Последнее и единственное

Александра Юрьевна Созонова, 2016

Самый первый прозаический текст, и в тоже время один из последних, поскольку периодически появлялась потребность что-то изменить или добавить. Странный, внежанровый: то ли фантастика, то ли мистика, то ли психологическая драма. И судьба его странная: напечатан был только в питерском самиздате, очень давно, но был экранизирован на Рижской киностудии. Видели фильм единицы: спонсор забрал себе и показывал только родственникам и гостям. Третья странность: чем больше дописывался и переписывался, тем больше рассказывал автору о нем самом.

Глава 5. Бумаги

— Не реви, Вера. Будр умер, значит, его больше нет, и жалеть не о ком, — Арша смотрела на рыдавшую Лиаверис спокойными, чуть насмешливыми глазами.

— Жалеть не о ком? — Велес подивился ее цинизму.

Он хотел возразить, но не нашел в себе сил и лишь глухо закашлялся, отвернувшись.

— Теоретически она права, — заметил Матин.

— Вы звери! — прокричала Лиаверис раздувшимися на пол-лица губами. — Бессердечные звери! Его больше не будет!

— Но только теоретически, Вера. Каким надо обладать каменным сердцем, чтобы декламировать подобное.

— Нельзя жалеть мертвых. Нелепо, бессмысленно, — Арша откинулась на спинку плетеного кресла и с вызовом посмотрела на остальных. — Жалеть надо живых: если они больны или в депрессии. Если жизнь осыпает их незаслуженными ударами под-дых или по голове…

— Замолчи! — крикнула Лиаверис. — Велес, пусть она замолчит!

–…Жалеть можно кого-то, а мертвый уже никто. Плачут и причитают не о покойнике, а о себе, дорогом и единственном. Конечно, — она обвела всех глазами, — исключая верующих. Среди них могут попадаться и скорбящие о покойном. Те, у кого есть сильные подозрения, что их любимый родственник угодит в ад. Но ведь среди здесь присутствующих, насколько я в курсе, нет ни христиан, ни мусульман? Впрочем, прошу прощения. Относительно Велеса ничего не могу сказать, так как он ни разу не высказывался на эту тему. Могу говорить с уверенностью о двух остальных коллегах — Матине и Лиаверис, поскольку они неоднократно позиционировали себя в качестве атеистов и материалистов. Или я в чем-то ошибаюсь? — Ей никто не ответил, и она продолжала, упиваясь атмосферой молчаливо сгущающегося негодования. — Люди с атеистическим мировоззрением плачут в такой ситуации о себе, навзрыд жалеют бедного себя самого — оставшегося без друга, без мужа, без опоры, без спонсора. А если был равнодушен к усопшему, плачешь, потому что смерть — это нечто жутковатое (как принято почему-то считать) и со временем она добредет и до тебя. Наконец, пускаешь слезу оттого, что всхлипывают все вокруг и этим создают экзальтированную атмосферу.

«Она не врет, — думал Велес, — и не играет. Она говорит то, что думает, и она спокойна».

— Значит, я реву о себе?! — Возмущение настолько захлестнуло Лиаверис, что горе под ним спряталось, и глаза ее были только злые, злые и вспухшие от плача.

— О себе, Вера. Жизнь здесь, представлявшаяся тебе неким симбиозом спортивно-оздоровительной тусовки и аттракциона «ужастиков», обернулась своей шершавой и неприглядной стороной.

— Послушайте, ну как можно по поводу смерти человека устраивать диспут? Ну, если жалости нет, души нет, то хоть такт какой-то должен присутствовать.

Матин раздраженно скрипнул стулом, подымаясь, и принялся копаться в лежащем на полу чемоданчике с хирургическими инструментами. Шатровая палатка, которую выбрали для житья супруги, была самой просторной, поэтому здесь же все собирались для деловых бесед. В палатке помещался самодельный стол, пара стульев, большое зеркало и плетеное кресло, которое обычно занимала Арша. Но основную массу полезных вещей приходилось держать на полу.

— У тебя нет желания идти со мной, Велес?

— Куда?

— На вскрытие. Ассистент бы мне не помешал.

Велес взглянул на него с таким ужасом, что Матин поневоле усмехнулся. Усмешка больше напоминала судорогу, пробежавшую от угла губ к виску.

— Занятие из малоприятных, конечно. Ну, что ж. Поскольку мужчин среди нас больше нет… Уже нет… — Он выразительно пожевал губами и вышел, прихватив чемоданчик.

Арша закурила, хотя в палатке они договаривались не курить.

Лиаверис хотелось закричать на нее, поставить на место, словесно «высечь», но она знала, что не справится с этим, и молчала.

Велес вспомнил с облегчением, что у него есть дело. Безотлагательное, срочное занятие. Очень кстати сейчас! Сил никаких не было — разговаривать, утешать Лиаверис, спорить с Аршей, и уж тем более «ассистировать» (!) Матину. Он открыл маленький походный сейф, порылся и вытащил толстую пачку бумаг — личные дела ссыльных.

— А что такое жалость? — опять заговорила Арша, со вкусом выпуская дым. — Сочувствие? Со-чувствие — это значит, я чувствую то, что чувствует другой, его боль, его горе. А у мертвых нет горя. Они ничего не чувствуют, пребывая в нерушимом покое. На честно заработанном отдыхе. Их нельзя жалеть.

— Нет, это невыносимо! — всхлипнув, подавившись дыханием, Лиаверис выбежала вон.

— Прости, ради бога, старую склочную идиотку, — помолчав, попросила Арша.

Велес не ответил, уткнувшись в бумаги.

— Не могу выносить ее фальшь, понимаешь? Театральные рыдания, заламывание рук, имитация нежной души, растерзанной горем… Да наплевать ей на Будра, глубоко наплевать! Она с ним и двух слов не связала за все это время. Если мужчина не отреагировал в первый же день на ее стеклянные глазки и вертлявый бюст — всё, он для нее смертельный враг, либо неодушевленный предмет. Знаю, что глупо обращать внимание, но все равно завожусь.

— Да нет, отчего же, — пробормотал Велес. — Она переживает вполне искренне. Так же, как ты или я. Как умеет, как может.

Арша вздохнула отрицательно, но промолчала. Эта немало пожившая, умная женщина никак не могла подавить в себе мелкую бабью неприязнь к Лиаверис. С первого дня на острове между ними шла необъявленная война. К счастью для Лиаверис, большинство отравленных стрел и копий, пущенных амазонкой-Аршей, ее не ранили, не задевали, так как по простоте душевной она не замечала их оскорбительного смысла.

— А еще бес полемики, как назвал этот порок один многомудрый писатель, свербит и беснуется, — негромко пробормотала она. — А главное — пустоту трудно вынести. Огромная пустота обрушивается, когда уходит такой человек.

Велес ничего не ответил.

Арша нерешительно протянула руку к разложенным на столе листкам.

— Можно взглянуть? Мне всегда безумно хотелось почитать это.

Он молча пододвинул листки в ее сторону.

Велес мог изучить эту объемистую стопку в самые первые дни, но оставил — в виде большого лакомства, на потом. Ему хотелось составить сперва обо всех свое мнение, расселить по разным местам в душе, породниться, привыкнуть… а потом уже узнавать, что этот человек совершил, на кого поднял руку и из каких побуждений. Такой порядок вещей неизбежно должен был вызвать потрясения, разочарования и открытия, а прочти он сразу — никаких открытий бы не было.

Сейчас время лакомого чтения настало. Правда, повод к этому — не приведи господь. Необходимо дознаться, кто убил Будра, а для этого, в качестве первого шага выяснить, кто мог бы убить. Просмотреть сотню личных дел, проштудировать убористые казенные строки. Влезть в подноготную симпатичных с виду и не очень мужчин и женщин, с которыми вот уже третий месяц он дружно и споро обживает остров.

Для этой же цели он пригласил на разговор Шимона. Не в качестве осведомителя, нет, и в мыслях своих не унизил бы его Велес подобным предположением. Но за неспешной, непринужденной беседой можно было услышать немало о его сотоварищах, друзьях и подружках. Вникнуть в интонацию и подтекст. Шимон вряд ли глубоко разбирался в людях, но он жил в их среде, варился в суматошном лагерном бульоне и впитывал информацию кожей.

— Ну и пакостные листочки! — заговорила Арша.

Она положительно не могла сегодня долго молчать.

Велес протянул руку, чтобы отобрать листки, но Арша не отдала, продолжая жадно глотать сухие судебные строчки. Лицо кривилось брезгливой болью, а пальцы подрагивали.

— Меня тоже содрогает от всего этого, — пробормотал Велес.

— Пакостную работку ты себе выбрал, начальник…

— А ты?

— Я первый раз на острове. Только чтобы узнать, что это такое. Первый и последний.

— Не зарекайся.

— Гляди-ка… «Шимон». Как, по-твоему, что он сделал?

— Наверное, в драке? Обаятельный парнишка. Ужасно жалко его.

— Скотина он обаятельная! — негодующе фыркнула Арша. — Большой оплодотворяющий аппарат, прости господи. («Ну, ты даешь, — ошарашенно пробормотал Велес. — Полегче в определениях».)Полегче? Да я и не начинала определять! Преданный раб инстинктов, один из самых скучных и предсказуемых типов гомо сапиенс — еще и определения на него тратить? Да пусть бы весь лагерь состоял из таких, как он и Губи, но Нелька — почему здесь? И Зеу?..

— Да, Нелька… — Велес грустно улыбнулся, вспомнив ее. — Здесь ты права. Наверное, я даже читать не буду ее листок, не смогу заставить себя. А вот Зеу с её взглядом детоубийцы, по-моему, способна на многое. Ты уже прочла о ней?

— Еще нет.

Арша, порывшись среди листков, отыскала нужный.

— Подожгла загородный дом, когда там валялся один спящий пьяный выродок.

— Там так и написано — «выродок»? — удивился Велес.

— А как же!.. — пробегая глазами строчки, Арша запнулась.

— И чем провинился перед ней этот… нехороший человек?

— Он… он был по совместительству ее отцом.

— Убила собственного отца?.. — Велес ужаснулся. — И ты еще говоришь: за что она здесь?!

— Да! — Арша кивнула, упрямо и возбужденно. — Именно потому, что дочь, молоденькая девчонка, подожгла дом, где валялся пьяным некто, являющийся ее биологическим прародителем, можно заключить, что этот некто был самый отъявленный выродок. Именно потому, что не посторонний дяденька, а родной отец!..

— Ты чудовищные вещи говоришь, Арша, — Велес поежился. — Прочитай хоть, что такого страшного вытворял с Зеу этот несчастный?

— Тут не написано. Ну конечно, зачем им разбираться, этим холодным и тупоголовым функционерам от правосудия?! Это в прежние времена в суде докапывались до мотивов и принимали во внимание такие вещи, как аффект. Думаю, тогда ей светило бы от силы три-четыре года общего режима. Ты ни черта не смыслишь в психологии, не смыслишь в людях, Велес. Ведь это предельно ясно: ее болезнь, ее отчаянье, ее взгляд, как ты говоришь, «детоубийцы»…

— Ошибся немного: отцеубийцы!

–…Ведь это результат того, что вытворял с ней, как ломал, как зверствовал тот, кого природе вздумалось дать ей в биологические отцы. Думаю, он был отменно жесток и деспотичен, этакий Калигула в размерах одной семьи. А какие применял при этом методы — одному Богу, да несчастной девочке, известно. И он еще легко отделался, умерев от отравления угарным газом в больнице. Да-да! Он заслуживал гораздо более мучительной и долгой смерти.

— Не знал, что ты так кровожадна.

— Вовсе нет! Листочки эти жутковатые меня распалили, только и всего. О Велес, тебе не кажется это диким: девчонку выбросили из общества, сослали на веки-вечные на маленький клочок земли в океане, и крышкой прозрачной сверху прихлопнули, и за что? За то, что одной кровососущей и деспотичной тварью на земле стало меньше!

— Возможно, он действительно был кровососущей тварью, не берусь спорить, — примирительно сказал Велес. — Тем более что спорить с тобой — безнадежное занятие.

— А и не надо спорить! Бесплодное занятие, и не только со мной. Никакой истины в споре не рождается, лишь выброс адреналина да подкормка бесов полемики.

–… И возможно, я ничего не смыслю в людях. Но ведь кара одна — и за тварь, и за праведника и гуманиста.

— В том-то и дело, — Арша вздохнула. — Какая тоска… Совсем не за это следовало бы ссылать и изолировать.

— А за что?

— Перед самой поездкой на остров я обсуждала это с подругой, увлекающейся эзотерикой. Она отговаривала ехать, уверяя, что «сильно утяжелю этим свою карму». Наказывать имеет смысл не за убийство тела, но за убийство духа. Это и есть самое тяжкое преступление.

— Как это?

Велес смотрел непонимающе, и Арша опять вздохнула.

— Ох, не учла, в какой компании три месяца вариться буду… Не обижайся, Велес! — спохватилась она.

Велес пожал плечами и отвернулся к бумагам.

— Не за убийство, конечно, я неправильно выразилась. Уничтожить дух невозможно. За растление его, за пригибание вниз. За надругательство над искрой Божьей.

— Десять минут назад ты выступала с позиций убежденной атеистки, — напомнил Велес. — «Мертвых жалеть нельзя, ибо мертвый уже никто!» Теперь оказывается: дух бессмертен.

— Ну, и что из того? Я просто говорила с вами на вашем языке. Ведь это же ни в какие ворота: быть уверенным, что со смертью человек обращается в полное ничто, и, тем не менее, бурно его оплакивать! С подругой я говорила на ее языке.

— Что-то я не пойму! — Велес оторвался от бумаг, нахмурившись. — Ну, а сама-то ты при этом где? Собственные твои убеждения, они существуют или их нет вовсе?

Арша рассмеялась.

— Ты говоришь сейчас совсем как наш дорогой доктор. Прямоугольный, правильный, застегнутый на все пуговицы отутюженного халатика. Должны быть убеждения, твердые убеждения! Незыблемые, как гранит, принципы. Всем ты хорош, Велес, но надо же иногда и думать. Ох, прости: вырвалось… Ну, напрягись: почему, собственно, они должны быть твердыми? Кто это сказал? В какой небесной книге это написано? Убеждения могут быть жидкими, — Арша повела рукой в воздухе, словно следуя извивам прихотливой морской волны. — Этакими текучими, подвижными. Не имеющими своей собственной формы и принимающими форму сосуда, в который их наливают.

Конец ознакомительного фрагмента.