Дорога мстителя

Алексей Доронин, 2022

Потеряв всё из-за жестокости новоявленных вершителей судеб, он отправился в поход с наивной верой в то, что горстка героев может сокрушить силы зла. Но реальность оказалась не очень похожей на фильмы. И страшнее, чем всё, что он себе представлял. И теперь мститель один против всех опасностей Дороги, из которых самая первая – люди. Странник проклятого мира. Он найдёт цивилизацию. Но она ему не понравится. Перед его глазами туманный и мрачный Петербург, раздираемый конфликтом магнатов. А в памяти – дикий радиоактивный Урал, где он впервые понял, что у зла много обличий, а мир далеко не такой чёрно-белый, как ему казалось. Обе эти дороги странник должен пройти до конца, чтобы ответить на вопрос: можно ли быть светом для кого-то в этой непроглядной тьме?

Глава 2

Двойняшки

Скрипнула дверь, в комнату вошли две девочки, плечом к плечу, тесно прижавшись друг к дружке. Что-то в них было не так… И почему они так странно встали, рядышком? Стесняются? На одной была зелёная блузка и серый сарафан, на другой — синяя блузка и… тот же сарафан. Сарафан у девочек один на двоих. Широкий, с двумя лямками. Одна лямка — на плече у «синей», другая — на плече «зелёной» девочки. Сарафан не очень длинный, видны остренькие коленки.

Оу!

Данилов почувствовал желание протереть глаза или надеть очки, которых никогда не носил. Ниже плеч девочки были… одним целым! Сиамские близнецы. Саша видел такое только на картинках.

Но таращиться — невежливо.

— Здравствуйте! — поздоровалась девочка, которая стояла слева.

— Дра-тву-те, — неразборчиво произнесла вторая.

— Малышки, вам же говорили, нельзя заходить, когда старшие обедают, — проворчал доктор, но не очень сердито. Видно было, что он уже справился с неловкостью, возникшей при их неожиданном появлении. — Ладно, идите сюда. Не бойтесь, дядя — хороший.

Они подошли к столу.

— Я — Няша, а это — Нюша, — представилась за двоих та, что слева.

— Вообще-то они Таня и Аня, — объяснил Андреич. — Но недавно стали так себя звать. — Няшка-двойняшка. Не знаю, откуда слово взялось, — развёл он руками. — Будто из мультика что-то. Но сам я не смотрел. У нас с самой Войны нет теликов.

Теперь Саша смог рассмотреть девочек получше. У той, что слева, в зелёной блузочке в горошек, было нормальное симпатичное лицо ребёнка лет десяти. У её сестры в синем лицо какое-то расслабленное, припухшее, с безвольной челюстью, а взгляд пустой. В руках у неё был потрёпанный кривенький плюшевый зайчик. Один заячий глаз был из пуговицы, вместо второго торчал пучок ниток.

Девочка в зелёном с любопытством глядела на Сашу.

— А вы откуда приехали? А у вас есть что-нибудь вкусненькое? Хотите, мы расскажем стишок? А вы нам дадите вкусняшку? — она засыпала вопросами Сашу, который ещё не совсем пришёл в себя и не знал, куда девать взгляд. — Стишок хороший!

Не дождавшись ответа, «зелёная» начала:

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром?

Слышу ваш топот чугунный

По ещё не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с тёмных становий —

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови…

Стих был не детский. Данилов вспомнил, что это Александр Блок, дед ему читал когда-то.

И если Няша (странное сокращение от имени Татьяна) декламировала чётко, то её сестра только монотонно бубнила. Но голос «порченной» в точности следовал за интонациями здоровой «половинки».

Создавая то ли фон, то ли мелодию напева. Как будто гудел большой пчелиный рой. Когда номер был исполнен, парень вспомнил, что полагается аплодировать, и слегка похлопал в ладоши. — Нюшка, не бойся. Дядя хороший. Он не обидит, — серьёзно сказала Таня.

«Ещё бы. Я болен и еле жив. При всём желании не обижу даже котёнка», — подумал Данилов, глядя на это творение природы. Он читал о таких. Но не думал, что они могут выжить в нынешних условиях.

Парень достал из кармана леденец, который нашел в Златоусте. Слипшийся комок сахара, пролежавший пятьдесят лет в круглом аппарате на ножке, куда надо было кинуть монетку, чтобы забрать конфетку. Аппарат пылился в углу магазина неподалёку от «Сбербанка». Рядом валялся перевёрнутый терминал, с которого когда-то можно было пополнить счёт мобильного телефона. Автомат был разбит и выпотрошен, но три конфетки застряли в трубке, по которой они должны были высыпаться в лоток. Пустырник рассказывал, какие места проверять, чтобы найти древние ништяки. Две Саша тогда сразу съел, а одна вот… пригодилась. Ничего так. И не скажешь, что им полвека. Похоже на крупный чупа-чуп, только без палочки. Данилов протянул конфету ближайшей к нему девочке, Няше.

— Нет, — отказалась та принимать гостинец. — Ей тоже дайте, а то обидится.

— Дай, — действительно обиделась «вторая половина» девочки. — Дай!

Сказано это было чётко, почти нормальным голосом. Будто капризничал обычный ребёнок. Хотя Сашке почему-то вспомнилось, что по-английски это слово означает: «Умри».

— Хочет, чтоб не только сытно было, но и вкусно, — перевела её сестра.

— Пищеварение у них частично общее, — пояснил доктор. — Поэтому если наедается одна, то и вторая не голодна. Но ощущения у каждой свои, отдельные.

Действительно. О том, что конфету надо поделить, Саша и не подумал, воспринимая сестёр как одно существо. Да уж! Стыдно.

Доктор взял у Данилова леденец, попытался распилить ножом, но не смог. Антикварная сладость была твёрже камня.

— Подождите, — сказал он и вышел. Проходя мимо девочек, погладил их по головам. В ответ на ласку Няша улыбнулась отцу. Нюшино лицо осталось полусонным и ничего не выражало. Пока доктора не было, Саша лихорадочно соображал, о чём поговорить с девочками, но так ничего и не придумал. Вертелись в голове совершенно неуместные вопросы, вроде — не надоело ли им всегда ходить в обнимку, и могут ли они сидеть на обычном стуле, или им нужен специальный… В общем, всякая ерунда. К счастью, доктор вернулся довольно быстро. Он принёс чугунную ступку и пестик. Саша был знаком с этими предметами — у бабушки на полке с кухонной утварью стояли почти такие же. Доктор положил конфету в ступку и, бормоча себе под нос: — Аккуратно, спокойно, не торопись, — прицелился и тюкнул по ней тяжёлым пестиком. Конфета раскололась на две почти равные половинки. Довольный Борис Андреевич протянул их дочерям, которые немедленно сунули куски в рот и начали грызть.

— Света не любит их, — тихо сказал он, повернувшись к Сашиному уху. — Боится, что у неё родится такой же. Из-за меня. Она думает, это мой дефект. Не верит, что это — лотерея… случайность. Думаю, она меня сожрёт даже из-за мелкого отклонения у дитя. Не дай бог. Она вовсе не такая тихая, как кажется. Ты понял, конечно, — одна из малюток, Нюша — блаженная. Может, раньше их сумели бы разделить. Они срослись ниже грудной клетки, скелеты у них отдельные, я прощупывал. Но есть общие сосуды, и частично пищеварительный тракт общий. Я не могу сделать рентген, но мне кажется, их спинной мозг тоже соединён какими-то перетяжками. Они воспринимают себя разными личностями, но многое им нравится одинаково. Заявляют, что могут чем-то «обмениваться». Хотя Нюша почти не говорит. Только «мама» и «дай». А в основном — мычит. Я понимаю её через раз, а Няша говорит, что понимает всегда. Может, фантазирует, а может, и нет.

— У них общие мысли? — тихо спросил Саша.

Но девочки услышали, и Няша ответила вместо отца, вытащив леденец на время изо рта:

— Не все. Некоторые общие. Некоторые свои. Память разная. Как два кувшина, в которые воду льют. Но один дырявый. Она глупая. А я умная. А ты ещё глупее, дядь? У тебя много мыслей в голове, но все не твои. Их тоже туда налили?

— Таня!.. Санёк, не обижайся на них, дурашек.

— Ничего, — пробормотал Сашка.

— А мы знаем, к кому ты идёшь, — вдруг произнесла, глядя на него, Няша, закончив грызть леденец.

— Серьёзно? — Младший почувствовал неприятное покалывание от направленных на него глаз. Зелёных. Но не желтовато-зелёного или изумрудного оттенка, которые были у многих в его семье, а тёмного, болотного.

— Да. Только он не Упал-намоченный. Он Собиратель. Он собирает. Из частей. Зайку-мозайку. Только эта мозаика — из мяса и костей. Как мы с Нюшей. А кто в неё не входит, тем он лишнее отрубает. И нитками сшивает. Было много людей, станет один.

— Не обращай внимания, — фыркнул доктор. — Зря я им книжки читал страшные. Не помню только, чтобы читал «Франкенштейна». А про Уполномоченного и про Орду — это они наш разговор подслушали. Девочки, сколько раз я вам говорил — нельзя подслушивать! Всё, идите к себе!

— Сейчас пойдём, папочка. Мы не подслушивали. Мы просто слушали… Мы же не виноваты, что в нашей комнате всё так слышно хорошо. А читать мы и сами умеем (это уже — обращаясь к Саше). Мама научила. Настоящая мама, а не эта. Я одну страницу, а она другую.

— Дугую, — повторила вторая «сиамка».

— Мама не могла вас научить, она умерла.

Строгий доктор сделался перед ними мягким, как воск.

— Всё равно научила, — упрямо сказала Няша, то есть Татьяна, и повернулась к сестре, — Ну, пойдём, что ли. Книжку почитаем.

И они ушли, припрыгивая и напевая песенку Винни-Пуха — чёткие слова одной и «му-му-му» другой доносились в такт. Им не надо было даже стараться, чтобы говорить синхронно.

Данилов посмотрел на проигрыватель, стоящий в углу большой комнаты на тумбе. Ещё более старый, чем этот дом. Рядом лежала солидная стопка пластинок. Оттуда и песня.

* * *

Вскоре вернулась Светлана, чтобы убрать со стола посуду. Она уже не выглядела такой взвинченной. Похоже, прошлась, и это помогло ей успокоиться. А ещё Саша ощутил от неё какой-то резкий запах. Может, духи, а может, настойка на спирту. Лекарство от нервов, от загубленной молодости. Про такое он тоже слышал.

Светлана старалась лишний раз не встречаться с ним взглядом. Доктор тоже молчал.

Но Сашка уже узнал всё, что хотел. И про убыров, и про обстановку вокруг, и про ордынцев. Когда те останавливались в Еловом мосту, то вели себя миролюбиво и спокойно. Каких-то даров не оставили, но и не обобрали до нитки. Взяли немного продуктов, как плату за защиту. Провели краткий суд. Распяли прежнего старосту и утвердили нового. Лекарства доктор на свой страх и риск купил у их полевого командира. Неофициально. С помощью «взятки». Вскрыл ему какую-то болячку, которая сильно досаждала. А их ордынский врач по кличке Айболит, который ехал в другой колонне, тоже оказался учеником того чувака из Ямантау. Или учеником его ученика. Поэтому они с доктором парой слов перекинулись.

Но всё это Сашу мало интересовало.

Главное, он узнал, что к его врагам в этой деревне относились с большим уважением. Хотя сами бойцы СЧП ничего вроде сделать толком не успели. Пообещали, что всё «реквизированное» весной вернут в двойном размере. А ещё не тронули молодых курочек-несушек, забрав одного петуха и старых кур, которых селяне и так собирались зарезать. Об этом рассказывалось, как о проявлении огромной человечности.

В общем, Младший понял, что искать здесь помощников для борьбы против Виктора глупо. И хорошо, что он смог скрыть своё отношение к завоевателю.

За мыслями о политике от его взгляда не ускользнуло и кое-что личное. Успел заметить, как изменилось лицо жены доктора, когда она увидела Нюшиного зайца, лежащего на столе, и поняла, что сюда заходили двойняшки, нарушили запрет. Может, если б не Саша, учинила бы Бореньке разборку, может, и падчериц наказала бы. Но при постороннем постеснялась.

Слово такое неприятное, словно из сказки.

Потом Светлана сказала, что пойдёт стирать, и Саша с хозяином снова остались одни.

— Мы их стараемся больше дома держать, не пускаем на улицу, — сказал Андреич, когда дверь за женой закрылась. — Не любят их в деревне. И ордынцы убили бы. Они — за чистоту крови. Говорят, люди не должны тратить силы на балласт. Я согласен. Это правильные рассуждения… но всё-таки… родная кровиночка. А то и с собой забрали бы. Это ещё хуже. Говорят, у Виктора целый зверинец. Там даже волосатый человек есть.

— Я такого видел в кино. Про звездолёты.

— Не знаю такого кина. Ты богато жил, если у тебя был работающий телевизор.

— Компьютер, — Данилов произнёс это и чуть не хлопнул с досадой себя по лбу. Чтобы иметь в детстве компьютер, надо быть сыном очень непростых родителей. Но доктор не заметил противоречия, мысли его были где-то далеко.

— Тем более. Нет, тот настоящий, лохматый. Не в костюме. Ордынцы рассказывали. Они платят за уродов патронами. Я, конечно, согласен… не должны жить порченные. Природа и сама от них избавляется; любая самка… хоть крыса, хоть волчица — сразу подъест больного в помёте. Но я не смог. У нас вот как делали со старыми и больными… Сажали на санки и отвозили подальше. А там… человек сам доходит, и никто не виноват. Когда девочки родились, сначала прятал, говорил всем: слабенькие. Но потом уже нельзя было скрывать, ко мне целая делегация приходила… односельчан. И уступил. Им года не было. Завернул в одеяло, вынес в сени, достал санки. Положил. Даже не проснулись. По первому снежку отвёз. Но недалеко. За километр. Хотя этого бы хватило, и морозец был крепкий. Прямо с санками оставил на заправке. Пришёл домой и понимаю, что жить и человеком себя ощущать не смогу. Хлопнул водки. И побежал обратно. Они уже проснулись, сидели на санках в том же одеяле. И ждали. Не плакали. Доверяли мне. Даже не боялись. Думали, прогулка. И я привёз их обратно. Пропади оно всё, мол. А когда соседи пришли снова, показал им ружьё. Мне бойкот объявили. Они же считали, что это проклятье на мне. Что они, у которых дети здоровые с виду, — чище. А я грешен и нечист. Потом, конечно, остыли — куда они без моих услуг денутся? Но до сих пор некоторые разговаривают через губу. Многие девочек боятся. Потому что те всё знают.

— Это как так? Мысли, что ли, читают?

— Да нет же. Так только наши неграмотные думают. Просто везде шмыгают и любят подслушивать. Их часто гонят, и взрослые, и дети постарше — кидаются чем попало, даже кнутом замахиваются. Сколько раз говорил: дома сидите, дуры. А они лезут на улицу, хотя понятно, что в общие игры их не берут. Но без улицы они зачахнут.

— Я даже представить не могу, каково это, — еле слышно произнёс Саша.

— Можешь. Любой сможет. Если он сам не бревно с глазами. Так все люди живут — кроме совсем отмороженных, с холодной кровью. Живём, срастаясь, как деревья, с теми, кто нам близок. И больно, когда кто-то из них погибает от гнили. Или его буря валит.

— Или топор лесоруба, — закончил за него Александр.

— Да, — кивнул доктор. — Именно так. А ты умный для своих лет.

— Дорого мне досталась эта мудрость.

— Не мудрый. А именно умный. Мудрости в тебе нет пока ни на копейку. И не знаю, появится ли. Для этого нужно не время. Кто-то и в старости остается немудрым. Если повезёт дожить.

Сашка хмыкнул.

— Я поправлюсь и дальше пойду. За вашу помощь… я в долгу не останусь.

— Заплатишь, как договаривались. Большего мне не надо.

Он ожидал, что доктор предложит: «Оставайся в нашей деревне», но тот вдруг сказал другое.

— Если ты поцапался с серьёзными людьми, лучше прямо сейчас уходи. Не подставляй меня.

— С чего вы взяли? Ни с кем я не поругался.

— Ой, смотри. Мы тут люди простые. Конфликтов не хотим. И правды не ищем. От правды мёртвые не оживают, — сказал доктор мрачно. — А справедливостью и свободой сыт не будешь.

Тут Младший увидел фотографию его первой жены, Екатерины. Присмотрелся и понял, что это — рисунок. Карандашный. Она нарисовала свой автопортрет? Или автопортрет только свой и бывает?

Ей, наверно, не было и тридцати пяти, когда она умерла. Светлые волосы, платье… ненастоящее. Из фантазий. Из прошлого. Может, даже вымышленного. Воздушное, иномирное.

«Сколько таких людей сгинуло? Не приспособленных для этого мира, но умеющих мечтать, видеть красоту… Неужели в этом есть своя логика? Зачем Создатель так придумал?».

— Говорят, что любой странный ребёнок — это проклятье небес, — услышал он голос Андреича и отвёл взгляд от портрета.

— Но что люди такого страшного сделали, если небо шлёт им одни беды? — спросил Саша.

— Я раньше неверующий был, а теперь думаю — Он есть. И лучше нас знал, что делает, когда очистил Землю. Наши предки совсем отбились от рук. Возомнили себя… богами. Гадостями всякими увлекались.

«А при чём тут мы? При чём тут твоя жена и ты… болван? Честный и образованный болван».

Саша вспомнил ещё одну вещь, о которой хотел спросить. Про это он слышал от проводника.

— Говорят, ордынцы какие-то раскопки на Урале вели.

— Откуда знаешь?

— Земля слухами полнится.

— Бабьи сплетни.

— А из вашей деревни не брали людей, чтобы обследовать старые убежища? Рабов не угоняли?

— Да что за чушь? Это вражьи выдумки. Не было никаких рабов. Все — добровольно. Всем, кто вернулся, честно заплатили. Ах ты… — доктор понял, что проговорился. — Ну да ладно, это уже давно не тайна, как я понимаю. Но показать на карте командные пункты не смогу, не обессудь.

— Да я и не говорю, что хочу туда пойти, — соврал Данилов, — Просто так, чтоб разговор поддержать, спросил.

— А хоть и сходи. Мне какое дело? Там нет ни хрена. Только пропадёшь. Шею сломаешь. Или облучишься ещё. Смотри, сюда больше не возвращайся тогда.

Младший молчал, глядя выжидательно.

— Ну ладно. Пару слов ещё скажу, чтоб ты туда уж точно не лез.

И, выпив рюмку, доктор рассказал, как этой осенью мобилизованные местные из соседних деревень в дырявой химзащите доставали из подземелий для ордынцев хабар. Кто-то пошёл по зову «сахалинцев» даже через горы на юг в Белорецк. Вернулась от силы половина. Добывали вещи из убежищ, несли вручную с гор, там, где размыло дороги, везли на телегах, иногда сами впрягались в них там, где не могли пройти лошади, и под конец, когда начиналась ровная дорога, — грузили новым работодателям на машины, которые те берегли куда лучше, чем рекрутов.

— И теперь там точно ничего не осталось. Ходят слухи — всё, что ордынцы не забрали, они взорвали.

«Всё равно пойду в эти бункеры и сам посмотрю. Вдруг там есть оружие. Много оружия», — подумал Сашка, но вслух не стал говорить. Понял, что это — пустая бравада. Никуда он не полезет, скорее всего.

— Ясно. Чего-то слабость накатила, — поняв, что всё это надо переварить, Данилов поднялся, допил чай и поставил кружку. — Пойду, прилягу.

— Это анемия. Ну иди, полежи. Да и мне пора по делам. Засиделись мы с тобой.

Выйдя из «господского» дома, Саша честно собирался пойти в свой «гостевой», когда услышал голоса. Они явно принадлежали не взрослым. Со стороны пустыря, тянущегося позади ряда домов, доносился детский жизнерадостный смех.

Тут он нарушил запрет и приблизился к забору, который был здесь сплошным и высоким, выше его роста. Доски забора были плотно пригнаны друг к другу. Но одна расшаталась. И он приник глазом к щели.

Вечерело. По заснеженному пустырю бежали цепочкой дети в противогазах и с автоматами. Играли в войну. А может, совершали марш-бросок. В разнокалиберных куртейках, заношенных до серости. У нескольких постарше был камуфляж, хоть и потрёпанный. Похоже, эти были главные. «Офицеры» в валенках и стоптанных сапогах. Почти все грязные, чумазые.

Мелкие были с игрушечными автоматами, грубовато сделанными из дерева и некрашеными. У одного малявки был даже гранатомёт за спиной, похоже, пластмассовый, потому что настоящий пригнул бы его к земле. А вот те, что постарше, лет двенадцати, — щеголяли с настоящими калашами. Но, наверно, холощёнными или сломанными, в которых недостает деталей. Настоящие, с патронами, вряд ли бы доверили таким соплякам, да ещё без присмотра взрослых. Хотя тут, на Урале, похоже, стреляющего железа в ещё большем изобилии, чем в Сибири.

Конечно, Младший и сам так играл, разве что у них в деревне всё попроще было, без особого порядка. И, в общем-то, тут нет ничего плохого. Надо уметь защитить свой край, и учиться этому надо с детства.

Правда, Саша вспомнил старое кино с одного из дедовских дисков дивиди. «Вы запрограммированы на самоуничтожение» — сказал большой железный человек, который правил когда-то одним полуостровом, как раз глядя на играющих детей. Что ж, может так и есть. Запрограммированы. Тем самым Создателем, который очень любит наказывать.

Девчонок не заметил. Да и что им тут делать? Сидят, наверное, по избам, и если не пол метут и матерям не помогают готовить или за младшими братиками ухаживать, то куколок пеленают-одевают. Так уж природа распорядилась. Отец ему так говорил. А дед почему-то, слыша эти разговоры, усмехался и бормотал себе под нос про каких-то толерастов и гендеры-шмендеры.

Сашка подумал, что хорошо, что Красновы и другие мстители сюда не добрались, иначе поубивали бы всех, особенно с оружием, не разбирая.

Территорию к западу от Кузнецово, даже бывшую Омскую область, мстители из «Йети» уже воспринимали как вражескую. Даже при том, что это была ещё не Орда. Хоть и земли «под защитой» оной. Доктор обмолвился: земли к западу зовут словом «протектораты», но здесь этого нет. Тут земля ничейная.

Хорошо, что пацанва его, Сашку, не заметила. Потому что он не питал никаких иллюзий: если сами не изловят и не скрутят — а их много, и некоторые ростом почти с него, — то взрослым проболтаются. А другие взрослые могут оказаться совсем не такими добрыми, как доктор.

А ещё он увидел у них нашивки знакомого цвета. Сначала даже решил, что показалось. Но нет, не показалось. Поди, взяли правила этой «Зарницы» из тех самых буклетов, которые оставили «сахалинцы»? Кем-кем, а дураками СЧПшники не были, и готовили себе смену даже в нейтральных деревнях.

Вояки тем временем завершили марш-бросок, старшой куда-то отлучился, а остальные сбились в кучку, снова превратившись в толпу детей. Саша услышал считалку: «Ехали мутанты на велосипеде: один лысый, два слепых, три горбатых, пять хромых, один с хоботом как слон, самый страшный — выйди вон!».

Он подивился такому народному творчеству и всё записал.

А второй стих Младший знал и сам. Тот был и детям в Прокопе известен:

Сидел петух на лавочке,

Считал свои булавочки,

А одну не досчитал

И в Америку попал.

А в Америке война,

Пристрелили петуха…

Дальше было ещё несколько строк про Америку. Пацаны рассчитались и ушли за главным, а парень остался со своими мыслями.

Печка ещё не прогорела, и достаточно было просто подложить дров. Мыться он не собирался. Хватит и раза в неделю. Учитывая, сколько обходился без бани до этого.

Немного полистал журналы. Нашёл статьи про эволюцию звёзд, расширение Вселенной, чёрные дыры. Думал, поспит часок, но не спалось. Лежал и смотрел в потолок. В такие моменты он иногда чувствовал давящую пустоту внутри.

«Странно. С чего бы это вдруг? Ничего ведь не случилось».

Остаток дня прошёл скучно. Читал. Смотрел на двор в узкое окошко. Иногда выходил подышать, приготовил поесть, один раз сходил к доктору на вечерний осмотр. Изменений в состоянии не было.

Больше ничего в этот день не произошло.

Уже среди ночи прогулялся до туалета, возвращался неспешной походкой, глядя по сторонам и на небо, прислушиваясь к ночным звукам за забором.

И увидел, что на небольшом, аккуратно обшитом какими-то панелями сарае рядом с дровяным, нет висячего замка, хотя днём он был заперт.

Оглядевшись, Саша метнулся к двери, прислушался, и, убедившись, что с той стороны не доносится ни шороха, толкнул её и вошёл. Тут же прикрыл дверь за собой.

Было темно, но у него был маленький налобный фонарь, который давал ровно столько света, чтобы видеть очертания предметов, и чуть лучше — то, что на расстоянии протянутой руки, — но не быть заметным. Батарейка садилась, другой такой у него больше не было.

Зашёл и с трудом удержался, чтобы не чихнуть. Глаза вскоре привыкли к пыльному полумраку. Помещение оказалось небольшим. Тут стояла старая мебель, лежали железки — печные заслонки, старые колёса, трубы, вёдра. Но была в этой каморке ещё одна дверь, неприметная, она почти сливалась со стеной, и Саша мог бы не заметить её. Но низенькая дверка была приоткрыта, словно приглашая войти, и, конечно, он не удержался.

Там оказалась комната побольше, которая не выглядела как грязный рабочий сарай. На полу даже был линолеум. При свете умирающего фонарика Саша увидел керосиновую лампу на полке рядом с дверью и зажёг её. Тут, похоже, и уборку делали регулярно. По стенам тянулись длинные полки, а некоторые предметы были подвешены к потолку.

Это было что-то среднее между музеем и хранилищем.

На полках разместились артефакты прошлого. Был даже настоящий патефон. А ещё музыкальные инструменты, книги, иконы. Сбережённое культурное наследие разных десятилетий. Но не самых последних, предвоенных.

У дальней стены — широкий стенд, похожий на иконостас. Но вместо святых ликов его украшали символы власти. Флаги, гербы, а ещё портреты деятелей в коронах и кепках, в мантиях и пиджаках, царей и правителей. Слева — очень древние, в мехах и доспехах, «правые» одеты по довоенной моде. Похоже, те, что слева, были взяты из книг и учебников, а справа — с предвыборных плакатов. Кое-кого Данилов знал.

Тут же были вырезки из газет и журналов, от древних, пожелтевших, до тех, которые хорошо сохранились. Некоторые страницы были закатаны в плёнку, поэтому время над ними власти не имело.

А в центре композиции, на почётном месте, на табурете, покрытом пыльным куском красного бархата, стояла странная штука. Младший наклонился, чтобы лучше рассмотреть. Потому что не мог поверить своим глазам.

Статуэтка размером с большую куклу. Похоже, она выточена из дерева. Какого именно, Саша не знал, но, наверное, порода ценная. Даже при слабом свете керосиновой лампы он различил фактуру материала. Потрогал — изделие было гладким, полированным.

Но статуэтка — точнее, бюст — оказалась неоконченной. Было завершено только лицо и часть шеи, а всё, что ниже, представляло собой массив дерева. Чурбак (Саша невольно вспомнил сказку про Золотой ключик). Верхняя часть вырезана очень искусно. Даже очки, лысина и воротник плаща.

Его трудно было не узнать. Младший видел захваченные у солдат СЧП запаянные в пластик маленькие портретики их лидера.

Над «троном» размещался полный набор ордынской атрибутики — значки, флажки. Там была картина под стеклом, изображавшая пулемётный грузовик с черепом на капоте, выполненная карандашом на альбомном листе. Рядом висел на леске выпиленный из дерева миниатюрный пикап с пушкой. Смотрели со стенда несколько гербовых плакатов. Заголовок на каждом гласил: «Железный Закон».

Всё это походило на предметы культа и могло внушать трепет. Особенно при хорошем освещении. Талантливой была первая жена доктора. Катя. Даже глаза Виктора смогла изобразить человеческими. Живыми, следящими, внимательными. Хотя не факт, что они такие в реальности. Младший понял: она любила эту нечисть. И взгляд завоевателя был взглядом заботливого отца.

— Хороший нейтралитет, — пробормотал Сашка. — Но ожидаемый.

Кулаки опять сжались сами собой, не обгрызал бы ногти — поранил бы ладони. Хотелось пнуть по чурбану, разрубить топором, перевернуть и сжечь тут всё, всю эту обманчивую красоту. Сдержался, хотя зубы скрипнули, а в ушах почувствовал давление клокочущей крови. Сразу вспомнилось всё, что и так не забывал.

Тише. Древние правители не виноваты. И ответят за преступления не экспонаты, а люди. Живые. Всё-таки надо уходить. Тут опаснее, чем в горах и руинах, где бродят убыры. Даже если остатки совести борются у доктора со стыдом, кто знает, что победит?

Только сейчас Младший заметил среди артефактов большое радио. Александр видел подобное в Прокопе. А вдруг это не экспонат? Точно, есть шнур, и есть розетка на стене. Подключил, щёлкнул выключателем, покрутил ручку. Нет эффекта. Без электроэнергии не работает, и у доктора явно есть генератор, но за всё время, что Саша был тут, он его не включал. Обходились коптилками. И осматривал его врач без электрического света, если не считать яркий налобный фонарик.

«Он не шпион, — догадался Саша. — Просто ждёт и надеется. Потому что для него эти люди — ниточка, связывающая с сыном и с покойной женой. И с миром мечты. Поэтому и слушает эфир. Может, он знает про засаду и разгром? Сдаст? Хотя вряд ли СЧП поедет сюда за мной одним. Невелика птица. Плевать им на меня. А доктору всё равно веры больше нет. Здесь и кроме Орды могут быть плохие люди».

Надо делать ноги, подумал Данилов. Но как быть с тем, что он всё ещё чувствует себя как жёваный лимон?

«Тут вокруг полно деревень… занимай пустой дом и живи, сколько хочешь, — подумал парень. — Отлежаться можно и там. Главное — дойти».

Хотя Саша пытался не подавать вида о своём открытии, утром Андреич всё понял. Может, увидел, что дверь не так закрыта или ручка у радио не так повёрнута… («Кто садился на мой стул и сдвинул его с места?»)… Хотя Младший и пытался статус-скво восстановить.

— В сарае был? Это Катя занималась, — сказал доктор. — Старым миром очень увлекалась. Историей. Детей учила… сейчас школа пустая стоит. Собирала древности. Эти вещи она по всем соседним городкам собирала, я помогал. Когда про Орду услышала (странник однажды у нас неделю прожил, много про них рассказывал, тогда у них всё только начиналось), решила сделать бюст Виктора Иванова. Долго выбирала материал. Взяла дерево, «потому что оно живое и тёплое». Говорила: вот великий человек, мы должны на него молиться. И умирала с его именем, не с моим. Представляешь? Потому что это — надежда. На то, что мир вернётся в наши селения… Только на него… или на таких, как он.

— И как они это сделают? — не удержался Саша. Он ждал, что доктор расскажет ему о царстве добра и прощения. И можно будет высмеять его.

Но тот сказал иное.

— Обыкновенно, Санька. Через огонь и виселицы. А что, бывает по-другому? Нет. Добро придёт через поколения. А пока будет железо и кровь. Когда-нибудь и ты поймёшь. Если ещё не понял.

Младший почувствовал прилив ярости, от которой стало жарко. С гнильцой этот доктор. Хуже самих ордынцев. Те хотя бы вояки, некоторые даже честные… в своем зверстве. А этот… сам вряд ли кого-то вешал. Не видел, как у человека язык вываливается. И как рубят в рукопашном бою в тесном коридоре, как колют штыками пленных. Хочет, чтобы грязную работу другие сделали. И даже то, что он эту мысль не скрывает… чести ему не делает. Он её не скрывает, потому что она для него естественная.

Младший на секунду даже подумал, чем можно отомстить этому почитателю Уполномоченного. Без разрушений. По мелочи. Что-нибудь украсть, сломать или изрисовать. Или хотя бы уйти, не заплатив. Но потом решил, что это низко и по-детски.

Вероятность ещё раз встретиться почти нулевая. Даже если придётся когда-то возвращаться этой дорогой. Но вспоминать потом со стыдом даже такую мелочь не хотелось.

Нельзя. Если уж что-то творить, то по-крупному. Но не здесь и не с этим человеком.

— Короче, так, — наконец, произнес Андреич. — Встанешь на ноги — и уйдёшь. Я не могу рисковать. Ордынцам на тебя насрать, да и где они?.. Но наши сильно бузят. Догадались они. Ну не любят у нас чужаков. А я не хочу проблем.

— Да я и сам вас не хочу подставлять. Уйду.

— Вот и отлично. Твой путь — это твой путь.

— Послезавтра, — уточнил Саша.

— Да живи до понедельника, — махнул рукой доктор, отводя глаза. — А то ещё в дороге температура скакнёт, помрёшь. Ты всё-таки мой пациент.

— Спасибо, но нет. Послезавтра.

— Ну, как знаешь, — тот, судя по всему, был рад, — А всё-таки… если честно… куда ты идёшь, чего ищешь?

— Есть у меня одна цель. Но я вам не могу сказать, — не получалось у Саши соврать, голова совсем не варила. И правду говорить нельзя. Это было бы слишком.

«Найти того, кто называет себя Уполномоченный. И заставить его заплатить».

— Что, как в книжках? Тёмных властелинов побеждать и принцесс выручать? — усмехнулся Андреич. — Твоё дело. Принцессу-то тебе уже пора. Только не болтай по пути лишнего. Тебе повезло, что не попал в Сатку. Мы — ещё нормальные. А знаешь, как говорят у соседей? «С собаки можно снять одну шкуру, а с прохожего — целых три и ещё сапоги». Рукавицы, шапку, штаны, тулуп, даже нательное бельё — ничем не брезгуют. А тем более вещичками в рюкзаке или мешке. И считают, что правы. Что хорошее дело делают, всё в дом, для семьи. Да и труп могут бросить, а могут и в дело пустить.

— Неужели?

— Нет, не думай, я же говорил, мясо ни у нас, ни у них не едят. Людоедство — зашквар, как говорится. Но свиньям или псам притащить замёрзшего могут.

— Дичь какая.

— Именно. Дичь. Где-то табличка висит на трассе, что чужие должны за проход платить. Но она маленькая, и её снегом заносит.

Младший вспомнил, как за ним гнались на шоссе. Похоже, то были не случайные преследователи, а охотники на людей. Интересно, сколько и чем надо было заплатить, чтобы избежать побоев?

Пару минут помолчали, каждый, видимо, вспоминая о своём.

— Или всё-таки остаться до понедельника надумал?

— Не могу, — ответил парень. — Надо идти дальше.

Куда именно, не сказал. Об этом так же нежелательно говорить, как и о главной цели похода.

Саша почувствовал, что доктор его ответу даже рад.

— Деревня наша почти не контачит с миром. Живём на краю задницы. Я-то немного поездил… а вот остальные верят, что дальше живут мутанты с двумя головами. Но знаешь, что я тебе скажу? В этом довольно много правды. Потому мы и радовались «сахалинцам». Те вроде ничего. За порядок. Жаль, что пока не вышло к ним прикрепиться.

— Значит, надеетесь, что они вернутся?

— Я надеюсь. Но вряд ли это будет скоро. Не раньше лета. Если зачем-то надо к ним, то тебе только в Уфу или в Белорецк. Скорее, в Уфу. В Белорецк дороги нормальной нет. Но у нас так далеко никто не ездит. Деревни будут по пути, но не факт, что тебе туда стоит заходить. Везде ситуации разные, могут и в яму посадить, если увидят, что ты не из местных. Разве что Орловка… Там ярмарка небольшая и люди ходят разные. Это километров шестьдесят к западу. Я отмечу тебе на карте. Там живёт мой шурин. Дам тебе письмецо. Я давно у него не был… а почты у нас нету. Если скажешь, что от меня… может, подсобит. От них иногда ходят караваны. В Уфу чаще, чем в Белорецк. «Караваны»… это громко сказано. Три-четыре телеги из старых прицепов. Так безопаснее. Я не знаю, как ты шёл от Кургана, но у нас в этом году волков много расплодилось. Похоже, к западу от Пояса у них демографический взрыв. А всю свою кормовую базу в лесах серые съели. Ещё, судя по приметам, скоро будут лютые холода. А значит, с добычей у них совсем плохо…Будь осторожен… Короче, у шурина дом на южной окраине посёлка, двухэтажный, отделан зелёным плоским шифером. Не перепутаешь.

Саша хотел было спросить, не было ли с ордынцами, когда они ехали на запад, людей, которые выглядели бы как пленные… но вовремя вспомнил, что они даже не останавливались. Да и Андреич бы удивился: какой смысл им кого-то везти силой, если люди идут к ним добровольно толпами?

Перед сном вдруг вспомнился временный правитель Сибирской Державы — Бергштейн.

О его последнем часе рассказывали те, кто исполнили мрачный приговор.

«Я хотел спасти наш народ! — причитал он, отодвигаясь к стене. — Вы представляете, с какой силой связались? Пройдёт зима, и сюда придёт новая армия. И города не будет! Вашими головами украсят заборы. Детей зажарят живьём на ваших глазах. Женщин будут трахать всем скопом! А того, кто останется в живых, будут травить, как волков, собаками».

Восставшие слушали его, чтобы посильнее распалиться. А он, бывший регент, а теперь свергнутый предатель, или сошёл с ума… или трезво, несмотря на трусость, рассудив, настроился на лёгкую смерть. Видимо, думал, что разозлит их, и его пристрелят на месте. Или быстро зарежут. Размечтался.

«Это вы их разозлили! Слово «Орда» означает «порядок». Мне рассказывали, там, где они правят… все живут как у Христа за пазухой… А вы взбрыкнули. Они хотели помочь. Провести дороги, электричество. А товары и станки… даже если что-то взяли, то вернули бы в двойном размере!».

«А почему не в тройном? — хмыкнул Пустырник. — Такой большой, а в сказки веришь».

Бывшего временного правителя не стали бить и пытать. То, что ждало его, было страшнее любых пыток. Он совершил нечто худшее, чем те, кто убивал, просто подчиняясь приказам. Он стал предателем. Он пригласил сюда чужаков и сам стал чужаком. И дело не в иностранной фамилии. В Сибири хватает людей, чьи фамилии звучат не совсем по-русски.

Он кричал, пока его связывали, вопил и извивался, когда положили в ящик и опустили аккуратно в яму, заходился в крике, когда на крышку сверху упали первые лопаты земли… А когда яму засыпали и разровняли, только более рыхлая земля указывала на место, где зарыли живьём изменника. Оттуда долго слышались приглушённые звуки, но никто не обращал на них внимания. «Именно так надо поступать с иудами», — сказал тогда Пустырник.

В чём-то и Орда, и сибиряки были солидарны. Они считали: тот, кто продаёт своих, в сто раз хуже того, кто враг изначально.

С этими мыслями Сашка уснул, так и держа в руке журнал со статьёй про самые мощные атомные бомбы.

Проснулся от того, что кто-то скрёбся за дверью. Нет, шевелил наружный засов! Выходит, кто-то его уже запер. А теперь открывал, стараясь действовать тихо.

Сашка не успел сориентироваться и вооружиться. Пистолета в тайнике не оказалось.

Не сразу, но вспомнил, что перепрятал его. Днём носить оружие с собой было нельзя. Однако на ночь доставал его из тайника за досками и клал под подушку.

Дверь тихонько приоткрылась.

— Тс-сс… Дяденька. Это мы.

Знакомый двойной силуэт показался в проёме.

Голос звучал страшновато, будто змея шипела.

— Что случилось? — спросил Сашка.

На близняшках было пальто, такое же двойное, как их платья. Младший подумал, что в этот мешок с прорезями даже крупный взрослый бы поместился. А общий вес этого объединённого организма был намного больше, чем его собственный.

— Вставай! Народ у старосты собрался. Про тебя громко говорили. А папа тебя закрыл. Папа твоей смерти не хочет. Он сказал, с тобой просто поговорить надо. Но они идут не говорить. У них топоры. И ружья. Я видела их, они со двора старосты выходят. Я дорогу срезала и бежала, — только сейчас Данилов понял, что она запыхалась, еле дышит. — Они идут медленно. Но скоро будут. Папа с ними. А тётя Света спит. Она на ночь лекарство принимает. Отвар ягод одних.

— Ты молодец. Как же… поговорят они, — поморщился Данилов. — Спасибо тебе… вам.

Вторая… Аня… Нюша или как её там… молчала, но смотрела удивительно разумным взглядом. И Саша подумал, что она умнее, чем выглядит.

Он начал быстро собираться. Пистолет теперь был при нём. Девочки так и стояли на пороге, ближе не подходя.

— А мы смотрели твою книжечку. Ты идешь убивать Дракона? Мы читали про таких людей. Бог будет за тобой смотреть. Ты ему нужен, раз ещё живой.

— Надеюсь, — парень уже накидывал куртку, закончив сборы. Слегка ошарашенный.

— И ещё… мы место знаем. Там жёлтые камушки есть. Играли и нашли. Но они тяжёлые. Нам не нужны. И тебе тоже. Но кому-то понадобятся. Жадному, хитрому.

— Приз-на-ки, — вдруг очень чётко сказала Нюша. — Живут.

— Не признаки, а призраки, дурёха, — её сестра щёлкнула близняшку по лбу. — И не живут, а уже умирают. Старые они. Они не разозлятся.

Няша всё ещё не могла отдышаться. Она прислонилась к косяку, и казалось, что может упасть. Хотя упасть они могли только вместе, а сестра стояла твёрдо.

Данилову протянули серую тетрадную страницу в клетку с непонятными значками. Некогда читать, надо быстро обуваться. Он не верил, что какие-то детские глупости могут быть полезны, но спрятал лист в карман.

На Саше снова была только его одежда. Ничего из шмоток доктора он не взял. А все его вещи, постиранные и высушенные, были в рюкзаке. Были и продукты, которые он честно купил у Андреича, расплатившись патронами. И за лечение он тоже плату оставил.

— Спасибо, — Александр был готов, закончив завязывать шнурки. Руки ещё чуть тряслись.

Сашка не очень верил, что будет польза от «камушков», даже если они существуют.

А первая девочка — её же звали Няша? — продолжала:

— Я слушала из-за двери. Папа не так вам сказал. Они прибили дядьку старосту, Ефима Петровича, не за то, что воровал. А за то, что на колени не бухнулся, когда приказали. Сначала выпороли кнутом. А он слово сказал нехорошее. Озверели. А новый староста… папа говорит, он «не сахар». А как человек может быть сахаром? Его же нельзя съесть.

Девочка улыбнулась, показав крепкие зубы. Ее сестра скопировала жест, но у неё получилось не мило, а жутковато.

В естественном порыве, чего не делал уже давно, Младший улыбнулся им в ответ. На несколько секунд отвернулся к рюкзаку, а когда повернулся обратно, на пороге никого не было. Только топ-топ по деревянному тротуару, уже далеко, в сторону главного дома, где светилось окошко. Быстро они ходят. Почти как нормальный… обычный человек.

А потом он увидел своё ружьё, прислонённое к дверному косяку. Точнее, винтовку СКС, которую сдавал доктору на хранение. Принесли, значит.

Ох, и попадёт девчонкам за своеволие. Но ничем помочь им Саша не мог.

Он подождал ещё пару минут и только тогда, действительно услышав вдалеке голоса — ему важно было знать, с какой стороны «делегация» подходит, — перелез через забор с противоположной. Потом сначала бежал, чудом не упав в темноте. Потом прятался от конников, которые явно искали его, проскакав дважды по шоссе. Все в меховых ушанках. С ружьями. Мельтешили факелы, и даже пара керосиновых и один электрический фонарь. Замерев, он слышал ржание коней, но лай собак напугал его гораздо сильнее.

Вот это было плохо. Надо было как-то отбить запах. Жаль, что он не представлял, как это сделать.

Какое-то время прятался под тем самым мостом, который дал название посёлку. Сидел на льду, надеясь, что собаки потеряют след. Но ждал с винтовкой в руках.

Однако лай не приближался. А потом начал, наоборот, отдаляться. Похоже, пёсиков не спустили с поводков. Видимо, собак тут ценили, и жители Елового Моста не стали пускать их на человека с оружием. Да ещё загнанного, как они думали, в угол. Собаки шли вместе с загонщиками.

Или не смогли взять след.

«Но они исправят эту ошибку. Найдут другую собаку, более опытную. Дадут ей понюхать те вещи, в которых я ходил. Надо быстрее делать ноги».

Данилов быстро пошёл на запад, но не по шоссе, а на расстоянии, держась за рядом сосен или ёлок. Хоть и корявых, но дающих своими ветвями какую-то защиту.

Но вскоре чуть не нарвался на ещё одну группу, на этот раз пешую, которая шла навстречу. А вот эти, похоже, из Сатки. Но без собак, и это хорошо.

Он залёг прямо в снегу, и они прошли мимо в полусотне метров. Шли очень быстро. Скорее всего, на лыжах. Да, движения рук не спутать.

Снег ещё позволяет ходить без них, но с ними, наверное, сподручнее. Да и скользят они быстрее, чем он шагает на снегоступах. Если что, догонят на раз. Переговариваются тихо, пара фонарей у них на всех. Их человек восемь. Воевать бесполезно.

Саша поднялся, только когда они исчезли в стороне Елового Моста.

Оставалось надеяться, что они там не сговорятся, а задержат друг друга, а то и вовсе сцепятся. Хотя на это надежды мало.

Но как бы то ни было, конники его упустили, как и лыжники.

Он шёл весь день. На запад по компасу. Далеко от шоссе.

Крадучись за деревьями, прошёл мимо самой Сатки. Видел в бинокль красивые, но явно брошенные многоэтажки, ещё сохранявшие нарядный вид, обшитые разноцветными панелями. Но жили не в них, а в домах поменьше. Он увидел дымки. Надо было остерегаться.

Видел также глубокий карьер, сразу заставивший вспомнить Прокопу. Огроменная яма. Но вряд ли тут их в Войну бомбили. Скорее, что-то раньше добывали.

Видел в бинокль застывшее озеро, на другом берегу парк и в нём маленькие средневековые крепости, пушки, вмёрзший в лёд покосившийся пиратский корабль. Видимо, та самая «Манькина лагуна». Пожал плечами. Как только не чудили предки.

Вскоре добрался до поворота к городку Бакал. Именно это название стояло на листке, который ему дали сёстры. Это был типичный детский рисунок, сделанный разноцветными карандашами. Подписи вызывали усмешку.

«Людей нет!». «Развалены тут и тута». «Домик, где жёлтые камушки (Сбирбанк!)» — нетвёрдой детской рукой были выведены каракули.

Косые прямоугольники с крышами изображали дома. Линии между ними — улицы.

На обороте оказалась схема какого-то помещения.

«Карта того дома». «Тайник с сокровищами».

Саша собирался уже пройти мимо съезда с Большой дороги. Но попытался от нечего делать сопоставить набросок на тетрадном листе со своей картой. Атласом. И увидел, что и там и там участок дороги, ведущий к городку, изображён почти одинаково.

Заинтригованный, Данилов свернул к городу и углубился в пустой район жилых когда-то домов. Самые большие — в три этажа.

Если верить Нюше и Няше, в городке никто не жил. Кроме призраков.

Младший вдруг представил. Когда-то была боль, ужас. И они задержали в этом мире тех, кто в нормальной ситуации его бы покинул и обрёл покой. Злость. На тех, кто убил, и на тех, кто не спас. А сейчас они уже истончились. Их держит ниточка, тоньше волоса. А скоро лопнет, и улетят, растают. Освободятся. А люди здесь останутся. Страдать.

Какое же богатое у девчонок воображение. Видимо, в мать. Но он-то взрослый и не сумасшедший, зачем он идёт по указателям, сделанным детьми?

Нашёл дом с самого края, который был похож на обведённый кружком на рисунке. Обычный дом. Но на первом этаже виднелась вывеска отделения «Сбербанка».

Младший зашёл внутрь. Приоткрытая дверь поддалась с трудом. Внутри был жуткий разгром. Потратил почти час, много раз хотел плюнуть и бросить.

Банкоматы в первом зале стояли раскуроченные, но если что-то там и было, это теперь только детям играть. А вот другое помещение, куда раньше, видно, не пускали посетителей, а теперь дверь была взломана… преподнесло ему сюрприз.

Несколько ящиков-ячеек были открыты. В последнем, закрытом, но не запертом, лежал мешочек, в каких раньше новогодние подарки дарили. Очень замызганный. Ослабил тесёмку и чуть не захохотал. Внутри полно жёлтых монет.

Таким тяжёлым могло быть только золото, подумал Саша. Выглядели монеты очень красиво, совсем не потускнели, и если на обороте был орёл, то вместо «решки» на них красовались изображения людей. Похоже, их чеканили к знаменательным событиям, типа чемпионатов или олимпиад. На всех были изображены спортсмены, то ли каратисты, то ли дзюдоисты.

Данилов пересчитал их.

«Ого, целое состояние. Только в прошлое попасть надо».

Скорее всего, цена этому была ноль-повдоль. Купить на них ничего нельзя, но, может, как сувенир удастся кому-то загнать. Дядя Женя рассказывал, что почти все инкассаторские машины, которые ему встречались, были пусты, выпотрошены.

Да, это «богачество» очень сомнительное.

И всё же Саша надеялся добраться до Орловки. Он не знал, в силе ли обещание. Может, не искать шурина доктора, а обратиться к первому, кто выглядит адекватно… Но внешность уже не раз обманывала.

Шестьдесят километров… Вряд ли его будут продолжать преследовать люди с Моста. Ушёл и ушёл. Теперь это не их проблемы. Или обратиться к шурину, сказать, что пришёл от доктора, а не заявиться как хрен с горы?

Ну и сукин сын этот Андреич… Пришлось уйти, не долечившись. Может, и не сдохнет из-за этого сейчас, но здоровью это точно не полезно. А если болезнь вернётся?

Надо было сарай спалить вместе с капищем. А так ещё найдут мастера по дереву и закончат идола.

Саша в глубине души понимал этих людей. Но принять не мог. Ему тоже хотелось справедливости и порядка. Просто у него были о них другие представления.

Итак, у доктора он прожил неполных три дня. В общем, неплохих, если бы не попытались убить в конце.

Потом он будет ещё долго болеть. Но это лучше, чем быть зарезанным или брошенным в застенки, подпол или гараж с надёжной дверью. Под охрану злых собак и деревенских мужиков в мохнатых шапках с ружьями.

На привале сделал несколько записей.

«Быть максимально осторожным. Уполномоченному и СЧП многие лояльны. Его любят. Не верить нейтральным никогда».

Потом, подумав, зачеркнул слово «любят». Исправил на «уважают». А может, считают меньшим злом.

«Это они ещё зла не видели».

Хорошо, что не проболтался про истинные цели похода. Надо продумать легенду получше. Отныне, приходя в поселения, надо не только не заикаться про месть, но и сразу спокойно выдавать чёткую и простую «сказку», в которой не будет противоречий. И поменьше думать о своих потерях и гневе, потому что не всегда получается держать лицо.