Повинуюсь и слушаю

Алексей Калинин, 2020

Однажды я миловалась со своим парнем на скамеечке в парке и даже не подозревала, что нас через пять минут отправят в волшебное путешествие по сказочным мирам. В каждом мире у нас есть всего двадцать пять дней на то, чтобы найти друг друга и заняться любовью. Если не успеем, то будем начинать в новом месте и в новых обличьях. Это обязательное условие для возвращения домой. И всё было бы гладко, и в конце концов мы бы вернулись, но возникли некоторые обстоятельства… Содержит нецензурную брань.

История первая, в которой мы с Масудом отправились в волшебное путешествие

В воздухе витала любовь. Она блуждала в загогулинах чугунной ограды, которая поясом верности окольцовывала мохнатый островок парка в центре бесстыже-голых улиц города. Черные прутья арматуры переплетались друг с другом в страстной феерии арабского танца.

Острые пики на прутьях имитировали фаллические символы, а черные кольца на секционных трубах напоминали вагинальные. Создавалось ощущение, что пяток заостренных членов выстроились в ряд к одному большому женскому…

И так секция за секцией.

Любовь светилась в глазах сизого голубя, который выпячивал грудь и курлыкал громче трактора «Беларус». Он вытанцовывал перед гладенькой самкой, которая от пуза наклевалась рассыпанных семечек и сейчас находилась в хорошем расположении духа. Голубь ещё не догадывался, сегодня ему не удастся взгромоздить пернатое тело на не менее пернатую плоть.

Любовь также кружилась по пруду в виде маленьких пескарей. Темно-серые торпеды гонялись в прозрачной воде и игриво задевали друг друга пятнистыми плавниками. Их выпустили в пруд недавно, но уже появлялись по вечерам усатые рыбаки, которые старались наловить котам халявной рыбехи. Пока жителей водоема не поймали, они резвились и стремились воспроизвести себя в тысячах мелких икринок.

Любовь виднелась в каждом порыве ветра, когда кряжистый дуб пытался толстыми сучьями навалиться на тонкую рябинку. Та пока ещё не налилась от смущения красными ягодами, но пыталась отбиться от нахала и отчаянно трепетала вытянутыми листочками. Рябина боялась того, что о них подумает старая береза, которая на другом берегу пруда возмущенно шевелила полуоблетевшими сережками-бруньками? Дуб-стервец и ей давно подмигивал желудями.

Любовь витала в воздухе…

Больше всего она воплощалась в нас, когда мы сидели на полускрытой от посторонних глаз скамеечке. Масуд увлеченно шарил под розовым топиком, а я запрокинула голову назад и подставляла шею жарким поцелуям. Мои чуть тронутые загаром руки поглаживали мускулистую спину парня.

У нас была ролевая игра — мы играли влюбленную пару. А что? Мы вырвались на свободу и теперь нас ничего не могло остановить…

По крайней мере, я так думала. Но как же я ошибалась…

— Масуд, не надо, увидят же, — сорвалось с моих губ, когда я в очередной раз отодвинула настойчивую руку от коленок.

Масуд не сдавался (любовь же витала в воздухе) и время от времени вытаскивал руку из-под розовой ткани топика, чтобы вновь попытаться запустить под черную ткань юбки. Опыт ему подсказывал, что рано или поздно, но мне надоест отталкивать ищущие пальцы.

Надо быть настойчивей. Не отступать и не сдаваться! Щупать и целовать!

— Постыдились бы! Посреди бела дня такими делами заниматься, — послышался пронзительный женский голос.

— Стыдно, мать, очень стыдно, — Масуд даже не обернулся на голос. — Но знала бы ты — как сладко-о-о.

Я чуть приподняла ресницы и сквозь тонкую щель посмотрела на возмущенную пару. Застыли, как памятник рабочему и колхознице… Благообразная матрона, из тех, кого боятся обвешивать на рынке даже бесстрашные армяне, и сухонький мужичок, из тех, кто трется возле метро и сшибает мелочь «на проезд». Сейчас лицо дамы покраснело запрещающим сигналом светофора, и она набрала в мощную грудь воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой.

Надо срочно что-то предпринимать, а то сбежится на ор народ, и мы будем с позором изгнаны из-под сени деревьев. Может, заколдовать её и пусть молчит до скончания веков? Или попытаться уболтать? Вон как её муж пялится на мои коленки.

— Тетенька, вы не ругайтесь. Хотите, мы поменяемся с вами местами. Вы постоите с Масудом, а ваш муж займет его место, — я продемонстрировала, что будет, если вовремя посещать стоматолога и отбеливать зубы.

— Да я… Да ты… — набранный воздух мешал даме правильно сформулировать мысли.

Могучую грудь распирало, ещё чуть-чуть и произойдет взрыв. Чтобы этого не случилось, она выпустила воздух прочь. Он вышел с таким громким рычанием-курлыканием, что голубь недоуменно оглянулся — кто ещё претендует на его даму сердца?

— Жозефина, а что? Девчонка дело говорит — пусть парнишка постоит, ноги разомнет. Они у него затекли, наверное, — тонким голоском согласился спутник матроны.

— Карл, ты что? Неужели ты хочешь на место этого нахального сопляка? Чего ты так радостно киваешь, Карл? — последнее предложение женщина говорит замогильным голосом.

— Ой, ты не то подумала, Жозефиночка. Это у меня от негодования приступ Паркинсона случился. Сейчас должен прекратиться. Вот, видишь, уже не киваю. Главное — глубоко дышать. А тебе тоже не надо волноваться, Жозефиночка, у тебя же давление, — залепетал порядком струхнувший мужичок.

Глаза Масуда осмотрели стоящих, не нашли ничего интересного и вернулись к более интересному зрелищу, где под топиком вызывающе торчали возбужденные бугорки.

— О моем давлении он вспомнил… Так и скажи, что хотел бы оказаться на месте этого бесстыжего мальчишки и пошарить под розовой тряпочкой. Что ты снова киваешь?! — повысила голос матрона.

— Да нет, моё солнышко. Я же опять от негодования, — бормотал мужичок, подобострастно поглядывая на свою благоверную.

— Да? Ну, смотри у меня! — хмурит брови «Жозефиночка».

— Точно, Карл, посмотри у неё, а то туда походу давно никто не заглядывал, — вырвалось у Масуда. — Наверняка всё уже мхом поросло и ржавчиной покрылось.

Пескари в пруду застыли от такой наглости. Дуб забыл о домогательствах к рябине и вытаращил в ужасе желуди. Береза сочувственно поскрипывала. Лишь бесчувственный голубь продолжал попытки соблазнить самочку. А Масуд легонько ущипнул меня за сосок, отчего я притворно ойкнула и ударила его по плечу.

— Ну знаете ли, молодой человек… Я так это дело не оставлю… Мало того, что совокупляются здесь посреди бела дня, так ещё и оскорбляют… Нет! Я сейчас полицию вызову! Я за оскорбление привлеку! Я…

— Значит, будем драться! — угрожающе сдвинул брови Масуд. — До первой смерти. Кто выжил, тот и победил!

— Пойдем, Жозефиночка! Не обращай внимания на этих наглецов. Я уже так унизил взглядом этого хама, что он теперь не скоро опомнится, — подтолкнул под пухлый локоток здравомыслящий Карл. — А вам, молодой человек, должно быть стыдно за свое поведение. Нет-нет, не вставайте — сидите и думайте о своём скверном поведении. Пойдем, Жозефиночка от этих нехороших людей. Ну, не мешкай же.

Ну да, сейчас молодежь такая пошла, что не только обругать могут, но ещё и поколотить. И почему-то бить всегда предпочитают мужчин, хотя Карл здесь совершенно не причем. Ему явно понравилось мое предложение. Правда, он даже под пытками в этом не признается — ему ещё жить с Жозефиной, жить долго и счастливо.

Жена продолжала что-то высказывать мужу, тот снова словил приступ Паркинсона и начал кивать в такт раздраженным словам. Они удалялись, причем мужчина торопился покинуть это прибежище греха гораздо быстрее своей супруги.

Голубь хмыкнул в сторону уходящих людей и снова вернулся к ухаживанию. Его спутница явно намекала, что не прочь прижаться к земле. Мы тоже решили не терять времени. Снова увлажнилась моя шея, снова обнялись его плечи. Дыхание у нас вырывалось шумное, словно в кустах не влюбленная парочка ласкала друг друга, а раздували огонь кузнечные меха.

— А ну пошли отсюдава! Вот я вас! — раздался скрипучий голос, и я вздрогнула от неожиданности.

Такая власть слышалась в этом голосе, что даже я, бывшая всемогущая джинния из лампы, чуть не описалась.

Голубь и голубка много повидали в своей короткой жизни, поэтому сразу же сорвались с места. Удар суковатой трости пришелся по асфальту и оставил на горячем покрытии хорошую такую ямку.

Голубь сглотнул, когда представил на месте асфальта свою маленькую головку. Увы, испуганная подруга стартовала с такой скоростью, что угнаться за ней не представлялось возможным. Романтическое настроение выветрилось вместе со свистящим в ушах ветром. Но голубь решил вернуться назад, чтобы отомстить обидчику за разрушенную ячейку голубиного сообщества.

— Вот же поганцы какие, а? Ить прямо на дорожке тыры-пыриться удумали! Эх, ни стыда, ни совести! Начистил бы им клювы, да где теперь споймать-то? О, молодежь, а вы чего в кустиках притаилися? Деньги штоль считаете?

Если вы видели фильм «Старик Хоттабыч», то сможете представить себе сморщенного старичка, который нелепо размахивает руками при ходьбе и иногда трясет лысой головой. Однако есть одно маленькое «но» — если вы представили себе старичка в светлом парусиновом костюме и в штиблетах на босу ногу, то вы глубоко заблуждаетесь. Куцая бороденка воинственно вздернута, на тощих плечах красовалась новенькая «косуха», заклепки на кожаных штанах пускали зайчиков при ходьбе. Берцы увешаны цепями и позвякивали при ходьбе. Этакий престарелый байкер, только шлема с рогами не хватает.

— Дед, а у тебя ничего не потеет в кожанах-то? — спросил Масуд, пока я снова отстранила наглую руку.

— Дык а чему у меня потеть-то? Одна кожа да кости. А вот подруга, знать, здорово вспотела, пот вон аж по ляжкам течет, — хитро сощурился дед.

— Уважаемый, а не пойти ли тебе на… — от моего тычка под ребра Масуд проглотил окончание. Я сдвинула брови, мол, старость надо уважать. Мой чернокожий спутник покачал кучерявой башкой и продолжил. — Чо вы до нас доебались-то, а? Мы с Гулькой сидим, ни к кому не пристаем, а к нам словно магнитом всех тянет.

— Дык тут дети малые по дорожкам бегают, а у тебя словно банан в штанину засунут. И у неё вон титьченки скоро совсем выскользнут. Не по-людски поступаете, срамно. Ты хоть любишь её?

Вот это вопрос. Мы с Масудом больше тысячи лет в одной лампе ютились — если это не любовь, то тогда непонятно что.

— Люблю, конечно!

— И что же, так при всех свою любимую и разложишь на скамеечке? Как голубь будешь?

— Не доставай, дед, иди своей дорогой. И что же вам таким дома-то не сидится? — рявкнул Масуд.

— Каким это «таким»? — недобро прищурился дед.

— Таким правильным. Этого нельзя, того нельзя. Так не ходи, сяк не ходи. Надоело! Вот раньше было хорошо — захотел бабу трахнуть, схватил, оттащил подальше от дороги, чтобы лошади не затоптали и понеслась. А теперь что?

— Что? — мы с дедом спросили хором.

— Нигде нельзя укрыться, чтобы потом носом не ткнули. В кафе на столе нельзя, под столом нельзя, в туалете и то нельзя — говорят, что негигиенично! Вот и приходится в где попало ютиться. Вон в книжках что пишут — встала пипирка, тут же в гарем сходил и осчастливил одну из тысячи жен. А тут одну осчастливить не можешь — всем себя правильными показать хочется. Заебали! — в сердцах выкрикнул Масуд.

Старик хмыкнул, раздвинул тростью кусты и присел на облюбованную нами деревянную скамейку. С важным видом достал из кармана пачку странных сигарет. Черные стержни торчали из коробки фантастическими пулями из обоймы. Он вытащил одну, поднес палец, на котором тут же вспыхнул огонек, и глубоко затянулся.

У меня холодок пробежался по коже. Кажется, что я начала понимать — кто перед нами. Но моего спутника уже было не остановить…

— Дед, да ты никак решил нам фокусы показать? — поднял бровь Масуд. — Прикольно, конечно, но на фига нам это нужно? Мы и не такое можем сделать, так что дай нам хотя бы чуть-чуть побыть одним?

— Значит, ты думаешь, что раньше с трах-тибидохом было легче? — дед выпустил огромное кольцо. — И вы уже не можете ничего…

Вот надо было бежать… Надо было, но почему-то в тот момент я отнеслась к его словам с недостаточным пониманием.

Кольцо переплыло через кусты и подлетело к березовому суку, чтобы надеться на него, как в игре серсо. Увы, ему это было не суждено сделать — сквозь дымный обруч пролетел сизый крылатый снаряд и с самым мрачным видом уселся на ветку липы над головой старика.

Раздраженный голубь приготовился свершить страшную месть.

— Да, думаю, что легче. Да и интереснее было! Вот поймал какую-нибудь эльфийку в лесу и хлоп — через девять месяцев у неё уже младенчик с острыми ушками. Или при королевском дворе какую-нибудь фрейлину в углу прижал, задрал юбку и почесал её мохнатенький бугорок своим мечом, — улыбнулся Масуд.

Язык его — враг его. Всегда так было и сейчас пришло очередное подтверждение этому факту.

— Ну, судя по тому, что у тебя меч-от до сих пор не опадает, ты бы всех фрейлин перезажимал, — хмыкнул дед и показал на ширинку Масуда.

— Да уж, двадцать пять сантиметров мясной стали так просто не спрячешь.

Я же поглядывала вверх. Голубю был неинтересен размер органа молодого человека — он занимал наиболее удобную позицию для бомбометания.

— Двадцать пять, гришь? Такой дубинкой орехи колоть можно, — покачал головой старик.

— Да уж, дед, можно. Колоть не пробовал, но вот полведра с водой поднимал. А ты, наверное, позабыл, каково это — запускать во влажный тоннель своего путешественника? — спросил молодой наглец.

Голубь выбрал позицию. Теперь он отомстит этому хрычу и пусть тот бестолково размахивает своей тростью — птица будет уже далеко.

— Что же, так тому и быть. Ежели вам нравится число двадцать пять, то есть у меня такая вещица мудреная, — дед достал из-за пазухи плоские песочные часы. — Вот, как раз двадцать пять сантиметров. Видите деления?

— Ну, ты реально фокусник. Или у тебя в косухе целых склад всяких штуковин? — восхищенно присвистнул Масуд, когда увидел, как плоские часы становятся объемными и выпуклыми. Черные полоски чередовались отметинами, как на тельняшке матроса.

Холодок ещё раз пробежал по моей спине. Я узнала часы царя Соломона… Я узнала того, кто перед нами…

Я хотела убежать, закричать, хотя бы моргнуть в ужасе, но ничего не могла сделать. Сидела, как колода, полная меда… А между тем, мой спутник вообще не понимал всего ужаса происходящего.

Вот же шайтан, а ведь мы только-только вырвались из тысячелетней передряги!

— И я любил и был любим. Любил бы и сейчас, если бы не один мелкий мерзавец, который разрушил нашу семью. Ладно, обо мне неинтересно, было и было. А вот за вашими приключениями я понаблюдаю… Значитца так, вот по этим делениям вы и будете жить. Моя фантазия будет вас забрасывать туда, куда пожелаю…

— Дед, завязывай придуриваться, а то я тебя сейчас самого в пруд заброшу, — прерывал его Масуд.

— У вас будет двадцать пять дней, чтобы спариться. Неважно где, неважно как, но проникновение должно состояться и тогда вы вернетесь. Каждый раз вы будете незнакомы друг с другом. Каждый раз вы будете забывать прошлое. Потянет вас друг к дружке также, как сейчас. А в последние двадцать пять секунд каждого двадцать пятого дня вы сможете всё вспомнить. Я же останусь смотреть на часы и каждый раз, когда песок будет переваливать через определенную черту, буду горестно вздыхать. Если весь песок пересыплется вниз, и вам не удастся вернуться, то что ж… Значит, не судьба. И будете вечно скитаться по мирам и временам. Вот, как-то так.

Мои волосы встали дыбом. Властитель всех джиннов разгневался на нас, а глупый Масуд ещё и подливал горючего в огонь гнева:

— Дед, да тебе бы романы писать, с такой фантазией. Или в дурке Наполеонам сказки рассказывать. Ты чего плетешь? Какие двадцать пять…

Масуд не успел договорить — старик выпустил в нашу сторону клуб сизого дыма. Густой туман обволок нас. В синеватой дымке не проступали даже очертания скамейки. Солнечные лучи стремились пронизать завесу, но неудачно. Ни писка, ни крика. Тишина.

— Вот и посмотрим — так ли хорошо было раньше? И ведь ещё книжки вспомнили. Хорошо, устрою вам путешествие и по книжкам, — пробормотал старик.

Я пыталась закричать, но не смогла. Пыталась вырваться, но не получалось. Моё волшебство словно замерзло и даже самое маленький фокус с исчезновением монетки вряд ли был мне под силу.

Нас засасывало в неизвестность. И это было неприятно. Было больно, страшно и тошно. Царь Соломон, непонятно как оказавшийся в парке, отправил нас в большое путешествие по мирам. А виной всему наша легкая шалость… Мы испарялись…

Надо же такому случиться, что как раз в это время голубь всё-таки осуществил свою месть…

Старик провел рукой по испачканной лысой голове и поднял глаза вверх. Если голуби умели улыбаться, то сейчас с ветки сверкала самая ехидная улыбка.

Вот тебе за обломанный вечер!

— Ах ты, засранец! Ну что же и ты отправляйся вместе с ними — третьим будешь! — старик взмахнул рукой, неведомая сила подняла истошно курлыкающего голубя вверх и швырнула прямо в клубок дыма.

Только орущий голубь скрылся за сизой пеленой, как дым начал исчезать. Лишь тонкая струйка осталась на том месте, где мы сидели. Вскоре растворилась и она. Я видела это краешком меркнущего сознания.

— Ну что же, начнем наш отсчет, — сказал старик и перевернул чашу весов.