Последнее и единственное

Александра Юрьевна Созонова, 2016

Самый первый прозаический текст, и в тоже время один из последних, поскольку периодически появлялась потребность что-то изменить или добавить. Странный, внежанровый: то ли фантастика, то ли мистика, то ли психологическая драма. И судьба его странная: напечатан был только в питерском самиздате, очень давно, но был экранизирован на Рижской киностудии. Видели фильм единицы: спонсор забрал себе и показывал только родственникам и гостям. Третья странность: чем больше дописывался и переписывался, тем больше рассказывал автору о нем самом.

Глава 4. Шимон

Чертовски душно было под крышей. Солнце так припекало листы толя, наброшенные поверх кособокого временного обиталища на сваях, что внутри невозможно было дышать. Шимон валялся на грязном матрасе, набитом вонючими, не просушенными до конца водорослями, и напряженно раздумывал. Он изнывал от жары, но вылезать на воздух не спешил. Там его тут же облепят со всех сторон, станут расспрашивать, теребить, ахать и делиться дурацкими гипотезами о происшедшем. Надо додумать и что-то решить здесь, в спокойной обстановке. Раза три кто-то окликал снаружи, но Шимон, затаившись, делал вид, что пребывает в данный момент вне дома.

Как только в лесу был найден труп завхоза, нормальная жизнь лагеря вышла из колеи. Остров был взбудоражен. Как маленькие крысы, которых шуганули из их норок, плеснув туда кипятком, люди носились взад-вперед, пища и суетясь без толку. Боязно было не от того, что пришили человека. В конце концов, у каждого здесь висело за хребтом мокрушное дело, и хорошо, если только одно. Пришили обладателя «оберега», сверхнадежного устройства, чуда био-технической мысли. Хотя начальники не стали всенародно оповещать о деталях случившегося — они просто взяли тело, перенесли на брезент и унесли, Шимон успел заметить узкую ножевую рану в левой стороне груди. Старика убили спереди, и Шимон многое бы дал тому, кто объяснил бы, отчего Будр не включил защиту.

Шимон вздохнул и перевернулся на живот. Завхоза было жалко. Старик внушал безотчетную симпатию, и даже то, что Нелида то и дело убегала к нему и проводила время в его обществе, когда Шимон рассчитывал быть с ней, симпатии не уменьшало. В конце концов, Нелида была женщина, а Будр — человек. Шимон старался не конфликтовать с людьми из-за женщин, хоть иногда и срывался. Даже то, что завхоз не принадлежал к ссыльной братии, а был свободным, отчего-то не уменьшало приязни.

Ладно, симпатии, сожаления и сопли — в сторону.

Самое пакостное в этой истории — не расправа над безобидным чудаком, закланным, как овца бессловесная, которого, конечно, жалко, а то неприятное обстоятельство, что объявился и внятно оповестил о себе сильный и холодный зверь. Матерый волчина. Черт с ним, с Будром, но тот, кому не слабо оказалось поднять руку на одного из начальников, после их отлета не замедлит установить на острове свою диктатуру. И нетрудно догадаться, насколько она будет кровавой и безжалостной. Все лагерники понимают это, клинических дураков нет. Те, кто послабее, закрывают глаза и молятся своим богам, чтобы пронесло, не заметили, не зацепили, не сняли шкурку. Те, кто посильнее, напрягаются, готовясь к суровой грызне за место под звездой по имени Солнце. Шимон пока особо не напрягся (разве что включил на повышенную мощность мозги). Время еще терпит. Сначала надо все до конца осмыслить и выяснить.

Самое главное зависело от того, кого именно наградит Велес властью. Ох, эта власть… Даже простая, не сопряженная с владением «био-бластером» и «оберегом», пожалуй, самая приятная штука на свете. Шимон, пожалуй, согласился бы, чтобы его оскопили (оскопили?.. ну, нет!!!), впрочем, подождите, над этим стоило бы основательно подумать…(Слава аллаху, никто не ставит перед ним подобной дилеммы: слишком мучительно было бы выбирать.Сдох бы, как пить дать, от напряжения!)

Короче: чего бы только ни дал, чтобы она досталась ему — Ее Величество Власть. Плевать на чисто утилитарную пользу. Повелевать людьми само по себе, вне всякой пользы, прекрасно. По-велевать. Велеть. Наказывать, миловать, издеваться. Дергать за ниточки, заставляя махать руками, болтать ногами, жалобно приоткрывать рты. Управлять такими же, что и ты. От этого захватывает дух. Правда, лишь поначалу, пока не привыкнешь и не перестанешь думать, что они такие же.

Власть прекрасна и упоительна, о йес, но в данном случае еще и позарез необходима. Нельзя жить на острове, под колпаком, без власти. Никоим образом! Шимон был убежден, без ложной скромности и без патологической гордыни, что подходит к роли правителя лучше всех. Все остальные — кто слабее, кто глупее, кто слишком вял и бездеятелен. Вот только как сделать, чтобы к такому же выводу пришел и Велес? Пути Господни неисповедимы, а логика начальника сплошь и рядом превосходит своей неожиданностью Божью. Велес может передать власть Гатыню — за синюшную кротость лица и любовь ко всякой живой твари. За ним не заржавеет одарить «био-бластером» Губи — за всегдашнее хорошее настроение, или Танауги — за благодушие и флегматичность. Начальника может ударить в голову до такой степени, что власть достанется Нельке. Это было бы глупо до крайности, но его симпатий к ней нельзя сбрасывать со счетов. Этот облеченный полномочиями чудак, тщедушный желтоглазый угорь еще удивит и ошарашит всех своим выбором — Шимон предчувствовал, заранее тоскуя.

Проще всего было, конечно, спросить у самого Велеса. Отношения у них с первых же дней сложились достаточно непринужденные и доверительные. Но именно чтобы не терять доверительности, Шимон до сих пор не заговаривал с ним всерьез о власти. (Лишь вчера вечером закинул на пробу удочки в теме об изгое-Идрисе и, конечно, остался без улова.)

Час назад Велес попросил его зайти побеседовать, ближе к вечеру. Шимона эта просьба воодушевила. Конечно, начальник рассчитывал узнать что-нибудь о происшествии с Будром. Шимон ничем не мог помочь ему в этом, даже если бы и был — по счастливой случайности, в курсе. Но за разговором о Будре можно было перейти незаметно и к более интересным темам…

Шимон утомился лежать один, в неподвижности и духоте. Пожалуй, хватит. Настало время вылезти наружу и походить по лагерю, обратившись в слух, мысль и интуицию. Пришла пора послушать, о чем говорят в народе, что носится в послеобеденном воздухе, и, все взвесив и сопоставив, понять наконец, кто есть та самая сильная личность, заявившая о себе так громко и недвусмысленно.

Шимон выполз из ненадежного логова, огляделся по сторонам и ловко слез с дерева. После секундного раздумья затрусил в сторону лесопилки, обычного места мужских сборищ и бесед.

Впереди замаячила зыбкая и худая фигурка Зеу. В два прыжка он нагнал ее и схватил за плечи. «Хоп!» Зеу вздрогнула, и он укусил ее за ухо.

— Куда спешишь? Слыхала последнюю новость: Идрис изобрел средство против «оберега» и прикончил Будра. Теперь ждет своей очереди Велес. Не слышала? Ну, мать…

Зеу собиралась ответить, но он уже обогнул ее и легкими прыжками мчался дальше.

«Ну и пугало огородное… Впрочем, если раздеть, вымыть, причесать и снова одеть — но уже не в эти мятые тряпки на два-три размера больше, мог бы получиться вполне приличный бабец. Ножки, талия — что надо. Правда, крыша изрядно сдвинута. Зато молоденькая. Младше всех в лагере. Надо будет как-нибудь на досуге заняться ее воспитанием…»

Чуть ли не все мужское население лагеря галдело и горячилось на «толковище», в окружении пахучих штабелей из сосновых и кедровых досок. Шимон с ходу врубился в беспорядочный разговор.

— Ша, мужики! Вы все на неправильном пути. Это Идрис.

— Мы об этом уже полчаса как толкуем, мой мальчик, — повернул к нему узкое веселое лицо Губи. — Ни у кого, кроме этого отщепенца, не поднялась бы рука на нашего славного старикана.

— А где пророк Танауги? — Шимон повертел головой, оглядываясь. — Хочу взглянуть на его мудрую рожу. И спросить: кто?..

Танауги не было.

— Он сам испугался своих пророчеств!

— А может, он и убил?! А? Танауги?.. — Шимона восхитила собственная догадка, и он даже затанцевал на месте. — Потому и информацию имеет полную об этом деле.

— Возможно, — Губи задумчиво потрогал подбородок. — Очень возможно, Шим, что этот нехороший поступок совершил наш общий друг Танауги.

— Только как он справился с «оберегом», вот вопрос?

— А помнишь, как он показывал фокусы? Он обманул старика. Сказал, что покажет фокус, помахал перед его глазами жирными белыми пальцами, и… старик попался на удочку. Влип, одним словом.

Говоря это, Губи смотрел почему-то на Гатыня, мечтательно улыбаясь.

Гатынь отвел глаза. Он был бледнее обычного, с оттенком в лиловость. Смерть Будра так его потрясла, что ли? Странно, корешами они не были.

— Ах, черт! — Шимон сокрушенно поморщился. — Не пойдет. Старик был не из таких, кого можно легко надуть. И еще одно: лицо. Вы помните выражение лица, которое у него было? У трупа, я имею в виду?..

— Блаженное… — протянул Губи. — Словно только что словил крупный кайф.

— Именно! Но ведь он видел того, кто всаживал в него нож! И имел, по меньшей мере, полсекунды на то, чтобы испугаться. Или расстроиться.

— Значит, он не расстроился, только и всего, — заметил Губи. — И не испугался.

Раздались неуверенные смешки.

— А может быть, то была баба, в которую он влюбился и потому ничего не заподозрил?..

— Охренел?.. Можно подумать, тут есть в кого влюбиться!

— А может, то был инопланетянин? Потому и «оберег» для него — тьфу!..

— Или ангел с неба. Архангел Михаил…

— А может, он сам себя?

— Да нет! Не пори ерунду. Ножа ведь рядом с ним не было.

— Короче, мужики — Агата Кристи отдыхает.

— В обнимку с Марининой…

Разговор тек и переливался, Шимон же постепенно сникал, теряя к нему интерес. Версия «Танауги» могла показаться стоящей лишь сгоряча. Других не было. Идрис?.. Но разве можно сохранить выражение блаженства на физиономии рядом с этим… язык даже не повернется достойно его припечатать? Да и мозгов у него не хватит — вырубить «оберег». Впрочем, на это дело ни у кого не хватит.

Нет, несмотря на шумный базар, вряд ли в этой компании кто-нибудь что-то знает. Разве что Гатынь. Положительно, этот тихоня сегодня не такой, как обычно. Но Гатынь, если и знает, не поделится: универсальное обаяние Шимона на него почему-то не действует. Да еще Губи таинственно щурится и ухмыляется. Впрочем, он всегда ухмыляется. Даже во сне. Словно всю жизнь рассказывает один бесконечный анекдот.

Черт побери, этот одноглазый бес хотя бы сегодня мог сменить свой лениво-насмешливый тон! Шимон не ханжа, конечно, он здоровый жизнерадостный циник, но шутить на тему гибели старика отчего-то не в кайф.

Нет, раскапывать истину надо не здесь. Но вот где? Пожалуй, остался один-единственный шанс, последний (не считая вечернего разговора с Велесом): порасспросить Нельку. Как правило, она в курсе всех свежих событий, и у Шимона есть внушительные основания претендовать на ее откровенность. Правда, Нелида временами вела себя с ним по-хамски. К примеру, утром, пытаясь выведать у нее о намерениях и настроении Велеса, Шимон получил грубый отпор. Но он проглотил обиду — во имя получения информации. Оставаться далее в неведении просто непристойно. «Шимон знает всё» — этот самодовольный девиз с юных лет он сделал одним из своих стягов. Время перевалило далеко за полдень, а он до сих пор еще — ни черта. Ни одного проблеска, ни единой зацепки…

Нельку он отыскал копошащейся на кухне. Единственный вид хозяйственных работ, который не отменили сегодня. Шимон постучал в окошко и знаками попросил выйти наружу, на разговор. Веки у Нельки были воспалены, краснота оттеняла чистые серые тона глаз, волосы также казались серыми, а лицо и руки покраснели от духоты. Вся она была сочетанием красного с серым, сочетанием

«сухого плача», как называла эти цвета сама Нелька. Она была некрасива и порой высказывалась по этому поводу: «Понимаешь… Оскорблено эстетическое чувство художника и желание нравиться — женщины. Первое благороднее, второе сильнее, но из-за того и другого вместе я терпеть не могу зеркала и зажмуриваюсь, проходя мимо».

Нелида угрюмо обернулась на его стук и прокричала, что выйдет, как только освободится. Шимон подавил в себе волну бешенства, поднимавшуюся в горло всякий раз, когда женщина не подчинялась его воле и навязывала свою. Ну, что ей стоило выйти сейчас, раз Шимон зовет по делу, тем более что на кухне полно других баб! Как тут сдержишься?!

Он протянул руку в открытую створку окна и вытащил большую пустую кастрюлю, подмигнув женщине, шинкующей лук и собирающейся возмутиться.

— На минутку! Сейчас верну!

Поставил кастрюлю вверх дном на землю и выбил дробь, как на барабане. «Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик пьяный в дуб!..» Дробь не развеселила, и раздражение не унялось. Шимон поддел кастрюлю ногой, так что она укатилась, грохоча, на пять метров. Чуть менее слабый пинок достался некстати попытавшемуся приласкаться обшарпанному кухонному кошаку. Ко всему прочему Шимон заметил Идриса, сидевшего на траве шагах в двадцати от него, и настроение упало еще больше.

Отчего-то он видеть не мог спокойно это существо. Впрочем, многие в лагере относились к нему сходным образом. Объяснение столь единодушной антипатии находилось где-то за пределами рацио. Идрис никому специально не пакостил, не приставал, не лез. Он просто жил, поступал, смотрел так, как ему в данный момент вздумается. Он был похож на взъерошенный хохол на гладко причесанной макушке. (Хотя какая уж там причесанность в их пестро-уголовной среде?) Шимону не раз доставались уколы и даже пощечины от этого странного животного — не ставившего при этом цели уколоть или унизить лично его, больше того, похоже, его вовсе не замечающего. Не привыкший к подобному, Шимон в краткий срок запылал ненавистью, доходящей до отупляющей, изнуряющей страсти.

Вот и сейчас привычная ненависть заставила подойти поближе. Притянула магнитом. (Черт побери, ненависть во многих отношениях подозрительно смахивает на влюбленность или вожделение! И мысли все время крутятся вокруг одного объекта, и кровь беснуется, и притягивает неудержимо — стоит только заметить. К чему бы это?)

Идрис сидел, обхватив руками колени, рассматривая что-то возле своих подошв. Одежда на нем мало чем отличалась от лохмотьев. Правда, лохмотьев причудливых и неожиданных. Чем-то он смахивал на бродячего актера. Но мог сойти в сумерках и за разбойника с большой дороги, и за свалившегося с облаков пилота НЛО, потерпевшего аварию.

На хруст гравия под ногами Шимона он никак не отреагировал. Словно на гусенице или червячке, в которого он вглядывался, сошелся в ту минуту свет клином.

Шимон мысленно примерился, куда лучше всего нанести первый удар. Пожалуй, для начала можно просто вцепиться в горло, худое, высокое, с выступающим горбом кадыка. Конечно, он будет сопротивляться. Силы в нем предостаточно, несмотря на выпирающие мослы и чахоточный цвет лица. Вот и славненько. Эта игра теней на лице, неуловимая и непонятная смена выражений — будет разом сметена, стерта. Рот уродливо распахнутся в крике…

В ушах загудело от предощущения драки. Померяться силами, без всяких рамок и правил, покувыркаться вволю в багровых волнах бешенства… Перегрызть глотку. Стереть в порошок. Разорвать в некрасивые клочья. Это так же встряхивает и хмелит, как оргазм. Как череда яростно-слепительных оргазмов.

Шимон уже набрал полную грудь воздуха, чтобы приступить к прелюдии — озвучить вертящееся на языке грязное ругательство, после чего все закрутится само собой, но его охладило одно соображение. Он вспомнил, что Идрис был довольно ловок и ни в одной драке не удавалась его свалить и наступить на горло. К тому же понятия чести или самолюбия были ему неведомы, и он просто ускользал, если не желал драться.

«Хотел бы я знать, — подумал с ожесточением Шимон, — что запоет этот ханыга, когда отвалит начальство. Ведь через час же после их отлета закачается он на самом крепком суку, предварительно хорошо избитый. Ведь не глупая же сволочь, понимает же, черт возьми…»

При этой мысли ненависть Шимона столкнулась с бесконечным детским удивлением перед тайнами человеческой психики, и чувства эти, взаимно погашая друг друга, привели к относительному покою.

Шимон сплюнул в траву, стараясь, чтобы плевок шлепнулся как можно ближе к ступням Идриса. Развернувшись, неторопливо двинулся прочь. Проклятый оборванец! Чуть было не увел в сторону направление его мыслей. Совсем не о расправе с ненавистным оборвышем нужно сейчас думать. Расправа подождет. Чем отдаленнее по времени она будет, тем слаще. (Как говорят мудрые китайцы, а может, испанцы: «Месть — это такое лакомство, которое лучше кушать холодным». Вроде мороженого.) Сладко-сладко и хмельно, но после, в недалеком будущем. И сладость будет уже безнаказанной: сосланного убийцу за новое убийство уже не накажут, не сошлют.

Всё это потом. Сейчас гораздо важнее другое. В тысячу раз важнее попытаться выцарапать у Велеса — любыми способами — вожделенную власть.

Нелиды все не было, хотя, по расчетам Шимона, ужин можно было бы приготовить уже трижды. Нетерпеливая досада грозила вот-вот перелиться во что-то большее. Конечно, правильнее всего было бы плюнуть, развернуться и уйти. Как с Идрисом. Пусть подавится своим своеволием. Тем более что есть в заначке такой крупный козырь, как вечерний тет-а-тет с Велесом. Но куда шагать-то, вот вопрос? Чем заняться?..

В прежние, свободные времена Шимон легко нашел бы себе занятие. К примеру, сколотил компанию в покер. Но на острове, за отсутствием денег, терялся основной интерес и азарт. Конечно, можно играть на шмотки, на всякие там зажигалки и часы, но Шимон всегда был достаточно равнодушен к тому, что носит. (Бабы, он ничуть не сомневался, будут вешаться на него, даже если он натянет на туловище мешок из-под цемента.) Фильмы, которые ссыльные прихватили с собой, были пересмотрены не по одному разу. (Не все, конечно, но те, которые того стоили.) Напиться от души было нечем. Можно было, правда, выбрать одну из женщин и в непринужденной беседе начать склонять к убеждению, что отныне она в его власти и нужен ей только он, и никто больше. Но здесь, на острове, где женщины наперечет и никогда, ни при каких обстоятельствах не появится новая, занятие это, как и с картами, лишалось главной своей изюминки — о чем Шимон сильно жалел.

Ведь мало что есть на свете увлекательней и приятнее, чем обольщать свежую девочку. Боязливую, молодую, с акварельным рисунком щек и прикушенными губами смеющегося рта. Наблюдать, как она постепенно влюбляется (а если до этого она не пользовалась особым успехом у мужчин, чувство захватывает ее с головой и топит), как поначалу играет с ним, довольная властью своего женского очарования, как радуется и гордится, что он влюблен в нее, а на самом деле — влюбляется сама, цепко и намертво, как отдает ему себя, надеясь телом откупиться от иссушающей страсти, но не откупается, а наоборот, привязывается еще крепче, и душой, и плотью, и каждой своей несчастной клеточкой.

Шимон жалел их, девушек. Никогда не обманывал, не говорил, что любит. Он играл честно.

А здесь, на острове, девушек нет. И не будет больше. Да и женщин подходящего возраста — раз-два… пальцев на одной ноге хватит. Нелька — скорее подружка и отдушина, чем мужская услада. Зеу? Даже если отмыть, приодеть и научить улыбаться — заскучает с ней очень скоро: слишком грузит, стреноживает ее чрезмерная страсть. И никогда ни одной новенькой!.. Шимон избегал думать на эту тему, так как мысль о невозможности продолжать любимые игры доводила до приступов короткой, но сокрушительной тоски, от которой глаза стекленеют, а голос делается хриплым.

Нелида, наконец, освободилась и шла к нему, вытирая об одежду мокрые руки.

— Послушай, Нель, — Шимон взял ее за локоть и подвел к распиленному вдоль бревну, служившему скамейкой. — Послушай… У тебя щека в муке, вытри… Дело вот в чем, — усевшись, он обнял ее за плечи и заговорил, наклонившись к испачканной щеке: — Ты у начальника нашего в доверенных лицах ходишь, не отпирайся, я не ревную, это даже очень полезно, особенно в нынешней ситуации. Скажи мне, как старый друг, что там слышно в верхах насчет этого дела?

Нелька взглянула опухшими, отстраненными глазами, и Шимона на мгновение кольнул стыд. Она сильно ревела, Нелька, наверное, весь день, а он лезет к ней со своей деловой, скособоченной от забот рожей.

— Будр убит, — сообщила она тусклым голосом, — ударом ножа в левую часть груди. В промежуток между ребрами.

— А как же «оберег»?

— Не знаю.

Он смотрел требовательно и нетерпеливо, и она повторила:

— Не знаю. Наверное, Будр не захотел включить его.

— Он что, самоубийца?!..

Она всегда довольно неплохо — для женщины — соображала, теперь же казалась потупевшей.

— Ты можешь оставить меня в покое? — попросила Нелида.

— Могу! — Терпение Шимона наконец-то дало трещину. — Я всё могу, дьявол меня побери! Могу даже танцевать на ушах или болтать по-китайски! Могу случиться с козой в случае крайней необходимости! — Он поднялся рывком и шагнул прочь, но осадил себя. Помедлил, обернулся через плечо с последней надеждой: — Ты правда ничего об этом не знаешь? Совсем-совсем ничего?..

Нелида не ответила. Она смотрела поверх и в сторону, и в уголках глаз с опухшими веками вскипали слезы.

Шимон отошел, выругавшись вполголоса. День складывался на редкость паршиво. Одна надежда, что кое-что прояснится после свидания с Велесом. Кому же, кому, черт возьми, оставит он власть?!…