Варенье из падалицы

Алексей Алёхин, 2023

Алексей Алехин для ценителей современной поэзии личность легендарная: много лет был главным редактором журнала «Арион», в котором публиковались Максим Амелин, Сухбат Афлатуни, Вера Павлова, Ирина Ермакова, Мария Галина и многие-многие имена, уже ставшие классикой сегодняшнего дня. «Варенье из падалицы» – книга миниатюр, каждая из которых похожа на стихотворение, сделана из того же материала, что стихи, но крой – свободнее. Нет рифм и ритма, и от этого образы живут полнокровнее. Ювелирное внимание к деталям и мельчайшим оттенкам смысла – в этом тончайшем слое творческого живет гений Алехина. Почти каждую его миниатюру хочется рассматривать на ладони, как каплю росы, – в ней целый мир и множество миров сразу. Книга содержит нецензурную брань.

1995

Быть поэтом, банкиром, спортсменом — все нелепо. Пассажир — вот призвание для человека.

Во рту с утра такой привкус, точно начитался дрянных стихов.

У обитающих в Москве популяций странных людей временами проявляются необъяснимые привязанности к тому или иному месту. Взять хоть подземный переход у Киевского вокзала. Всю прошлую зиму там каждый день собирались какие-то смуглые в чалмах. Теперь его вдруг облюбовали глухонемые.

Сидит за пишущей машинкой и вытягивает из себя роман, как паук паутину.

В Приказных палатах псковского кремля, если верить записям, изводили по два ведра чернил в год.

Декрет о переводе петухов на летнее время.

Вода источника имела столь безупречный вкус, что ее следовало бы подавать в крутобоких графинах и потягивать за беседой из запотевшего стекла, как вино.

На расписных подносах были разложены неведомые восточные сладости гаремного типа.

За время его отсутствия в городе все будто немного покосилось — так бывает в квартире с картинами, когда надолго уезжаешь: начинают криво висеть.

Дирижер то плавательными движениями разводил руками, то делал фехтовальный выпад. Со спины он был похож на выгребающего против течения пловца.

Бабочка благодарно облетела вокруг меня и запорхала дальше по своим делам.

По саду потянулся декадентский запах каприфолей.

Кое-что про Петербург

Всякий раз вернувшись в номер, обнаруживаешь на коврике под дверью россыпь разноцветных билетиков и визиток с предложением интимных слуг. И потом еще полночи вкрадчивые женские голоса обольщают по телефону.

Петербуржцы по типу, в сущности, русские англичане. Если вообразить себе обедневших англичан.

Нева слишком широка, и не собирает город в целое, а разъединяет его. Несоразмерность реки домам вдоль набережных создает ощущение громадного пустыря.

Иное дело — каналы.

И почувствовал себя несчастным, как женщина без зеркальца.

Вошла в своем дремучем свитере.

В клетке сидело звероподобное человекообразное.

Арбатская музыка

Кришнаиты в розовом расположились на потертом коврике перед магазином «Консервы». Грубоватые лица бритоголовых музыкантов странно сочетаются с нежными лепестками их одежд.

Один — с маленькими дзинькающими тарелками. Другой — с длинным гортанно выговаривающим барабаном. И третий — с какой-то сложной фисгармонией, мехи которой он сдвигает и раздвигает босой ногой. Он еще и поет в микрофон, укрепленный на бритой голове тонким металлическим обручем.

Заунывная, прозрачная, бесконечная и одинаковая, как текущая вода, мелодия, выводимая неожиданно чистым голосом при невидящем взгляде широко расставленных глаз. Она необъяснимо завораживает и не дает уйти.

Больше, чем покушение на оживающую в кармане и норовящую выпорхнуть на вытертый коврик пятисотрублевку. Нечто вроде плывущей по небу вереницы облаков, когда засмотришься. Понимаешь, что надо сделать усилие и отойти, и не хочешь, чтобы эта однообразно ветвящаяся музыка прекращалась.

Подзинькивают тарелки, постукивает барабанчик, обвивает, как лиана, фисгармония с ослепшим голосом. Где мой колокольчик. Дайте мне розовую одежду. Обрейте голову. Дзинь-дзинь-тук-дзинь…

На мое счастье, на том углу, где «Макдоналдс», грянул диксиленд. Они в эту пору всегда там собираются, старые лабухи, поседелые, пузатые, краснорожие обноски 60-х.

Фальшивящий на каждой ноте, повизгивающий джаз.

Непередаваемо пошлый в соседстве с заунывной небесной гармонией в розовом. Чудесно земной и плотский, мгновенно забивший ее жизнерадостными вскриками сакса.

Я облегченно вздохнул и спасся — или окончательно погиб, бросил повеселевшую денежную бумажку джазистам на пиво и отправился дальше по своим делам.

— Вы что-то сказали?

— Нет, рыгнул.

Память памятью, а о людях напоминают вещи. Бабушкины часы с боем. Отцовский механический карандаш. Теткина серебряная ложка.

А с годами и они куда-то исчезают, будто растворяются во времени, как сахар тает во рту.

Каркающая французская речь.

Обводя взглядом комнату, задумался, вычисляя возможное местонахождение кошки.

И жили тогда на двух — и трехпалубных дачах.

Не то с банджо, не то с теннисной ракеткой в чехле.

Ее только немного портил длинный змеящийся рот.

Тот предзакатный час, когда кладоискатели со своими лопатами высыпают на позлащенные косыми лучами картофельные поля.

Маленький сухой листок, вися на невидимой паутине, быстро-быстро вертелся на ветерке — точно прял воздух.

Небо было пусто, и только по горизонту тонкая вереница облаков складывалась в далекие пирамиды, сфинксы и бредущий по сахарному песку верблюжий караван.

Вокзальная готика Праги.

Шел переулками еврейского квартала, где и живут, и говорят картаво.

Над крышами выползла раздавленная оранжевая луна, точно там грузовик проехался по апельсину.

В сильные холода городская река все-таки замерзает, и тогда по ней пускают маленький ледокол, чтобы у детей и пьяниц не возникло соблазна пройтись на тот берег по ненадежному, подтачиваемому с изнанки теплыми городскими стоками льду.