Вскормить Скрума

Алексей Доброхотов

На далекую, затерянную в бескрайних просторах России радиолокационную станцию получил назначение молодой свободомыслящий выпускник военного училища лейтенант Мухин, стремящийся вступить в контакт с внеземным разумом. Мечты о прорыве человечества к космическим высотам сталкиваются с грубым бытом повседневной армейской службы в далеком гарнизоне и таинственными, необъяснимыми явлениями, которые становятся неожиданным испытанием для воли, интеллекта и психики героя.

Глава 3. Следствие первое

Давным-давно, когда на Земле сформировались первые банды охочих до чужого добра людей, кто-то из главарей, дабы отличить своих, впервые ввел в употребление унифицированную одежду, позже получившую наименование форма. И этим он сразу решил две большие задачи: обособил от остального сообщества отдельную категорию лиц, выполняющих определенную функцию, и позволил им впредь не сильно заботиться о проявлении своей индивидуальности.

Одинаковая одежда определяет одинаковые настроения, формируя одинаковые лица. Стройность рядов несет стройность мыслей. Общая цель не допускает множественности решений. И когда альтернативы отброшены, а сомнений нет, то маска личины сметает проявления личности. Она больше не нужна. Даже более того, мешает, вносит смуту и развенчивает идеалы. Но все имеет свою цену. И если в природе что-то не востребуется, то оно отмирает. Функция утрачивается, замещается тем, что предоставляет особи возможность получить больше шансов для выживания при наименьших затратах. Распределение усилий среди членов группы уменьшает нагрузку на каждого его члена. Таким образом отсутствие необходимость принимать самостоятельные решения убивает человеческую индивидуальность.

Так появились солдаты.

Но во что пацана не обряжай, он все равно пацаном останется. Даже если ему на голову водрузить солдатскую фуражку. Некоторое время внешняя форма будет, конечно, немного дисциплинировать, но только до поры, пока характер с темпераментом не привыкнут к новой своей коже и не прорвут тонкую, сдерживающую оболочку.

На плацу шумели мальчишки. Даже облаченные в военную форму они все равно оставались детьми. Крепкие, мускулистые, озорные, лишенные душевной и интеллектуальной нагрузки, они изнывали от отсутствия ясного понимания стоящей перед ними задачи, загнанные черт знает куда. Хозяйственные работы, муштра, лес да болота, вот и все, что они получили взамен оставленной семьи и свободы. Город далеко. Территория части давно опостылела. Каждый уголок здесь знаком до тошноты. Ничего интересного. Никаких свежих впечатлений. Куда идти в увольнение? Остается только жалкая деревушка и это странное слово «танцы», звучавшее в это утро уже не один раз с нескрываемым чувством сожаления и зависти из уст тех, кому не посчастливилось сегодня принять в них участие, и со звучной нотой нетерпения тех немногих, удостоенных этой сомнительной радости.

Выступать следовало в самое пекло после обеда. Витя, и без того трудно переносящий жару, отказался вкушать жирную пищу и удовольствовался только стаканом холодного чая. Зато молодежь явно не погнушались доброй трапезой. Еще бы, растущие организмы.

Прихватив флягу с водой, молодой лейтенант вышел на улицу и объявил построение.

Парни с неохотой выстроились в шеренгу. От внимания офицера не ускользнули брошенные в его сторону косые взгляды и презрительные ухмылки.

— Это что, этот пидор, идет с нами?… — шепотом пронеслось вдоль строя.

Витя не удостоил внимания этот грязный выпад и отдал команду «Смирно». Затем, как положено в таких случаях, представился, объявил о своем назначении старшим группы, призвал подчиненных к порядку и послушанию, после чего достал из кармана список лиц, получивших увольнение, и провел перекличку.

Все оказались на месте.

— Тогда нале-во. Шагом марш.

Лиха беда начало.

Ворота КПП преодолели без происшествий. Впереди лес, пыль и слепни. Шутка ли протопать три километра по раскаленной, знойной дороге походным маршем, когда воздух разогрет до предела, когда находиться на солнце дольше десяти минут практически приравнивается к пытке. Но отступать некуда. Особенно после неприятного инцидента с командиром части. Теперь особенно необходимо соблюдать нормы устава и выглядеть по всей форме: в постылой фуражке на голове, в плотных армейских брюках и глухих черных ботинках на ногах. Как говорится в уставе: стойко переносить все тяготы армейской службы, и радоваться.

Эх… хорошо сейчас на гражданке… Можно смело щеголять в просторных белых шортах, шокировать прохожих голым торсом и пить холодное пиво…

Впереди показался мост через болотистую речушку. Все как один тут же изъявили непреодолимое желание искупаться. Витя и сам был не прочь окунуть тело в холодную воду. Но, во-первых, не взял с собой полотенца, Но это еще полбеды. Во-вторых, по глупости не надел плавок, а это уже непростительная ошибка. И, в—третьих, немного брезговал заходить в одну взбаламученную воду с подчиненными. Не все же из них интеллигентные люди. Кто-нибудь по простоте душевной возьмет и помочится. Вот и плавай потом вместе с ним в одной луже. Наконец, просто опасался пиявок, могущих обитать в таком болотистом месте. Но больше всего стеснялся выставлять на показ свои белые сатиновые трусы с фиолетовыми бегемотиками.

Однако, предстояло принять решение. Народ, истекая потом, требовал охлаждения. Солнце жарило. Пыль разъедала кожу.

«В конце концов, почему бы и нет? — подумал он, — Все-таки у людей увольнительная. Чистота лишней не бывает».

И дал согласие.

Молодежь дружно рванула в реку прямо с моста. Топкие, заросшие высокой травой и густым кустарником берега не выглядели в этом месте привлекательными для купания. Витя присел в тенечке широкий сосны, придавил на щеке пару голодных слепней, глотнул холодной воды из фляжки, достал из кармана письмо маме, оно же тайное донесение Геннадию Петровичу, и стал быстро дописывать.

— Чего этот сидит? — донеслось из глубины водяных брызг.

— А ты не знаешь? Он дрочит, — последовал едкий ответ и над рекой пронесся дружный солдатский гогот.

«Однако, у меня, кажется, образовалась проблема, — отметил про себя Витя, — Чертов майор. Теперь и они думают, что я — педик. С этим что-то надо делать… Придется вечером вместе с ними окунуться, что ли… Черт с ним с плавками и пиявками. Темно будет. Хотя мог бы плавки и надеть, если такой умный…»

Проглотив обиду и поставив в письме жирную точку, Мухин отдал команду к построению.

— Еще чуток, — махнул из воды рослый, крепкий парень, явно неформальный лидер, сержант и носитель страной фамилии Цыбуля.

— Я сказал: строиться! — повторил команду офицер.

— Да ладно, тебе. Раскомандовался, — пустил тот изо рта фонтанчик воды.

— Нарываешься? — процедил сквозь зубы лейтенант, — Твоя фамилия, кажется, Цыбуля?

— И чо? И чо будет? — осклабился сержант.

— Три наряда вне очереди и месяц без увольнений. Мало? — прищурил глаз Мухин.

— Ладно, ладно. Уже пошли, — заспешил тот из воды, и подчиненные выпрыгнули вслед за ним, словно пингвинчики, на деревянный настил моста.

* * *

Как положено, точно в установленное время Мухин доставил подразделение к дверям клуба.

Танцы проводились тут, в одноэтажной просторной деревянной избе, срубленной в незапамятные времена.

Сначала местный православный священник отец Михаил пытался расшевелить чувства равнодушной аудитории поучительными библейскими историями. Однако за семь десятилетий научного атеизма евангелистские сюжеты хорошо забылись, нравоучительные суждения на веру больше не принимались, а интересы современного сознания находились довольно далеко от абстрактных понятий христианской этики. Его красноречивые выступления особой популярностью в молодежной среде не пользовались. Народ просто скучал, выслушивая очередные призывы к сочувствию и самопожертвованию, грыз семечки и слушал попсовый музон по дешевым дебильникам. Несмотря на это, преисполненный стойкости миссионерского служения смиренный проповедник продолжал кидать в массы горячее слово, пытаясь воспламенить потерянные души и вернуть заблудших в лоно отеческой Церкви. Но семя падало на негодную почву. Отчитав положенные сорок минут из священного писания или деяний апостолов, отец Михаил вынужденно уступал место долгожданному затейнику и балагуру Семену Марковичу, после чего удалялся пить водку с бригадиром.

На сцену поднимался местный пьяница и инвалид социалистического труда. В эпоху ударной битвы за повышенные показатели урожайности будущему завклубу по большому недоразумению оторвало сеялкой правую руку. С тех пор в силу своего физического недостатка он ведал культурными делами сельского общества и организовывал в меру своих возможностей досуг односельчан. Не стесняясь крепких народных выражений, служитель культуры эмоционально благодарил святого отца за интересный доклад на злободневную тему и предлагал закрепить услышанное просмотром очередной поучительной истории, как правило на довольно фривольную тему, иногда довольно душещипательную, в стиле индийского кино, а иногда откровенно жестокую — в зависимости от того настроения, с каким утром он делал очередной заказ на привоз кинокартины. Для детей и жителей деревни старшего возраста это составляло главное событие недели. Нечто вроде выхода в театр для интеллигентного горожанина. Тем более, что кино крутили бесплатно, за счет местного хозяйства. Зрители поспешно перемещались поближе к экрану, а немногочисленные гости, солдаты близкого гарнизона, по договоренности с начальством составлявшие основной костяк аудитории внимающей проповеднику, с нескрываемым облегчением шумно перемещались на задние ряды. Фильм их особенно не интересовал, тем более в плане закрепления только что прослушанного материала. Там в глубине душного зала для них разворачивалась основная интрига вечернего мероприятия.

В последние десятилетия деревня в силу различных объективных причин своего исторического развития остро чувствовала недостаток мужского населения способного к активной репродуктивной деятельности. Не обласканные нежные сердца искали любви, утешения и свободы. В основном их насчитывалось пять: Нюся, Дуся, Белка, Валерка и Элиада. Подросшим девчушкам гормоны торпедами били в голову. Жажда чувственного наслаждения пересиливала голос рассудка. Призрачная надежда обрести близкого друга и покинуть гиблое место очаровывала. Правда, не надолго. Щедрые на слово дембеля, едва только на построении отзвучит долгожданный приказ тут же забывали о своих близких подругах и те выходили на новый круг призрачных надежд и разочарований.

Взращенные на лоне дикой природы местные красавицы, не обремененные великосветскими манерами, излишним образованием и строгостью домашнего воспитания, бросались в омут заманчивого знакомства и вели себя дерзко, по-домашнему раскованно и нахально. Вдохновленные ими румяные жеребцы не особенно стеснялись в проявлениях первобытных чувств. Дети природы жадно набрасывались на маленькие радости жизни, иной раз даже совершенно забывая косить взглядом в сторону сопровождающего офицера. Закадрив пару простодушных девиц, они увлеченно общались на бессмертную тему в сближающей тесноте темного зала, частенько выскакивая перекурить на узкие скамейки возле крыльца, но чаще уединяясь в глухую тьму зарослей кустарника, растущего на заднем дворе за туалетом.

После полутора часов приглушенной возни в зале включался свет, гости разносили скамейки вдоль стен, зрители спешно расходились по домам, разновозрастные девицы поправляли размазанный дешевый макияж, включалась музыка, и начинались танцы.

Оглушительный грохот, топот и дым скрывал все. Здесь уже никто никого не стеснялся, и если дело не доходило до оргии, то только благодаря старому магнитофону Семена Марковича. Каждый раз зажеванная им пленка вызывала такой всплеск негодования, какой просто не позволял опуститься до животного уровня полного умиротворения и всепоглощающей любви.

* * *

До Вити воспитательная работа с рядовым и младшим начальствующим составом возлагалась сначала на капитана Охрипенко, затем на лейтенанта Головина, а после и вовсе не проводилась. Первый не особо утруждал себя кураторскими обязанностями и в основном проводил время в обществе обаятельного и хлебосольного Семена Марковича, откуда его затем уносили на руках всласть отгулявшие бойцы сводного подразделения. Именно благодаря ему и установился этот странный порядок приобщения юных сердец к вечному и прекрасному, укрепившийся еще больше после активного участия в нем молодого и энергичного Саши Головина. Не стоит особо отмечать, что тот с особым удовольствием принял эстафетную палочку от старшего товарища и весьма успешно участвовал в расширении культурных связей с местной сельской молодежью. Даже более того, личным примером содействовал всемерному укреплению воспитательного начала в неокрепших умах и душах юного поколения, изобретая поразительные способы сближения с трепетными сердцами в совершенно неблагоприятных климатических условиях зимнего периода, благодаря чему за короткое время сумел навеки оставить в памяти местного населения неизгладимые воспоминания, богато приукрашиваемые каждым последующим рассказчиком в меру его нереализованных фантазий.

Неудивительно, что местные красавицы, точно по расписанию прибывшие к началу проповеди, с нескрываемым любопытством смерили неказистую фигуру нового офицера, тут же отметив про себя, что он хоть и не красавчик, но не женат.

Пульнув в молодого лейтенанта по десятку раз самым большим калибром своих растушеванных глазок и не получив должной ответной реакции, они несколько обескуражились. Может быть, он просто не заметил неземной красоты и здорового желания? Попробовали окликнуть, приколоть и даже познакомиться, но и это не произвело нужного эффекта. Он по-прежнему сохранял странную безучастность. «Неужели женат?» — промелькнула досадная мысль. Однако, проанализировать ситуацию до конца им не позволили. В помещение клуба стремительно вошел отец Михаил и девицы вынуждено покинули место первого соприкосновения с новой жертвой, затянутые в глубину зрительного зала жадными солдатскими лапами, где добрые люди им доходчиво объяснили некоторые маленькие слабости нового офицера, что их вконец расстроило, но не надолго. Быстро нашлись традиционные отвлекающие моменты от тягостных размышлений, вернувшие взбудораженное сознание на привычную колею человеческих отношений.

Витя остался на улице. Религия его не сильно интересовала. Особенно проповедь молодого попа. Что тот вообще может смыслить в таинствах бытия, вскормленный молоком диалектического материализма? Преподнесет очередное лицемерие и лукавство в угоду имущественных интересов общины только и всего. И девиц он заметил. Даже отметил про себя их самобытную раскрепощенность. Просто сейчас ему было не до них. Одна тревожная мысль беспокоила сердце: где почта? Заранее заготовленное письмо обжигало грудь, и ему не терпелось поскорее его отправить. Быть может, тогда откликнется многомудрый Геннадий Петрович, начальник таинственного шестого отдела, и подскажет, как быть дальше. Целый месяц без чуткого руководства, один на один с невидимыми врагами, без связи с Большой землей изрядно помотали нервы. Но он выдержал, хотя он еще так неопытен, так молод и так мало имеет информации о том, что вокруг него происходит. И силы есть, но не к чему применить их, и желание есть, но не видно пути для движения. Только чувствуется, как сужается вокруг горла вражеское кольцо. И оступиться нельзя, и ошибиться легко.

Он пощупал письмо в кармане гимнастерки. Всего несколько строк о плохом самочувствии и слишком жаркой погоде. Но они непременно дадут далекому начальству понять, что благоприятной прохлады в ближайшее время не предвидится, что местный главный доктор преисполнен намерений его комиссовать, хотя сил и желания работать осталось много, и он может оказаться очень полезным на своем месте, ибо не далек тот день, когда он сможет самостоятельно преодолеть недуг народными средствами и встать в один срой со своими боевыми товарищами.

На скамейке клубного крыльца неожиданно обнаружился сморщенный старичок монгольской наружности, несмотря на страшную жару, облаченный в драную телогрейку. Он курил настолько вонючие папиросы, что от их дыма тут же запершило в горле.

— Простите, вы не подскажете, где тут почта? — поинтересовался у него Витя.

— Чего? — поднял на него свои водянистые глаза дед.

— Я спрашиваю: почта тут где? Письмо нужно отправить, — уточнил требование военный.

— Таки отродясь её тут никогда не было, — равнодушно ответил старик.

— А как же письмо отправить? — развел руки офицер.

— Таки на пошту сдать, — прошамкал незнакомец.

— Так ее тут нет, — удивился Витя, — Куда сдать то?

Старик выдержал долгую паузу, словно подбирая нужное слово. Видимо военный задал совершенно глупый вопрос.

— Ты, добрый человек, или не слушаешь или не понимаешь, — наконец констатировал он, — Таки я тебе объясню. Вон там, видишь, домишко стоит? — указал он в сторону кирпичного двухэтажного здания, — Видишь? — собеседник кивнул головой согласно, — Таки это Правление, которое выше. Внизу фактория, то бишь магазин, по-вашему, и склад. Таки вот у него с боку синий ящик привинчен. «Пошта» написано. Таки ты в ящик письмишко сунь, оно, глядишь, и дойдет. Понял? — он курнул едким белым облаком, отчего молодой человек закашлялся и, благодарственно мотая головой, побежал с письмом в указанном направлении.

— Эх, молодежь… — вздохнул дед, глядя ему вслед, — Простые вещи, а не понимает.

Действительно, почтовый ящик оказался на месте. Только он настолько зарос паутиной, что Мухин сразу заподозрил неладное. Или это муляж, или им не пользовались по назначению без малого лет десять. Однако, других вариантов дать о себе знать пока не предвиделось, и он сунул конверт в узкую щель, прорвав плотную паучью сетку.

Обратная дорога к клубу показалось значительно короче и легче. Ноги сами его несли, словно освободившиеся от тяжкой ноши. Во всяком случае, одну из поставленных задач он, кажется, благополучно разрешил. Письмо отправил и никто, кроме странного старика в телогрейке, этого не заметил. Связь с Большой землей, по всей видимости, с этого дня установлена. Теперь он настоящий разведчик.

* * *

Мухин устроился на скамейке клубного крыльца. Тощий дед в потрепанной телогрейке по-прежнему сидел рядом. Поздоровались. Познакомились. Закурили. Витя свои — ментоловые с двойным фильтром, Михеич, как старичка величали, — свой ядреный самосад. Он оказался ночным деревенским сторожем. Вверенное ему двухэтажное здание, с почтовым ящиком на боку, чернело невдалеке от клуба и старику не составляло особого труда одновременно нести караульную службу и оставаться при обществе. Ему нравилось наблюдать со стороны молодежное гулянье. Однако, он не отказывал себе в удовольствии и слегка пофилософствовать на вечернем закате в надвигающуюся темную глубину звездного неба. На этой теме они и разговорились. Обсудили перспективы развития человечества, возможности освоения далеких галактик, сложности установления контакта с обитателями неведомых планет.

— Говорят, тарелки у вас тут иногда летают, — затронул Витя любимую тему.

— Это какие? — поинтересовался Михеич.

— Которые с инопланетянами, — уточнил собеседник.

— Таки разные ночью летают. Самолет ночью летает. Вертолет ночью летает. Еще и эти ночью летают, — глубокомысленно заметил старик, — А которые из них с ними будут, где ж тут увидишь?

— А эти — это кто? — улыбнулся молодой офицер.

— Таки круглые такие со старый пятак и святятся, — пояснил дед, будто речь шла о чем-то совершенно обыденном.

— Какие такие круглые с пятак? — опешил Мухин.

— Обыкновенные, — курнул дед.

— И часто ты их тут видишь?

— Считай каждый день, — как бы между прочим сообщил ночной сторож.

— Я тут уже месяц, а еще ни одной такой ни разу не видел, — едва не выронил от удивления сигарету Витя.

— Таки это куды смотреть, — заиграл старик хитрой улыбкой и окутал собеседника густым, едким табачным дымом.

— А куды смотреть? — закашлялся молодой человек.

— Куды, куды… ясно дело куды. На небо смотреть надо. Не в подушку. В подушке мало чего увидишь. В подушке только свой нос и увидишь. И то, если его набок своротить. На небо смотреть надо. Туда смотри и увидишь. Они все там, — обстоятельно пояснил Михеич.

— Что же это радар наш их не замечает? — хлопнул глазами радиоэлектронщик.

— Радар то? — старик на мгновение задумался, — Радар что? Радар железяка. Разве железяка может чего увидеть. Говорят, у этих, американцы которые, такой самолет есть. Таки его радар не видит. Нечто Эти американцев глупее будут?

— Логично, — согласился Витя, — И в каком месте они чаще всего появляются?

— Да вот там, — затряс ладонью старик, словно выловленный карась на крючке, показывая в сторону созвездия Большой медведицы, — Над Чертовым озером… Чего они там летают? Чего им там надо? Чего-то стало быть им там надо… — вздохнул он глубокомысленно, будто над этой сложной проблемой размышлял не один день.

— Что это еще у вас тут за Чертово озеро? — заинтересовался офицер.

— А-а… — кисло сморщился дед и отмахнулся, — Есть место такое… — ему явно не нравилась эта тема и Витя продолжил о своем, о близком:

— И откуда вы их наблюдаете?

— Отсюда и наблюдаю. Тута моя обсерватория. Сижу и наблюдаю. Я сижу. Они летают. Каждую ночь, считай, видимся…

— Это в котором часу?.. — молодой человек почувствовал подкатывающийся от волнения комок к горлу.

— Да как перевалит чуток за полночь, так они и начинают шастать: туда — сюда, туда — сюда, — заводил дед рукой из стороны в сторону перед носом, — Так и шмыгают. Так и шмыгают.

— Очень интересно…

Из распахнутых настежь дверей клуба кубарем выкатились кинозрители. Местные и постарше тут же разошлись по домам. Молодежь осталась толпиться на крыльце и дружно закурила. Надвигался час танцев. Стемнело. Включилась одинокая лампочка фонаря. Желтая и тоскливая. Громыхнула первая музыка.

Витя не любил подобные увеселения. Они вызвали в нем глубокое отвращение. Пляски карликов на лунной поляне вокруг обглоданных костей. Дикие проявления первобытного сознания. Каким низким уровнем общего развития нужно обладать, чтобы находить удовольствие в подобного рода времяпрепровождении. В обществе подобных дрыгающихся недоумков он всегда чувствовал себя лишним и скованным. Гораздо больше ему нравилось проводить вечер наедине с книгой или затягивающей глубиной звездного неба. Там, среди бесконечного потока вселенных находилась некая, потаенная планета, населенная близкими ему сущностями: одухотворенными, интеллектуальными, чистыми. Он верил в неразрывную связь с ними и чувствовал полное свое одиночество среди боевых товарищей, чье непосредственное происхождение от приматов с каждым днем становилось все более очевидным.

Темное небо сдавило желтый свет фонаря до узкого кольца вокруг тесного крыльца. Поднялся холодный ветерок. Становилось немного прохладно. Но в шумное, прокуренное насквозь помещение уходить не хотелось. Разговор завязался больно уже интересный, интригующий, волнительный…

Однако, прервали — диким визгом и грязной руганью. Спрессованными плотными кубами табачного дыма они вылетели из распахнутых настежь дверей клуба прямо на крыльцо к ногам ответственного офицера.

Пришлось встать и пойти разбираться.

Представшее перед ним зрелище произвело на Мухина неизгладимое впечатление. Он словно очутился в эпицентре уголовного гульбища и даже попытался прекратить безкультурно-массовое мероприятие, наивно полагая, что как старший по званию имеет какой-то авторитет и властные полномочия. Однако вынырнувший из живой человеческой массы сержант Цыбуля, изрядно вкусивший прелестей этого вечера, ему сразу и доходчиво объяснил, грубовато вытолкав на улицу и притиснув к холодной стенке тыльной стороны клуба, что если молодой лейтенант будет и дальше выпендриваться, то немедленно получит «по рогам», а если захочет усугубить ситуацию и попытается настучать майору, то чего доброго и вовсе может по дороге пропасть, как его доблестные предшественники, добрая им память, отличавшиеся неправильным пониманием текущего момента. Так что если кому-то где-то что-то не нравится, то ему лучше посидеть в сторонке на теплой лавочке и не портить прекрасный вечер прекрасным парням, желающим светлой любви с прекрасными девушками. Со своей же стороны они обещают больше не нарушать музыкальную гармонию ночи дикими криками и нехорошими словами.

После такого откровенного и доверительного разговора молодой офицер посчитал благоразумным до поры до времени больше не вмешиваться в заведенный порядок культурного проведения досуга, а с сержантом Цыбулей поговорить отдельно в другом месте и при других, более благоприятных обстоятельствах. Ну, не затевать же с сержантом драку в присутствии подчиненных и при явном физическом преимуществе на стороне противника?

* * *

Пережевав поскрипывающими зубами гнусное настроение, лейтенант вернулся обратно на лавочку в надежде продолжить печально прерванный разговор с Михеичем.

Докладывать командиру части о неприятном инциденте с сержантом Цыбулей он пока не собирался. Не потому что испугался угроз со стороны нахального недоумка. Хотя по его мнению, они вполне могли иметь под собой определенные основания. Просто решил немного отложить выяснение отношений до более удобного времени. В конце концов, не столь важно поставить на место чересчур разгулявшегося дембеля, нежели установить истину. Попранное самолюбие может и подождать, а преждевременное разбирательство, не подкрепленное убедительными фактами, только навредит важному делу. Кроме того, некрасиво офицеру жаловаться на сержанта с первых же дней службы. Пока все взаимосвязи не будут установлены, следует больше наблюдать и слушать, по возможности избегая вмешательства в естественный ход развития событий. Тем более, что, судя по всему, некий механизм уже активизирован.

Закурили.

— Так, ты, говоришь, шастают? — Витя попытался вернуть мысли в нужное русло.

— Шастают, — кивнул головой старик.

— Часто?

— Часто.

— Много?

— Много.

— Это хорошо…

Она вышла из самой глубины ночи, что-то протянула Михеичу и, прервав оживленную беседу, тихим голосом произнесла:

— Принимайте по одной ложке перед едой.

— Спасибо, дочка, — улыбнулся старик, беря в руки пузырек с мутной жидкостью, — Что-то ты припозднилась сегодня. Чего не танцуешь? Смотри, как гуляют? Так и просидишь в девках до старости.

Девушка смутилась, захотела нырнуть обратно в темноту, но, увидев кучку вывалившихся их клуба солдат, присела рядом со сторожем, переждать пока пройдут мимо. Не прошли. Заметили. Остановились.

Большеглазая, черноволосая, стройная, с гордым прямым тонким носом и притягательной линий розовых губ, она словно спустилась с небес и прожигала пронзительным взглядом фиолетовый сумрак ночи. Казалось невероятным, что такую неземную красавицу укрывал простой старомодный ситцевый платочек с набивным мелким цветочком.

Она сидела совсем рядом. Он слышал биение ее сердца. Или это его взволнованное сердце бешено отбивало двойной такт, заглушая собой ритмичную дробь ошалевшего ударника?

Спокойное выражение лица, полное безразличие к тому, что происходит там, в плотных клубах табачного дыма и в грохоте дикой музыки, делали ее присутствие здесь неуместным, лишним, опасным.

Кто-то из рядовых присвистнул и гнусным голосом распоясавшего подростка выпалил на всю улицу:

— Ха-ха, лапуля! Давно ждем. Пойдем, пожахаемся, — и пакостно заржал.

Но девушка совершенно не обратила на него внимания. Во всяком случае, никак не отреагировала на грязное предложение, и когда тот захотел нагло схватить ее за руку, резко поднялась с места и громко обратилась к присутствующему офицеру:

— Вы не могли бы меня проводить до дома? Уже поздно. Тут не далеко.

— Охотно, — подскочил Витя на месте.

Она демонстративно взяла его под руку, и он вывел ее сквозь группу захмелевших солдат на пустынную деревенскую улицу.

В спину воткнулись пошлые смешки и грязные намеки. Но на них и внимание обращать не стоит.

— Лекарство поздно привезли, а дедушке принимать надо, — словно оправдываясь, прервала она молчание, — Пришлось сюда занести.

— Конечно, — кивнул он.

— Дедушка много курит. А ему это вредно, — добавила она.

— Это точно, — согласился он.

— В прошлом году его чуть было в больницу не положили на операцию. Думали рак легких. Но оказался хронический бронхит, — сообщила она.

— Надо же…, — поддержал он разговор.

— Он вообще такой беспечный. Совсем о своем здоровье не думает. А ему уже за семьдесят, — заметила она.

— Неужели? — удивился он, — С виду не скажешь. Хорошо выглядит. На все шестьдесят пять.

Шутка явно не вышла и тихо шлепнулась наземь.

Разговор почему-то не клеился. Мимо трех дворов проследовали молча. Обошли широкую лужу или пруд, кто его разберет в такой темноте?

— Странный вы какой-то, — снова заговорила она, — Девушку провожаете и молчите. Чего молчите? Может быть, вы меня боитесь?

— Что вы! Почему боюсь?

— Что же тогда ничего не рассказываете?

— А чего рассказывать? — смутился он

— Рассказали бы о себе. Кстати, — она остановилась, повернулась к нему лицом и по мужски твердо, протянула руку для знакомства:

— Нина.

— Очень приятно. Виктор, — пожал он ее прохладную изящную, узкую ладошку. Даже дрожь пробежала по всему телу, словно электрическим током пробило с макушки до самых пят.

— Ну, и чем вы там у себя занимаетесь, Виктор? — блеснула она озорными глазками.

— Военная тайна, — улыбнулся он своей новой невеселой шутке. И куда только подевалось все его остроумие? Отупение нашло полное. Почти ступор.

Она вела его темными, тихими закоулками. Ее теплое, плотно сбитое тело настолько взволновало его, вселило такие близкие надежды на возможность продолжения знакомства, что даже горло судорогой сперло, и он весь взмок от смущения и новизны не ведомых ранее переживаний.

Конец ознакомительного фрагмента.