Географ глобус пропил

Алексей Иванов, 1995

Прозаик Алексей Иванов (р. 1969) с раннего детства живёт в Перми; автор романов «Общага-на-Крови», «Блуда и МУДО», «Сердце Пармы», «Золото бунта», а так же историко-публицистических книг, среди которых «Хребет России», «Message: Чусовая», «Увидеть русский бунт»; лауреат премии «Ясная Поляна». «Географ глобус пропил» – «это роман вовсе не о том, что весёлый парень Витька не может в своей жизни обрести опору, и не о том, что молодой учитель географии Служкин влюбляется в собственную ученицу. Это роман о стойкости человека в ситуации, когда нравственные ценности не востребованы обществом, о том, как много человеку требуется мужества и смирения, чтобы сохранить “душу живую”, не впасть в озлобление или гордыню, а жить по совести и любви». (Алексей Иванов)

Глава 22

Отцы

Служкин выбежал в прихожую и увидел в коридоре Деменева, Тютина, Бармина, Овечкина и Чебыкина с гитарой.

— А мы вас поздравить пришли, — улыбаясь, сказал Чебыкин.

— Джастен момент! — крикнул Служкин, вернулся в кухню, схватил колесниковскую бутылку, стопку металлических рюмок и помчался обратно. Со школьниками он поднялся по лестнице вверх на два марша, и там все расселись на ступеньках. Служкин разлил.

— Ну, с днём рождения вас, — солидно сказал Бармин и пригубил вино. Все, кроме Овечкина, выпили.

— Овчину хорошо, — завистливо сказал Тютин, вытирая ладонью рот. — Ему пить нельзя. Он на одной площадке с Розой Борисовной живёт, и мамаша его с ней дружит…

— Чего там сегодня новенького в школе? — спросил Служкин.

— Сушку довели. Она деньги считала, а мы украли с её стола стольник. Она целый урок выясняла, кто украл. Так и не нашла.

— А кто украл? — тотчас поинтересовался Служкин.

— Градусов.

— Нафиг? Чего на сто рублей купишь?

— Да просто так, на спор. Ещё сегодня мы химичке в ящик стола дохлую мышь бросили. Только она ящик на уроке не открывала, а то бы мы поржали, как она визжит.

— Мы не так над учителями прикалывались, — пренебрежительно заявил Служкин, снова разливая вино. — Вот, помню, ходила у нас по классу записка: «Это твой носок висит на люстре?» Каждый прочитает и сразу на потолок посмотрит. Наша классная по кличке Чекушка записку отняла, прочитала и сама глазами вверх зырк. Тут мы все и рухнули.

Служкин захохотал над собственным воспоминанием.

— Давайте ещё клюкнем, и я вам расскажу, — распорядился он, и все клюкнули. — Тоже, помню, был какой-то съезд, и у нас в комсомольском уголке повесили ящик с надписью: «Твои вопросы съезду». Через месяц его сняли, а там один-единственный листочек: «А когда в нашей школе откроется мужской туалет на втором этаже?»

Отсмеявшись, все снова приняли по рюмке.

— Ну что, Виктор Сергеевич, в поход-то в мае месяце идём? — спросил Деменев и подмигнул.

— Отцы, блин! — возмутился Служкин. — Ещё полгода до мая, а вы мне уже плешь проели! Сказал «идём» — значит, идём.

— У нас уже половина девятых с вами собирается.

— Я столько не подниму, вы чего? Не агитируйте зря. Только из вашего класса. Остальные пусть вон физрука просят.

— Не-е, все хотят с вами, потому что вы учитель клёвый.

— Раздолбай я клёвый, а учитель из меня, как из колбасы телескоп, — опять разливая вино, честно сообщил Служкин.

— У вас на уроках зыко: и побазарить можно, и приколоться… А на других уроках — только дёрнись. Вас и доводить-то неохота…

— Ну да. Вон Градусов как через силу старается — пот градом.

— Градусов — фигня. Зато к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому что вы какой-то особенный учитель, не брынза, как Сушка или там немка…

— Вы Киру Валерьевну не трогайте, — обиделся Служкин. — Не доводите её, она мне нравится.

— А мы видели, как вы с ней гуляли.

— Видели — так помалкивайте. Лучше вон про Градусова говорите…

Отцы понимающе заржали.

— Градусов пообещал вашего кота повесить за то, что вы ему двойку за первую четверть вывели.

— Пятёрки, бывает, я ставлю зря, а двойки — нет. Пусть учит географию, дурак. Я, конечно, понимаю, что никому из вас эта география никуда не упирается, да и устаревает моментально… Однако надо. А Градусова я и сам повешу за… Ну, узнает, когда повешу.

— Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.

— Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте.

Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера «Миллион роз»:

Жил-был Географ один,

Карту имел и глобус.

Но он детей не любил,

Тех, что не метили в вуз.

Он их чуханил всегда,

Ставил им двойки за всё,

Был потому что глиста,

Старый вонючий козёл…

Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.

— А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?

— Кто говорит?

— Машка Большакова из «а» класса, — сознался Овечкин.

— Спойте нам песню, — жалобно попросил Тютин.

— За мах, — согласился Служкин. — Я пьяный, мне пофиг.

Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд:

Когда к нам в Россию поляки пришли,

Крестьяне, конечно, спужались.

Нашёлся предатель всей русской земли,

Ивашкой Сусаниным звали.

За литр самогону продался врагу

И тут же нажрался халявы.

Решил провести иноземцев в Москву

И лесом повёл глухоманным.

Идут супостаты, не видно ни зги,

И жрать захотелось до боли,

И видят: Сусанин им пудрит мозги,

Дорогу забыл, алкоголик.

От литра Сусанин совсем окосел.

Поляки совсем осерчали,

Схватились за сабли и с криком «Пся крев!»

На части его порубали.

Но выйти из леса уже не могли,

Обратно дорога забыта,

И, прокляв предателя русской земли,

Откинули дружно копыта.

От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.

— Ты что, с ума сошёл? — спросила она. — Молодые люди, как вам не стыдно пьянствовать с ним? Ладно — он, он ни трезвый, ни пьяный не соображает, чего можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, чего можно, а чего нельзя ученикам!..

— Всё-всё, Надя, — торопливо поднялся Служкин. — Дома разберёмся… — он пошёл вниз, оглянулся и подмигнул: — Спасибо, что поздравили, отцы. А сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока!

— Нашёл с кем дружить! — с невыразимым презрением сказала Надя в прихожей, запирая дверь.

— Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, — мрачно отозвался Служкин.