Карантин

Алексей Дэзи

Друзья собираются в книжном магазине-подвале для литературного упражнения, но придуманная ими история становится вдруг неотличимой от самой жизни.

Глава 3

На пятый день без официанта Донни таки решил навестить Хосе. Он потратил на это целое утро вторника, оставив вместо себя за стойкой Звездочёта, и к двум пополудни снова вернулся в ресторан. Вид у него был озадаченный.

— Был ли Профессор? — спросил он, не поздоровавшись.

— Не хлопай так дверью, Донни! — призвал Звездочёт, потому что Донни ездил к Хосе на его пикапе. — Повелитель уже ушёл. Ты отпускаешь меня?

— Подожди, родственник. Хосе нужен доктор, по-моему… Мария уже и не знает, что делать, всё время меняет компрессы… Холодный на лоб, тёплый на грудь. В принципе, она может просто перекладывать тряпку со лба на грудь, настолько Хосе горяч! Ты не знаешь, где в это время может быть Профессор?

— Да… но Повелитель вовсе не врач!

— Он хотя бы профессор! Говори уже, не томи!

— Ну… — и Звездочёт разразился коротким рассказом, смысл которого сводился к тому, что Повелитель Драконов в это время дня может быть где угодно.

— Матерь Божья! — обомлел Донни. — Вот ведь бездельник! Как хорошо, что у меня есть своё дело и я всегда знаю, чем заняться. Ты что, предлагаешь мне ездить по всему городу?!

— Можно просто подождать до утра.

Донни с сомнением покачал головой.

— Ну хорошо, — решился Звездочёт. — Просто у Повелителя роман… Ты уверен, что его обязательно нужно беспокоить? В кои-то веки…

И Донни решил, что, наверное, не стоит.

— Хорошо, что у Профессора появилась баба! — подытожил он. — Теперь хоть ясно, где его искать…

До самого вечера Донни был слегка дёрганым — он так и не решил, правильно ли поступил, что не потревожил Повелителя. А утром к ресторану пришла Мария.

Я не знаю, заметили ли вы, что у ресторана в основном сидят мужчины. Женщины тоже случаются, но если вы видите женщину в рабочее время за столиком ресторана, то и к гадалке не ходи — это иностранка. Я даже не знаю, то ли это ко всем южным народам относится, то ли только к взращённым в Латинской Америке… Бывают, конечно, исключения. К Донни, например, регулярно приходит супруга — у неё есть отдельный столик, на который Донни не садит никого. Ну и молодые девушки нет-нет, да и появляются в ресторане, но в целом, если её не привел уже, что называется, жених, это не приветствуется. Безусловно, Мария, которая, как серая молния, пронзила ряд белых стульев и остановилась, словно стебель полыни, у барной стойки, привлекла всеобщее внимание. Стало тихо, посетители-кабальеро застыли в самых разнообразных позах, словно терракотовые болваны, и даже Повелитель оторвался от своего телефона и, будто модный манекен, развернулся в сторону Донни.

— Хосе умер! — выдохнула Мария посеревшими губами. — Я увела детей к маме.

— Молодец, что увела, — ответил Донни, совершенно не удивившись. — Пойдём… пойдём…

И он сделал жест, как будто приобнял Марию, но не прикоснулся при этом и пальцем к её плечам. Они скрылись в тёмном дверном провале, там, куда почти никогда не проникают клиенты…

— Святая Дева! Какой молодой! — тихо воскликнул кто-то. Кабальеро ожили, начали переговариваться, кое-кто даже зазвенел вилкой о край тарелки.

Затем явился Звездочёт и на своём пикапе и увёз Марию вместе с дородной и тоже похожей на итальянку женщиной — женой Донни; довольно быстро вернулся, и они втроём — Донни, Звездочёт и Повелитель — до самой ночи обсуждали предстоящие похороны. Хосе был беден, а самое главное, молод — ему и в голову не приходило позаботиться о собственном погребении, а Донни чувствовал себя виноватым, как будто Повелитель, окажись он у постели больного, мог бы что-то изменить… Он отослал к Марии свою жену, а Повелитель вызвался утрясти формальности с муниципалитетом и вообще организовать обряд, Звездочёт же рванул на своём пикапе в столицу за священником и приличным гробом. Донни в этом раскладе выпала судьба стать спонсором почти всех расходов и распорядителем поминального стола.

Уже к вечеру буквально все в городе знали, что Хосе умер. Об этом говорили в ресторанчиках, при встрече на тротуаре и даже прямо на проезжей части водители успевали перебросится парой слов из окна в окно. Отовсюду были слышны причитания, вспоминали и жалели вдову, упоминали детей. Естественно, такое событие, как смерть, было слишком важным, чтобы помнить о каких-то там туристах, и ко дню похорон Девочка была уже доведена до белого каления, и Дорси даже стал опасаться, что она действительно «кому-то врежет». Они были единственными людьми в этом городе, которые до самого обряда похорон не догадывались, что что-то случилось. Хотя как «не догадывались»?.. Будучи брошенными, они изливали своё раздражение друг на друга.

— Раньше он, этот толстяк Донни, хоть как-то шевелился! Иди и сделай что-нибудь! — негодовала Девочка. И когда Дорси подошёл к Донни и, размахивая руками, потребовал, чтобы тот выставил жаркое побыстрее, Донни буквально на него наорал, предварительно на глазах изумлённого Дорси обтерев руки о жирное брюхо, как какой-нибудь немытый босяк, а не хозяин респектабельного заведения.

Похороны, как и положено, назначили на третий день, и, как это бывает не только в книгах, но и в жизни, вместе с одним важным событием тут же происходит и другое, и третье… Такое чувство, будто события специально поджидают друг друга, и после многодневного, а иногда и многомесячного, затишья вываливаются вдруг одним громадным бесформенным комом на головы ничего не подозревающих людишек. Итак, в день похорон, очень рано утром, пока еще даже и не думали выносить покойника, около кафе Донни остановилось такси, точно такое же, а может, даже и то же самое, что увезло Мать Своего Ребёнка более недели назад. Жёлтый драндулет перестал тарахтеть (может быть, заглох), и тишину хрустального горного утра, словно двумя ударами молотка, два раза разрубил уверенный, наглый, а может быть, и просто раздражённый гудок клаксона. Не сразу (ему нужно было одеться) появился Донни, а на противоположной стороне улицы на узкое крыльцо с цветами вышла индианка. Донни со слегка тупым выражением, свойственным иногда толстякам, если их заставляют спросонья о чём-то думать, уставился на пассажирку, которая, естественнo, таки оказалась Матерью — совершенно не такой роскошной дамой, какой она покидала городок. Мать была без шляпы, волосы её были собраны на затылке в небрежную метёлку, и на осунувшемся лице застыло какое-то скорбное выражение, по которому сразу же было (кстати) понятно, что она русская.

— Я просто не знаю адреса Звездочёта, — по-английски объяснила она. — Заплатите, пожалуйста, за такси.

Донни слегка вздрогнул, вытащил руки из карманов и, словно по резиновому мячику, ударил себя по бокам.

— С ума сошла, женщина! — воскликнул он по-испански. — Я и так всё время расплачиваюсь! Или ты думаешь, что я даю деньги всем по первому требованию?! — но, поскольку он говорил, как я уже сказал, по-испански, Мать ничего не поняла и не ответила совершенно. Зато из машины почти закричал водитель:

— Аааа, я так и знал! Заранее же было ясно, что за неё не заплатят! Это всё моя доброта! А с таким добрым сердцем разве можно делать бизнес?!

— Донни! Заплати ему! — тихо крикнула индианка. — Он порядочный таксист. Пусть потом Звездочёт разбирается со своей женщиной.

— Только потому что сегодня похороны! Только потому, что грешно ругаться на свежей могиле! Это примета! Только поэтому! Подождите, сеньор! А со Звездочёта я вычту всё до последнего песо!

Он сбегал в кафе, вернулся с деньгами и расплатился, но дело уже было сделано — примета свершилась, и оттого, по крайней мере у Донни, на груди словно камень повис. Он махнул ладонью в сторону столика, и Мать покорно за него уселась, подвинув к колену жёлтый чемодан и придерживая его рукой. В такой позе она просидела до десяти. Между тем ресторанчик сегодня жил какой-то особенной жизнью. Во-первых, из отеля спустился я (а это бывает крайне редко), во-вторых, из кухни пришёл повар (ещё реже). И мы втроём — я, повар и Донни — принесли с разных мест еще столов и стульев и выстроили всё это в несколько длинных рядов. Мы расставляли столы для поминок под удивлённые взгляды наших, видимо, последних в этом сезоне гостей — Девочки и Дорси, которые как раз спустились к завтраку, ну и Матери, естественно, которая от усталости так и не отпустила свой чемодан и никак не принимала участия в происходящем. Кабальеро при этом было гораздо меньше обычного — многие предпочли сразу отправиться к дому Хосе, не заходя к Донни.

— Оп-па! Ты ведь накаркал, любимый мерзавец! Ты посмотри, уже уехала и, вдруг, снова сидит! — воскликнула Девочка едва они с Дорси появились перед кафе и увидели Мать.

— Эти русские всегда держатся за свои чемоданы! — среагировал Дорси.

— Что-то сильно ты хорошо разбираешься в русских…

— А ты что? Ревнуешь?

— Только заметил!.. «Цветы!.. Русские!..» — почти кривляясь, передразнила она Дорси. — Не смотри на неё!

— Хорошо, не буду… — и действительно посмотрел не на Мать, а на Донни, который закончил расставлять столы и, заняв позицию перед стойкой, с видом оперного певца заговорил.

— Сеньоры и сеньориты! Нам пора… уважаемые гости простят нас… Амиго! — я оглянулся. — Амиго, оставайся за главного. Мы ушли хоронить.

Кабальеро суетливо засобирались и во главе с Донни молчаливой толпой потянулись куда-то по улице, мимо крыльца с цветами, туда, куда мы ещё ни разу не заглядывали в ходе моего рассказа.

— Это какой-то местный обряд? Пойдём посмотрим… — сказала Девочка.

— Если я правильно понял, кто-то умер, — ответил Дорси. — Ты хочешь развлечься на похоронах?

Девочка отрицательно замотала головой.

Я очень хотел это сделать, но всё же решил не описывать похороны. Похороны — это похороны, хотя местный разлив этого мероприятия не похож на тот северный вариант, к которому мы привыкли. (Боже правый! Какое соседство — «похороны» и «привыкли»! ) Например, гроб с Хосе под вой Марии и родственниц на руках отнесли до кладбища, а у нас родственники почти не плачут и гроб перемещается на машине. На кладбище этот гроб поместили в склеп, принадлежащий семье Донни, словно задвинули на полку стеллажа, а у нас… — вы знаете… вряд ли можно взять могилу взаймы или на прокат. И весь город, по крайней мере так виделось со стороны, обнимал Марию и целовал её детей. Я умолкаю, я обещал не описывать… просто сделал пару штрихов, чтобы вы оценили драматургию. Скажу лишь, что каждым поворотом этого спектакля, с видом торжественным и опять же театральным, руководил Повелитель, напоминая не то дирижёра, не то директора. Даже священник не выглядел таким значительным. И еще замечу два момента. Первое — это когда Донни, по обыкновению, то засовывая руки в карманы, а то с экспрессией размахивая ими над головой, с раздражением что-то долго и тихо говорил Звездочёту. Звездочёт, и это было видно всем присутствующим, сначала удивился, затем обрадовался, и его сияющая от счастья физиономия сделалась неприличной на таком скорбном мероприятии, но почти сразу его борода чуть опустилась, улыбка пропала и в глазах появилось озабоченное выражение. Второе — это Родригес — чиновник из муниципалитета. Он явился на похороны чуть не бегом, с опозданием, и сразу же подошёл к Повелителю.

— Только что пришёл e-mail из столицы, — почти прошептал Родригес, — они вводят какой-то карантин. Запрещены все публичные мероприятия!

Повелитель с удивлением на него посмотрел.

— Ты хочешь, чтобы я разогнал людей? — так же шёпотом спросил он.

— С ума сошёл?! Как я буду смотреть в глаза его жене? Хосе и так настрадался… при жизни… Святая Дева, какой молодой! — Родригес перекрестился по католическому обряду. — Я не успел, приятель… Просто я не успел, — подвёл он черту.