Слышишь топот бегущих слонов? Повесть

Алексей Казаков

Повесть о драматических взаимоотношениях отца и сына в эпоху резких социально-политических перемен в стране, когда сместились все нравственные координаты даже внутри семей. Можно ли и нужно мстить близким людям за предательство? Особенно если они не понимают своего предательства? И до каких пределов может дойти месть?

© Алексей Казаков, 2022

ISBN 978-5-0053-1865-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слышишь топот бегущих слонов?

1.

Они долго шли по тихому летнему дубовому лесу. Семилетний Кириллка, озиравшийся на кроны деревьев, споткнулся о вздыбившийся и уползший на тропинку корень, упал, уронил самодельный газетный кулёк с конфетами-подушечками и заплакал от досады и боли в пальцах правой ноги.

— А ну-ка без сырости! — деланно-сурово приказал отец, посадил сына на плечи и понёс его в сторону шоссе.

— Давайте, парни, в кузов, — предложил пожилой шофёр грузовика, согласившийся их подвести. Возможно — об этом свидетельствует обращение «парни» — водитель принял их за старшего и младшего братьев.

Отец подсадил Кириллку на край борта машины, — и мальчик ахнул от восторга: кузов был доверху заполнен душистой пшеницей.

Так, лёжа на пшенице, они и поехали в сторону причала. Кириллке казалось, что он в странной четырёхугольной пустыне, где каждая песчинка вдруг выросла и удлинилась. Потом он, повинуясь, наверное, какому-то древнему инстинкту, а может просто из озорства, но не от голода, набрал в рот пшеницы и стал её жевать, ощущая, как из совокупности зёрен появляется тугой влажный комок…

2.

— Вставай, сгоришь! — Ленка растолкала меня, согнала внезапный сон.

Солнце подвинулось, и тень от индийской пальмы убежала с моего камышового лежака. Пришлось с балкона трехзвёздочного номера, где мы поселились, перейти в комнату, под кондиционер — гудящий, дышащий холодом и шевелящий панелями, словно губами.

Семилетним Кириллкой — человеком, ныне существующим только в моих снах, был когда-то я. В наследство от того мальчика мне достались его имя и биография, меняющаяся с возрастом в акцентах.

— Знаешь, мне опять приснился этот сон с пшеницей.

Моя молодая жена тяжело вздохнула.

— М-да, — сказала Лена. — Колбасит тебя… Подсознание… Переживаешь ты, дружок.

Я достал из сумки телефонную — старомодную, потрёпанную, бумажную — книжку, заварил себе чая, набрал номер. Трубку подняли сразу. Женский голос что-то сказали на хинди. Потом прозвучало английское «хеллоу».

3.

— День добрый, — сказал я по-английски. — Могу я услышать Ганика, пожалуйста?

— О’кей, — откликнулась невидимая собеседница. Что-то щёлкнуло. Послышалось «хеллоу» уже голосом Ганика.

— Салям алейкюм, Ганифа Мирзабала-оглы.

— Салям алейкюм, — прозвучало в ответ с азербайджанскими выговором и интонациями.

— Ганик, это я. Я приехал, — сказал я по-русски.

В трубке послышался какой-то шорох.

— Привет, привет! То-то слышу знакомый голос, — теперь уже Ганик говорил по-русски с едва заметным акцентом. — Ты один?

— Нет, с женой.

— Так. Тогда я подъеду утром. Ты ведь просил о разговоре тет-а-тет?

— Да.

— Понятно. Я буду в 8.30. До встречи, — немного рассеянно, видимо, думая уже о чём-то другом, ответил Ганифа.

4.

«…Сегодня мы высадились в поисках пресной воды на необитаемый остров, который жители соседних островов называют почему-то «Во-Во». Остров оказался небольшим, лесистым участком суши, похожим по форме на восьмёрку. Обрывистые берега, крутые и отвесные, делали его недоступным морякам с проплывающих кораблей, а холмистая неровная поверхность не давала возможности приземления самолётам. В одном месте неожиданно осела порода и сделала возможным проникновение на остров. В разведку пошли вдвоём — матрос (то есть я) и капитан.

По крутому склону, цепляясь за ветви неведомых кустарников, мы поднялись наверх. Густой кустарник почти сразу же перешёл в непроходимые дебри. Проникновение вглубь казалось невозможным, как вдруг капитан заметил неподалёку узенькую тропинку, протоптанную какими-то животными. Животные были, по-видимому, высокого роста, с длинными ногами. Кусты на высоте человеческого роста были ощипаны; на тропинке чётко выделялись их крупные копыта, разделённые на три части. Нам удалось мельком увидеть такое животное. Его крупное серо тело мелькнуло на мгновение среди кустов, затем раздался хруст валежника, и животные скрылись в чаще.

Вскоре стали попадаться высокие деревья, с гладко отполированными стволами, коричневыми и с жёлтыми пятнами. Их листья напоминали листья пальм, но были уже и гуще. Среди листьев выделялись плоды нежно-розового цвета. До нас доносился аромат, похожий на запах розового варенья.

Капитан нашёл длинную палку и попытался сбить один такой плод. Плоды были довольно высоко, приходилось подпрыгивать или подкидывать вверх палку. Каждое неловкое движение вызывало смех, но мы тогда и не подозревали, какую опасность представлял для нас шум, производимый нами. Неожиданно в кустах раздался шелест, и в кустарниках показалась уродливая голова на узком туловище с тусклыми как олово глазами, затем другая, затем третья. Первая голова разинула пасть, и оттуда показалось длинное раздвоенное жало. Мы не сразу сообразили, что перед нами какая-то разновидность огромных змей, возможно, ядовитых…».

5.

Мы с Гаником познакомились в небольшом подмосковном городке, где я работал в районной администрации пресс-секретарём, а Ганифа — телохранителем местного мэра, Юрия Аркадьевича Казнова. Взаимной симпатией и доверием друг к другу мы прониклись после истории с тикающим пакетом.

…В тот вечер в здании администрации находились всего несколько человек: мэр, я, готовивший выступление Казнова ко Дню медицинского работника, Ганифа, терпеливо ждущий в приёмной окончания работы первого человека района, а также водитель Казнова, секретарша и три «чоповца» — охранники здания.

В кабинет ворвалась секретарша Женечка и возбуждено затараторила:

— Тут позвонили, говорят — бомба между вторым и третьим этажом, на площадке. Юрий Аркадьевич просит вас срочно зайти к нему.

Глава района строго и осуждающе смотрел на меня, чуть покачивая головой из стороны в сторону.

— Милицию вызвать — это ты хорошо предложил, оригинально. И как же это я сам без тебя не догадался, — язвил он. — Но! Ты разве не понимаешь, что это бросит тень на администрацию и на меня лично? В здание, где обитает власть, бомбу занесли! Или что там, граната?

— Не знаю, Юрий Аркадьевич, — почтительно и негромко ответил я.

— Если будем тянуть, так никогда и не узнаем. Давай сами.

— Что… как — сами?

— Пусть Ганифа выбросит этот пакет в окно. Только подальше — в сторону мусорных контейнеров.

— Но… — попытался я возразить, — Юрий Аркадьевич, там ведь бывают бомжи…

Казнов вскочил с места, навалился животом на стол и хлопнул ладонью по огромному альбому по живописи, подаренному ему на недавний 50-летний юбилей.

— Пулей! — заорал он.

Я, взвинченный, влетел в приёмную, подозвал Ганика, и мы под встревоженным взглядом секретарши вышли в коридор. Услышав о распоряжении главы, Ганифа не стал задавать лишних вопросов, только сказал отрывисто:

— Быстро все уйдите.

— Сейчас все уйдут, а я останусь с тобой.

— Ты тоже уйди. От греха…

— Кончай командовать, — ответил я. — Нам поручено обоим.

Мы спустились на площадку между третьим и вторым этажами и подождали, когда глава района, секретарша, водитель и охранники здания выйдут на улицу. Через окно было видно, как они сели в чёрный служебный джип и отъехали.

В грязном, потёртом пакете что-то тикало. Мы с Ганифой встретились глазами.

— Вот что, дорогой. Давай я сам. Если что… будет один труп. А так — два.

— Ганифа, — сказал я внешне спокойно, хотя внутри я оцепенел от страха, который норовил схватить спазмом и горло. — Давай так: я остаюсь здесь. Если что-то не так… короче, не считай меня дешёвкой.

Ганик потёр подбородок и произнёс негромко:

— Угу. Доходчиво. Чуть в сторонку, не заслоняй свет.

Я знал, что Ганик — бывший российский офицер, комиссованный по состоянию здоровья. Наверняка имел дело со взрывчаткой, минами и бомбами. Только бы всё получилось…

Ганик присел перед пакетом, и серая камуфляжная куртка натянулась у него на мощной спине. Полоска шеи между затылком с чёрными волосами и воротником куртки была мокрой.

Через секунду он держал в руках старый облупленный будильник. А ещё в пакете обнаружилась грязная скомканная рубашка, завёрнутая в газету надкушенная булка и пустой пузырёк-чекушка от дешёвой водки. Не иначе, какой-нибудь бомжеватый проситель или выгнанный из дома муженёк-пропоица забыл своё походное имущество между этажами районного «белого дома».

Потом мы позвонили Юрию Аркадьевичу, все рассказали, и тот передал с одним их охранников здания бутылку дорогого коньяка, которую мы с Гаником выпили в моем крошечном кабинете под завалявшиеся в столе сухарики.

Этот полукурьёзный случай сблизил нас, скрепив взаимным уважением.

Вот и теперь, в жарком индийском городе, куда переехал на ПМЖ бывший капитан Российской армии и бывший охранник, а ныне — бизнесмен Ганифа — я надеялся, что он мне не откажет в щепетильном деле. Тем более¸ что мероприятие будет неплохо оплачено. Речь пойдёт… не знаю, как и назвать это: то ли о мести одному человеку, то ли о наказании его.

6.

Вечером в открытом кафе, где смуглый пианист играл отрывки из Брамса, Моцарта, Грина, я, попивая за столиком с Леной красное сухое вино, думал о том, что сознание многих людей моего и более старшего поколений в своё время формировалось на книгах, к примеру, о Мистере-Твистере, о Незнайке (и на Луне, и в Солнечном городе), о Мальчише-Кибальчише, о Тимуре и его команде, а потом, уже в зрелые годы — на выращенных в агитколбах произведениях о Павке Корчагине, стихах о молодости, которая, как помнится, водила в сабельный поход… но в то же время и на книгах Хемингуэя, Ремарка, Нагибина, Солоухина. А теперь бывшие читатели этих детских и недетских книг или решили в своём сознании многое отвергнуть, отторгнуть, рухнуть в потребительские крайности, и, очертя голову, упиться мутантной версией посткоммунистического капитализма, или же — как, например, выросшая в небогатой семье честных советских инженеров Ленка, — испытывали смутную неловкость в окружении атрибутов буржуазного успеха и постоянно чувствовали себя не в своей тарелке, а можно сказать — не в своём времени. Впрочем, это и меня касается.

Надо сказать, что Ленка толком не понимала, как это вдруг мы оказались в отеле на берегу моря. Она могла подумать, например, о большом моём гонораре за неведомую ей работу. Я не стал вдаваться в подробности и не рассказал ей о том, что наша поездка — это банальный бартер: турфирма путёвками расплатилась с радиостанцией, где я служил редактором. Да и деньги таким образом мне удалось сэкономить — они понадобятся для дела, которым займётся Ганик.

И здесь, среди экзотики и пряных запахов Индии, я после долгого перерыва встречусь с отцом. Скорее всего, он приедет со своей Дрессировщицей.

Отец женился на Дрессировщице спустя два года после смерти моей матери. Отцу было 47 лет, но и в этом возрасте он делал стойку на двух руках. Особенно эффектно это удавалось ему на пляже, на песке или на гальке на фоне моря. Вот эта самая стойка на пицундском пляже и сразила Дрессировщицу; она как-то сама призналась — «и я рухнула как берёзка, срубленная под корешок».

Я в то время уже заканчивал учёбу в университете, поэтому все перемены в своей жизни воспринимал по-взрослому. И отца своего понял. И даже подружился с новой женщиной в своей покорёженной семье. Тогда она была Марией Антоновной. «Зови меня Машей», — просила он. Она была младше отца и старше меня на десять лет. Я обращался к ней на «вы», но звал Машей.

Дрессировщицей она стала много позже, после того, как в ответ на фразу отца «Вы думаете, лев постарел, и лесная молодёжь может начинать наглеть?» — я влепил звонкую и болезненную для него фразу-пощёчину:

— Это ты-то лев? Да ты давно уже цирковой пудель, прыгающий на задних лапках перед строгой Дрессировщицей. А цирк твой называется — «Игра в буржуазную реставрацию»!

7.

Почти восемь утра. Заснуть так и не удалось. А скоро подъедет Ганифа.

Я побрился, заварил кофе, вышел с чашечкой на балкон. Шумели листья пальм на ветру.

Ганифа нисколько не располнел за эти три года, что мы не виделись. Он вышел из джипа и оказался таким же высоким, сухопарым, каким я его помнил, на его кавказскую и без того смуглую кожу лёг загар Гоа и делал его неотличимым от местных обитателей.

Он поднялся к нам в номер. Мы обнялись, обменялись шутками-прибаутками, похлопали друг друга по плечам.

— Сколько лет, сколь зим…

Ганик поцеловал ручку Лене.

— Очень рад познакомиться.

— Я тоже слышала о вас много хорошего…

Ганик шутливо-виновато сдвинул брови:

— Можно, я украду вашего мужа ненадолго. Посидим с ним в кафе, поговорим. Выпьем кофе-мофе…

— Коньяка-маньяка, — в тон ему поддакнул я.

— Вот только без маньяков, пожалуйста, — усмехнувшись, попросил Ганик.

–…Лимит на маньяков исчерпан в этом квартале, — с ухмылкой продолжил он фразу, когда мы сели в машину и отъехали от отеля.

— И много их здесь водится, маньяков-то? — спросил я.

— Да нет, мало, — ответил старый друг. — Но объявился тут один недавно. Бывший наш. Простой советский человек, но уже имеющий местное гражданство. Месяц назад пришлось застрелить, когда хотел поджечь прогулочный катер.

— Ты стрелял? — полушутя-полусерьёзно спросил я.

— Нет, — просто и негромко, как бы устало, ответил Ганик. — Зачем? Работал штатный снайпер местной полиции. Я тут при чем? — пожал он плечами. — Я отвечал за организацию экскурсии от местной турфирмы. Ты что, думал — я тут киллером служу, что ли? — хохотнул Ганифа.

— Ну а что? Песня такая была в моём детстве: «есть много профессий на свете хороших…» Ладно. И тем не менее. — Я помолчал и через несколько секунд заговорил другим тоном. — Я привёз деликатный заказ, рассчитываю на твою помощь.

Серебристая праворульная «исузу-трупер» Ганика бежала по почти пустынному утреннему шоссе. Мелькали отели, двухэтажные дома с розовыми кустами, между ними мусорные кучи и брезентовые синие жилища местных бедняков, остались позади католическая церковь, два торговых центра с горящей свалкой между ними, индуистский храм.

Мы остановились перед кафе-верандой.

Прежде чем выйти из машины, Ганифа, выключив двигатель и помолчав несколько секунд, спросил:

— Тебя очень сильно огорчили?

Я понял его вопрос правильно.

— Ганик, спокойно. Ни штатный, ни внештатный снайпер-хренайпер не нужен. Мне нужна в моих делах — ты не поверишь — Лейла.

— Лейла? — Ганик изумлённо посмотрел на меня, хлопнув длинными ресницами. — Лейла тебе нужна? Моя сестра? Ты шутишь?

— Нет, шутки в сторону. Нужны таланты Лейлы.

Мой друг скорчил утрированно удивлённую рожицу.

— Пока ничего не понимаю. — Ганик помолчал. — Ладно, пошли пить кофе.

Он что-то сказал официанту на хинди, и вскоре нам принесли кофе в маленьких белоснежных чашках.

— Насчет Лейлы… Ты меня удивил. Но она ведь уже много лет сидит дома — дети, то-сё, муж-торгаш, помогает ему: бизнес-шмизнес… даже не знаю, чем она тебе может быть полезна. Ты меня заинтриговал.

Ганифа отхлебнул кофе из крошечной белой чашки.

— Слушаю тебя.

— Ганифа, меня интересует тот её своеобразный талант, за который она пострадала в матушке-России. Пожалуйста, упроси её, это абсолютно безопасно. Материал имеет сугубо частный характер. Никакого криминала, — успокоил его я.

— Ах, вот оно что… Как быстро нужно сделать?

— Мне нужно всё здесь. Здесь будет встреча с тем, для кого Лейла подготовит материал. Примерно через две недели. В отеле «Розовый песок». Мне к этому времени нужно, чтобы всё было готово.

— «Розовый песок», знаю. Хороший отель. — Ганифа, затягиваясь вишнёвой сигареткой, глянул на меня. — Понял. Постараюсь уговорить сестричку.

— Вот и хорошо, — просто ответил я. — Спасибо, старина.

8.

Вечером Ленка читала дамский роман по-английски, что-то подчёркивала в нём карандашом, видимо, переводила очередную муть для очередного жуликоватого частного издательства, где она служила после нищенской зарплаты в средней школе, в которой зимой часто вырубалось отопление, и приходилось учителям и ученикам, дыша морозным паром и часто болея, преподавать и осваивать науки почти в экстремальных условиях. Пришлось Ленке уйти из школы.

Конец ознакомительного фрагмента.