Башня континуума. Владетель. Том 2

Александра Седых

Зловещий Комитет все ближе к своей цели – разрушению Империи и захвату абсолютной власти над человечеством. Но на их пути встает могущественный Синдикат и аристократические семьи Империи, не желающие терять достижения пяти столетий Освобождения от власти Черного Триумвирата. Тем временем на Эпллтоне вспыхивает победоносный бунт не-существ, позволяющий им полностью взять под контроль копи услада-плюс, а на Салеме, в Топях, пробуждается демонический Владетель, повелитель Великого Ничто.

ТОМ ВТОРОЙ

Год второй: Преддверия

Version 2.0, исправленная и дополненная

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ДЖЕНТЛЬМЕНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ

1.

Впервые за тридцать пять лет руководства Синдикатом Крайм-О наследный принц криминальной империи сёгун Садахару Моримото чувствовал страх. Не просто страх. Нечто худшее. Леденящий, сковывающий душу и тело, ужас. Тошнотворную, свернувшуюся шерстяным клубком в желудке, панику, кисло-жгучую, как отрыжка от застарелой язвы желудка.

В своем кабинете, расположенном на двадцать седьмом этаже штаб-квартиры Синдиката, босс Моримото стоял у затененного окна, сложив руки за спиной и переплетя пальцы, и смотрел на улицу. По блекло-зеленому, будто разукрашенному нежнейшей акварелью, выпуклому небосводу, катились два апельсина солнц, и в преддверии ночи зеркальные высотные здания, утопающие в буйной пурпурно-фиолетовой листве, отбрасывали на розовые тротуары двоящиеся, чернильно-синие, распухшие, змеящиеся тени.

Около парадного входа в здание штаб-квартиры Синдиката собралась группа людей, человек четыреста, в белых бахромчатых балахонах, украшенных сверкающими блестками. Через дорогу, у кованых ворот Центрального Парка, собралась еще одна подобная группа. И еще множество подобных групп, насколько хватало взгляда Моримото, рассредоточились вдоль Главной Магистрали, которая вела в Центральный Би-порт Луизитании, ныне закрытый.

Белые бахромчатые люди захватили и перекрыли не только магистраль, а заняли весь город. Белые блестящие бахромчатые люди не размахивали плакатами, не протестовали, не устраивали митингов или пикетов, не выдвигали требований. Они вообще ничего не делали. Просто пели и танцевали. А еще — ждали. Ждали сутками. Ждали неделями. Ждали месяцами. Ждали, пока очередной из них не падал замертво от истощения и недоедания. А остальные продолжали ждать.

Ждать. Ждать!

Ждать возвращения Короля.

Помимо страха, Моримото постоянно испытывал лютую, кипящую, как смола, злобу. Главным образом, на себя самого. Как он мог упустить момент, когда фарс превратился в трагедию, в катастрофу, напрямую затрагивающую жизни сотен тысяч, даже миллионов людей. Что куда важней, в прямую, непосредственную угрозу Синдикату!

А как замечательно начиналось и развивалось сотрудничество Культа и Синдиката. Храмы Короля и закусочные, торгующие религиозными символами Культа, Королевскими Гамбургерами, росли по Луизитании, как галлюциногенные грибы после кислотных дождей. Люди съезжались со всей Империи, чтобы присоединиться к Культу. Вожди Культа обирали несчастных до последней нитки, оставляя нищими и голыми, без средств к существованию, забирали деньги себе и не забывали выплачивать по-королевски щедрую мзду Синдикату за покровительство.

Доколе Культ исправно платил Синдикату, верхушку Крайм-О не волновало положение оболваненных сектантов. С какой, собственно, стати. Синдикат был коммерческой, а не душеспасительной организацией. Вдобавок, Моримото не сомневался, что внезапная и абсурдная популярность Культа скоро сойдет на нет, и оттого всем заинтересованным лицам следовало ковать железо, пока горячо.

Потом вдруг прекратились выплаты со стороны вождей Культа. Следом выяснилось, что так называемые вожди — лишь подставные лица, дутые фигуры, марионетки в чьих-то умелых руках. Имена подлинных вдохновителей и руководителей Культа оставались тайной, и Моримото не сумел добиться ни малейшей ясности в этом вопросе даже использовав всю мощь своей криминальной империи.

Невероятно.

Дела шли хуже и хуже. Вдруг выяснилось, что логово Синдиката, столица Луизитании (в стародавние времена Федерации — Федеральная Тюрьма, в память о чем столица и, собственно, единственный город Луизитании до сих пор носила официальное название ФТ № 1892) оккупирована, по меньшей мере, четырьмя миллионами сектантов. Абсолютное большинство приверженцев Культа были больны, безумны, брошены на произвол судьбы своими страдающими, разоренными семьями. Весьма немногих удалось вернуть домой. Тогда же, после целого ряда неприятных инцидентов, выяснилось, что разозленные культисты быстро превращаются из умственно отсталых, меланхолических зомби с промытыми мозгами в необычайно опасных кровожадных ублюдков, готовых прикончить всякого, кто станет у них на пути.

Во избежание массовых беспорядков с непредставимым результатом, Синдикату пришлось обеспечивать культистов каким-никаким питанием, а также кровом и пристанищем. Роскошные отели были набиты сектантами, казино, бордели и наркопритоны простаивали, неоновые вывески потухли, иссякли золотые фонтаны, изливающиеся розовым шампанским. Синдикат нес катастрофические убытки.

И все же, колоссальный финансовый ущерб был далеко не самым худшим.

Худшим, то есть, по-настоящему плохим, была ожившая статуя Короля в главном храме Культа, в Пятом Секторе, на Рю де Лав. В двести футов высотой, отлитая из чистого золота, высшей пробы, с глазами из сапфиров и рубиновыми губами, статуя смеялась, играла на гитаре, танцевала и пела. Так продолжалось вот уже три стандартных месяца без перерыва. Днем и ночью, круглосуточно, без перерыва, Король исполнял свои Лучшие Хиты.

Во всяком случае, именно так именовали эту разновидность религиозных гимнов сами сектанты. Разобрать, о чем поет статуя, было невозможно, поскольку пела она на старинном наречии, архаичном диалекте, некогда довольно распространенном, но полностью вышедшем из употребления уже в эпоху ранней Федерации, после Последней Мировой Войны. Получивший великолепное образование Моримото угадывал в этом наречии крайне искаженную чеканную латынь. Пришлось постараться, чтобы разыскать специалиста по древним языкам. После перевода выяснилось, что Король, в сущности, исполняет легкие любовные песенки. Ничего зловещего.

Суть наваждения едва ли заключалась в словах песнопений, а, скорее, в ритмах и голосе самого Короля, который пробирался под черепную коробку прямо в мозг и жалил, будто змея. Даже в своем офисе, за три мили от храма Короля, Моримото слышал его пение, пусть и почти полностью приглушенное защитными звуконепроницаемыми экранами. Стены вибрировали, заставляя сёгуна время от времени непроизвольно дергаться и притоптывать ногой в такт пению. Как и его приближенных. Как и преданных солдат на их постах.

Чудовищно. Слуги Моримото давно умоляли его покинуть город и перебраться в столицу, где у него имелись чудесные, роскошные, спокойные апартаменты. Но как он мог оставить любимый город на растерзание странному, безжалостному врагу. Это означало принять поражение и дезертировать, а Моримото не привык сдаваться без боя.

После того, как статуя в начале года ожила во второй раз, Моримото продержался почти месяц, затем собрал приближенных и велел принять немедленные меры.

— Идите туда и взорвите проклятый храм вместе со статуей.

Сама по себе идея была восхитительно проста и великолепна… вот только карательный рейд Синдиката бесславно захлебнулся. Возле храма с танцующей статуей ежедневно дежурили многие тысячи сектантов, и невесть почему разведчики и военные аналитики Синдиката решили, что сломить их сопротивление окажется плевым делом. Бешеные убийцы Синдиката без милосердия и снисхождения прокладывали дорогу через толпу лучевыми винтовками и самурайскими мечами, взрывчаткой и гранатами, водометами и слезоточивым газом. Какое там! Им не удалось подойти даже к воротам храма Короля, не то что пробраться внутрь. Охваченные невероятным гневом, раззадоренные запахом крови, культисты набросились на солдат Синдиката и, безоружные, голыми руками, разорвали их на куски, в ошметки, в клочья.

В результате провальной операции культисты потеряли, по приблизительным оценкам, двадцать тысяч убитыми и примерно столько же тяжело ранеными, изувеченными, обожженными и отравленными. Синдикат потерял две сотни солдат убитыми, триста ранеными и еще сотня пропала без вести! Четверых из пропавшей сотни так и не нашли… а остальные обнаружились позже.

В рядах сектантов. В белых бахромчатых балахонах. Вместе с остальными культистами бывшие элитные солдаты, гордость и слава Синдиката, ждали.

Ждали.

Ждали!

Ждали возвращения Короля.

Тут-то Моримото забеспокоился, по-настоящему забеспокоился.

Ибо к Культу примкнули люди из его личной гвардии, самые что ни на есть высококвалифицированные кадры, воспитанные в духе безоговорочной преданности организации и лично боссу Моримото! Плоть, кровь и душа Крайм-О — их элитные солдаты!

Подготовка одного солдата занимала годы и обходилась в миллионы империалов, уж не говоря о расходе человеческого материала. Кандидатов отбирали еще во младенчестве, причем вербовщики Синдиката вели поиски подходящих детей по всей Империи. Поскольку из ста тысяч детей лишь один в лучшем случае соответствовал строжайшим критериям отбора, эта разветвленная и глубоко законспирированная сеть не прекращала работы ни на мгновение. В основном, детей выкупали у их родителей или государственных учреждений вроде сиротских приютов, но, если дело не ладилось мирным путем, малышей попросту похищали и отвозили на Луизитанию.

Здесь, в необъятных подземных казематах здания штаб-квартиры Синдиката, детей до трех лет держали в специальных яслях; потом переводили в казармы, и начинались бесконечные часы жесточайшей муштры, военной и физической подготовки, психологических тренингов. Будущих элитных якудза кормили особой пищей, пичкали боевыми наркотиками, разрезали вдоль и поперек и начиняли боевыми имплантатами. Из них до капли выкачивали кровь, вливая в вены особенный химический раствор. Лица их заменялись сверхпрочными лицевыми масками, лишая их жалких остатков индивидуальности. Все эти манипуляции были столь жестокими, бесчеловечными и болезненными, что из трех тысяч отобранных детей до совершеннолетия доживал лишь один.

И все же, затраченные усилия окупались с лихвой. Достаточно сказать, что против элитного солдата Синдиката в открытой схватке мог выстоять лишь Отец-Паладин. Да, постные церковники из Священного Трибунала умели превращать воду в вино, а людей из плоти и крови — в непобедимые стальные машины. Но их машины служили печальному христианскому Богу, тогда как для элитных якудза Спасителем, отцом, матерью, вселенной, любовью, сексом и смыслом существования был Синдикат.

Тем не менее, они предали организацию.

Перешли на сторону врага. На сторону Культа!

Оправившись от шока, вызванного тотальным провалом операции и предательством в рядах организации, Моримото начал действовать. Для начала, провел крупномасштабную чистку в рядах Синдиката, избавившись от каждого, кто вызывал малейшее подозрение. Он лично участвовал в пытках и казнях, обставленных с доподлинно восточной изобретательностью.

Когда Моримото несколько утолил жажду крови, его приближенные предложили предпринять новый штурм храма Короля и танцующей статуи, на сей раз с применением тяжелой бронетехники и огневой поддержкой с воздуха. При здравом размышлении Моримото пришлось отвергнуть заманчивую затею. Синдикат пока не был готов к полномасштабной войне, в которую грозило вылиться открытое столкновение с миллионами сектантов, наводнивших Луизитанию.

Официально обратиться к федеральным властям за помощью, опять же, значило позволить вести на своей территории крупномасштабную войну. Притом глава Синдиката ничуть не сомневался, что, покончив с культистами, войска Империи примутся за Синдикат. Никто не даст ему гарантий. А, уничтожив Синдикат, власти впервые за многие столетия получат в единоличное пользование копи услада-плюс, каковая перспектива даже наводила Моримото на мысли, не стоит ли за аферой с Культом старинный соратник и друг, директор Отдела Благонадежности, Блэк Холлис? На словах Холлис якобы сочувствовал свалившемуся на Моримото злосчастью и обещал поддержку, но покуда его участие сводилось к пустым обещаниям.

В поисках выхода из кошмарной ситуации Моримото даже пал настолько низко, что связался с главой Священного Трибунала. Разговор получился крайне тяжелым и неприятным для обоих. И безрезультатным.

— Разумеется, я в курсе вашей проблемы, господин Моримото.

— Было бы в высшей степени прекрасно, если бы вы прислали сюда сотни три-четыре тысячи ваших фанатичных Отцов-Дознавателей, пока моя проблема еще не превратилась в нашу общую проблему, — сказал Моримото, хмуро глядя на экран переговорного устройства. Там во всей красе он мог видеть главу Священного Трибунала в черном монашеском облачении, с распятием на груди. Пальцы одной руки Райта перебирали хрустальные четки, покуда другой рукой он, улыбаясь чему-то сокровенному, поглаживал рыжеватую бороду.

— Под монстрами вы имеете в виду моих мальчиков?

— Ваши мальчики помогут моим мальчикам. Что скажете?

— Вам ведь заранее известен мой ответ.

— Ваши благородные принципы…

— Нет, господин Моримото. Реальная проблема вовсе не в моих принципах. Невероятное количество жертв среди гражданских.

— Под гражданскими вы подразумеваете сектантов? — уточнил глава Синдиката холодно.

— Нет. Я имею в виду несчастных заблудших людей, оболваненных дьявольскими сказками Культа. Так вот, даже при самом благоприятном развитии событий число погибших и пострадавших в результате военной операции на порядки превысит… максимально допустимое. Мои мальчики отказываются работать в подобных условиях и не будут, даже если я отдам прямой приказ.

Солдаты, обсуждающие приказы командира, мало того, отказывающиеся выполнять их! Немыслимая ересь, святотатство, богохульство, если угодно. Однако, именно такова была специфика работы военных подразделений Священного Трибунала — спасать… если не вечные души, так хотя бы бренные тела. И неважно, при каких обстоятельствах. Военные действия, захват заложников, сатанинский культ, — основной задачей подразделений Трибунала была минимизация потерь среди гражданских и лишь во вторую очередь — беспощадная расправа над противником.

— То есть… вы считаете, что здесь уже некого спасать. Совсем, совсем некого.

Глава Священного Трибунала не колебался и не медлил с ответом ни секунды.

— Определенно, господин Моримото. Включая вас. Знаю, вы подготовили деловое предложение, наверняка заманчивое. Но неужели вы всерьез считали, будто я по каким-либо причинам соглашусь торговаться с вами? Увольте. Прежде чем мы расстанемся, надеюсь, навсегда, ответьте на один вопрос.

Моримото молча кивнул, впечатленный уверенностью этого человека в своей безоговорочной правоте. Райт рассмеялся.

— Ваше лицо, Садахару…

Да, верно… его лицо!

— Мне докладывали, что с вами произошел несчастный случай, но, право, не думал, что все настолько серьезно. Как это случилось? Кто-то из ваших соратников окунул вас в чан с пираньями?

— Заткнитесь.

— Судя по всему, вам больно, очень больно.

— Да…

— Вы страдаете?

— Каждое мгновение, каждую секунду…

— Что ж. Я рад. Страдание очищает душу, Садахару.

Беседа закончилась ничем, разве Моримото ясно уразумел, что Святая Единая Церковь крайне своеобразно трактует понятие «христианское милосердие». Ну, хорошо. У Моримото имелись запасные варианты. Например, Народный Трудовой Альянс во главе с губернатором Южной Венеции Винсентом Вольфом. И теперь Моримото с нетерпением ждал визита генерала и впервые за долгое время — хороших новостей.

Би-яхта генерала Вольфа полчаса тому назад приземлилась в частном Би-порту Синдиката, расположенном в закрытой зоне в южной части столицы; учитывая, что сектанты перекрыли основные транспортные магистрали, ехать сюда генералу Вольфу и его свите предстояло кружными путями, а это означало, что они доберутся до штаб-квартиры Синдиката не раньше, чем через сорок минут. Отпрянув от окна, Моримото подумал, что этого времени хватит, чтобы прилечь, перевести дух перед важным разговором и подвергнуть медицинским процедурам свое изувеченное лицо.

Всего-то стандартных полгода тому назад у главы Синдиката было, хмм, почти человеческое лицо, не лишенное, пожалуй, своеобразной привлекательности, каковую придавал его внешности старинный семейный недуг. Как и абсолютно все его предки по мужской линии, Моримото был альбиносом. Сочетание строгих, неулыбчивых, чеканных азиатских черт, белоснежно-белых волос и глаз необычного фиолетового цвета, производило поразительное впечатление. Особенно, что греха таить, на женщин. Бедняжек не отпугивали даже ужасающие слухи о его склонности пытать и разрезать своих любовниц на мелкие кусочки.

Сам Моримото находил свой успех у женского пола фактом забавным, но и только. Он был серьезным человеком и предпочитал производить впечатление на других серьезных людей неимоверной жесткостью, дьявольской хитростью и деловой хваткой. Вдобавок, благороднейший недуг альбинизма, фамильное проклятье их преступной семьи, доставлял Моримото немалые страдания. Он плохо слышал и видел, а, стоило лучу солнца случайно коснуться его кожи, Моримото начинал дымиться, будто вылезший из гроба вампир.

За шестьдесят шесть лет жизни он поневоле смирился с этими неудобствами, и со своим пугающе-привлекательным лицом, и намеревался протянуть еще лет двадцать… или до тех пор, по крайне мере, покуда одна из его девяти дочерей, луноликих сестер несчастного Тэцуо, не произведет на свет странного светловолосого младенца, будущего наследника богатств Крайм-О. Вот только нелепая случайность спутала все карты.

В результате этой случайности Моримото лишился лица. Теперь лица как такового у главы Синдиката больше не было, а был металлический каркас из медицинской разновидности ультра-стали, состоящий из шунтов, пористых пластин, поршней и слоящихся лохмотьев пузырящейся кожи, схожей по консистенции со свернувшимся, прогорклым творогом. В каркас были встроены хитроумные сенсоры, без которых Моримото не мог ни видеть, ни слышать, а в его разорванное, изувеченное горло — сложная система серебряных трубок, без которых он не мог говорить, есть и дышать.

Человек несведущий и неподготовленный, увидев главу Синдиката, наверняка бы без лишних слов свалился в обморок, а, очнувшись, начал бы задавать вопросы. Что? Что это? Крайняя стадия сифилиса, когда у распутника, как на старинных нравоучительных гравюрах, отваливается нос? Проказа? Серная кислота? Последствия радиационного облучения? Пираньи?

Предположения занятные, но ни одно из них не являлось правдой. Моримото потерял лицо в конце прошлого стандартного года, во время поездки на Эпплтон, куда отправился с ревизией в сопровождении директора Отдела Благонадежности Блэка Холлиса.

Трое суток он изучал отчеты, касающиеся добычи драгоценного минерала и, в целом, обстановки в Гетто, осматривал лаборатории Синдиката, где велись постоянные разработки новых видов наркотиков, синтезированных на основе услада-плюс, и даже спускался в шахты. Холлис все это время сопровождал главу Синдиката и все это время отчаянно нервничал. Наконец, когда визит Моримото уже подходил к концу, директор ОБ решился на серьезный разговор.

— Господин Моримото, нам определенно надо поговорить, это важно.

— О чем?

— О будущем наших с вами копей услада-плюс, о чем же еще?

На Эпплтоне, в одном из административных зданий Гетто, у главы Синдиката были свои личные покои. Там-то они с Холлисом и побеседовали. Директор Отдела начал издалека.

— Господин Моримото, пока опасность, скорее, гипотетическая и абстрактная… и все же… не сомневаюсь, однажды наступит момент, когда нам придется убраться с Эпплтона.

— Что вы там бормочете, Холлис, ни черта не разберу.

— Я говорю, убраться с Эпплтона…

Моримото как раз подносил к губам стаканчик с отменным виски тридцатилетней выдержки и расплескал спиртное на полпути ко рту. Убраться с Эпплтона? Нелепо! Смехотворно! Невозможно и представить, какие колоссальные прибыли приносили шахты услада-плюс. Главное, несмотря на проблемы и издержки, с каждым годом эти колоссальные прибыли все росли.

— Убраться? Вы шутите?

— Вы ведь сами знаете, не-существа постоянно бунтуют, и с каждым годом нам становится все трудней держать их под контролем…

Моримото выпил и поморщился. Грязные, вонючие, волосатые, неблагодарные твари! Если подумать, разве такой ужасной была их жизнь в Гетто? Не-существ кормили, лечили, обеспечивали кровом, выпивкой, развлечениями, смотрели сквозь пальцы на их кровавые ритуалы в честь Матери-Богини. Да, работа в шахтах была исключительно тяжелой, но главным образом оттого, что пары услада-плюс на глубинах очень быстро превращали оборудование в ржавое железо. Что станется с не-существами, если, допустим, люди и правда уберутся? Да мутанты в одночасье подохнут с голоду и от болезней.

— Не понимаю, о чем вы, Холлис.

— Помните, я излагал вам концепцию услад-плюсовой эволюции?

— Конечно. Из-за постоянного воздействия услада-плюс вонючие твари застряли на переходной ступени между человеком и каким-то мерзким животным или насекомым, или рыбой… или улиткой.

— Да, но дело в другом. Я считаю, что их эволюция — в действительности, весьма разумный, организованный, контролируемый и направляемый процесс…

Холлис только что сделал себе инъекцию услада-плюс и, крайне утомляя Моримото, излагал свои теории слишком громко, и дергано жестикулировал, и качал ногой в сером ботинке. Моримото, впрочем, уже довелось ознакомиться с его бредовыми измышлениями. Директор ОБ попросту считал, что Мать-Богиня вовсе не выдумки тупоголовых туземцев, что она на самом деле существует, мало того, она — разумная, осязаемая сила, контролирующая ход услад-плюс эволюции.

— Не удивлюсь, если когда-нибудь наши рабы станут нашими господами, — предрекал Холлис, — посмотрите на них, посмотрите внимательней на это чудо эволюции! Не-существа пережили три столетия полной изоляции от всего человечества, два столетия оккупации Черным Триумвиратом и пять столетий рабства при Империи! Все это время не-существа менялись, мутировали, приспосабливались, выживали, и этот процесс не прерывался ни на секунду! Вы говорите, они — лишь жалкая, никчемная пародия на человека? А я отвечаю вам: нет, это и есть люди, Сверхлюди, если угодно, новая, высшая раса. Что для них тысяча лет страданий и унижений, когда впереди у них миллионы, если не миллиарды лет, безоговорочного владычества над Вселенной?

Непонятно, верил ли сам директор Отдела Благонадежности в эту ахинею. Что вообще могло твориться в голове у накачанной наркотиками рептилии.

— Глупости вы несете, Холлис. Ваши обожаемые мутанты — безразличные животные, слишком тупые, медлительные и ленивые даже для работы в шахтах.

— Я уверен, вы передумаете, когда увидите Изменившихся.

— Кого?

— Изменившихся. Новую ступень. Эволюционный скачок. Начало для них и finita la comedia для нас. Во имя нашего всеобщего блага, надеюсь, это лишь случайная мутация, девиация, одно из тысяч отклонений, рожденных усладом-плюс. Вы непременно должны взглянуть на них.

Моримото уже был не слишком молод для подобных поездок. Мрачная атмосфера Эпплтона неприятно воздействовала даже на него. Он выпил и хотел спать. Он даже начал кивать своим самураям, чтобы они вежливо выпроводили директора ОБ восвояси, но Холлис желтыми, когтистыми лапами вцепился главе Синдиката в рукав пиджака.

— Господин Моримото, чтобы понять, о чем я говорю, вы должны увидеть это своими глазами.

Сёгун с трудом подавил вздох. За двадцать лет службы в Гетто, пройдя путь от рядового надсмотрщика до директора, Холлис сделался законченным наркоманом, не подлежащим лечению. Вечное проклятие услада-плюс не щадило никого. В общей сложности Холлис употреблял услад-плюс уже три десятка лет, и его рептильи мозги, должно быть, уже давно сгнили и превратились в труху.

— Кого я должен увидеть, Холлис.

— Изменившихся.

О, священные духи предков! О, Христос! О, Будда! О, Красный Император Мао! Что за темные, зловещие силы подхватили главу Синдиката и понесли по запутанным лабиринтам коридоров, и лестниц, и лифтов, вниз, вниз, в научно-исследовательский комплекс Отдела Благонадежности.

— Подождите, вы сами сейчас увидите, — постоянно бормотал Холлис, будто в забытьи.

Разумеется, страсть как хотелось обвинить его во всем том, что произошло дальше, но это было бы несправедливо. Прежде чем продемонстрировать Моримото и его приближенным монстров, порожденных усладом-плюс, Холлис несколько раз внятно и очень настойчиво предупредил о чрезвычайной опасности и велел своим людям, а также людям Моримото держать ухо востро, а оружие — наготове. Сотрудники сектора биологических исследований принесли громоздкие защитные костюмы. После того, как визитеры оделись, их всех пропустили через специальные камеры, где обрызгали смесью различных химических жидкостей, включая состав, отбивающий человеческие запахи.

— Держаться на расстоянии не менее десяти футов от клетки, — сказал заведующий лабораторией, — не переходить красную черту. Не делать резких движений, не повышать голоса, избегать прямого зрительного контакта с… подопытным образцом. Я не шучу. Изменившиеся чрезвычайно опасны.

Пока заведующий вел делегацию по ослепительно сверкающим хромом и неоном переходам, с молчаливого позволения Холлиса, он поведал господину Моримото историю Изменившихся.

Первый из них был обнаружен случайно восемнадцать стандартных лет тому назад. Симптоматично, что, едва народившись на белый свет, Изменившийся сожрал новорожденных братьев и сестер, и прикончил родную мать. Несчастный отец был настолько напуган плодом собственных чресл, что обратился за помощью к охранникам Гетто. С превеликим трудом отловив и засадив детеныша в клетку, тюремщики передали драгоценный экземпляр в лабораторию, в распоряжение дипломированных специалистов Отдела Благонадежности.

В лаборатории детеныш провел меньше суток. Инстинкты настойчиво вопили ему о том, что следует как можно скорей убраться из странного белого места с пробирками, ретортами и вкрадчивыми людьми, облаченными в подобия космических скафандров. Проведя беспокойную ночь, Изменившийся решился на побег. Он сломал клетку, прикончил десятерых лаборантов и тяжело ранил четверых, убил охранников, прогрыз стальные двери и, выбежав в коридор, устремился навстречу свободе, гигантскими прыжками перемещаясь по потолку.

По дороге Изменившийся встретился с бригадой ремонтников, здоровых, крепких мужчин, в соответствии со спецификой Гетто — военнообязанных, а это означало, что, помимо инструментов, они носили табельное оружие, с которым умели неплохо обращаться. Но оружие не помогло. Изменившийся обрушился на людей с потолка каскадом звериной ненависти, и спустя три минуты от четверых ремонтников осталось лишь влажное пятно на полу, как если бы кто-то прихлопнул гигантского комара.

Тем временем один из выживших лаборантов, истекая кровью, добрался до кнопки экстренной связи, связался с дежурными Дирекции Гетто и передал на мониторы главного терминала изображения, полученные с футур-камер слежения. Душераздирающих видов разгромленной лаборатории, украшенной гирляндами человеческих внутренностей и кусками плоти, хватило, чтобы власти Гетто приняли решение выслать отряд специального назначения. Пока суть да дело, лабораторный сектор изолировали, а через вентиляционные решетки пустили боевой отравляющий газ. Вернуть прежнее качество жизни выжившим ученым с их развороченными кишками и оторванными конечностями едва ли смогли бы самые современные средства медицины. В любом случае, было гораздо важнее нейтрализовать монстра, чем пытаться спасти малозначительные жизни каких-то лаборантов.

Через сорок минут военные, облаченные в тяжелые универсальные бронекостюмы, бесстрашно вошли в горчичные гейзера ядовитого газа, готовые к… собственно, к чему? Никакое живое существо без специальной защиты не смогло бы протянуть в этих отравленных облаках и двух минут… разве Изменившийся.

Живучесть монстра явилась для военных сюрпризом. Надышавшись газа, монстр посинел, покрылся кровоточащими язвами, распух, надрывно кашлял и истерически визжал, но ничуть не утратил боевого задора, и яростно набросился на военных.

— Операцией руководил полковник Кольт, — рассказывал Моримото заведующий лабораторией, — эх, настоящий был мужик, несгибаемой воли, вояка старой закалки, сейчас таких не делают. Так вот, Изменившийся набросился на полковника и вмиг оттяпал ему руку по локоть, нарушив герметизацию бронекостюма. А кругом, понимаете ли, газ. А что, по-вашему, это значит?

— Мгновенная гангрена, — пробормотал Моримото.

Именно так полковник лишился руки. Одна половина исчезла в пасти Изменившегося, другая, от локтя до плеча, моментально превратилась в пузырящееся, обожженное месиво с белеющими обломками костей. Костюм через секунду восстановил герметизацию, намертво запечатав обрубок руки и остановив фонтаны крови, а встроенный медсервер молниеносно впрыснул в кровь полковнику бешеные порции обезболивающего и антишоковых средств. Кольт лишь на мгновение прикрыл глаза и пошатнулся. К несчастью, в это ускользающе мимолетное мгновение Изменившийся успел откусить головы трем солдатам полковника и вознамерился ускользнуть в технический люк, чтобы и дальше использовать лабораторный комплекс в качестве своей игровой площадки.

В самый последний момент невозможным усилием воли Кольт здоровой рукой ухватил Изменившегося за конечность, крутанул высоко над головой и с бешеной силой швырнул об стену. Голова Изменившегося с пульсирующим родничком треснула, будто переспелая дыня. Но и с размозженной головой не-существо продолжало трепыхаться и пыталось убежать, каковой поразительный факт бесстрастно зафиксировали камеры слежения. Тогда Кольт поднял с пола винтовку и расстрелял тварь в упор.

Моримото, выслушав рассказ, поперхнулся.

— Подождите-ка, вы сказали — родничок? — глухо уточнил он через переговорное устройство костюма биологической защиты.

— Так ведь наш первый Изменившийся был совсем маленький, — ответил Холлис, ржаво посмеиваясь, — всего двое суток от роду. В течение последующих лет мы достоверно зафиксировали еще четыре случая рождения Изменившихся, но добраться до них не успевали, так как родители приносили их в жертву Матери-Богине, как они всегда проделывают с неполноценными детенышами. Вам известно об этом обычае, господин Моримото.

Критерии, по каким не-существа избавлялись от детенышей, для людей не всегда отличались кристальной ясностью. Понятно, что, по большей мере, в жертву Матери-Богине приносились уже мертворожденные, чудовищно изувеченные, страшно больные и явно нежизнеспособные особи, хотя, порой, как казалось, по неясным соображениям родителями уничтожались вполне здоровые детеныши. За пять столетий власти Гетто устали бороться с поклонением Матери и церемониями в ее честь, но в интересах науки все же считали необходимым отбирать у родителей особенно выдающиеся в уродстве экземпляры, которые аккуратно помещали в кунсткамеры секретных лабораторий. Такой же чести, наконец, удостоились Изменившиеся.

— Сколько исполнилось тому образцу, который вы собираетесь нам сейчас продемонстрировать? — поинтересовался Холлис у заведующего.

— Две недели, сэр.

— Сколько у нас всего подопытных образцов?

— Пять, сэр. Самка и четыре самца. Девочку и одного мальчика мы используем для экспериментов; остальные находятся в саркофагах с питательной жидкостью в глубоком анабиозе. Всего на сегодняшний день зафиксировано тридцать два случая рождения Изменившихся. Из них нам удалось получить двадцать экземпляров. Всех, кроме тех пяти, мы умертвили при достижении ими критического возраста в один месяц… в связи с их чрезвычайной опасностью.

Запертый внутри костюма биологической защиты, Моримото изнывал от жары и духоты, к тому же, ему уже до смерти блуждать по однотипным, трубчато-стрельчатым, серебристо-стальным переходам исследовательского комплекса. Наконец, Моримото начал испытывать… что-то вроде симпатии к этому… как его? Изменившемуся. Какое живое существо — или не-существо — не захотело бы без оглядки бежать отсюда?

В общей сложности, делегация проделала никак не меньше четырех миль по бесконечным коридорам, пока пред ними не предстала ничем не примечательная стальная дверь без опознавательных знаков. Холлис толкнул дверь, и они вошли.

— За черту не переступать! — дважды, громко и настойчиво предупредил Холлис, кивнув на пол, разделенный толстой красной линией.

Моримото поглядел вперед и увидел куб девять на девять футов из бронестекла со стенками в десять дюймов толщиной, оплетенными мелкоячеистой сиренево-фиолетовой электрической сеткой под высоким напряжением. Сам куб был заключен в пузырь из четырех или пяти слоев сверхпрочного экранирующего пластика.

Существо, находящееся в клетке, не выглядело опасным. Совсем напротив. Оно выглядело очень беззащитным. И… необычайно милым.

Потому что это был ребенок. Самый обычный ребенок, крупный, здоровый, светловолосый, голубоглазый, курносенький, розовый, в младенческих складочках, совсем голенький, не считая подгузников. На вид ему было года два. Сидя в клетке, ребенок возился с разноцветными кубиками, которые интересовали его куда больше посетителей.

Моримото изумленно пригляделся, но не обнаружил у ребенка видимых дефектов, печальных последствий облучения парами услада-плюс. Как и видимых рудиментов и атавизмов, вызываемых тем же постоянным облучением, порой омерзительно карикатурных, вроде хвостов, щупалец, жабр, фасеточных глаз, даже зачатков крыльев. Или третьего глаза во лбу, или пяти сердец, или двенадцати ног. Или хотя бы обычной для здоровых не-существ зеленоватой шерсти, которая предохраняла не только от лютых ночных холодов, но и защищала от разрушительного воздействия услада.

Вот только на Изменившемся не было ни клочка шерсти, ни малейшего намека на шерстяной покров. Выглядел он точь-в-точь как маленький человеческий ребенок. Тут-то глава Синдиката и уразумел с удручающей ясностью, отчего Холлис так громко, и быстро, и взволнованно говорил, и брызгал желтой, отравленной наркотиком, слюной, и размахивал руками.

— Ведь это обычный человеческий ребенок!

— Ни чуточки, оно просто выглядит, как ребенок, — ответил Холлис мрачно.

— Любопытно. Не означает ли схожесть вашего подопытного с человеком, что услад-плюсовая эволюция, о которой вы постоянно твердите, взяла и повернула вспять?

— Вот именно что не повернула, господин Моримото, а, по видимости, вышла на новый виток. Повторяю, пусть вас не обманывает внешний вид объекта. В нем нет ничего человеческого, кроме насквозь фальшивой внешней оболочки. Уже сейчас он в четыре раза физически сильней взрослого тренированного мужчины, невосприимчив к широчайшему спектру излучений и ядовитых веществ, малочувствителен к критическим перепадам давления и температур, превосходно видит в темноте и так далее. В действительности, мы обнаружили у него одну-единственную уязвимость. Как всякое не-существо, он должен дышать воздухом с примесью услада-плюс. Однако, мы полагаем, что…

Холлис продолжать говорить, в такт своим словам размахивая желтой рукой, но Моримото был не в состоянии сосредоточиться на его речи. Главу Синдиката не оставляло ощущение, что он пал жертвой нелепого розыгрыша. Зачем ребенка посадили в клетку? Какой вред мог причинить такой славный малыш? Вдруг Моримото понял, что ребенок перестал играть, а смотрит прямо на него невинным взглядом чистых голубых глаз. Очень хотелось провести ладонью по льняным волосикам, обнять ребенка, успокоить.

— Тэцуо.

Изменившийся улыбнулся.

— Отец.

— Тэцуо…

Что же это такое? Эта жуткая тварь совсем ничем не напоминала его покойного сына. Очнувшись, Моримото рассмеялся. Смех его, больше напоминающий хриплое карканье стервятника, взволновал охранников и заставил замолчать Холлиса.

— Прикончить, — рявкнул Моримо на ниппоне, ткнув пальцем в клетку.

Холлис часто-часто заморгал.

— Что? Что он сказал? Как так — убить? Позвольте, но это бесценный экспериментальный экземпляр! И самый смирный из всех, что у нас до сих пор были…

Охранников Моримото ничуть не тронуло жалкое лепетание Холлиса, они должны были беспрекословно выполнять приказы босса, не спрашивая и не требуя объяснений его царственной воли. Не существовало на земле сил, способных помешать якудза Синдиката исполнить долг перед организацией и своим господином… разве… Изменившийся.

Ребенок не перестал улыбаться невинной улыбкой, когда Моримото подбросило на месте, крутануло, и он полетел вперед подобно выпущенному из пращи камню. Головой он пробил экранирующий купол и дюймы бронированного стекла. Шлем защитного костюма треснул и практически развалился на куски, но смягчил удар, хотя далеко не настолько, чтобы Моримото не почувствовал себя очень плохо, оказавшись лицом к лицу с Изменившимся. Израненный осколками стекла, он дергался, поджариваясь на электрической сетке. Время приобрело консистенцию липкой тянучки. Раздались выстрелы.

— Отключите ток! Отключите ток! — заорал Холлис.

Но Моримото ничего не понимал и не видел, кроме голубых глаз Изменившегося. Таких доверчивых, таких прозрачных. Не-существо вцепилось в него. С виду слабые детские ручонки Изменившегося были налиты невероятной силой, и Моримото лишь сейчас осознал всю меру нечеловеческого, столь вероломно упрятанного в обманчиво человеческую оболочку. Пухлый рот Изменившегося приоткрылся и оказался безразмерным зевом. Внутри дергался длинный, по-змеиному, раздвоенный язык. Изменившийся подтянулся, хватаясь за плечи Моримото. Пасть его, растягиваясь, превратилась в безразмерный зев и плотно облепила лицо Моримото слизистым капюшоном.

Чавк, чавк, чавк.

Изменившийся пожирал его лицо, его лицо, его лицо…

Месяц спустя глава Синдиката вышел из комы. Еще два месяца спустя после череды сложнейших хирургических операций обрел способность слышать, разговаривать и видеть. Когда Моримото разрешили посещения, к нему зашел Холлис. Он был подавлен и нес какую-то белиберду о том, как ему жаль и все такое прочее. Моримото выслушал его равнодушно.

— Где ребенок? — спросил он коротко и холодно.

— Господин Моримото.

— Я спрашиваю вас, где ребенок!

— Ну… после инцидента с вами мы были вынуждены уничтожить всех Изменившихся…

— Врете. Вы ведь их и пальцем не тронули, Холлис. Не стоит лгать и оправдываться, не тратьте наше с вами время.

— Но… позвольте! Это бесценные для науки экземпляры! Я уже не говорю о том, что безмерные страдания и унижения, которым постоянно подвергаются не-существа, это простой, неприкрытый геноцид!

Моримото ничуть не взволновала болтовня о науке… тем более, о геноциде. Его интересовало другое. Именно, возможность использования Изменившихся в военных целях. То есть, в целях Синдиката. Сёгун находил эту идею поистине завораживающей и бредил ею все три месяца своей ужасной болезни. Маленькие дети, невинные существа, убивающие, кромсающие, взрывающие! Моримото видел себя во главе этого кукольного воинства, подобно гамельнскому крысолову.

— Холлис, вы должны передать моим людям всех Изменившихся. И поступать так впредь.

— Что вы собираетесь с ними делать?

— Вы говорили о Сверхлюдях, помните? Так вот, Сверхлюди мне даром не нужны. Я же не помешанный маньяк какой. Мне нужны Сверхсолдаты.

В свете больничных ламп Холлис выглядел желтым, как китаец. Тьфу ты! Моримото на дух не переносил китайцев.

— Господин Моримото, не смею сомневаться в вашей мудрости, но, как вы сами имели несчастье убедиться, Изменившиеся чрезвычайно опасны…

— Это уже не ваша забота, — перебил Моримото, — ваша забота — передать моим сотрудникам ваших смешных зверушек. Я уверен, если мои служащие захотят выжить, то довольно скоро и самым превосходным образом научатся держать Изменившихся под контролем.

Холлис выглядел расстроенным.

— Господин Моримото, поверьте, демонстрируя вам Изменившегося, я не рассчитывал, что вы захотите использовать их в качестве оружия. Я намеревался указать вам на тот очевидный факт, что не-существа разумны не меньше нас с вами, а то и превосходят нас в развитии. Возможно, нам стоит признать наши ошибки и заблуждения, покончить с эпохой подавления и репрессий, и открыть новую эру, прощения, взаимного познания и понимания…

Моримото ощутил сожаление. Долгие годы их с Холлисом сотрудничество было плодотворным и взаимовыгодным для обоих сторон, но, к сожалению, всему хорошему приходит конец.

— Блэк… да поймите, эти благоглупости несете не вы, а услад-плюс, растворенный в вашей крови. Предполагаю, вы в глубине души прекрасно понимаете, что причиной ваших неуместных гуманистических порывов служит наркотик. Припомните, в годы вашего руководства Гетто, порой при вашем непосредственном участии, были уничтожены тысячи бунтующих не-существ. Вы убивали тварей этими самыми руками. Вы стреляли в них.

— Вы даже представить не можете, как я сожалею обо всем.

Моримото выдохся. Несуществующее лицо горело в неземной агонии фантомной боли.

— Что ж, надеюсь, ваши сожаления по любому поводу не помешают вам исполнять ваши обязанности. Доставьте мне Изменившихся. И постарайтесь собраться и взять себя в руки!

Но Холлис уже не мог собраться. Он становился бесполезен, а то и опасен. Его требовалось ликвидировать и заменить здоровым, лояльным человеком, не испытывающим сантиментов в отношении не-существ. И вот еще одна веская причина, по какой глава Синдиката очень хотел встретиться с генералом Вольфом.

Наконец, звуки гонгов возвестили о прибытии генерала. Моримото грузно поднял с кушетки свое немолодое, нездоровое тело и, покинув личные покои, направился в специальный зал для особо важных событий. Малахитово-обсидиановое помещение, украшенное золотом и бронзой, с мраморными изваяниями в нишах, хрустальными люстрами, фресками и алыми коврами мало соответствовало восточным понятиям о простоте и сдержанности, но восхищало краснолицых гайдзинов. К тому же, на кричаще алых коврах были незаметны пятна крови. Здесь, в этом зале, облачаясь в пышные церемониальные одежды, сёгун Моримото вершил суровый, чрезвычайно скорый и совершенно неправедный суд над нерадивыми подданными своей обширной криминальной империи.

Но, поскольку речь шла о встрече с тупым гайдзином, Моримото приберег церемониальные одежды для более подходящего случая и оделся в черный строгий костюм западного образца, как и все его приближенные. Стоя у фонтана, наслаждаясь прохладой, Моримото терпеливо ждал.

Генерал Вольф прибывал, если можно так выразиться, не сразу, а частями. Сперва появилась его многочисленная охрана, потом — секретари, помощники и советники. Начался долгий обмен подарками и поклонами. Сам генерал бушевал где-то в прилегающих к парадному залу коридорах. Его грубый раздраженный глас разносился кругом буквально на мили, заставляя дребезжать стекла в оконных рамах.

— Какого дьявола я просто не могу войти? Долбаные китайцы с их китайскими церемониями!

Кто-то, видимо, поправил генерала, ибо, оправившись от секундного замешательства, Вольф завопил еще отчаянней и громче, и, кажется, даже принялся топать ногами.

— Японцы, китайцы! Что вы мне голову морочите? Как будто вы сами можете отличить одного от другого! Эти узкоглазые все на одно узкоглазое лицо!

Что ж… через пять минут генерал сам увидал это лицо, и был восхищен и поражен одновременно.

— Ух ты! Твою мать!

К этому времени свита генерала, как, собственно, и свита главы Синдиката, находилась в полуобморочном состоянии. Моримото засмеялся бы, но смеяться было больно, как и дышать, и говорить. Он молча протянул Вольфу белую руку, унизанную тяжелыми перстнями, но генералу опять что-то пришлось не по душе.

— Я что, должен эту руку целовать?

По неведомым причинам генерал полагал, будто Моримото не понимает его без переводчика, и напрасно. Глава Синдиката в совершенстве владел двумя официальными наречиями, наречиями Империи, уни-гаэликом и уни-глаголицей, ибо рассчитывать, что гайдзины потратят время, разучивая двадцать тысяч иероглифов его родного языка, ниппона, было сущим безумием.

— Рукопожатия будет достаточно, господин генерал.

— Камрад Моримото…

Вольф схватил руку Моримото и принялся трясти, напоминая огроменного орангутанга, умудрившегося втиснуться в военную форму. На самом деле он был вовсе не орангутангом, а боевым юнитом высшей категории ранга АААА, то есть потенциально чудовищным орудием гибели и разрушения. Вдобавок, невзирая на свою вроде бы простоватую внешность записного громилы, Вольф был умен, блестяще образован, на редкость красноречив и абсолютно лишен сантиментов — как по отношению к врагам, так и к друзьям.

Таковые качества оказались чрезвычайно востребованными, и Вольф в свое время едва-едва не стал министром обороны Империи! Однако Комитет решил, что генерал проявит себя лучше, обслуживая их интересы на посту губернатора Промышленной Зоны Южная Венеция. Тех, кто оказался не согласен с подобным решением, генерал безжалостно истребил.

Вскорости после избрания Вольф организовал Народный Трудовой Альянс, который сам же и возглавил. При этом генерал выказал недюжинные таланты не только в политике, но и в экономике, специальным губернаторским указом передав самому себе полный, абсолютный контроль над всеми промышленными предприятиями Южной Венеции.

И вот, главы крупнейших корпораций Империи вереницей потянулись к Вольфу на поклон, чтобы выкупить у него свои же собственные предприятия. Афера не имела себе равных в новейшей истории Империи ни по наглости, ни по размаху, и невероятно обогатила хозяев Вольфа, Комитет. Однако это был лишь случайный, проходной эпизод в зловещей череде их великих планов, прознав о которых непосвященный содрогнулся бы. Именно, уже много десятилетий Комитет планировал свергнуть Императора, превратить империю в Республику и захватить власть посредством своей марионетки, генерала Вольфа.

Вот такой план они лелеяли. Тривиальный… и чудовищный. Загвоздка заключалась в том, что этот план служил прикрытием для стократ более чудовищного и уже гораздо менее тривиального плана. А именно, тотальному подчинению человечества Скрижали Штатного Расписания. Это факт не мог не огорчать сёгуна Моримото, но в данный момент он должен был сосредоточиться на простых и практических предметах, то есть, борьбе с Культом.

— Побеседуем наедине, господин Вольф.

— Разумеется, камрад Моримото, ненавижу, когда рядом околачивается всякий сброд.

В личной столовой Моримото музыкально стрекотали в позолоченных клетках сверчки, играли на лютнях гейши и под рокот искусственных водопадов благоухала вечноцветущая сакура. Обед был незамысловат. Куриный суп с трепангами и соевыми пирожками. Грибы под соусом. Тушеные бамбуковые ростки. Устрицы. Морские гребешки с рисом и морской капустой. Говядина с отварным картофелем. Слоеные пирожные. Медовые лепешки с апельсиновым желе и миндалем. Зеленому чаю Вольф вполне предсказуемым образом предпочел подогретое рисовое вино в керамическом графинчике. Беседа началась издалека, от меньшей проблемы к большей.

— Камрад Моримото, у вас как будто небольшой зуб на нашего дорогого камрада Холлиса, — проговорил Вольф, хорошенько промочив горло.

— Ну… вроде того.

— Слышал я, будто бы одна из его забавных зверюшек откусила вам лицо.

— Да.

— Холлис как будто бы слегка свихнулся, столько лет проработал в Гетто, и теперь считает, что эти животные, не-существа, гораздо лучше нас, людей.

— Да.

— Странное, да что там, попросту скандальное, мировоззрение для человека на столь высоком и ответственном посту.

— Да.

— Вы сегодня не слишком разговорчивы, камрад Моримото.

— Нет.

— Как и всегда.

— Да.

— Камрад Моримото, во имя победы Революции, счастья и процветания трудового народа, я предлагаю вам временно забыть о ваших разногласиях с камрадом Холлисом и достичь консенсуса. А после победы нашей Революции, конечно, вы получите его голову на серебряном блюде. Жареную. С зеленью и гарниром.

Вольф явно обожал покушать. Ням-ням!

— Теперь поговорим о вашей настоящей проблеме. Ну, из того, что я увидел здесь сегодня, да, у вас проблема, большая проблема.

— Точно.

— Пока мы добирались к вам из Би-порта, эти выродки в балахонах бросались прямо под колеса. Я вышел посмотреть, в чем там дело, смотрю, другие выродки в балахонах схватили трупы и куда-то волокут, причем явно с какой-то целью. Что они делают с трупами?

Моримото чуть запрокинул голову, в горле у него забулькало.

— По нашим сведениям, генерал Вольф, сектанты постепенно переходят на замкнутый цикл самообеспечения.

— Любопытно. Как это понимать?

Моримото хлопнул в ладоши, появился один из его помощников с небольшим подносом, на котором покоился один из столпов учения Культа — Королевский гамбургер. Широкие ноздри генерала Вольфа плотоядно затрепетали, уловив теплый, сытный аромат булочек с кунжутом, овощей, острого соуса и мяса.

— Ммм, пахнет неплохо.

— Да. Дело в том, что под контролем культистов находятся почти три сотни фирменных закусочных Культа со значительными запасами синтетического хлеба, консервированных овощей, соусов и приправ. В этих закусочных они продавали патентованные Королевские гамбургеры, пока их рецепт несколько… не видоизменился.

Не дослушав, Вольф схватил с подноса Королевский гамбургер, сорвав вощеную обертку, надкусил, брызнув слюной, и начал жевать.

— Потрясающе! И не скажешь, что здесь синтетика и консерванты, соус отменный, а уж мясо! До чего свежее!

Преимуществом нового, очень страшного, лица Моримото была вящая неспособность выражать какие-либо эмоции. А вот помощник не выдержал и, утратив бесстрастие, зажал рот ладонью, давя тошноту.

— Господин генерал, прощу прощения, но, должно быть, вы не поняли…

— Что тут непонятного? Вы снабжаете этих людей пищей в обрез, и им приходится изыскивать дополнительные источники питания. Остроумно придумано!

Несомненно, вот только подобного сорта остроумные кунштюки наводили на мысли, что культисты все, без исключения, находятся в состоянии глубочайшего помешательства. Опять же оставалось непонятным, сколько культисты смогут протянуть, пробавляясь своей… кровавой пищей. Не начнутся ли эпидемии? Генерал Вольф тем временем беззаботно заглотил гамбургер и попросил добавки.

— А то вашей утонченной азиатской кухней сыт не будешь, — пошутил он.

Помощник Моримото позеленел, как весенний росток бамбука, и уставился на босса.

— Господин Моримото, — прошептал он умоляюще.

Сёгуна было не пронять подобной чепухой.

— Есть еще? Несите.

— О-о, может быть, господин Вольф все же не понял…

— Да я все понял, сколько можно, и выпить принесите, — неожиданно проговорил Вольф на великолепном, гладком, лишенном малейшего намека на акцент, ниппоне, и сразу перестал выглядеть забавным клоуном, а начал выглядеть тем, кем и являлся — полоумным психопатом. — Будем теперь разговаривать серьезно или продолжим валять дурака, камрад Моримото?

Превозмогая боль, Моримото засмеялся.

— А я-то в вас сомневался.

— Зачем же, камрад. Мы очень хорошо помним и знаем, как Синдикат под вашим мудрым руководством многие годы поддерживал и поддерживает Народный Трудовой Альянс и нашу упорную борьбу за Всеобщую Справедливость и счастье трудового народа. Мы платим добром за добро…

— А за зло — злом?

— Несомненно, — ответил генерал и тоже рассмеялся.

Гейш отослали, и далее разговор потек в обстоятельном деловом ключе. Вольф был достаточно хорошо осведомлен о ситуации на Луизитании, но для него представляла ценность каждая подробность, и он дотошно расспрашивал главу Синдиката о любой мелочи. Глаза у него сделались черными, бездонными, как провалы в другое измерение, словно бы Вольф действительно страдал душевным расстройством, именно, тяжелым раздвоением личности. Однако его вопросы были очень толковыми, он жадно впитывал информацию и остановился лишь тогда, когда заметил, что Моримото вконец выбился из сил.

— Я изумлен и восхищен вашими познаниями в военном ремесле, камрад Моримото.

— Вы мне льстите, генерал. Человек я сугубо гражданский, и считаю, что некоторые аспекты предстоящей акции вам будет лучше обсудить с моими великолепными специалистами.

— Сочту за честь. Мне также понадобятся подробные карты и планы столицы, записи камер слежения с того момента, как на землю Луизитании ступил первый культист, вся информация касательно Культа и Храма Короля, которой вы располагаете, и так далее.

— Да.

— Разумеется, мы сделаем для вас все возможное, но ситуация тяжелая, и я бы, откровенно говоря, порекомендовал вам серьезным образом подготовиться к плану Б.

План Б отчаянно не нравился высшему руководству Синдиката, поскольку включал полное или частичное отключение биокуполов. Теоретически это было вполне осуществимо, хотя Моримото не мог вспомнить, применялась ли когда-нибудь в истории подобная мера на практике. Отключение представляло необычайно сложную технически процедуру, даже учитывая относительно небольшой радиус Луизитанского биокупола, покрывающего тот участок планеты, где некогда располагалась Федеральная Тюрьма. Зато подобная мера означала для культистов верную смерть. Смерть от нехватки кислорода, солнечной радиации, ночных холодов, а также когтей и зубов несметных легионов пустынных тварей, которые хлынут в город, едва исчезнут сдерживающие барьеры биокуполов.

Правда, даже если работа биокуполов будет восстановлена сразу после гибели сектантов, пройдет еще минимум два стандартных года, прежде чем город будет опять пригоден для проживания людей. Уж не говоря о миллиардах империалов, которые потребуются на восстановление инфраструктуры и… генеральную уборку.

План А тоже включал и восстановление инфраструктуры, и уборку, но все же выглядел куда предпочтительней плана Б. В общих чертах, Храм Короля с танцующей статуей должен быть уничтожен направленным точечным ударом с орбиты. Разрушение Храма, пусть ненадолго, ввергнет культистов в прострацию и панику, и тогда…

— Мы их отутюжим, — сказал генерал Вольф победоносно.

Со всеми этими сложностями Моримото бы не стал возражать, найдись мирный способ решения проблемы, но, похоже, его просто не существовало. В здании штаб-квартиры Синдиката, они были в осаде в огромном городе, инфицированном болезнью страшней любой средневековой чумы. От этой болезни не существовало прививок, вакцин или лекарств. Что гораздо хуже, болезнь распространялась с пугающей скоростью. Из пяти миллионов сотрудников Синдиката низшего ранга — обслуживающего персонала отелей, держателей борделей, казино и наркопритонов, шлюх, танцовщиц и так далее — почти треть покинули Луизитанию. Но очень многие не смогли уехать, или не захотели, или попросту недооценили опасность Культа. И многие сами вскоре сделались культистами. Штурмовые отряды Синдиката совершали рейды по мрачным трущобам, выискивая… непримкнувших. Смертельно напуганные, изголодавшиеся люди случалось, месяцами прятались от сектантов в подвалах или сидели, забаррикадировавшись в квартирах. Чистой воды безумие.

— Вам нужно продержаться еще три, в крайнем случае, четыре стандартных месяца, господин Моримото. В обозначенный срок мы в полном объеме сможем оказать вам помощь и поддержку, в которой вам отказало наше так называемое правительство.

Три или четыре месяца! Плохо, конечно, но все же обозримый и приемлемый срок, если культисты по каким-то причинам не пойдут на прямое столкновение и не предпримут штурм штаб-квартиры. Но даже это уже не волновало Моримото. Изнуренный бесконечными песнями и танцами, он сдался и на следующей неделе вместе с многочисленной челядью планировал перебраться в столицу Империи. Его дочери с семьями уже давно находились там.

— То есть, генерал, через три-четыре стандартных месяца вы рассчитываете…

— Точно.

— А если…

Вольф коротко, зло рассмеялся.

— А если — тогда, господин Моримото, культисты станут наименьшей из ваших проблем.

Действительно, долго и активно участвуя в заговоре против правящего Императора, Моримото не мог рассчитывать на то, что удастся просто развернуться и уйти, посвистывая под нос, в случае провала. Быть может, и в случае удачи тоже. Нет, сейчас он не мог думать об этом, слишком устал. Генерал Вольф тоже выглядел утомленным. Демоническое пламя в его глазах потухло, и взор его сделался сонным, осоловелым и маслянистым, когда в комнату впорхнули черноволосые гейши, нарядные и пестрые, будто райские птички, с томными миндалевидными очами и крошечными перебинтованными ножками.

— Устали?

— Да, не отказался бы вздремнуть часика три-четыре. А то и до утра. Завтра я бы хотел осмотреть город.

— Разумеется, мы предоставим вам одну из наших летающих колесниц.

Генерал поднялся, шатаясь от спиртного и Королевских Гамбургеров. Гейши подхватили его под локти. Моримото изучил его лицо. Какой это был по счету Вольф? Пятнадцатый? Двадцатый? Очевидно, настоящего генерала Вольфа Комитет прикончил сразу же, как тот в самом начале своей политической карьеры начал заикаться о модернизации системы производственных каст, что нашло слишком живой отклик у слишком многих юнитов. Комитет не собирался мириться с наглецами, презревшими священные столпы Скрижали Штатного Расписания.

— Да восславится вечная, неизменная Скрижаль, — воскликнул Вольф. — Да восславится производительность и эффективность…

— Да, да, Винсент. Восславится, восславится.

Проводив Вольфа, Моримото плеснул себе немного спиртного в стаканчик и криво усмехнулся перекошенным, изуродованным ртом. Пожалуй, безумный наркоман Холлис в чем-то оказался прав. Ни один самый омерзительный мутант не сравнится по гнусности с величайшим Божьим творением — человеком.

— Да, я выпью за это, — пробормотал глава Синдиката, — выпью за человечность, и за гуманизм, и за Революцию выпью тоже. Ну… кампай!

2.

Первыми на место происшествия прибыли сотрудники ближайшего отделения Гражданской Милиции. Им очень не понравился запредельный хаос на вверенной их попечению территории. Взрыв, пожар, стрельба, горы трупов, в том числе, женщины и дети.

Дэниэл стражам правопорядка очень не понравился тоже. Оглоушенный взрывной волной, опаленный огнем, он корчился на тротуаре в мокрой луже, захлебываясь надрывным кашлем, когда над ним нависли взбешенные патрульные. В ушах у Дэниэла тоненьким комариным писком звенело на одной высокой захлебывающейся ноте, и он не сумел расслышать их переговоров. Кажется, его приняли за сообщника террористов.

Дэниэл дернулся было, но ноги подломились, и он пополз, оставляя кровавый след. Попытка к бегству провалилась, у него отобрали винтовку, скрутили, отпинали, связали по рукам и ногам, затолкали в горло кляп, засунули в механо и повезли.

Через десять минут он оказался в участке. Дэниэлу несказанно повезло, что не повели сразу на допрос и не начали бить, убили бы без колебаний, не стали и разбираться, что к чему. Но стражи закона спешили, у них была чрезвычайная ситуация, и Дэниэла, волоком протащив по коридорам и лестницам, связанного, швырнули в карцер.

— Вот подожди, мы вернемся и разберемся с тобой, по-настоящему разберемся, мразь!

Стальная дверь захлопнулась, и Дэниэл остался лежать на полу в кромешной мгле, утыкаясь лицом в склизкую лужу. Страстно хотелось верить, что это всего лишь вода, а не чья-то остывшая моча или блевотина. Воняло отовсюду непредставимо и тянуло замогильным холодом из каждой крохотной щели каменной кладки. Когда в ушах перестало звенеть, он расслышал тихие шорохи копошащихся во тьме насекомых. Связали его так крепко, что он едва мог дышать, не то, что шевельнуться.

Так он провел без малого сутки. Поначалу самым худшим казался вездесущий смрад, к которому примешивалась его собственная вонь, запах пота и паленых волос; потом холод; потом клопы, устроившие царский пир его измученным и окоченевшим телом. Но все это показалось сущей чепухой, когда затекшие мышцы начало сводить судорогами.

Судороги. Судороги! Су-у-удороги!

Поначалу боль была терпимой, но стремительно превратилась в невыносимую. От боли Дэниэл терял сознание, но та же боль тотчас возвращала его обратно в ужасный мир, полный страданий и потерь. Он не мог предпринять ничего дельного, только мычать, рыдая от чудовищной боли, и дергаться, будто в пляске святого Витта. Сколько времени продлилась пытка. Несколько часов? Несколько столетий? Несколько минут всего лишь? Дверь открылась, и через проем на него обрушилось ведро воды.

— Развязывайте.

Через пятнадцать минут, все еще сильно припадая на обе ноги, Дэниэл вошел в большую светлую комнату, полную переговорных устройств, письменных столов с лампами и мрачных людей в мундирах. Самым главным здесь был толстый человек в форме, в погонах и с пышными черными усами. Не совсем понятно, отчего Дэниэл про себя сразу назначил его главным, но больше ни у кого присутствующих усов не было, включая их милость, сиятельного, лорда Ланкастера.

Кит, между тем, и не глянул на брата, когда его привели. Примостившись на краю письменного стола и сунув руки в карманы брюк, он сосредоточенно смотрел через пыльное стекло на улицу, да так, будто за окном творилось нечто необычайно важное.

Дэниэл тоже посмотрел. А вдруг стряслось Второе Пришествие, или человечество решил почтить присутствием инопланетный разум? Но за давно немытым стеклом простирались лишь пустынная улица, пыльная и полупьяная от летнего полуденного марева, сонные от жары деревья и голуби, купающиеся в придорожной канаве.

— Ваш мальчик? — спросил Кита человек с усами.

— Мой, — отвечал Кит, не поворачивая головы.

Усы повернулись к Дэниэлу.

— Вы убили тех людей, мистер Ланкастер?

Дэниэл откашлялся, прочищая пересохшее горло.

— Каких людей.

— Не валяйте дурака!

— Когда начались те пострелушки…

— Пострелушки?!

Дэниэл повел носом и содрогнулся. Точно. Блевотина, моча, пепел, кровь. Пах он ничуть не лучше, чем те бездомные бродяги, которых жалостливая Тереза в ночлежке подкармливала даровым супом. Многие считают, будто человека от животного отделяют высокие устремления, мечты и великие идеалы. Наглое вранье! Ничего подобного! Человека от животного отделяет исключительно горячая ванна!

— Ну, когда поднялся весь этот шум, я вышел посмотреть, что там такое. Ну, и случайно прихватил с собой винтовку. Ну, может, нечаянно пальнул пару раз и задел кого-то из тех парней…

Усы воинственно встопорщились.

— Вы хладнокровно убили их двадцать человек! Элитных солдат Синдиката!

— Дело в том, что он — Бэтмэн, — рассеянно обронил Кит, продолжая смотреть в окно.

— Простите, милорд?

— Человек Летучая Мышь, борец с организованной преступностью, защитник сирых и убогих, таящийся под личиной скромного репортера дурацкой газетенки.

— Извините, но разве это был не Супер-Дупер-Мэн?

— Был. Да сплыл, — очень остроумно ответил Кит.

Толстый человек с усами побагровел.

— Лорд Ланкастер, извините, я не вижу здесь повода для юмора! У нас три сотни трупов, почти тысяча пострадавших, много тяжелораненых, целый квартал взлетел на воздух, шум и грохот от этого… фейерверка был слышен кругом на многие мили!

Кит повернул к усатому свое мертвенно-бледное лицо, выражающее одно лишь чистое, незамутненное, концентрированное чувство. Ярость. Ярость!

— Ах, вот как. И что дальше.

— А то, лорд Ланкастер. У нас достаточно оснований, чтобы запереть наглого мальчишку в тюрьму, лет на двадцать-тридцать за эти его… пострелушки. Не стану рассказывать, как тяжело смазливым молодым мальчикам вроде него приходится в тюрьмах.

Любимый братец вконец вышел из себя.

— Я здесь уже четыре часа! Я по горло сыт вашей бюрократией! С меня хватит! Или вы отпускаете немедленно этого щенка паршивого, или я начну принимать меры! Я вас всех тут засужу до смерти!

Дэниэл благоразумно решил смирно постоять и послушать, в конце концов, решалась его судьба, но внимание его отвлеклось на тоненькую книжечку на письменном столе. Все еще сильно хромая, он подошел и взял книжечку в руки. Никто не остановил его.

— Что это?

— Доктрина луизитанского Культа, — ответил кто-то из военных, — мы нашли их у террористов.

— Что? Культ? Террористы?

— Да, мы нашли эту литературу у террористов.

Дэниэл просто не мог в это поверить. Элитные солдаты Синдиката, перешедшие на сторону Культа?

— Культ…

Во внезапном озарении Дэниэл повернулся к усатому толстяку.

— Ты вообще кто? — яростно крикнул он, прервав беседу, которую тот вел с Китом на повышенных тонах.

— А?

— Я спрашиваю, твою мать, кто ты такой!

— Министр внутренних дел.

— Столицы?

— Нет, федерального кабинета Империи.

Дэниэл ничего не мог поделать с собой, ибо снова превратился в припадочную Летучую Мышь. Одним затяжным прыжком перемахнув через столы и лампы, он подлетел к министру и, задушенно воя от гнева и бессилия, начал лупить министра брошюрой, прямо по лицу, по холеным усам.

— Говорите, три сотни трупов? Если вы, наконец, ничего не начнете предпринимать насчет луизитанского Культа, у вас будут сотни тысяч, даже миллионы, трупов! Значит, когда убиваешь двадцать человек — ты убийца, а когда миллионы — министр внутренних дел?

Воцарилась суматоха. Кит кивнул своим охранникам, чтобы они вывели Дэниэла прежде, чем он успеет наговорить министру еще какой-нибудь удивительной чепухи. Охранники выволокли Дэниэла на улицу и некоторое время молча стояли, крепко держа его за локти, очень напряженные, будто ожидая перестрелки. Через минуту-другую они расслабились и затолкали Дэниэла в механо. Начальник службы безопасности Корпорации был там тоже, дал Дэниэлу воды, две таблетки аспирина Эймса и с мелодичным славянским акцентом велел ему сидеть тихо.

— Было очень нелегко разыскать вас, Даниил Геннадьевич, а еще трудней — вытащить отсюда.

Дэниэл сжался, подозревая, что это еще не конец. И верно, минут через десять Кит вышел из здания в сопровождении министра, подошел к механо, открыл дверцу и выволок брата наружу. За ухо.

— Даниил, голубчик, понимаю, ты устал, но ответь, пожалуйста, господину министру на пару вопросов.

Дэниэл развернулся к министру и сопровождающим. В налитых кровью глазах зарябило от мундиров, медалей, погон и чинов.

— Ой.

Министр еще не до конца оправился от нанесенных ему тяжких телесных и моральных увечий.

— Ой? Вот такое ваше объяснение? — спросил он крайне желчно.

— Что я вообще должен объяснять, не пойму.

— Вы знаете, кем были эти террористы? Что молчите? Вы ведь, кажется, писали статью о Культе? Разоблачительную?

— Нет, придурок, хвалебную, — огрызнулся Дэниэл и тотчас схлопотал от брата по шее.

— О чем была ваша статья? — спросил министр. — Перескажите вкратце, по понятным причинам, мы не читали ее.

Дэниэл двое суток не ел, не спал, его до сих пор трясло и корежило от боли. Проведи он связанным еще хоть несколько часов, он мог навеки остаться беспомощным инвалидом. Однако даже в столь плачевном состоянии он не утратил осторожности. С какой стати он должен был на блюдечке преподносить этим людям бесценную информацию, оплаченную кровью, и не только его кровью, а кровью сотен невинных людей. Чтобы они могли принять меры и обезопасить себя? Нет.

— Я написал, что… Культ вдохновлялся и поддерживался правительством, чтобы сокрушить Синдикат Крайм-О. Только ситуация вышла из-под контроля, и на текущий момент Культ представляет собой неуправляемое стихийное движение. Или…

— Или что? — спросил министр.

— Или, может быть, эту аферу затеяли приближенные Моримото, чтобы его свергнуть, но в любом случае, тут замешан кто-то из правительства! Кто-то покрывает этих выродков. Кто-то… это катастрофа!

Повисло долгое молчание.

— Стихийное движение? — наконец, переспросил Кит. — Что там на самом деле происходит? Народное восстание? Восставшие выдвигают политические требования?

— Да какое там восстание, — сказал Дэниэл, — какие требования! Эти люди — зомби. Просто огромная толпа неуправляемых зомби. Живых мертвецов.

Министр внутренних дел на глазах терял терпение.

— Что за наглая клевета, как можете вы очернять правительство?! У вас имеются доказательства? Конкретные имена, фамилии, должности? Что вы молчите? Кто вам заплатил?

— Мне никто не платил.

— Ишь ты, какой бессребреник нашелся!

Дэниэл рванулся к министру, намереваясь сломать тому шею, но пальцы Кита вцепились брату в плечо, как стальные клещи. А уж холодные! Брр! Как будто из морга! Второй рукой их сиятельная милость пнул брата под ребра.

— Господин министр, мы можем провести изрядно много времени, выясняя, кто кому заплатил, и это даже может закончиться небольшим конфузом для нас всех, не правда ли? По-моему, главное сейчас — поймать этих выродков прежде, чем они опять начнут взрывать и расстреливать невинных граждан.

Дэниэл задохнулся.

— А что? Их еще не поймали?

— Их там было человек шестьдесят, этих монстров, Дэнни, кому-то удалось бежать. Не волнуйся, их ищут. Вы ведь ищете их? — холодно поинтересовался Кит у министра.

— Да.

— Вот видишь, Дэнни, — сказал Кит, обнимая брата за плечи, — беспокоиться не о чем. Убийц разыщут и покарают. Как и ублюдков, наваривших капиталы на этой афере. Аминь. Мы свободны и можем идти, не так ли?

— Да, но я напоминаю вам, лорд Ланкастер, ваш брат проходит свидетелем по данному делу, и, следовательно, обязан регулярно являться на допросы. Вам все понятно?

Удостоверяясь, что Кит все понял, а заодно предупредив, что еще разберется с клеветниками и сочувствующими им, министр отбыл. Кит начал очень настойчиво заталкивать брата обратно в обшитое кожей чрево механо.

— Даниил, голубчик, поедем домой.

— Нет!

В конце концов, Кит был ничем не лучше усатого министра и прочих сильных мира всего. Типичный представитель господствующего класса. Все они играли в игрушки, только вместо солдатиков и машинок использовали жалких, никчемных, бедных и бесправных людишек. Пока он думал об этих невыносимо печальных и столь же банальных вещах, брат не оставлял безуспешных попыток затолкать его в механо.

— Прекрати толкать меня!

— А ты прекрати упираться и полезай внутрь, дурак! — прошипел Кит, яростно сверкая глазами.

— Разве я арестован?

— Нет.

— Значит, я могу идти? Да? Где моя винтовка?

— Твое оружие конфисковано.

— У меня есть разрешение.

— Твое разрешение определенно получено незаконным путем, оружие подобного класса и бронебойности в принципе запрещено к ношению гражданскому лицу.

Взор Дэниэла застил кровавый туман, и в этом тумане проступили какие-то мутные видения сожженных деревень, разрушенных городов и тела, мертвые, распухшие, без счету. Гражданское лицо? Это он-то — гражданское лицо? Конфисковали, значит? Ничего, он мог убивать разных сволочей голыми руками. Не впервые.

— Я ухожу, — сказал он.

И двинулся на ощупь сквозь кровавый туман, и шел, пока из тумана не выдвинулась высокая черная фигура и не врезала ему по лицу, да с такой силой, что у Дэниэла из глаз посыпались разноцветные блистающие искры.

— Что…, — только и успел выговорить он, а потом наступила темнота.

Какая злая ирония, но самый что ни на есть банальный фонарный столб проделал с Дэниэлом то, что не удалось ни ужасным солдатам Синдиката, ни стражам правопорядка, именно, моментально отправил его в нокаут. Кит окликнул брата, но опоздал. С душераздирающим грохотом страдалец за счастье человечества наткнулся на старинный фонарь, похожий на тюльпан на высокой ножке, из тех, что в изобилии украшали историческую часть города. От столкновения фонарь заметно накренился, но устоял, а Дэниэл рухнул на землю и отключился. Охранники их милости, ничуть не таясь, во все горло гоготали, заталкивая в механо безжизненное тело.

— Что же вы, злыдни, — с укором проговорил Кит, — бедный маленький ребенок… ну и воняет же от него, уму непостижимо.

— Надо показать мальчика врачу, — сказал начальник службы безопасности.

— Думаете, доблестные законники успели накачать его какой-то дрянью? Наркотиками правды?

— Едва ли, но, похоже, он в шоке, человек в нормальном состоянии не будет натыкаться на фонарные столбы. Ха-ха! Извините.

Ближайшие больницы работали в авральном режиме из-за наплыва пострадавших в результате варварской акции обезумевших культистов. Проще и куда быстрей было отвезти Дэниэла домой и уж там показать врачу. Переполненные больницы наводили на мысли, что власти преуменьшают масштабы теракта и количество пострадавших и погибших. Кит пришел к столь печальному выводу, всю ночь объезжая морги в поисках брата. Тела, тела, обугленные, обезображенные куски мяса, выложенные на белых стерильных столах, как на витрине мясной лавки. Суматоха, неразбериха, паника. От офисного здания, где располагалась редакция «Вестника Республики» осталась лишь глубокая воронка.

Смысл акции культистов от Кита, признаться, ускользал. Статья Дэниэла, даже будучи опубликованной, едва ли могла радикально повлиять на ситуацию с Культом, и даже вызвать широкий общественный резонанс. Другое дело, если Дэниэл все же сумел докопаться до чего-то конкретного и собирался передать информацию своим приятелям из Синдиката. Допустим, но ведь имеется масса способов убрать зарвавшегося мальчишку без шума и пыли, взрывов и сотен жертв.

С другой стороны, какой смысл искать рациональное зерно в действиях помешавшихся фанатиков. И помешавшихся не в религиозном, а в клиническом смысле. И в превосходной степени это помешательство затронуло солдат Синдиката. Преданность организации была заложена в них на уровне самых глубинных животных рефлексов, позволяя без колебаний и намеков на угрызения совести вершить самые страшные злодеяния во славу царственного сёгуна. Долгие годы им промывали мозги, а, когда они примкнули к Культу, их неясным образом… радикально перепрограммировали. Две явно противоречащие друг другу программы — преданность Синдикату и преданность Культу — наложились друг на друга и вызвали то, что в психиатрии именуется полным, абсолютным распадом личности. Фактически, они уже не были людьми. Ни в каком смысле. Свора собак, зараженных бешенством, в слепом отчаянии кусающих всех, кто встанет на пути.

Все это сделалось особенно очевидным, когда по свежим следам удалось задержать одного из новоявленных культистов. То есть, бывшего солдата Синдиката. При взрыве ему оторвало обе ноги. Подельники не стали с ним возиться, а позорно бежали. Факт сам по себе показательный, ибо обыкновенно, эти хищные твари держались вместе до последнего, демонстрируя трогательные примеры взаимовыручки.

Прежде чем бандит отправился в мир иной, его удалось допросить. Результаты допроса оказались… на редкость никчемными. Он не помнил своего служения Синдикату, не имел представления, какой сейчас день недели, месяц или год, не понимал, что находится в госпитале с оторванными конечностями. Пытки и инъекции наркотиков правды производили на элитных солдат Синдиката такое же впечатление, как легкая щекотка. В данном случае, насколько понял Кит из рассказа начальника службы безопасности, отсутствие эффекта от пыток значительно усугублялось еще и невменяемым состоянием… пытаемого.

— Пытки, Боже милосердный, вы должны понимать, я этого не одобряю. Я действительно не одобряю этого. Я не шучу.

— Нам пришлось пойти на крайние меры, князь, поскольку…

— Хорошо.

— Вы бы слышали, как он хохотал, будто демон, вырвавшийся из ада.

Расплавленная химия в венах солдат Синдиката превращала самую сильную физическую боль в потоки чистейшего блаженства. Однако даже он перестал смеяться, когда его подвергли глубинному мозговому сканированию. Через две минуты после начала процедуры он скончался в результате множественного кровоизлияния в мозг. В результате расшифровки его предсмертных видений, удалось установить, что он, среди многих прочих, состоял в диверсионной группе, которую снарядил Моримото, чтобы уничтожить храм Короля.

— Значит, ваш злополучный подопечный убивал культистов?

— Да.

— Что же заставило его вдруг настолько сильно перемениться к ним?

— Нам это доподлинно неизвестно, князь. Здесь в его памяти зияет значительный провал. Он помнил лишь, как оказался вместе с другими своими подельниками в храме Короля… перед танцующей статуей Короля.

— Неужели статуя Короля велела ему и его товарищам отправиться в столицу, подорвать редакцию «Вестника Республики» и убить моего брата? — подивился Кит.

— Да, князь светлейший. Понимаю, звучит абсурдно, но, по видимости, так оно и было. Для того, чтобы покинуть Луизитанию, им пришлось пробраться на грузовую Би-яхту. Таким образом, собственно, они и прибыли в нашу благословенную столицу.

— Надо ли понимать, что нерадивые сотрудники службы безопасности Би-порта уже арестованы и понесут самое суровое наказание за свою преступную халатность?

— Я осведомлялся на сей счет, князь, к сожалению, все они на свободе.

Кит поглядел на брата. И стоило после всего препятствовать Дэниэлу вершить правосудие.

— Ладно… я сам займусь этим, а вы займитесь теми сволочами.

— Надеюсь, вы не станете возражать, если мы будем действовать в обход министерства внутренних дел… и, возможно, некоторых других ведомств. Понимаете… бюрократические проволочки…

— Буду ли я возражать? Разумеется, буду. Ни при каких обстоятельствах я не могу одобрить самосуд! — сказал Кит и погрозил начальнику службы безопасности пальцем.

— И?

— Давай будем считать, что вы мне ни о чем не говорили, и я пребываю в полном неведении. Сделайте мне сюрприз.

***

Через пятнадцать минут они прибыли в особняк, и Кит передал брата прислуге с тем, чтобы бесстрашного борца с диктатурой отмыли, переодели, показали врачу, покормили и уложили спать. Начальник службы безопасности отбыл, предварительно пожелав их милости ни о чем не беспокоиться и отдыхать.

Отдыхать так отдыхать. Кит снял пиджак и галстук, сел в гостиной и начал пить, и пил до тех пор, пока в хмельном тумане не растаяли видения обезображенных тел. В доме ощущалась странная пустота, и, опустошив новый стаканчик, Кит догадался спросить у экономки о Терезе. Оказалась, пока еще не бывшая жена отправилась в ночлежку кормить бездомных горячим супом. Святая женщина. Если бы ей подвернулись на пути ополоумевшие культисты, Тереза бы их тоже накормила горячей куриной лапшой.

Постепенно смеркалось. Приехал Ричард. По дороге с работы он забрал Терезу из ночлежки, так что они приехали вместе и довольно громко ссорясь.

— Пойми, Ричард, эти несчастные люди голодают…

— А-а-ргхх, — рычал Торнтон.

— Кто-то должен о них заботиться.

— А-а-ргхх…

— Им нечего есть и некуда идти.

— А-а-ргхх!

— Ведь с каждым может случиться такая ужасная вещь…

— Со мной уже случилась ужасная вещь! Я два часа кряду провел в твоей ночлежке, потчуя бездомных супом! Господи, за что?

Положа руку на сердце, выглядел Торнтон самым неподходящим образом для визита в ночлежку. На нем был один из его щегольских белых летних костюмов тысяч за шестьдесят, по меньшей мере, ботинки ничуть не меньшей стоимости, бриллиантовый зажим для галстука, бриллиантовые запонки, наручные часы, обсыпанные бриллиантовой крошкой, и бриллиант, жарко сверкающий в мочке уха. Кит представил друга сердечного, разливающим суп в грязной, заплеванной ночлежке, и захохотал. Ричард с Терезой уставились на него с синхронно вытянувшимися лицами.

— Ты ведь сказал, твой брат жив и здоров…

— Да, Ричард. Он сейчас спит.

— Отвезти тебя домой?

— Думаю, я останусь сегодня здесь. Если ты не возражаешь, — прибавил Кит, адресуясь к бледной, напуганной жене.

— Нет, конечно, нет. Ты голоден? Я что-нибудь приготовлю.

Тереза ушла на кухню, кудахтать над кастрюлями и сковородками, а Ричард сел в кресло и стал взирать на Кита очень встревоженно. И подозрительно.

— Знаешь, — сказал он, наконец, — я поговорил с нашими ребятами из службы безопасности, у них проблемы.

Служба безопасности, в действительности, уже разыскала и схватила ренегатов Синдиката. Их выследили и отловили в одном из портовых районов Набережной юго-западного Залива, куда они нагрянули в поисках наркотиков или шлюх, причем платить за услуги совсем не собирались. Там их схватили, обезоружили и скрутили. А через минуту прибыли хорошие ребята из департамента по борьбе с терроризмом, а еще через минуту — плохие ребята, которых снарядил Синдикат на розыски своих заблудших овечек. Ситуация могла получиться забавной, будто в комедии положений, если бы не абсурдное количество оружия и, в целом, очень нервная атмосфера.

— Я тоже успел побеседовать с нашими парнями, Ричард… никаких проблем я тут не вижу. С департаментом по борьбе с терроризмом нам делить нечего, а Моримото пускай отзывает своих людей… если хочет увидеть их живыми и здоровыми.

Торнтон застонал, прижав ко лбу ладонь.

— Сотни погибших, тысячи раненых и покалеченных, а тебе все мало? Теперь, получается, наши люди взяли людей Моримото в заложники?

Кит поморщился.

— Зачем же. Какие еще заложники. Нет. Они наши самые желанные и дорогие, уважаемые гости. Пусть просто выдадут нам тех ублюдков. Сомневаюсь, что Моримото в своем плачевном положении будет поднимать шум из-за столь незначительной безделицы.

Ричард на это резонно заметил, что каждая из безделиц обходится Синдикату, по меньшей мере, в пятьдесят миллионов империалов, то есть, в цену полноценной боевой колесницы. Мало того. После того, как солдаты Синдиката приходили в негодность, их разбирали на… полезные запчасти. Кит не был осведомлен о тонкостях этого наверняка неаппетитного процесса, и, пожалуй, к лучшему.

— Ричард, я уже не думал, что когда-нибудь увижу брата… просто невероятное чудо, что Дэнни сумел выбраться…

— Да, ему необычайно повезло, и тебе тоже, но вы оба ни черта не поняли, и намерены продолжать ваши безумства.

— Я уверен, что, если бы Дэнни мог предвидеть последствия, он бы, конечно, отказался от работы над своей статьей.

Ричард оскалился и рыкнул.

— Ты уверен? После того, как ему неоднократно угрожали? После того, как убили этого полковника? Ты ведь сам ни на йоту не веришь в то, что говоришь. Объясни, почему ты решил поощрять этого больного на всю голову, кровожадного сопляка.

— Ну, я…

— Что?

— Видишь ли. Ты, наверное, в курсе. Мы все в курсе. Дэнни страсть как хочет бороться с диктатурой.

— Хочет, и что?

— Вот, и я тоже.

— Хочешь бороться с диктатурой? — уточнил Ричард, приподняв бровь.

— Вот именно. Страсть как хочу.

***

До сих пор у Дэниэла не было ни минутки свободной, чтобы оценить масштабы своего злосчастья. Пробудившись поутру, он уставился в потолок. А на потолке, будто на громадном экране, в подробностях отразилось ужасающее происшествие. Стрельба, взрыв, пожар, рухнувшие здания, трупы. Как? Как он выбрался оттуда?

Дэниэл опустил взгляд и посмотрел на стену, на которую Терри вопреки его молчаливым (и громким) протестам повесила серебряное распятие.

— Ну, хорошо, — сказал он, наконец, — допустим, Ты существуешь, Бог. Что Тебе нужно?

— Мне нужно, о, неразумный отрок Даниил, чтобы ты, наконец, собрался и начал выполнять свое прямое предназначение.

— Какое?

— Стать санитаром этого ГРЕБАНОГО ЛЕСА!

Дэниэл громко вскрикнул и проснулся. Наконец-то.

Встав с постели, он зашел в ванную, включил воду и забрался под ледяной душ. Сначала его пробрал озноб, а потом прошиб обильный пот. Живот представлял сплошной иссиня-черный кровоподтек, но ребра были не сломаны, и на том спасибо. Кривясь и время от времени тихо вскрикивая от боли, он собрался и оделся, и застыл посреди своей комнаты, чуть покачиваясь из стороны в сторону, будто слегка свихнувшийся метроном.

Куда он, собственно, собрался. На работу, которой больше не существовало? В здание, уничтоженное взрывом? К сотрудникам злополучного «Вестника», которые все были мертвы?

— Нет, — коротко сказал Дэниэл, лег обратно в кровать, одетый, и укрылся с головой одеялом.

Почти сразу же Дэниэл опять крепко уснул, неудивительно, учитывая, что вчера ему вкололи лошадиную дозу транквилизатора. Он проспал два или даже три часа, и на сей раз, по счастью, его не потревожил таинственный Божий глас. Разбудила его Терри, склонившаяся над изголовьем его постели с невероятно обеспокоенным и напуганным видом.

— Дэнни, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Я принесла тебе завтрак.

— Я не голоден.

— Мне жаль, что так все случилось, Дэнни, очень жаль, правда.

Дэниэл знал, что Терезе очень жаль, но какой ему был прок от ее жалости. Он сжал челюсти, отвернулся и уставился в стену. Тереза ушла, но пришел старший брат, схватил Дэниэла за плечо и развернул обратно.

— Дэнни, надо поесть.

— Не могу, меня вырвет.

— Пусть даже и вырвет, ничего страшного. Ты попробуй потихонечку, не торопись.

Дэниэл сел на кровати, взял с подноса на прикроватном столике тарелку и вилку. Немедленно выронил вилку. А следом и тарелку. Руки после суток тюремного заточения все еще плохо слушались, напоминая отекшие и покрасневшие вареные крабьи клешни. Кит сам нарезал ему омлет с ветчиной и покормил его.

— В жизни не видел ничего подобного. Сотни трупов, тысячи пострадавших, почти в центре столицы целый квартал взлетел на воздух, а в новостях об этом — ни слова. Ни полслова. Нигде, — проговорил он хмуро, скармливая Дэниэлу ломтики тостов с медом и маслом.

— Ты очень удивлен этим, не правда ли?

— Не знаю, что и думать. Сильно болит?

— Ерунда. До свадьбы заживет. А почему ты не на работе.

— Я взял отпуск на две недели.

— Оплачиваемый? — спросил Дэниэл зачем-то.

— Не мели ерунды, разумеется, оплачиваемый, какой еще. Хочу съездить навестить Виктории..

— Я с тобой не поеду.

Вместе с завтраком Тереза принесла Дэниэлу и утреннюю газету, которую Кит взял, аккуратно свернул подзорной трубой и несколько раз треснул брата по голове. Дэниэл зажмурился, смиренно принимая позорное, но вполне заслуженное наказание. Кит явно провел далеко не лучшую ночь в жизни, объезжая морги и гадая, какое именно из тех обожженных, изувеченных тел могло оказаться его братом.

— Я тебя с собой и не зову. Во-первых, Виктория тебя на дух не выносит. Во-вторых, ты на дух не выносишь ее. В-третьих, у тебя найдутся другие занятия в ближайшее время, щенок паршивый. Будешь ходить на допросы. Чтобы тебе не было так одиноко, я нанял очень дорогостоящего адвоката. Целых четырех.

У Дэниэла заныло в груди.

— Черт. Меня посадят?

— Кто посадит? Не дури. Происшествие квалифицировано и рассматривается властями как террористический акт. Высоко ценя твой вклад в борьбу с террором, власти согласились не предъявлять тебе претензий.

— Ну… спасибо.

— Благодарить нужно вовсе не меня, а наше великое государство, которое любезно позволило тебе выполнять свою работу.

Дэниэл облизнул губы и сглотнул. Даже вкус омлета с ветчиной и тостов с медом не перебивал застрявший глубоко в горле химический вкус жареной плоти Копченого Ниндзи.

— К чертям государство.

— Не будь таким вздорным и обидчивым, дружок. Государство любит тебя, кормит, охраняет, защищает и оберегает. Государство отправляет тебя на войну и присылает твоей жене извещение о том, что ты пал смертью храбрых. За чей счет тебя похоронят, как думаешь, чучело?

— О-о… за государственный?

— То-то. Чаю?

Кит налил брату чаю, а себе — кофе. Ложечка, которой он размешивал свой напиток, ударяясь о края белоснежной фарфоровой чашки с золотым ободком, издавала приятный, мелодичный звук.

— Полагаю, двух недель тебе хватит, чтобы передохнуть и прийти в себя, хоть немного. Когда я вернусь, зайдешь ко мне, я устрою тебя на работу.

Кит не любил терять время понапрасну. Никогда не любил.

— Я, собственно, тебя ни о чем не просил…

— Знаю, что не просил. Это неважно. Головокружительной карьеры обещать тебе не буду, уж извини. Скучная офисная работа. Думаю, это то, что тебе нужно сейчас. Никакой стрельбы и взрывов. У нас как раз высвободилась вакансия в рекламном отделе. Зарплата достойная, работа сверхурочно и в выходные оплачивается дополнительно, медицинская страховка и питание за счет Корпорации. Мне хочется, Дэнни, чтобы ты какое-то время побыл у меня на виду.

— Ладно. И как долго?

— Месяца три-четыре.

Дэниэл понял, что его не просят об одолжении, а приказывают, причем прямо и недвусмысленно, да еще столь безапелляционным тоном, что первым порывом было отказаться. Собственно, почему? Три-четыре месяца — не столь уж долгий срок, а Дэниэлу требовалось время отсидеться, перевести дух и составить аккуратный, четкий план дальнейших действий. Он кивнул.

— Значит, ты согласен, Дэнни.

— А что мне надо будет делать?

— Не уверен, надо уточнить, но, скорее всего, тебе придется заполнять всякие глупые бланки или формуляры, обсудим это, когда я вернусь из отпуска.

— Я могу начать прямо завтра.

Кит выглядел слегка ошарашенным столь кипучим трудовым энтузиазмом.

— Дэнни, ты уверен? Я вижу, ты все еще неважно себя чувствуешь.

— Наверное, мне лучше заняться… чем-нибудь, пока я не убил… кого-нибудь. Опять…

Кит похлопал брата по щеке.

— Звучит… вполне разумно. Отлично. Рад, что мы так славно побеседовали. Раз уж ты одет, поедем, прогуляемся.

— Прямо сейчас?

— Давай, давай, тебе пойдет на пользу подышать свежим воздухом.

Дэниэл выбрался из кровати и утомленно потащился следом за братом. Кит был такой бодрый, свежий, энергичный. Чрезмерно энергичный. Это жуть как действовало на нервы. Настроение Дэниэла совсем не улучшилось, когда в гостиной его взору предстал целый батальон крепких тяжеловооруженных парней в масках и камуфляже. Впрочем, вели они себя весьма чинно и воспитанно, говорили Терезе комплименты и благодарили, когда она подавала кофе с крекерами и маленькими пирожными.

— Познакомься, Дэнни, — сказал Кит, хлопнув брата по спине так, что Дэниэл даже присел, — наши друзья из департамента по борьбе с терроризмом.

Бронированные оперативники дружелюбно помахали огнеметами и плазменными пушками. Один из них протянул Дэниэлу его винтовку.

— Держите, сэр, это ваше.

У Дэниэла увлажнились глаза. Его девочка, его радость. Провести в разлуке с ней целые сутки — о, это была настоящая пытка. Он крепко прижал к себе винтовку, ощущая ее голод, ее трепет, сладостное, мурлыкающее нетерпение, и мысленно поклялся, что больше не позволит никому и ничему на свете разлучить их. Лица оперативников антитеррористического департамента, несомненно, выразили понимание и умиление, жаль, под масками было не разглядеть.

— Так вот, Дэнни, наша служба безопасности совместно с департаментом по борьбе с терроризмом поймала и задержала тех ублюдков. Нет, не стоит мне аплодировать, ведь это вы, ребята, рисковали своими головами. О чем я? Ах, да. Обычно так не делается, но… парни не станут возражать, если ты побеседуешь с задержанными по душам о том, о сем.

Дружелюбные парни не возражали, совсем нет.

— Были проблемы? — спросил Дэниэл у брата.

— Разве за теми больными выродками заявились их дружки из Синдиката. Кстати, я действительно считаю, совсем не стоило отрезать этим самураям пальцы, уши и другие части тела.

Оперативники смущенно потупились.

— Милорд, но они ворвались и первые начали палить почем зря, зацепили одного из наших…

Кит махнул рукой.

— Ладно, ладно, но вот вам всем наглядный пример того, что насилие порождает насилие порождает насилие порождает насилие. Что же получается? Получается замкнутый круг.

Дэниэл уже весь горел от нетерпения и пританцовывал, не в силах устоять на месте. К ярости и ненависти примешивалась и толика любопытства. Очень хотелось воочию пронаблюдать действие мозгового сканнера, уж слишком много чудесных вещей Дэниэл слышал об этой забавной штуке. Едва дождавшись, пока голос брата утихнет вдали, будто эхо, он сорвался с низкого старта и полетел во двор.

— Дэнни, — проговорил Кит вслед.

— Что еще?

— Вернись и надень куртку, на улице проливной дождь.

3.

Последние две недели Гордон просыпался оттого, что Виктория ни свет, ни заря подскакивала в постели, будто ужаленная, и выбегала в коридор.

— Санитарная проверка! — выкрикивала она. — Санитарная проверка!

Она безумно нервничала перед приездом старшего брата и его любовницы и хотела, чтобы их визит прошел максимально на высоте. Оттого Виктория нещадно тиранила прислугу, заставляя чистить, полировать, мыть, подметать и убирать, хотя Гордону было заранее ясно, это не поможет, Кит все равно будет яростно поливать антисептиком дверные ручки.

— Папа.

Он скосил глаза и увидел заспанного сынишку, волочащего за собой плюшевого медведя.

— Можно я здесь посплю, папа, там слишком громко.

Не дожидаясь приглашения, малыш забрался в кровать, с удобством устроился и закутался в одеяло.

— Эй! Ты! Сопляк зеленый! Живо отдай одеяло! — прорычал любящий отец.

— Нет.

— Тогда хоть не пихайся!

— Сам не пихайся, — ответил сын непочтительно.

Кого-то тут надлежало выпороть и поставить в угол, коленями на горох.

— Я-то как раз не пихаюсь, а ты пихаешься, постоянно пихаешься, Максимилиан.

— Папа.

— Чего?

— Я пытаюсь поспать.

И заснул. Гордон, в конце концов, тоже задремал и минут через сорок проснулся оттого, что грохнулся с постели, чувствительно ударясь головой о ножку прикроватной тумбы. Как может пятилетний мальчик занимать столько места? Макс разметался по кровати, подобно морской звезде, пускал слюни и сладко сопел. Его славная веснушчатая мордашка воплощала чистоту и ангельскую невинность. В спальню заглянула Виктория.

— Гордон, почему ты лежишь на полу? — вопросила она.

— Ну, я…

— Ты помнишь, сегодня приезжает мой брат? Мы должны его встретить. Пойдем, посмотрим на комнаты.

Виктория имела в виду гостевые апартаменты, где их милости предстояло провести ближайшие три недели. Двухэтажные покои с отдельным входом, террасами и увитыми плющом балконами, занимали целое крыло здания и включали спальни, помещения для слуг и охраны, библиотеку, кухню, столовую, зимний сад, биллиардную, бассейн и бар. Не просто барная стойка у бассейна, а настоящий бар с зеркалами и барменом.

— Как, по-твоему, нормально? — спросила Виктория, тревожась.

Гордон украдкой хохотнул, глянув на бармена, которому явно предстояло нести службу круглосуточно.

— Не пойму, зачем поднимать столько шума. Ведь это просто твой брат.

— Да, но ведь Кит приедет не один, а со своей…

Виктория замялась, подбирая нужное определение.

— Подружкой, — сказала она, наконец, и немножечко всплакнула.

— Невестой, — поправил Гордон жену и с удовольствием пронаблюдал, как Виктория увядает, будто хрупкий цветок под палящими лучами солнца.

— Ведь Кит все равно не женится на ней, правда?

Гордон не знал. Ему было все равно, женится Кит или нет, главное, чтобы он, в конце концов, был счастлив, хоть немного. Виктория отказалась разделить столь идиллический взгляд на вопрос. В несчетный раз обругав мужа дураком, она выпроводила Гордона бриться и одеваться.

— И сделай что-нибудь с лицом, у тебя помятый вид.

— А у тебя дурной глаз.

— Как?

— Глаз, говорю, у тебя дурной.

— Вечно ты мелешь всякие глупости!

Глупости или не глупости, а глаз у Виктории, как с ней случалось в последнее время, и впрямь сделался дурной. Когда она смотрела таким дурным глазом, молоденькие горничные покрывались прыщами, на кухне подгорали кушанья, лопалась и дымила проводка, скисало молоко и увядали цветы.

— Цветы завяли? — закричала Виктория на горничную, которая неосмотрительно оказалась в поле зрения хозяйки и теперь испуганно металась из стороны в сторону, будто зайчонок перед гипнотизирующим ликом удава. — Значит, принесите и поставьте в воду свежие! Что значит — где взять? Спросите у садовника! Какие же вы тупые, невероятно!

Гордон не сомневался, что закончив с прислугой, жена всерьез примется за него, и мягко, плавно ретировался. Не хотелось начинать утро со скандала. Он зашел на кухню, заварил себе чаю, вышел на террасу и сел, наслаждаясь тихим утром.

Наслаждаться толком не получалось, в голову лезли разные мысли. Взять хотя бы дом. Содержание губернаторской резиденции в должном порядке требовало колоссальных денежных вливаний, практически постоянного ремонта и несуразного количества обслуживающего персонала. Без присмотра дом моментально начинал разваливаться. Проседал фундамент, трещали балки, осыпались старинные фрески, вздувался паркет, рамы антикварных зеркал подергивались склизкой патиной, лоскутами сходила с отсыревших стен атласная обивка, скрипели дверные петли, мутнело столовое серебро и протекали водопроводные трубы.

Виктория и слышать не хотела о том, что хотя бы несколько месяцев в году относительно скромно жить в их городской квартире, очень благоустроенной кстати, в самом центре Санкт-Константина.

— Гордон, ведь это твоя официальная резиденция, ты теперь губернатор! Что значит — нет денег на ремонт? Запусти руку в бюджет. Все так делают, разве нет?

Все так делали, правда. И он тоже. Но как он мог бороться с коррупцией и моральным разложением, если сам по уши погряз в коррупции и моральном разложении?

Гордон отхлебнул чаю, прижмурился и обреченно забормотал молитву Просветленному.

— Я спокоен и умиротворен, я благ, я полон света, яркого, ослепительного света, я сам свет, яркий, ослепительный свет…

Кто-то бессовестно перебил его на полуслове.

— Герр губернатор.

Гордон открыл глаза и увидел генерального прокурора, что было не совсем кстати, учитывая недавние размышления о коррупции. Однако у прокурора оказался повод для вторжения куда серьезней, чем коррупция. Ранним утром сегодня в лесах, в десяти милях от ближайшего населенного пункта и в двух милях от Топей, были обнаружены истерзанные останки двухлетней девочки.

— Кто обнаружил?

— Местные жители. Грибники. Пошли в лес за грибами, и вот…

Генеральный прокурор был бледен нездоровой меловой бледностью и мучился сильной одышкой. Гордон вспомнил, что у прокурора больное сердце и проблемы со взрослой дочерью. Наркотики, или мальчики, словом, то, что происходит, когда отец слишком много времени проводит на работе.

— Сядьте. Сейчас принесу воды.

Гордон вернулся с графином и стаканом воды, и подождал, пока прокурор накапает в стакан и выпьет сердечные капли.

— Почерк тот же?

— Да. Ребенка задушили чем-то вроде резинового жгута и… обглодали. Смерть наступила в районе трех-четырех суток. Личность ребенка пока не установлена. Сейчас мы проверяем все зарегистрированные случаи пропажи детей в Санкт-Константине и пригородах, а также…

Невесть отчего, но слова о резиновом жгуте вызвали мысль о длинном щупальце с присосками. Прокурор продолжал излагать обстоятельства чудовищной находки, Гордон раздраженно махнул рукой, заставив его замолчать.

— Вы ничего там не трогали?

— Нет. Следователи только что поехали туда…

— Хорошо, по дороге мне расскажете подробности.

— Вы тоже поедете?

— Само собой. Еще заедем за министром внутренних дел и министром обороны. Вместе нам будет куда веселей… и не так страшно в том темном, глухом лесу.

— Министр обороны? Вы считаете, пора подключать Регулярную Армию? — затосковал прокурор.

— У нас, черт подери, уже пятнадцать маленьких мертвых детей и еще четыре неясных случая пропажи малышей, скорее всего, связанных именно с этим делом. Что еще вам нужно? Массовые народные волнения?

Генеральный прокурор и сам понимал, что ситуация чрезвычайная, но он относился к тому сорту людей, которые всегда опасаются, как бы чего дурного не вышло, и радикализм губернатора пугал его. Деликатно покашляв, прокурор тактично заметил, что военные патрули в мирное время могут вызвать у населения ненужные ассоциации… с диктатурой, например.

Гордон на это заметил, что ассоциации — дело вкуса, у него лично военные патрули ассоциируются исключительно с безопасностью мирных граждан. Что непонятного? Все понятно? Велев мятущемуся прокурору подождать десять минут, Гордон помчался наверх, лихорадочно натянул сапоги, свитер и куртку, так как с Топей даже в это теплое время года тянуло ледяной, промозглой сыростью. Дробовик он прихватил тоже. Мало ли кто или что бродило в непролазных чащах.

В коридоре губернатор наткнулся на жену.

— Гордон, куда ты?!

— Прости, надо ехать. Опять ребенка убили.

— Как? Но мы ведь собирались встретить моего брата! Я вообще не понимаю, какой смысл тебе постоянно ездить и смотреть на трупы.

— Я должен осмотреть место происшествия, — поправил Гордон несколько рассеянно.

Хотя, да, она была права, и на труп придется взглянуть тоже.

— Птенчик, я быстренько, вернусь к обеду.

— Ты не успеешь…

Он отодвинул жену с дороги, мягко, но непреклонно.

— Я ушел.

— Нет! Вернись! — вскрикнула Виктория.

Признаться, она бы сама здорово удивилась, если бы он послушался и вернулся. Мужчины! И, конечно, Гордон являлся типичным представителем глупого мужского племени и теперь бесстрашно рвался бороться с чем-то, о чем не имел ни малейшего понятия.

Виктория минуту-другую стояла посреди коридора, прижав руки к животу, где корчилась и ворочалась чудовищная ярость. Медленно она развернулась и пошла по коридору, устланному кричаще алыми ковровыми дорожками. Выйдя на балкон, она облокотилась на резные перила, глядя на чистое, свежее, лучезарное утро. Серые глаза ее вдруг сделались темно-зелеными, будто листья болотных кувшинок, светлые волосы потемнели и зашевелились на голове, как змеи. Губы Виктории разомкнулись и зашептали заклинание на древнем, давно забытом языке. Там, куда она смотрела и шептала, зародилась буря. Пока еще невесомый ветерок промчался по саду, обрывая листву с деревьев и спелые плоды с яблонь и слив.

— Лети, лети, — прошептала Виктория.

Полностью послушная ее воле, буря, набирая обороты, вибрируя, ухая и грозно громыхая, помчалась к Топям. Сделав черное дело, Виктория успокоилась. Зеленый пламень погас в ее глазах, волосы снова приобрели нежнейший оттенок топленого меда и сделались гладкими, будто лучший шелк.

— Скатертью дорога, любимый.

Торжественная встреча в салемском Би-порту неприятно поразила Кита своим величественным размахом. Оркестр, горны, литавры, туш. Разноцветные ленты, воздушные шары, юные красавицы с цветами. Немыслимое количество охраны. В воздухе барожировали облачками прожорливой саранчи автономные футур-камеры как местных, так и федеральных Три-Ви каналов. Мраморные полы Би-порта, закрывая изысканные мозаики, устилали пурпурные с золотом ковры, вдоль которых выстроились местные чиновники высочайших рангов. Кит на первый взгляд узнал лишь главу салемского филиала «Ланкастер Индастриз» и директора Квадранта. Остальные были ему незнакомы, и он с ужасом понял, что придется знакомиться.

Если уж его поразил оказанный прием, что говорить о Шарлотте. Увидев в зале Би-порта такую толпу народу, охрану и футур-камеры, она вцепилась возлюбленному в рукав пиджака.

— Лорд Ланкастер.

— Миссис Лэнгдон, моя прелесть.

— Я думала, мы просто приедем навестить ваших родных. Вас всегда так торжественно встречают, да?

— Нет, это что-то новенькое. Обычно меня встречают тухлыми помидорами и плакатами с надписями «ДОКОЛЕ» и «ДОЛОЙ».

— Что мне делать?

— Держите меня под руку, кивайте и улыбайтесь. Молча.

Шарлотта принялась молчать, кивать и улыбаться. Это было не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Уже через пять минут она отказалась от попыток удержать в памяти имена, должности и лица. Все эти мужчины слились в одно черно-белое пятно. Неожиданно где-то вдалеке мелькнуло что-то блаженно розовое. Шарлотта повернула голову и увидела блондинку божественной, ослепительной красоты. Облаченная в розовую шубку и розовую же шляпку, она махала им рукой в розовой перчатке. Конечно. Это была Виктория, его младшая сестра. Фамильное сходство поражало. Сестра была им в женском варианте, разве на пять лет моложе и в чуть более утонченной версии. Но в том, как она колотила охранников сумочкой по головам, чувствовалось что-то знакомое. Непреклонное.

— Пустите! Что значит — подождать, пока закончится церемония? Почему я должна чего-то ждать? Вы понимаете, кто я такая?

И, разумеется, Виктория прорвалась через заградительные кордоны и, цокая каблучками, подлетела к брату, и, ввергнув его в невероятное смущение, принялась обнимать и целовать, не обращая внимания, что их снимают.

— Никита, мой родненький, сладенький, бедненький мой котеночек, — запричитала она на уни-глаголице.

— Виктория, прекрати, умоляю, ты с ума сошла.

— Просто я соскучилась, ужасно, ужасно.

— Я тоже, заинька, но не на людях же. Шарлотта, вы помните мою сестру?

— Да, конечно. Здравствуйте.

— Здравствуйте, здравствуйте. Как добрались? Жаль, мой муж не сумел вас встретить. В последний момент у него возникли очень важные дела. Дела! — повторила Виктория и фыркнула.

— Ведь твой муж губернатор, заинька, — сказал Кит слегка рассеянно, — наверное, у него в самом деле есть важные дела.

— Губернатор, губернатор! Если бы не я, разве бы Гордон стал губернатором?

— Наверное, если бы он не встретил тебя, то нашел и окрутил другую богатую дурочку.

Виктория потыкала брата кулачком в живот.

— Ты совсем ведь так не думаешь, правда? Что это на вас? — прибавила она, адресуясь к Шарлотте.

— Платье, — ответила Шарлотта, слегка выбитая из колеи ее напором.

— Простите, но это не платье, а какой-то позор. Не волнуйтесь, мы с вами пройдемся по магазинам и полностью обновим ваш гардероб, а потом я черкну вам адресок своего портного. Вы ведь не можете появляться рядом с моим братом в подобном виде. Знаете, что? Пойдемте, выпьем по чашке кофе, а то эти торжественные церемонии такие скучные и длинные.

Киту показалось, что на него налетело розовое торнадо и похитило любовь всей его жизни. Но он даже не успел расстроиться, потому что обер-бургомистр Санкт-Константина решил произвести лорда Ланкастера в почетные горожане. Киту пришлось стать звездой затяжной и несколько комической церемонии с распитием яблочного шнапсу, целованием грудастых фройлян и вручением символических ключей от города. Утомительно, зато Кит не упустил момент отрекламировать Девятьсот Двадцатые. Маркетинговая служба Корпорации установила, что его воззвания к потенциальным покупателям оказывают на аудиторию куда более положительный и умиротворяющий эффект, чем самые изобретательные и дорогостоящие рекламные ролики.

И совсем неплохо, что он продемонстрировал прессе Шарлотту. Всем нравятся истории о знатных аристократах и скромных цветочницах. Почти так же сильно, как истории о гордых и прекрасных принцессах и предприимчивых свинопасах. Интересно, что случилось все-таки. Почему Гордон не приехал.

Ни с того, ни с сего, он понял, что падает. Верные охранники подхватили его под локти.

— Милорд?

— Парни, не могу больше, выведите меня отсюда, хочу на воздух.

— Вам плохо?

Нет, ему было очень даже неплохо, но он до такой степени вымотался, что засыпал буквально на ходу. И все-таки заснул, причем по-настоящему, глубоко и крепко, едва они сели в механо, и на мгновение проснулся через два часа, когда они подъехали к резиденции губернатора, и охранники принялись бережно выгружать сиятельное тело. Приоткрыв сонные глаза, Кит увидал низкое, черное небо, извергающее каскады воды. Сверкнула молния, одна, другая…

— Настоящее светопреставление, — сказал кто-то у него над ухом.

Ветвящиеся молнии заставили Кита подумать о странных вещах вроде резиновых жгутов или щупалец, но, скорей всего, это был просто сон.

К вечеру Виктория поостыла и сама перестала понимать, отчего напустилась на своего несчастного, работящего мужа. Убийство ребенка, несомненно, было чрезвычайным происшествием, и уж, тем более, если речь шла не об одном убийстве, а о целой серии убийств. Гордон должен был поехать и разобраться, и только бессердечная злая ведьма вроде нее могла напустить на него бурю.

Теперь, трясясь от страха, Виктория смотрела выпуск последних новостей. По улицам Санкт-Константина, лакированно блестящим от проливного дождя, курсировала бронетехника в сопровождении мрачных тяжеловооруженных солдат.

— В связи с ухудшением криминогенной обстановки…

Потом показали старшего брата. О, какой он был восхитительный, невероятный красавец.

— Спин-передатчики серии Девятьсот Двадцать…

Гвоздем новостных выпусков стали не военные патрули и даже не приезд в их провинциальную глушь сиятельного лорда Ланкастера, а буря. Старожилы клялись репортерам, что не припомнят такой страшной непогоды. Поскольку старожилы из года в год твердят одно и то же, их слова не особенно впечатлили Викторию, зато впечатлили кадры побитых градом пшеничных полей, сорванные ураганным ветром крыши сельскохозяйственных построек и домов, и поваленные, а то и вырванные с корнями, деревья.

— Ой… ужас… неужели это сделала я? Мамочки.

Ей требовалось выпить, но пить в одиночестве было моветоном. Виктория поднялась и пошла наверх, в детскую, где Макс оживленно демонстрировал очень красивой миссис Лэнгдон свои сокровища: коллекцию камушков и ракушек.

— Устали? — спросила она у Шарлотты.

— Немножечко.

— И проголодались, наверное? Сейчас сядем ужинать.

— А где папа? — спросил Макс, глядя на мамочку довольно подозрительно.

— Должен вернуться через пару часов.

— Но там дождь. И град. И молнии. А папа даже не взял зонтик.

— Послушай, головастик. Папа уже взрослый и может сам прекрасно позаботиться о себе. А ты лучше иди, разбуди дядю Кита, и скажи, что скоро будем ужинать.

— А он не рассердится?

Виктория потрепала сына по белокурой голове.

— Может, и рассердится, но ведь поесть ему надо? А потом пусть спит, сколько захочется.

Сама она повела Шарлотту выпить перед ужином. Они устроились в гостиной с бокальчиками вина и очень мило побеседовали о шляпках, перчатках, цветах, детях и мужчинах. Чуть позже пришел Кит, все еще немного сонный, пить с ними не стал, а предпочел чашку кофе. Он не напиваться приехал, а провести время с семьей, и, главное, с очаровательной миссис Лэнгдон. Прогуляться с ней при луне. Сводить в ресторанчик. Показать местные достопримечательности…

— Виктория, здесь у вас есть какие-то достопримечательности? Я что-то подзабыл.

— Наше тухлое, вонючее болото, — фыркнула любимая сестра.

— Болото? — переспросила Шарлотта.

Да, Топи, черное пятно неправильной формы, очень заметное посреди яркой зелени единственного материка, которое они увидели, выйдя по Би-лучу в заданную точку стазис-пространства на орбите Салема. Кит объяснил это Шарлотте.

— Так это были болота? Ничего себе, они же огромные!

— На самом деле это просто болота, в них нет ровным счетом ничего интересного, — поспешно соврала Виктория, — если вы действительно хотите осмотреть местные достопримечательности, я поговорю с мужем. Гордон с удовольствием покажет вам столицу, когда у него будет хоть немного свободного времени. Пойдемте ужинать.

Нельзя сказать, чтобы ужин прошел на высоте. Кит мог быть действительно интересным собеседником, но не сейчас, когда все его мысли полностью сосредоточились на Девятьсот Двадцатых. Оттого весь вечер он развлекал племянника и дам рассказами о поразительном триумфе инженеров Корпорации, сумевших решить проблему с охлаждением Второго Прототипа чипа Стандартного Дружелюбия, того самого, которым собирались оснащать передатчики серии Девятьсот Двадцать. Эта самая проблема с охлаждением некогда погубила столь многообещающий Первый Прототип. Суть заключалась в том, что после месяцев безукоризненной работы система охлаждения ЧСД отказывала, и Прототип плавился, как кусочек масла на горячей сковородке.

— А причина состояла в том…

И Кит самым подробным образом объяснил, в чем именно состояла проблема, и каким образом удалось решить ее, со всеми техническими терминами и математическими выкладками. Он был столь захвачен и увлечен своим рассказом, что у Виктории не хватило духу намекнуть брату, что они все умирают со скуки, не помогают даже отменные кушанья и превосходное вино. Два с половиной утомительных часа спустя Виктория уже почти стала разбираться в их многовековом семейном бизнесе, то есть, в устройстве и производстве спин-передатчиков, к счастью, вернулся муж и спас ее от этого кошмара. Его рык помимо обыкновения прозвучал для нее сладчайшей музыкой.

— Вот вернулся мой единственный и ненаглядный… я сейчас, извините.

Когда Виктория из столовой вышла в холл, первым, что бросилось ей в глаза, стала огромная грязная лужа на полу. Посреди этой лужи стоял дражайший спутник жизни, мокрый, помятый, грязный, злющий, как цепной пес. Его охранники выглядели не лучше.

— Добрый вечер, пупсичек.

Пупсичек явно не считал вечер добрым.

— ГРЁБАНЫЕ ГРИБНИКИ!!! — проревел он страшным голосом.

— Что, прости?

Он уставился на нее. Глаза его налились мерцающим огнем, а с мокрой одежды вместе с каплями стекали, искрясь, крохотные сгустки синего электричества. Сперва Виктория решила, что ей чудится, но нет, когда она протянула руку и коснулась края его тяжелой куртки, ее чувствительно куснуло током.

— Ай!

— Не трогай меня!

— Да что случилось?

— Я ведь тебе все объяснил. Какое из слов ты не поняла? Грибники? Или ГРЁБАНЫЕ?

Гордон хотел прибавить еще что-то, но тут весь позеленел, издал протяжный, исполненный боли и страдания стон, сунул охраннику свой дробовик и, не переставая стенать, бросился наверх, оставляя за собой мокрый грязный след.

— Что случилось? — мрачно поинтересовалась Виктория у охранников.

А случилось то, что место, где грибники обнаружили растерзанную девочку, находилось в глухой чаще, в десяти милях от ближайшей крохотной деревушки, где, собственно, и проживали те самые грибники. В той глуши оканчивались все на свете дороги и тропинки. Проехать дальше, в лес, было решительно невозможно, оставалось бросить механо и идти пешком. Даже в солнечную и ясную погоду прогулка по глухой чаще могла показаться не самым легким и приятным делом, что уж говорить о проливном дожде, превратившим лес в подобие непроходимых тропических джунглей? Но эти мелочи не могли остановить губернатора, зато он несказанно взбеленился, обнаружив, что не все сопровождающие его официальные лица горят желанием совершать марш-бросок в десять миль сквозь заколдованные лесные дебри. После того, как Гордон обратился к сомневающимся с возвышенной, воодушевляющей речью, похоронная команда, наконец, двинулась в путь.

— Но вы все же ходили не зря? — спросила Виктория подавленно.

Зря или не зря, неизвестно, поскольку проливной дождь смыл практически все следы преступления. Кроме двух. Детских костей и крохотного красного башмачка, который лежал неподалеку, утопая в грязи и хвое.

Трогательная улика, немая свидетельница зверского преступления, довела герра губернатора до еще одного припадка бешенства. Вцепившись в следователя по особо важным делам, ответственного за раскрытие убийств, Гордон начал трясти его и поносить последними словами.

— Мы все здесь не кисейные барышни, но я в жизни такого не слышал, — сказал один из охранников с невольным восхищением.

Остальные единодушно согласились с тем, что богатый словарный запас герра губернатора производит необычайно сильное впечатление. Но дело было в другом. А именно, пока губернатор в присущих ему изысканных выражениях отчитывал следователя, налитые грозной чернотой небеса раскололись и выпустили трезубец в миллиарды вольт необузданного, первобытного электричества. Молния ударила в дюйме от губернатора и поразила следователя, который как раз страстно клялся, что сам ляжет костьми, но разыщет убийцу!

— И что же? — спросила Виктория ошеломленно.

— А вот то, фрау Джерсей. Следователь поджарился, как хороший шашлык. Ну и запах стоял, доложу я вам.

Итого, обратно пришлось везти не один, а два трупа, причем второй труп всю дорогу благоухал жирным, сытным запахом жареного мяса. То ли из-за запаха, то ли вследствие пережитого нервного потрясения, но у губернатора капитально расстроился желудок. Причем настолько серьезно, что, в очередной раз отлучась в кусты, Гордон свалился недалече в продолжительный обморок. Пришлось менять маршрут и вести губернатора в госпиталь.

— И что вам там сказали? — спросила Виктория, слегка прикусив губу.

— Да вроде ничего серьезного, просто нервы. Прописали ему микстурку. Вот.

Виктория забрала микстуру, велела охранникам пойти, передохнуть, а сама поднялась наверх, в спальню. Гордон был в ванной и, судя по всему, чувствовал себя довольно скверно. Что ж. По крайней мере, он был жив.

— Ты ведь мог погибнуть, деревенский ты дурачок! — не сдержалась Виктория.

— Да это как раз ерунда; а ведь теперь придется привлекать к делу другого следователя. Потребуется, по меньшей мере, три недели, чтобы он смог хотя бы изучить материалы дела. Что за… невезение! — проскрежетал Гордон.

— Да уж.

— Прости. Я приму душ, переоденусь и пойду поздороваюсь с твоим братом, не волнуйся.

Виктория не волновалась. О чем ей было волноваться? Она стала поднимать его невероятно грязную, мокрую и тяжелую куртку, брошенную прямо на пол, когда во внутреннем кармане заверещала спин-трубка.

— Гордон…

Кажется, ему было не до светских бесед, так что она ответила сама. Это был министр внутренних дел Салема. Он скорбно поведал Виктории, что с ним только что связались из морга и сообщили о пропаже трупа.

— Ребенка? — испугалась Виктория.

— Нет. Следователя! Его, понимаете ли, убило молнией…

— Да, я уже слышала эту историю. Я думала, тело отвезли в морг.

— Вот именно. Патологоанатомы подготовили труп к вскрытию и пошли перекусить, а, когда вернулись, труп таинственным образом испарился. Взял и бесследно исчез!

Виктория поразмыслила.

— Может, следователя молнией только оглушило, а не убило? А потом он очнулся и ушел.

Министр нервно рассмеялся.

— Не хочу терзать вас подробностями, моя дорогая, но это случилось у нас у всех на глазах, поверьте, бедняга умер, попросту зажарился, у него сгорели волосы на голове, на руке расплавились часы и обручальное кольцо, а хуже всего — его прорезиненный дождевик…

— Понятно.

Министр помолчал.

— Я вот тут подумал, пожалуйста, не говорите мужу. Он-то человек золотой, добрейшей души человек, но, как найдет на него, хоть святых выноси. А труп мы разыщем, ведь не может быть так, чтобы пропал? Ну, вы подумайте только! Пропавший труп! Надо же!

— Скажите, пожалуйста… извините за вопрос… а труп следователя настолько важен для расследования этих убийств?

Министр замолчал, наверное, раздумывая над этим заковыристым юридическим казусом.

— Почему вы спрашиваете, Виктория.

— На тот случай, если вы все же не найдете его.

Министр отвечать не стал, а пожелал супруге губернатора приятного вечера, еще раз попросил ничего не говорить мужу и откланялся. Виктории лишь осталось пожелать удачи в заранее бесплодных поисках. Она-то знала, что погибший следователь сейчас тайными тропами, известными только мертвецам, направляется в Топи, к Владетелю, чтобы пополнить армию Спящих.

— Виктория, с кем ты разговаривала? — спросил Гордон из ванной.

— С министром внутренних дел.

— Чего хотел.

— Да просто интересовался, как ты добрался домой, и еще, не станешь ли ты возражать, если мы в воскресенье пригласим его к нам пообедать.

Гордон надолго замолчал, кажется, его опять выворачивало.

— Ты что-то полюбила звать его к нам на обеды, — проскрежетал он, наконец.

— Ну… министр… веселый и забавный… всегда рассказывает такие смешные вещи… про трупы и морги, например, и… Гордон?

— О-о!

— Я поняла, пупсик. Пожалуй, лучше оставлю тебя наедине с твоим ужасным горем.

К утру дождь совершенно прекратился. Кит проснулся, умылся, поцеловал сладко спящую красавицу-невесту, позавтракал и пошел прогуляться. Поместье губернатора производило впечатление размерами, ухоженностью и общим великолепием. За полтора часа Кит едва-едва обошел четвертую часть владений. Он с искренним удовольствием полюбовался цветущими садами, теплицами и оранжереями. Затем с приятностью угостился свежим хлебом, свежим маслом, свежим сыром, свежими сливками, свежими оливками и отменным домашним вином. Выйдя к озеру, он устроился на берегу с удочкой, которую принес один из вышколенных, насмерть запуганных Викторией, служащих. Гладкая, упитанная форель, уставшая от сытой и обеспеченной жизни, сама нанизывала себя на удочку, и Киту оставалось лишь вытащить рыбу из воды, осторожно снять с крючка, чтобы не нанести тяжелых увечий, и бросить обратно в пруд.

Он расслабленно занимался этим, пока не пришел любимый зять.

— Доброе утро.

— Доброе утро, Гордон. Как самочувствие?

— Спасибо, что спросил. Ты со своей дамой вроде хотел полюбоваться достопримечательностями?

Кит бы не отказался проехаться по городу, но Гордон все еще выглядел довольно неважно, да и исторические достопримечательности Санкт-Константина были связаны, в основном, с бескомпромиссной борьбой Салема за независимость от Империи.

— Может, завтра?

— А тебе в голову не приходит, что завтра мне на работу. Нет, само собой, я должен буду развлекать тебя и твою подружку, будто я какой-то дешевый клоун.

Кит не обратил внимания на злобное ворчание. Он и сам отменно умел злобно ворчать под нос. Поворчав еще немного, Гордон сел рядом на траву, и они обнялись.

— Ну, ну, все не может быть настолько плохо.

— Я тоже так думал, пока не свалился в тех кустах…

— Все это потому, Гордон, что ты ешь сплошные овощи. И рис. Объясни мне, зачем тебе просветление. Пойми, там, куда ты стремишься, ничего нет. Пуфф! Конец света. Тотальная аннигиляция.

— А ты, смотрю, по-прежнему считаешь себя самым умным на свете, заносчивый сопляк.

Кит усмехнулся.

— Разве нет?

— А разве да? Ты считаешь, там ничего нет, а я считаю, что очень даже есть.

— Что же?

— Что-то настолько прекрасное и ценное, что ты себе и представить не можешь.

Симпатичная физиономия губернатора приобрела при том настолько странное, даже зловещее, выражение, что Кит просто не решился продолжать этот слегка сумасбродный разговор. К тому же, у них имелись куда более серьезные темы для бесед, чем неумолимая уверенность губернатора в своем грядущем просветлении.

— Гордон, давай сюда свой документ.

— Да. Минутку.

Ловко, будто факир, Гордон достал свернутую подзорной трубой бумагу из рукава пиджака и протянул их милости. Кит отдал ему удочку и пустился в чтение. Прошение государю Императору, помазаннику милостью Божьей… о временном расширении полномочий губернатора… в связи с усилением сепаратистских тенденций…

— Хорошо. Я передам твое прошение… по адресу.

Гордон выглядел несказанно изумленным.

— Хорошо? То есть, это будет просто?

— Не стану врать, совсем не просто, но я сделаю это для тебя.

Гордон и впрямь не блистал умом, но в одном соображал на редкость хорошо. Он не пытался забраться Киту в голову, и разузнать, правда ли, будто тот поддерживает сэйнтистов, и, если да, то зачем? Нет. Гордон принял как данность, что Кит знает, что делает.

— Кристофер, пусть о тебе болтают, им вздумается. Они тебя не знают, а я знаю, и знаю, что ты знаешь, что делаешь… что бы ты ни делал. И еще. Ты можешь на меня положиться, я тебя всегда и во всем поддержу.

Кит засмеялся, обнял его за шею одной рукой, а второй обвел пространство кругом них.

— Погляди, глупыш, сколько кругом грязи.

— Ну, это после долбаной бури.

— Нет. Это аллегория.

— А, — протянул Гордон.

— Кому-то давно следует убрать всю эту грязь и вынести мусор.

Они посмотрели друг на друга. Ммм, наверное, это была любовь.

— Кто-то?

— Ну, мы можем целую вечность сидеть здесь в обнимку и ждать, пока придет этот кто-то… или заняться всем сами. Что скажешь?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ДАТСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

1.

Пока Кит осваивал новые, непривычные области деятельности, то сражаясь с организованной преступностью, то вникая в замысловатые хитросплетения провинциальной политики, Ричард, напротив, предавался занятию самому обыденному и заурядному — сходил с ума.

Непрочная перегородка в его мозгу, отделяющая реальность от бредового вымысла, трещала и рушилась, как подгнившая деревянная стена под натиском бешеных термитов. Машина времени целиком завладела его сознанием. Ричард думал о машине постоянно, думал страстно и увлеченно, думал с такой страстью и нежностью, с какой никогда не думал ни об одной из своих возлюбленных. Машина приходила к нему в сновидениях. Закрыв глаза, задыхаясь и млея от страсти и волнения, Ричард живо представлял ее возвышенный, поэтический образ. Он видел грациозные изгибы точеных линий, танцующие всполохи неземного электричества, ажурное плетение серебряной проволоки, ледяной блеск стерильных колб, могучие турбины, напевающие триумфальные арии райских симфоний.

Ричард безнадежно боролся с наваждением. Что-то сломалось у него в голове, и сны перестали быть снами, а превратились в грезы наяву, яркие красочные галлюцинации. Вполне очевидно, что судьбоносная встреча со Стефаном Торнтоном в галерее тоже была галлюцинацией. От беседы с досточтимым предком остались записи, около пятидесяти листов с математическими формулами, но, конечно, это ничего не доказывало. Скорее всего, Ричард сделал эти записи, пребывая в своеобразном трансе. Скорее всего, он настоятельно нуждался в серьезной и квалифицированной помощи. Скорее всего, чтобы не оказаться в сумасшедшем доме под присмотром заботливых санитаров в модной смирительной рубашке, надо было взять себя в руки и старательно притворяться, что ничего особенного не происходит.

Какое-то время он продержался, однако хватило его не слишком надолго. Стена рухнула, рассудок его разлетелся вдребезги, будто карманное зеркальце, неловкой рукой оброненное на каменный пол. На смену чудовищному иррациональному ужасу и изнуряющим головным болям пришли восхитительное спокойствие и прекрасное самочувствие.

Наконец, он решился просмотреть сделанные в галерее записи и ощутил вящее облегчение. Все было в порядке. Никаких великих открытий и откровений. Бессмысленный набор математических символов и закорючек. Как если бы кто-то взял привычную математику и вывернул наизнанку, а затем вывернул наизнанку эту изнанку, а затем на основе этой шиворот-навыворот вывернутой математики создал собственную математику, абсурдную, нелепую, фантасмагорическую… абсолютно прекрасную, изумительную, стройную, логичную и цельную систему!

— Нет, — прошептал Ричард, — нет! Где-то я уже видел что-то подобное. Стефан. Стефан…

Великий изобретатель оставил в наследство человечеству не только спин-связь, но и ряд теоретических работ. К сожалению, измышления гениального самоучки даже пятьсот лет спустя после его смерти вызывали у высоколобой ученой элиты исключительно тяжелое недоумение пополам с заливистым смехом. Своими сумасбродными теориями Стефан наглядно и упорно демонстрировал столь несомненное и глубокое незнание и непонимание незыблемых научных постулатов, что подавляющее большинство его работ так никогда и не были опубликованы, а опубликованные прошли длинную череду корректировок и редакций, дабы не смущать и не волновать умы публики. В сущности, в историю науки Стефан Торнтон вошел наивным и эксцентричным простофилей, совершившим судьбоносный прорыв в науке лишь по необъяснимой случайности.

Только… не слишком ли много случайностей и совпадений? Могло ли быть так, что Стефан в тоске и отчаянии метал бисер перед заплывшими жиром и самодовольством свиньями? Возможно ли заставить слепца увидеть красоту красок Божьего мира? Или — глухого услышать музыку, птичий щебет и мерный рокот океанского прибоя?

Ричард не знал, что произошло на самом деле. Действительно ли он видел Стефана? Или каким-то образом услышал и внял таинственному, неумолимому зову крови? В конце концов, это не имело значения. Он знал лишь, что должен довести работу пращура до логического завершения.

Создать машину времени.

Безумие? Разумеется. Но лишь в безумии он мог избавиться от оков предубеждений и предрассудков, укротить свой заносчивый дух, наполнить сердце смирением и благоговением, и кровью, потом, слезами, страданиями постичь истину.

Ричард очень быстро понял, что без серьезной предварительной подготовки не сможет и близко подступиться к записям из галереи и взялся штудировать теории Стефана Торнтона. Не передать, сколь искреннего уважения к великому предку он преисполнился в процессе этой адски тяжелой работы. Идеи Стефана опередили свое время, и даже не на пять столетий, что разделяли их с Ричардом. На тысячелетия. На десятки тысячелетий. На миллионы лет. Навсегда? Возможно, его идеи выглядели бы абсурдными в любые времена. Несчастный умалишенный, демонстрирующий соплеменникам, первобытным дикарям каменного века, совершенные чертежи быстроходных космических кораблей. Одержимый психопат, в эпоху покорения космоса твердящий, что древние легенды не лгали, и земля плоская, плоская, как блин. Что, не верится? А вы подойдите к краю и загляните вниз, вниз, в бездну…

Ричард подошел к краю так опасно близко, как, наверное, никто другой до него. Одуревший от постоянного недосыпания и почти смертельных доз кофеина, он проводил ночи в домашней библиотеке, жадно и внимательно вчитываясь в труды Стефана. Он учился, и учился быстро. Порой складывалось ощущение, что он вспоминает давно пройденный и выученный назубок урок. Ричард начал думать сложнейшими математическими абстракциями с той же инстинктивной легкостью, с какой обыкновенно думают словами. Он начал слышать, видеть, осязать и воспринимать мир через призму многоступенчатых топографических структур, многослойных дифференциальных уравнений, логарифмов, интегралов и функций. Оказалось, на свете не существует ни единого предмета, ни единой эмоции или мысли, ни единого отвлеченного понятия, каковое невозможно описать при помощи кристально ясных, чеканных, восхитительных алгебраических конструкций. Мироздание от времен сотворения до грядущего Второго Пришествия. Горние высоты рая и геенну огненную. Микроскопические живые организмы и кремниевых колоссов, обитающих на далеких планетах. Каждую песчинку бескрайних океанских отмелей и каждую из миллиардов пылающих звезд. Свет и тьму, грех и воздаяние, добро и зло, безжалостное колесо сансары, нити Арахны, окровавленный оскал Вселенской Мясорубки…

Этот простой факт предстал перед ним в зияющей, кровоточащей, безжалостной полноте, без спасительной для рассудка привязки к обыденным повседневным реалиям. Постепенно он словно лишился способности видеть вещи в объеме, цвете, жизни и дыхании, а видел их скелеты, остовы, оголенные каркасы.

Невыразимо прекрасное это ощущение в равной степени доставляло Ричарду несказанные мучения. Абстракции, абстракции, абстракции. Он очутился в мире сплошных абстракций. Наступил момент, когда на него снизошло параноидальное, фантасмагорическое понимание, что он сам лишь абстракция, просто абстракция в чьей-то голове. В пароксизме животного ужаса он выбежал из кабинета в сад и до рассвета бродил меж цветущих яблонь и розовых клумб, воя на луну, будто оборотень.

К работе он сумел вернуться лишь две недели спустя и то, принудив себя жесточайшим усилием воли. Теперь Ричард старался держать разум и чувства под строгим контролем. Главным было удержаться на краю, не сорваться, не упасть в бездну, потому что оказаться в этой бездне означало обречь себя на участь худшую, чем смерть, обречь себя на растворение, на отказ от человеческой сути, на вечное блуждание в иной, непостижимой, невообразимой разумом, системе координат.

Несмотря на грозящие опасности, Ричард ощущал вдохновение, необычайный душевный подъем и радость. Несмотря на радость, он постоянно был до предела измотанным, раздавленным, потерянным и деморализованным. Вот, наверное, почему Стефан некогда не довел титанический труд до конца, а предпочел оказаться от немыслимой затеи с машиной времени и остаток жизни посвятил усовершенствованию спин-связи и разработке первой действующей модели спин-передатчика. Да, это уже практически не имело отношения к науке. Вульгарная, примитивная коммерция. Но Стефан не сумел пойти дальше. Не хватило сил.

— А я смогу, — бормотал Ричард, — я смогу, я пойду до конца.

Наконец, он закончил с теоретической частью. Работы предстояло еще на многие месяцы, может быть, на годы, но теперь он представлял направление, в каком надо двигаться. Пришла пора переходить от теорий к практике. Ричард оборудовал в подвале лабораторию и приступил.

Конечно, странно, что окружающие долго не замечали его сумасшествия. Но, во-первых, люди вообще не слишком наблюдательны. Во-вторых, каждый слыхал о повадках Эксцентричных Миллиардеров. А, в-третьих, до поры поведение лорда Торнтона как раз не отличалось эксцентричностью, а совсем напротив. Тщательно соблюдая правила конспирации, он вел жизнь, достойную Джекила и Хайда. Добрый доктор Джекил ночами пропадал в лаборатории, ставил сложнейшие эксперименты, фиксировал результаты, вел записи и проводил математические расчеты. А злой мерзавец Хайд каждый день появлялся на работе, тиранил служащих и глумился над ними, а на особенно отличившихся подчиненных громко рычал и съедал практически живьем.

Один Кит заподозрил в поведении Ричарда что-то неладное, но «что-то» — понятие слишком расплывчатое и неопределенное. Вдобавок, Кит с головой погряз в работе, а следом и завяз в семейных проблемах, и не нашлось у него ни минутки свободной присесть и потолковать с Ричардом по душам. Перед самым отбытием в отпуск, правда, Кит хотел пойти с ним куда-нибудь поужинать, но принц Датский промямлил что-то виновато-невнятное, похлопал верного товарища по плечу и стремительно отбыл в неизвестном направлении, только Кит его и видел.

Зато к Киту заглянула душенька Серафина. Зашла она как раз тогда, когда Кит старательно собирал вещи, включая пачки невероятно важных документов, ведь было заранее совершенно понятно, что он не получит ни малейшего удовольствия от отпуска, если не будет работать.

— Здравствуйте.

— Вечер добрый, душенька.

Очевидно, ради разнообразия, Серафина решила вести себя вежливей обычного и даже поинтересовалась, может ли войти. Кит позволил.

— Присаживайся, душенька.

Присаживаясь, Серафина не забыла продемонстрировать их милости свои прелести, включая пухлые ляжки и молочно-белый бюст, так и норовящий выскользнуть из платья в облипку.

— Я пришла к вам по делу.

С годами в ее свежем, все еще необычайно миловидном, личике начали проступать хищные черты папаши, придворного ювелира. И его замашки, думается, тоже.

— Что же ты сразу о делах, душенька. Не пропустить ли нам по стаканчику, для начала.

— Ага.

И Кит с душенькой выпили. И еще выпили. И еще. Выпили. Все это время Серафина досадливо морщила лоб, накручивала на палец платиновый локон и смотрела вдаль бессмысленным лучистым взором, пытаясь вспомнить, зачем, собственно, пришла. Не так уж это было для нее и легко. Несколько лет злоупотребления Мыслераспылителем произвели в ее и без того ущербном мозгу фатальные термоядерные разрушения.

— Вы не думаете, что папулечка последнее время ведет себя странно? — спросила она, наконец.

— Как так, душенька.

— Недавно, знаете, я проснулась среди ночи, и увидела его. Он бегал по саду и громко кричал. Я не абстракция! Я не абстракция! Вот что он кричал. В этом нет никакого смысла, по-моему. И, вдобавок, папулечка был совсем без одежды. Совершенно нагой, облитый лунным светом, будто маслом, стройный и загорелый…

Кит передернулся.

— Может, наш папулечка накануне немного перебрал за ужином, душенька?

— Не знаю. Последнее время он вообще странный. Вечерами приходит домой и запирается в подвале. Чем он там занимается, не понимаю. Мы никуда не выходим, нигде не бываем, и я больше не в силах переносить глубокое пренебрежение моими духовными, эмоциональными и социальными нуждами, моим внутренним миром…

Киту почему-то представилось, что он умер, и лежит куском разлагающейся падали под палящим солнцем пустыни, а кругом жужжат эскадрильи прожорливых мясных мух. Серафина тем временем продолжала нести ахинею о своем заброшенном духовном мире. Кит еще послушал и догадался, что папулечка серьезно урезал персику денежное довольствие. Злобный, скупой, отвратительный негодяй. Как мог он заявить, что ему надоело смотреть, как она тратит его деньги на наркотики? А в придачу огульно обвинить в воровстве серебряных ложечек! На кой черт ей воровать серебряные ложечки?! Она бы даже не смогла их продать или заложить в ломбард, ведь каждая из ложечек снабжена фамильным вензелем Торнтонов. Немыслимо, невыносимо! Как будто кругом мало отзывчивых и понимающих, нежных и щедрых мужчин, способных позаботиться о ее… как их там? ах, да, эмоциональных нуждах!

— Душенька, — перебил Кит, понимая, что Серафина способна продолжать рассказ о своих горестях много часов, если позволить ей.

— Да?

— Почему бы тебе, душенька, не потолковать обо всем непосредственно с папулечкой. Я уверен, в процессе беседы Ричард осознает допущенные ошибки, раскается и начнет, наконец, уделять внимание твоим эмоциональным нуждам.

— Правда?

— Конечно. А, если нет, бросай папулечку ко всем чертям. Я серьезно. Ты заслуживаешь лучшего. Подумай над этим на досуге, душенька. Сколько тебе нужно?

— Мне взаймы.

— Разумеется, взаймы.

— Не знаю, возможно, тысячи три, этого хватит.

Кит открыл стенной сейф и безропотно отдал ей деньги. Наличными. Без всяких дополнительных условий. А то она уже начала устрашающим образом стягивать платье.

— Душенька, Христа ради, что ты вытворяешь, умоляю, оденься.

— Я ведь и не раздевалась почти…

— Вот и славно. И не надо. Ступай.

Серафина поднялась и направилась к дверям, на секунду остановилась и поглядела на лорда Ланкастера задумчиво-задумчиво.

— Знаете, вы тоже иногда бываете очень странным. Очень странным. Очень. Скажите, когда вы так делаете, вам не больно?

— Делаю что, душенька.

— Бьетесь головой об стену.

Если бы Кит знал, что видит бедняжку Серафину в последний раз, он, наверное, удержался и не стал бы посылать ей вслед хриплым шепотом ужасные проклятия. Хотя, положа руку на сердце… нет. Извините, но… нет. Нет.

2.

Ричард, тем вечером вернувшись с работы, тоже не подозревал, что видит бедолажку персика в последний, точнее, в предпоследний раз. Кит уже десять дней как наслаждался заслуженным оплачиваемым отпуском, и беседа с персиком давным-давно вылетела у него из головы. Только персик ничего не забыла, тем более, папулечка продолжал игнорировать ее духовные нужды и, паче, материальные потребности. Днями он работал, а ночами и в выходные пропадал в своей лаборатории, и по мраморным лестницам фамильного особняка распространялся жирный запах машинного масла и почему-то озона, как бывает после проливного дождя.

Персик ощущала себя невинно оскорбленной в лучших чувствах и совсем заброшенной. А ведь как красиво начиналась их история любви шесть лет тому назад, когда Ричард увидал душеньку в ювелирной лавке ее отца, прославленного придворного ювелира и знатного антиквара. Зашел он туда за дорогим украшением для предыдущей леди Торнтон, которая за день до того застала супруга в веселой компании двух абсолютно голых и развратных девиц.

Но это совсем, совсем другая история, а пока душенька Серафина, пятнадцати лет от роду, персиковая, белая и розовая, будто кремовый десерт с малиной и сливками, облокотясь на ювелирный прилавок, жевала мятные карамельки и, как свойственно девицам ее возраста, ждала прекрасного принца. И дождалась. Когда лорд Торнтон прибыл, благоухая деньгами и парфюмом, молодой, статный, голубоглазый, белокурый, прекрасный, будто скандинавский бог Один, в окружении многочисленной охраны, секретарей, помощников, штатных подпевал и прихлебал, Серафина сразу узнала суженого, и он тоже узнал ее.

— Персик.

— Папулечка.

— Кто такая? — поинтересовался Ричард, когда примчался почтенный старик-ювелир и принялся выделывать кругом их аристократической милости замысловатые козлиные коленца.

— Дочь моя.

— Сколько.

— Как уславливались, милорд. Серьги. Колье. Браслет.

Ричарда уже не волновали ювелирные изделия, он без крыльев воспарил.

— Нет. Ваша дочь — сколько?

— Чувствуется в вас искренняя, широкая натура, как смело вы взяли быка за рога, — пропел ювелир, отчаянно подхалимничая перед патрицием.

Патриций подхалимажа не любил и вознамерился от души треснуть ювелира по склизкой, антипатичной физиономии, но, сделав скидку на почтенный возраст папаши персика, ограничился тем, что крепко ухватил ювелира двумя пальцами за крючковатый нос.

— Сколько, спрашиваю.

— Пощадите, милорд, несовершеннолетняя еще, через пару лет зайдите, — прогундосил ювелир.

Ричард не сомневался, что через пару лет манящий и душистый сахаристый плод не то что созреет, а уже изрядно перезреет. Все равно, он не мог ждать два года, он не мог ждать ни минуты, ни секунды. Тем более, сладострастная дщерь ювелира одарила его благосклонным взглядом, повела пухлым плечиком, всколыхнулась вся, будто невесомое одуванчиковое облако, и томно поведала, что играет на арфе.

— На арфе?

— Я брала уроки.

Ричард с трудом восстановил сбившееся дыхание, нетерпеливо зарычал и тряханул ювелира.

— Папаша, не томите. Мы с вами люди деловые, не правда ли? Сколько?

— О, горе мне, горе, единственная дочь, — запричитал ювелир, приятно взволнованный оборотом, каковой приняла беседа.

— Единственная? Жаль, оптом вышло бы дешевле. Пойдемте, потолкуем, папаша. А ты, деточка, стой, где стоишь, стой и ничего не делай.

Через час, покончив с деловыми переговорами, лорд Торнтон вернулся, вставив в уголок рта самокрутку с травкой, взял персика за руку и повел.

— Всего доброго, папаша, всего доброго, любезный.

— До свидания, сынок, до свидания, родной, да хранит тебя бог, — откликнулся ювелир из угрюмых и затхлых глубин лавки.

— Бог? Что еще за бог? — любознательно поинтересовался Ричард, когда они вышли на улицу, на солнечный свет и свежий воздух, и он гостеприимно распахнул перед дамой сердца дверцу громадного, черного, хищного механо.

— Наш бог, — безмятежно пояснила персик, — Мамона, и пророк его, Завулон.

Ричард еще разок затянулся. Эх, до чего отменная дурь. Ишь, как вставило и вдуло. Вставило и вдуло. Вставило и вдуло…

Вставляло и вдувало последующие шесть лет без перерыва, и Ричард не видел ни единой причины, по какой сладостная идиллия не могла продолжаться и впредь. Зато видела душенька персик. Оттого и встретила вернувшегося с работы мужа в холле фамильного особняка надутая и сердитая, да не одна, а в сопровождении четырех злющих жирных болонок.

— Папулечка.

— Персик.

— Папулечка, — неприятным голосом повторила Серафина и погрозила наманикюренным пальчиком.

— Персик, ах, зачем ты сразу. Вот, я принес тебе целый пакет мятных леденцов. Все лучше, чем та дрянь, что ты постоянно запихиваешь в ноздри.

— Нам надо поговорить, — молвила Серафина непреклонно и ухватила супруга цепкой ручонкой за лацкан щегольского пиджака.

Ричард посмотрел на жену с вящим недоумением, ибо знал одну-единственную вещь, которую мог делать с ней, и то были явно не разговоры.

— Последнее время ты совсем не уделяешь мне внимания…

— Я занят.

— Чем ты так занят, интересно. Чем ты занимаешься в своем дурацком подвале?

— Работаю над кое-каким проектом, — ответил Ричард уклончиво и немедля захандрил. Слишком хорошо ему были знакомы подобные взгляды и подобный тон. Он уже проходил через это, и не раз, а пять раз. Вот сейчас милая женушка заведет шарманку о глубоком пренебрежении своими духовными нуждами, а потом появится ловкий и пройдошливый адвокат, и лорд Торнтон снова станет звездой колонок светских сплетен и героем бракоразводного процесса. Итого, шесть браков и пять разводов, а ему всего-то тридцать три…

Тщась избежать неизбежного, Ричард попытался обойти жену с флангов и удариться в спасительное бегство, но безуспешно. Во-первых, Серафина вцепилась ему в лацканы пиджака мертвой хваткой. Во-вторых, в последнее время душенька основательно раздобрела и превратилась в серьезное препятствие. В-третьих, болонки, заметив его потуги улизнуть, слаженно зарычали, показывая острые, тонкие, как швейные иголки, зубы.

— Мои духовные нужды…, — затянула персик.

Ричарду не хотелось ее слушать. Ему хотелось принять таблетку аспирина Эймса от чудовищной головной боли, поужинать, пропустить рюмашку, вздремнуть часок и вернуться к работе над машиной времени. И к чертям, что это звучало как настоящее сумасшествие. Он знал, что должен довести дело до конца. Любой ценой. Любой. Ценой.

— Немедленные меры…, — продолжала бубнить персик.

Восприняв слова хозяйки как руководство к действию, одна из болонок решила, что настал подходящий момент укусить сиятельного лорда Торнтона за лодыжку. Превосходный пинок носком ботинка под брюхо отправил нахальную собачонку в длительный полет через холл в гостиную. Описав классическую мертвую петлю, жирная шавка прицельно приземлилась прямиком в жерло пылающего камина. Из гостиной густо потянуло паленой шерстью и шашлыком. Серафина запнулась.

— В чем дело?

— Ни в чем. Продолжай.

— Я забыла, где остановилась!

— На немедленных мерах, — подсказал Ричард покладисто.

— Вот-вот! Если ты не прекратишь вести себя, как…

Серафина снова сбилась из-за шума, на сей раз поднятого прислугой. Шум зародился где-то в мраморно-раззолоченных недрах особняка, ближе к кухне. Зазвенела разбитая посуда, захлопали двери, загрохотали торопливые шаги, взволнованно запричитали кухарки и горничные.

— Ай, Господи Иисусе, да что же это делается-то!

— Мамочки, мамочки, ведь сейчас бабахнет!

Паника стремительно набирала обороты и громкость. Ричард нахмурился. Из-за угла выглянул эконом, имея изрядно бледный и потрясенный вид.

— Лорд Торнтон.

— Ась?

— Извините, сэр, у нас возникла небольшая проблема.

— В чем дело?

— У нас на кухне шаровая молния. Звучит дико, но, кажется, она просочилась через двери и стены, и вылетела из подвала.

Оттолкнув жену и без пиетета распинав оставшихся собачонок, Ричард стремительно сорвался с места.

— Стойте спокойно, ничего не трогайте. Я сейчас возьму сачок.

— Милорд? — слабым голосом проговорил эконом. — Сачок? Вы сказали, сачок?

Конец ознакомительного фрагмента.