Когда часы быстрей минут. Нехронологический роман

Алексей Иванович Дунев

В книге А. Мартусевича и А. Дунева «Когда часы быстрей минут» читатель встретится с героями, которые живут в разных временах, но связаны между собой незримыми нитями. Неожиданные сюжетные повороты и приключения героев позволят каждому сделать выводы о случайностях и закономерностях, таланте и зависти, сложном пути, ведущем к открытию, и разгадке секретов творчества, связи поколений и исторической памяти. И главное – ответить на вопрос: как изменить ход времени, когда часы быстрей минут?

XVIII век

Детство Данилы:

из омута в омут

Убийцы не назвали себя. Они просто воткнули шпаги в рыхлое тело и, перекрестясь, вышли из тёмного помещения. Так Россия лишилась ещё одного правителя, Петра Третьего¹. Продолжился век женского царствования растущей и набирающей силу империи.

В крестьянской бане готовилось священнодейство. Иван ожидал рождения сына. Мать Ивана, бабка Лукерья, маленькая сгорбленная старушка, следила за тем, как топится баня, чтобы не перегревалась и не остывала.

Повитуха ждала в избе, её позвали заранее, и сейчас она угощалась за печью в хлебном куте. Сам хозяин держал жену за руку.

— Слыхала, Марьюшка, люди бают, императрица у нас теперича. Снова Екатерина. Была одна, так щас другая.

Жена помолчала в ответ, а затем всхлипнула:

— Вот и началось, батюшка, — Мария была сильно младше мужа, и её трогательное «батюшка» вызывало у него ком в горле.

Они с повитухой довели жену до баньки, Иван остался стоять на воздухе, тревожась за любимую женщину и родное дитя.

Мальчик родился здоровый, крепкий, большеголовый, какими должны рождаться крестьянские дети. Над именем Иван с женой думали несколько дней и сошлись на Даниле. Так звали деда Ивана — человека основательного, хозяйственного и уважаемого. Именно он и оказался бирюком, то есть мужиком, у которого умерла жена, мужиком, оставшимся с тремя детьми. Не потерял себя дед Данила, всё выдюжил, всех детей поднял. От него и пошла плодиться фамилия Бирюковых.

— Чьи вы? — спрашивали ребятишек Данилы.

— Бирюковы мы, — гордо отвечал, будучи ещё сопливым пацанёнком, отец Ивана.

А теперь и у Ивана родился продолжатель и крепитель фамилии. Так уж повелось на Руси вести род, передавая имя сыновьям по наследству.

Парень рос смышлёный и внимательный. Отец гордился Данилкой: руки у мальчишечки к месту были приставлены. За что бы ни брался: детский ножичек ли себе из ветки сосновой выстругать, куколку ли младшей сестричке смастерить — всё ладным выходило, глаз радовало. До мальчишеских ватажек рос Данила не охочим. С малолетства радовал старших основательностью, трудолюбием и недетской рассудительностью. А как исполнилось двенадцать, запросился в пастушки.

— Пусти, батя, — молил сын, — я справлюсь.

— И впрямь, Селивана-то в солдаты забреют. Это уж ясно, как божий день! А стало быть, деревенское стадо без присмотра остаётся, — ворчала тихонько из-за печи бабка Лукерья, поддерживая любимого внучонка.

— А справишьси, не опозоришь семью перед наро-одом, перед сосе-едями? — с растягом вопрошал глава семейства. Отец всегда так говорил, когда хотел подчеркнуть важность беседы.

— Тятя! — торопился оправдаться Данилка, — я уже взрослый, я с Селиваном ходил… Он меня хлыстом щёлкать научил.

— Пастуху от селян уважение, да и копеечка от обчества не лишней будет, — опять вставила своё бабка.

— Данилушка, поиграл бы в детство ещё, чай не сиротой растёшь. Есть кому прокормить, — всхлипнула мать у колыбели младшенькой.

Данила посмотрел на взрослых исподлобья и пробубнил:

— Я уж почти договорился завтрева на работу выходить.

— Договорился он! — махнул рукой отец. — Вырос помочник. «Упёртый зреет мальчишка, — думал отец. — Кого хошь переупрямит!»

Через три дня Данила уже ловко гнал деревенское стадо через жило², щёлкая кнутом и нарастяг, как делал отец в серьёзном разговоре, поругивая скотину.

Издали картинка была более чем иронична: мальчонка, росточком чуть выше вымени, гонит коров, пощёлкивая кнутом и покрикивая на самых ретивых тёлочек. День выдался солнечным. Коровки разбрелись в редком березняке, пощипывая траву.

Данила расслабился от палившего солнца и летней благодати. Нашёл сосновую ветку и стал выстругивать из неё куклу для сестрёнки. Когда пастушок оторвался от поделки, чтобы оглядеть стадо, вдруг встретился взглядом… с огромным волком.

Умные зелёные глаза с хитрым прищуром смотрели на открывшего рот паренька. Приглядывались пристально, испытующе. Побежит или не побежит? Данила почуял, как внутри появился росток, пока ещё маленький и слабенький, но явственно ощущающий свои корни, цепляющиеся за земную породу. Привычка не уступать, бороться до последнего держала подростка, не пускала дать стрекача. А ещё крепил волю долг сберечь деревенское стадо. Как же оно? Не приедят ли волки тёлок? Внутри закипало сопротивление, и Данила так метнул взглядом на волка, что тот мотнул большой лохматой головой и потрусил в сторону от стада.

Парень споро собрал коровёнок и погнал кормилиц ближе к жилу. Пережитая опасность придала сил и уверенности.

Мальчик лет четырёх, одетый в бархатный бордовый кафтанчик и такого же цвета панталоны, медленно, но верно скатывался по насыпи крутого берега.

А там глубина больше трёх аршин. Барин в прошлом годе приказал углубить, чтобы можно было на прогулочной барке к самому берегу подходить. Малыш потянулся за игрушечным кнутиком, подаренным конюхом Тимофеем, да и соскользни с обрыва. Горло сдавило. Сын владельца имения хотел закричать, но получился слабый ноющий стон. А Иван Бирюков тем временем с другими мужиками около дома плотничал. Совсем недалече. Услыхал звук, будто щенок скулит. Взглянул в сторону обрыва и обомлел. По крутому берегу сползал в мутную глубь ребёнок. Не было времени рассуждать, кто таков, чей сын, как вмиг оказался на краю. Ринулся вниз, одной рукой зацепился за врытый для крепления лодок столбик, а другой уже потянулся к мальчишке.

Предательски закачался столб, увлекаемый тяжестью Ивана, но сильная рука уже подхватила за ворот кафтанчик, нога упёрлась в подвернувшийся корень. Оттолкнувшись, мужик ловко вытащил наверх себя и испуганного ребёнка. Тут же выбежала из дома запыхавшаяся нянька и забрала дитятко. Иван лёг на траву и поднял глаза к высокому ясному небу.

Вернувшийся после трудового дня пастушок заметил стоящую перед родной избой барскую бричку, робко вошёл в сени и услышал громкий раскатистый бас:

— Благодарствую тебе, Иван Ферапонтович, по гроб жизни твой должник, — голос был густой, уверенный, хозяйский.

— А ещё решили мы с Татьяной Кирилловной за спасение нашего Димитрия даровать вольную тебе и домочадцам твоим!

— Так как же, ба-арин? Андрей Борисович! Что ж мы бу-удем де-елать-то? — протянул в ответ хозяин избы.

— А хочешь, Иван, я тебя в столицу перевезу, в Петербурх? Мы сами-то по осени туда собираемся ехать и вас можем захватить. Мы с супружницей так решили, что ты человек волевой, сильный и к работе способный, значит, не пропадёшь и без барина. В люди выйдешь, и дети твои через тебя род получат. А самостоятельность и право жить своей волей, а не барской — единственно достойная тебя награда. Жизнь за жизнь.

Женившись на Татьяне Кирилловне, отставной майор Ставрыгин стал хозяином трёх деревенек на берегу раскинувшейся в вольном порыве реки Вятки. Поселения разместились на трёх холмах, почти равноудалённых от четвертого, на котором и стоял длинный барский дом, одним концом выходивший к реке.

С высокого пригорка хорошо видны натыканные, как грибы после дождя, крестьянские домишки. Чёрными точками кажутся селяне, бредущие в усадьбу по трём наезженным и нахоженным дорогам, которые сходились в одной точке. «Все дороги ведут в…?» — с вопросительной интонацией произносил майор Ставрыгин, подкручивая ус и глядя на молодую жену. Татьяна Кирилловна каждый раз благосклонно улыбалась повторяющейся шутке.

Выйдя на крутой берег, Андрей Борисович любил всматриваться в своенравное, вихлявое русло реки и ожидать гостей, летом прибывавших по судоходной Вятке, а зимой тоже по реке, но уже замёрзшей. Жизнь в пошехонской глуши отличалась однообразием дел от посевной до сбора урожая, и молодые помещики старались выезжать зимой в столицу. Но вот уже несколько лет после рождения сына поездки с женой в Петербург стали для четы Ставрыгиных лишь разговорами. Барыня не хотела надолго разлучаться с маленьким наследником, а взять его с собой не позволяла долгая и опасная дорога из пошехонщины до города на Неве.

До поздней осени Бирюковы продолжали своё обычное житьё. Отец уходил в поле, на покос или работал с мужиками у барина. Мать с бабами дотемна жали острыми серпами золотистую рожь. Бабка водилась с младшенькой — Алёнкой, скребла пол, варила щи, следила за скотиной. Сам Данила до заморозков гонял коров на луга, что окружали деревеньку и тянулись на немалые вёрсты вширь и вглубь России. И эта неподвластная представлению мощь бескрайних просторов снилась Даниле, звала его на великие подвиги и героические деяния. Данила иногда вспоминал приезд к ним барина, его чудные слова о воле, представлял длинный барский дом с высоким крыльцом как путь к этой воле и задрёмывал на пригорке под лучами скупого осеннего солнышка.

В тот день, когда пастушок последний раз этой осенью гнал коров с пастбища к родным стойлам в тёплом хлеву, повстречался на деревенской дороге странник. Обычный с виду мужик, крепкий, широкий, твёрдым шагом шёл по просёлку. В руках дорожный посох, за плечами котомка. Когда они поравнялись, Данила отметил высокий лоб, мохнатые густые брови, поседевшую бороду, развевавшуюся на ходу, и особенный пронзительный взгляд зелёных, по-волчьи нахальных глаз. Прохожий спросил воды. Пастушок указал рукой в сторону недалёкого родника, и путник благодарно кивнул. Внимательно посмотрел на паренька, словно прощупывал взглядом, светлы ли мысли подростка, есть ли мечты и устремления, что поведут по дорогам будущего человека, который с малолетства приставлен к делу.

— Давно коровам хвосты крутишь? — как бывалому равному собеседнику задал вопрос седобородый.

— Да с ле-ета ужо, — важно протянул ответ паренёк, изо всех сил стараясь, чтобы голосок не дрожал.

Данила невольно заглянул в глаза старца. Во взоре его была такая глубокая древность, какой подросток не встречал ранее никогда. Даже взгляд самой ветхой в их селении бабки Матрёны был намного светлее, добрее, моложе в своем виде, чем то, что открылось вдруг Даниле. Странник, заведший пустяшный разговор со встречным пастушком, внешне крепкий и сильный телом, бодро отмахивавший многие вёрсты российских неизбалованных дорог, показался мальчику древним старцем прошлых столетий, жителем той заповедной языческой Руси, которая прячется в народных легендах, в дедовских протяжных песнях и в бабкиных сказках про леших да домовых и прочих созданиях, существующих с незапамятных времён.

— Храни в себе росток силы великой, правды русской и мудрости народной, — заговорил путник по-иному, словно понял: узнан правильно. — Большой путь ждёт тебя впереди, мальчик мой. Трудности и потрясения грозят немалые, но ты через всё пройди и пронеси цветок жизни и наследникам своим его передай.

С этими словами странник вложил Даниле в ладонь что-то тёплое и тяжёлое. Встал и, не попрощавшись, пошёл широкими шагами по пыльному тракту. Данила побежал догонять бредущее по хорошо знакомой дороге стадо. Только прогнав всех коров через деревню, разведя их по родным хлевам, паренёк разжал затёкший кулак и рассмотрел оберег, составленный из разных камней в форме цветка. Вручённый колдуном (никак иначе и назвать его не получалось) каменный цветок был тёплым то ли от Данилиных ладошек, то ли от внутренней силы, жившей в рукотворной вещице.

Документы на вольную всем Бирюковым были готовы к концу сентября, а в путь тронулись уже в ноябре с санным обозом, сопровождая самого барина и барыню. Рождественские праздники предпочитали помещики Ставрыгины проводить в столице, у брата Андрея Борисовича.

Вместе с хозяевами в столицу отправились конюх Тимофей и прислуга. Путешествовали в крытом просторном возке, запряженном четвёркой лошадей. Марья с малолетней Алёнкой разместились рядом с Андреем Борисовичем и барыней внутри, а Иван с Данилкой пристроились на облучке. Вместе с Тимофеем отец и сын Бирюковы пробивали занесённый местами путь, слушая рассказы конюха о столице, где тот бывал «ужо целых два раза». В дороге Данила думал о бабке, которой теперь будет ему не хватать. Она не отличалась многословием и не часто ласкала внука, но мальчик всегда чувствовал её тепло и поддержку.

Бабка Лукерья отказалась ехать вместе с семьёй. Тут дом, который отец строил, где детей рожала и хоронила. Поздно уж новую жизнь начинать, старую доживать надо. Иван повздыхал, но возразить матери не смог.

Ехали неспешно, отдыхая на почтовых станциях. Там же договаривались об охране — обычно им давали местных служивых, которые отлично знали и дорогу, и опасные места. Разбойных людишек во все времена на Руси хватало.

Часто, завидев вооружённых всадников, грабители не высовывались из кустов — себе дороже. Но однажды всё-таки пришлось вступить в стычку.

Зима выдалась ранняя и суровая. Ехали они по хрусткой снежной колее через дремучий вологодский лес, вдруг лошади остановились. На пути стояли люди, человек пять разбойников с вилами и пиками. Один из них, бородач в залатанном тулупе, сделал два быстрых шага вперёд, для разбега, и метнул пику в ближнего солдата. Та пролетела в сажени от цели. Всадник выхватил саблю:

— Шалишь!

Иван с сыном спрыгнули с облучка, и буквально сразу Данила заметил сзади справа от возка бегущего к ним второго татя. В руках старинная алебарда.

— Спра-а-ава! — истошно закричал Даня, и второй охранявший обоз солдат, мгновенно развернувшись в сторону опасности, выхватил из-за широкого пояса пистолет, редкость для тех времён, и почти в упор выстрелил в мужика, уже занёсшего своё оружие для удара.

Разбойник выронил алебарду и схватился за лицо. Звериный рык прокатился по лесной чаще. Остальные нападавшие, увидев у своего подельника струящуюся сквозь пальцы кровь, отступили обратно в гущу деревьев. Только один, неудачно бросивший копьё бородач, побежал к раненому. Возможно, это был его родственник. Но и его охрана оттеснила в лес.

— А ты молодец! — похвалил Данилу сопровождавший солдат.

— Да я-то что, — парень скромно потупился в снег. — Увидел да крикнул. Кажный может.

— Он бы вмиг меня рассёк, — возбуждённо продолжал всадник, разглядывая дуло разряженного пистолета. — Хорошо, осечки не случилось. А то всяк бывало…

Дорога была свободна, и обоз тронулся в путь.

Петербург встретил Бирюковых ветрами и метелями. Выехав осенью, обоз прибыл в столицу в декабре. Как и обещал, Андрей Борисович Ставрыгин помог купить небольшой домишко на окраине Ямской слободы.

— Дальше уж сами, — напутствовал переселенцев их бывший хозяин. Изба требовала ремонта. Марья с Алёнкой разболелись после долгой дороги. На новом месте нужно было искать себе дело, привыкать к независимой жизни. Несколько дней Иван ходил в полицейский околоток для оформления документов. Там никак не могли взять в толк, как это барин подарил целой семье вольные и ничего с мужика не взял. Ведь спасать барина и его детей крепостному Господь заповедовал, и никакую награду просить за это не полагается.

Всё в этом городе было чужое, вычурное и русскому мужику неприглядное. Пробродив целый день в поисках работы, глава семейства вернулся мрачным и раздражённым. Дворцы с колоннами, большими дверями и окнами вызвали в душе привыкшего мыслить деревенскими понятиями мужика недоумение и расстройство. Ну, сколько же дров надобно, чтобы такую избищу обогреть? И пошто окна такие нелепые вырублены, узкие и высокие, словно через них проходить кто выдумал? Всё не как у русских! А по улицам неметчина ходит и на своем языке растарабаривает. Как жить в таком городе? И назад не добраться к матери. Закрутил крестьянина петербургский омут. Другую жизнь барин подарил, а куда её пристроить — не сказал.

Раньше Иван считал себя мужиком толковым, работящим, и верил, что в любой ситуации не пропадёт и семью прокормит. А здесь, на берегу этой странной холодной реки, растерялся. Как он понял, народишко в основном торговал чем придётся, не перетруждая себя. Иван умел плотничать, охотиться, даже кузнецким делом немного владел, а торговать не научился. Погнался за свободой, за столичным счастьем, за новой долей, а есть ли здесь всё это?

Чтобы хоть как-то прожить зиму, Бирюковым нечего было продать или обменять. Зато оказалось, что совсем недалеко живёт ростовщик, который может дать взаймы переселенцам на первое время. Нужен заклад. Единственной ценностью, заинтересовавшей местного сутягу, был дом, купленный для Бирюковых Ставрыгиным. Окутанный радужными надеждами и неизменной уверенностью в силу труда, Иван заложил дом, причём на самый короткий срок выплаты по долгам, чему старичок, дававший ссуду, был искренне рад. Оторвавшийся от земли крестьянин был уверен, что сможет найти в таком большом городе заработок, чтобы вернуть деньги и содержать семейство.

А Даниле сразу понравилось новое место обитания. Он тут же полюбил неторопливое царственное движение полноводной Невы, не замёрзшей в декабре, шутливые окрики извозчиков, запах немецкой булочной, расположившейся неподалёку. Любознательный мальчонка уже несколько дней присматривался к разным мастерским, размещавшимся на окраине города. Жить и работать здесь должно быть проще и свободней, чем в тесном каменном центре, пересечённом росчерками рек и каналов. Наличие рядом большого числа покупателей обеспечивало местных ремесленников работой и доходом. Все эти булочники, сапожники, гончары собирали заказы у столичных жителей, а потом изготавливали требуемое количество товара и доставляли покупателям. Так появлялись в России новые буржуа.

Понравился мальчишке и большой город. Огромные, невиданных размеров дома, возки и кибитки, мчащиеся по прошпекту, гусары в киверах с султаном. Так много новых слов, обрушившихся на него сразу.

Барский дом на его родине, казавшийся когда-то маленькому Данилке огромным роскошеством, в сравнении с петербургскими строениями выглядел деревенской лачугой. Всё в городе святого Петра было большое, основательное, поражающее своими масштабами. На огромной площади у Невы строился невиданный по красоте дворец. Долго не мог оторвать глаз Данила от золотого шпиля Петропавловской крепости, пронзившего низкое зимнее небо Петербурга.

Тёмным утром с мрачными мыслями отправился Иван в город на поиски работы. В кармане портков требыхался кусок лепёшки. Денег мужик с собой не взял, надеясь заработать в порту. Когда он приблизился к большим домам, бросавшим тень на широкие по деревенским представлениям улицы, откуда-то вывернула троица и направилась к одинокому прохожему.

От приблизившихся бродяг, Иван их так определил, пахло перегаром и чесноком. Занятый своими мыслями, деревенский отступил на край, а один из поравнявшихся пьяниц, цыкнув, бросил на ходу:

— Табаком угости!

— Так нету, — протянул крестьянин в ответ, удивившись бесцеремонности обращения.

— Не куришь, што ли? — прогудел надвигавшийся на него прохожий, тот, что был повыше других и шире в плечах.

— А хоть бы и так, — Иван сжал кулаки, намереваясь дать отпор проходимцам.

— А может, ты просто жадный? — приблизился к крестьянину первый и резко толкнул в грудь.

Иван чуть не полетел в грязь с узкого дощатого настила, но устоял на самом краю и, удерживая равновесие, двинул кулаком в скулу толкнувшего. Тот полетел и упал на большого, вместе они повалились на доски.

— Ладно, мужики, побаловали и будет, — Иван наклонился и протянул руку, чтобы помочь незнакомцам выбраться из грязи, которой была покрыта проезжая часть.

Вдруг что-то толкнуло доброго крестьянина в бок. Он удивлённо поднял глаза и увидел рядом с собой третьего собутыльника, улыбнувшегося и спрятавшего нож в карман. Ноги Ивана стали подкашиваться, он осел на доски и свернулся крючком, зажимая рану.

Пырнувший Ивана ножом, не чинясь, обшарил его одёжу.

В грязь полетел только кусок лепёшки.

— И чего выкобенивался? Вывернул бы карманы, а то сразу кулаками махать, — прошепелявил убийца, дожидаясь, пока дружки отряхивали грязь с портков.

Когда Данила вошёл в их новый дом, он уткнулся взглядом в чёрный стол. Вытянувшись, как срубленный ствол могучего кедра, на деревянном полотне лежал мёртвый отец. Данила никак не мог впустить в себя мысль, что тятя неживой. Пышущий силой и здоровьем человек, любящий муж и отец теперь был лишь мёртвым телом на деревянном столе. Лицо мальчишки перекосилось, из глаз хлынули слёзы. Он давно считал себя взрослым и не позволял себе плакать. Данила тёр глаза кулаками, а захлестнувшее его горе всё росло и росло внутри, превращаясь в жёсткий и колючий ком.

После похорон мысли метались в голове. Он остался теперь в семье за старшего. Как отдавать деньги, взятые отцом? Что будет с их новым домом? Неужели снова всей семьёй придётся продаваться в крепостные? Тяжесть положения толкала его к поиску неординарного решения…

Примечания

1

Современные историки не имеют точных сведений о причине смерти Петра III.

2

Жило (устар., обл.) — место между деревней и лесом недалеко от жилья.