Погодите-ка! Но ведь если мы оказались в аномальной зоне, нас должны отсюда эвакуировать!

— Кто? — коротко спросил Игорь Петрович.

— МЧС… Власти…

— Центральной власти давно уже нет. Москву затопило, правительство умотало, не то в Казань, не то еще куда-то…

— А как же он? — указал на Сергея Володя. — Он ведь из Москвы к нам приехал.

— Москва большая, — пожал плечами Сергей. — Центр затопило. Кремль вообще глубоко под воду ушел. В метро теперь только дайверы спускаются. Где-то просто заболоченность сильная. И постоянно дождь льет. А на новых территориях, что только в двенадцатом году к Москве присоединили, в основном сухо. Это же уже за границей Московской аномальной зоны. Многие из центра туда перебрались. А наш институт еще до катастрофы переехал. По распоряжению партии и правительства, так сказать.

— Странно, что при таком бардаке еще что-то работает, — недоумевающе пожал плечами Володя. — Вот ведь ты какую-то документацию нам привез… На фига? Кому это сейчас нужно?

— Вот именно! — ложкой указал на него Игорь Петрович. — А отсюда мораль: никто не станет нас спасать. Потому что аномальная зона — это как большой чирей на заднице. Если его не трогать, так его вроде и вовсе нет, потому как — не видно. А тронешь — болит. И того хуже, лопнуть может. Тогда гноем все вокруг зальет.

— Ну, у тебя и метафорки, Игорь Петрович! — поморщился Соломон Юрьевич.

— Да уж какие есть, — развел руками больной. — Наши российские власти сверху донизу, везде и повсюду действуют одинаково. Что бы ни случилось, нужно делать вид, что ничего необычного не происходит и у тебя есть план, как действовать в такой ситуации. Главное — не делать никаких резких движений. Лучше всего — вообще ничего не делать. Если все само собой рассосется, будешь говорить, что это твоя заслуга. Рванет, так что все накроет, — ну, так ты к этому никакого отношения не имеешь. У нас ведь, как водится, виноватым оказывается тот, кто пытается что-то делать. Эдакий дзен отечественной штамповки. Что нам известно про аномальные зоны?..

— Ну, там всякие странные штуки происходят… — начал было демонстрировать свою осведомленность Володя.

— По сути! — перебил его Игорь Петрович.

Володя озадаченно поджал губы.

— Ничего! — многозначительно изрек Соломон Юрьевич.

— Вот именно, — кивнул Игорь Петрович. — Вообще — ничего! Поэтому, с точки зрения властей, самое лучшее, что можно сделать, если на твоей территории образовалась аномальная зона, это обнести ее кордоном и ждать, что дальше произойдет.

— А что может произойти? — спросил Сергей.

— Все, что угодно, — ответил Игорь Петрович.

Причем сказал он это так, что сразу стало ясно — ничего хорошего ожидать не следует.