Тропинки памяти

Алексей Зверев, 2023

Добрые, ностальгические лаконичные рассказы-воспоминания о советском безоблачном детстве, юности, первой любви, зверюшках, русской деревне и не только… Все это сдобрено "довлатовским" юмором и читается легко. Стихи – чистые и пронзительные.

ШПАНА МОЕГО ДЕТСТВА

Два великана — Акыля и Феля пили портвейн из горлышка, спрятавшись за будкой газонапорной станции. На стене было написано масляной краской: Акыля+Феля = дружба. Допив портвейн, Акыля разбил бутылку об асфальт. Я смотрел на все это снизу вверх с ужасом и восторгом.

Акыля и Феля были безвредные — мелюзгу не трогали. Гораздо опаснее был белобрысый долговязый Гендос, который подкарауливал в подворотне детвору и отбирал у нее деньги. Гендос жил в моем подъезде. Этот Гендос прославился тем, что покрыл все стены подъезда талантливыми изображениями голых баб. Однажды, возвращаясь из школы домой, я вошел в подъезд и, услышав лязг железной двери, закричал: «Не закрывайте, пожалуйста, лифт». Заскочил в кабину: там стоял Гендос с батоном хлеба в руках! «Не боись. Хочешь хлебушка?» — спросил он улыбаясь. Пришлось давиться хлебом. На нервной почве я отломил полбатона… Наконец лифт приехал на мой шестой этаж. «Если тебя кто обижать будет, мне скажи!» — попрощался Гендос.

После четвертого класса мою школу расформировали, открыв в ее помещении дом пионеров.

Я на новенького перешел в соседнюю школу. Всех ребят держали в страхе три хулигана.

Главным был Леха Каминский, похожий на волка подростка. Сын дворничихи, он рос как трава в поле. Отец и старший брат отбывали срок.

Вторую скрипку играл жирный дебил Паша Большаков, раскормленный мамашей, продавщицей колбасного отдела до шарообразного состояния. Когда учителя спрашивали его: «Паша, что ты сейчас читаешь?», он на протяжении трех лет отвечал неизменно; «Приключения Заморыша!».

Третьим был Игорек Пеньков по прозвищу Запятая, карлик с черной бородавкой на носу.

Каждое утро, придя в класс, Каминский ставил на парту фигурки Адама и Евы, слепленные из черного пластилина. Половым органам скульптор Каминский уделил особое внимание. Адама и Еву Каминский демонстрировал девочкам.

Потом, с криком: «Жид! Жидовская морда!», он плевал в лицо Толику Быстрицкому.

Потом, приговаривая: «Сейчас танцуют нигеры!», он избивал смуглолицего Андрея Мещерякова.

На переменах Каминский пил портвейн. «Пахнет?» — спрашивал он меня. Я кивал головой. «Дай чего-нибудь зажевать — требовал он, — Опять яблоко… Завтра булку принеси!»

Учителей Каминский не боялся совершенно. Больше всего доставалось тишайшей Анне Михайловне, учительнице математики, угрожавшей Каминскому двойкой в четверти.

«Чичи, потараню!» — кричал Каминский в ответ, и принимался петь похабную песню:

«Не была б я прачкой,

Белье бы не стирала,

По улице ходила,

Ляжками сверкала…

Четыре татарина, четыре татарина, четыре татарина

И один грузин!»

В один прекрасный день, учитель истории, старенький ветеран войны Владимир Дмитриевич Квейснер, по прозвищу Глобус вызвал к доске Игоря Пенькова.

«Ну, Пеньков, покажи Москву!» — потребовал Глобус. Пеньков минут пять водил указкой по карте, но Москву не нашел. «Садись, Пеньков, двойка. Мать ты свою, Пеньков, не любишь» — ворчал Глобус.

«Заткнись ты, старый му…к!» — вступился за Пенькова Каминский.

Глобус беззвучно заплакал и вышел из класса. Урок был сорван.

После занятий староста класса Надя Беленькая собрала всех ребят и сказала: «Завтра утром встречаемся все у метро Университет. На уроки не идем, требуем выгнать из школы Каминского. На уроки не идем!!!»

Так мы и сделали.

Директор и завуч, не знавшие как разрулить ситуацию, были в ярости.

Мы не сдавались!

На следующий день Каминский пришел в школу с маленьким котенком в руках.

«Котенком клянусь, я больше никогда никого не трону!» — сказал он, стоя перед классом на коленях, — Только не выгоняйте меня!»

С тех пор Каминский был тише воды и ниже травы. Притихла и его свита. Слово свое он сдержал.

После восьмого класса он ушел учиться в ПТУ.

Как сложились судьбы Алексея Каминского и его друзей — не знаю…