Превратись. Первая книга

Александра Нюренберг

Если ты – акула, то вовсе не обязательно, что ты кусаешь всех подряд. Если ты при этом – женщина, к тому же вовсе недурна собой и хорошо воспитана, дело несколько осложняется. Хотя и все остальные не совсем те, кем кажутся. В тихом городке живёт «складчина» – они называют себя багажниками, ковчегами. Скрытая натура ничуть не мешает им… почти никогда.

Опрометчивость акулы

Конечно, жить в посёлке не очень-то приятно, так как здесь живут с тобой под одним небом, то выкрашенным в детский голубой, то серым и низким, 22 тысячи человек. Не нужно обладать сверхъестественными математическими способностями, чтобы подсчитать, скольких из этих тысяч вы скоро будете знать в лицо. Вы будете знать держателей лавок, учителей местной школы, директора кинотеатра, богатых людей, бедных людей, не говоря уже об их складчине. И они будут знать вас.

Но, как не нами сказано, — всякая палка о двух концах. Есть в этом и нечто и не столь неприятное.

Вы, к примеру, можете себе позволить некоторую фамильярность, домашнюю вальяжность.

Так размышляла утром последнего дня марта Веда Львовна.

Именно эти размышления побудили её выйти на прогулку до утренней чашки кофе, не сменив домашнего халата на что-нибудь более подобающее. Впрочем, она прикрыла неглиже длинным плащом и накрепко стянула его на талии. Халата — вишнёвого или скорее лилового при утреннем свете — не стало почти видно.

На ногах остались домашние, обтянутые бархатом туфельки на босу ногу.

Утренняя прогулка началась.

Она спустилась к набережной и первым делом увидела художника. Веда сразу немного раздражилась, так как предположила, что он рисует море.

Дело в том, что посёлок имел счастье обладать пейзажем, который притягивал всех тех, кто любит дублировать действительность. На Юго-Западе в бухте очутилась во времена движения ледников небольшая гора, оторванная великими переменами от далёкого материка. За несколько тысяч лет гора обтесалась и поросла лесом.

Этот кусочек пейзажа до того часто переносили на холст свои и пришлые, что на воздухе должна была образоваться рамочка.

Гора покорно позировала и даже не двигала сердито лопатками под мохнатой шкурой. Конечно, никому не возбраняется рисовать, что душа пожелает. И хотя качество изображений не совпадало с количеством, жители посёлка относились к этим похитителям отражений совершенно благодушно.

Веда почему-то не любила поклонников знаменитого пейзажа и еле слышно скрежетала зубами, когда видела очередную спину, обтянутую ветровкой или покрытую загаром, а за плечом набившую оскомину трапецию с непременным облачком нимба и взвихрившейся волной у подножия.

Она уже оскалилась, когда взгляд её скользнул к холстику, высоко поднятому на мольберте. Если бы художник обернулся, он бы увидел стройную женскую фигуру, затянутую в плащ, из-под которого виднелись домашние башмачки. Он бы рассмотрел холодное лицо, с прикрытым светлыми прядями глазом. И, приглядись он повнимательнее, он бы увидел, что дама чем-то рассержена, но вряд ли бы понял, что виной он сам, а тем паче — почему вдруг оставшийся на виду глаз просиял от удовольствия, а руки перестали нервно стягивать на груди плащ.

Веда с удивлением убедилась, что на картине явственно возникают западные холмы. Художник очень точно передал трудные цвета — зелёный и коричневый. Этот поклонник чуждой Веде стихии, не зная о том, поднял ей настроение.

Веда тихонько обошла его, не услышавшего шагов, и не позволила себе обернуться. Она вела рукой над поручнями и рассматривала море, на которое не посягнул дубликатор действительности.

Спустя месяц будут мыть набережную, и страдальчески просить презрительными голосами не ходить «по мытому». Элегантные дамы будут перелезать через ограды Парка, чтобы увидеть фонтан, который до этого видели на картинках. Сейчас не сезон.

Каменные носороги пыжились по обе стороны Южной Калитки. Маленькие пирамиды, страшно древние, открытые морским офицером в степи, стояли вдоль аллеи акаций. Еле приметный запах тухлых яиц настигал того, кто желал рассмотреть их поближе. (В качестве строительного средства использовали смесь яиц с сахаром.) Привезли пирамиды именно сюда, потому что посёлок выиграл среди приморских городов Юго-Запада в конкурсе «Право на древности».

Тусклый свет Орса приветствовал Веду. Он выглядел гостем из плоского мира, вломившимся в трёхмерку. Веда могла бы встретить здесь мэра — многие мэры совершают утреннюю пробежку. И нашему тоже советовали совершать пробежку по утрам по примеру лидеров Годаньи. Его уверяли, что совершающего пробежку президента какой-нибудь из стран Годаньи, граждане запросто могут встретить бегущим по улочке в нарочных штанишках. Но мэр нашего городка таких вещей делать не будет: справедливо полагая, что президенту-то можно, Годанья эвон большая, а ему не следует — неприлично.

Ворота парка: кованые Орс и Бриджентис с младшей сестрой украшали решётку издавна.

Она спустилась на общественный пляж, оставила плащ и туфельки в укромном месте под каменной лестницей, и, не колеблясь, вошла в воду по щиколотки.

Приподнимая полы халата, она побрела по воде.

И вот тут-то она поняла, что удержаться не сможет, и хоть на взгляд небезумного человека было более чем прохладно, поплывёт в голубой, страшно холодной и волнующей сердце воде, чем-то похожей на шампанское.

Поплавать!

Вода очень подходила для Настоящей Прогулки, но она всё же не позволила себе подумать об этом. Ей было памятно, как способна она увлечься, приняв себя другую, и как радостно быть акулой и быть свободной.

Она поплыла, и ткань халата мешала ей разве что самую чуточку. Она бы и вовсе ей не мешала, если бы она не думала всё время о том, как хорошо было бы выпустить складчину…

Но нельзя, так — нельзя.

— Организм не принимает? — Говорил добрый голос. — Или принимает?

Акула думала, что она одна в целом мире, и голоса показались ей на редкость противными. Спокойное утреннее море плескалось вокруг лодки, высунувшейся из-за скалы. Веда повертелась в воде и поплыла в том же направлении, надеясь обогнуть каменный выступ раньше, чем лодка выплывет на открытое пространство.

— Она — человек. — Возразил другой. — Баба редко когда человек, но уж если человек — то тогда да, тогда уж… Ты понял, что я сказал?

— Я понял, что ты сказал. — Заверил добрый нетвёрдый голос.

Последовало молчание. Океан прислушивался.

— Это подарок, да? — Спросил добрый.

Потом он же сказал:

— Ре… региональные бусики. Она будет рада.

Пловчиха подивилась своей досаде. Правда, голоса были пьяненькие, и она сразу поняла, что это приезжие, но чем они ей помешали?

Если она не поторопится, они её заметят, и тогда последуют комментарии. Пустяки, конечно, но одно только предположение её взбесило и заставило приподняться в воде.

Возле первой, меньшей из скал она столкнулась с ними. Течение вынесло её неподалёку от лодки.

Дружелюбные рожи мелькнули смутно, как в пиратском рулоне, которыми брезгует КЭ.

— Смотри-ка. — Сказал тот, что имел рожу больше и расплывчатей.

Другой подхватил:

— Смотри, какие тут водоплавающие птички.

Это множественное число вывело её из себя. (Так она, спустя час, оправдывалась перед собой.)

Потом она оправдывалась, что преследовать акул, когда они хотят побыть в одиночестве, — нехорошо. Словом, чистейшей воды неврастения.

Веселящийся рот бедного толстого дурака в лодке напомнил ей подсознательно о собственных челюстях. Семиметровая линия голубой глади зашевелилась. Вынырнуло желто-бурое тело с плавником из мирной блёклой воды бухточки. Лодка от мистически необъяснимого толчка перевернулась.

— Акула! — Крикнул один.

Оба вслед за классическим воплем и падением, заколотили ногами и руками по совершенно спокойной великолепной воде.

Та, которую помянули, устыдилась.

Поплыла, забыв в мгновение ока об этих никчёмных бедолагах и обо всём. Это вам не ванна. Да, дорогая мама. Поплыла спокойно и величественно, с огромным удовольствием разрезая нежную поверхность любимого моря. Увлекаясь, нет — непростительно увлекаясь.

Преображению сопутствовала вспышка радости. Веда втайне подозревала, что это неправильно и свидетельствует о том, что зеркальная душа несколько обособлена и, как говорится, себе на уме. Чем это чревато, он не знала и, если честно, не задумывалась.

Вероятно, следует остановиться на предмете превращения. Как, собственно, это происходит, точно известно только учёным, которые сочинили уйму книг на темы «Биофизика превращения», «Поведение протона в процессе превращения» и даже «Умственная гигиена до и после превращения». Обычным людям, как называют политики всех представителей популяции, начиная с гениального живописца и заканчивая теми, кто пишет разве что на заборе, — так вот, обычным простым людям ничего о превращении неизвестно.

Да и зачем? Ощущения при этом, как правило, приятные. Но не более. Похоже на те, что сопровождают погружение в сон, когда очень устала, и глаза сами закрываются, а книжка выскальзывает из разжавшихся пальцев.

Но с Ведой обстояло несколько иначе и это её, не то чтобы смущало, но… она старалась не задумываться, почему Переход вызывает у неё — в этой или той сущности? — неистовую радость, которую, с позволения сказать, стоило бы назвать дикой.

Это необъяснимое состояние встречается и в обыденной жизни, но не в такой степени. Когда в сумрачный грязно-мокрый день, ощущая тяжесть зимней одежды, вдруг видишь, как яркий свет зажигается в луже, и свет дробится под ударами подмёток прохожих, вот тогда в голове под черепной костью зажигается свеча и собственная кровь начинает пьянить, превратившись в слабое вино.

И сейчас это произошло. Веда никуда не исчезла, просто отошла в сторону и смотрела на пляшущий свет. Она словно нашла в шкафу коробочку с бабушкиными драгоценностями или увидела во сне звезду.

Она знала, что изменилась внешне и весьма. Наверно, вид у неё внушающий почтение. Она бы ухмыльнулась, припомнив вопли этих протрезвившихся бедолаг, если бы вместо губ в форме купидонова лука у неё не появилось острое рыло с вечной усмешкой треугольной пасти.

Вода тоже изменилась. Сравнение с шампанским теперь казалось неубедительным и слабым — зачем непьющей рыбе эти жалкие человеческие возбуждающие средства?

Вода теперь была не мокрая, а пушистая, как любимый плед. Она шевелилась, как множество букв и иероглифов, которые слагались в бесчисленное множество посланий. Вода видела Веду и говорила с ней и о ней. Она была безразлична и заботлива без меры в одно и тоже время.

Акула не двигалась, это море двигалось сквозь неё. Веда в уголке сознания сообразила, как далеко она заплыла. Побережья как не бывало.

Прокричала птица — из тех, что прекрасны наверху, на распластанных двумя потоками свободы крыльях, и разочаровывают, цепко сидящие на перилах пляжей. Молочно-белая птица с жёлтыми глазами, лапки снизу похожи на детские рисунки цветов, летала над водой, в том верхнем неустойчивом мире.

Рыба без лишних размышлений убралась под воду со своим плавником, не замеченным пока с поверхности: вернули лезвие в ножны.

Тут из угла выступила собственной персоной Веда Львовна и шепнула: «Не вздумай…»

Но тотчас шторы раздёрнулись. Веду ослепило, и она зажмурилась.

Вильнула бурая тень под волнишкою. Удар изнутри шевельнул затихшую воду. Красивый большой нож так ровно разделил поверхность, что тонкий проборчик сохранялся на незримую долю мгновения дольше, чем положено по закону.

Птица? Никаких птиц.

Плоское небо отразилось в маленьких бесстрастных глазах, беззвучно под водой сомкнулись зубы. Ничего особенного не произошло…

Из потайной глубины она услышала далёкие крики. Кричали люди, с отвращением и негодованием. Они пожалели птицу.

Гигантское — как им со страху показалось, почти золотое тело акулы вызывало только одно желание — чтобы её не было. Но она была.

Она увидела людей на колеблющейся, как поверхность чая в чашке, палубе и услышала, как что-то с треском разодрало воду.

Теперь крики были полны торжествующей ярости.

Но за что?..

Оставляя за собой розовый тоннель и ощущая вкус собственной крови, а вкус собственной крови ужасен, Веда медленно пробивалась сквозь отяжелевшую воду. Тело стало неподъёмным и глупым, точно Бог не продумал его во всех подробностях.

Она знала толк в возмездии. Это за птицу — сказала акула себе.

И хотя первым намерением рыбы было — выброситься на ближайший берег, освободясь от раненого тела, ставшего чужим, как кандалы, она подавила приступ паники.

Принимать человеческий облик было бы ошибкой и непростительно глупой. Рана, опасная для акулы из вида лисиц, станет смертельной для женщины из рода человеческого.

И её повело чутьё.

Миновать слой серного газа в западной части под нависающими подводными хребтами было первой задачей слабеющей акулы с помутившимся сознанием. Там хранились под саркофагом стратегические запасы дометеоритной Сурьи. Кроме того, сероводород, отпугивавший ныряльщиков, на этой глубине, и впрямь, опасен.

Морской домовой, наспех приняв образ конька с мужской головой и атлетическими плечами, тревожно выплыл навстречу невиданному здесь существу, брови стража смешно хмурились. Рот двигался, он что-то дожёвывал, тревожная весть о чужестранке оторвала его от завтрака.

Акула подумала, что НН терпеть не может мужчин, которые, что-то дожёвывая, вступают в беседу, но болезненный, уже бредовый смешок, родившись в мозгу, погас. Она только шевельнула страшным носом, и Домовой, всё поняв, отплыл, с сочувствием поглядев на раненого багажника. Помощи он не предложил, прекрасно зная, что ничем помочь не может, но зато подтвердил взглядом выбранное направление и оставался в оградительной позе на границе сероводородной области, пока хищная тень не скрылась в толще морского стекла.

Тоннели в воде вдоль побережья привели к подводному плато, по которому текла подводная река, не смешиваясь с окружающей водой.

Домашний проливчик пригрезился изнемогающей акуле, и даже человеческая фигура — та виделась из воды призрачной и двоилась. Это была фигура белоголовой женщины в сером узком платье и чёрных туфлях. Отложившая свою смерть, как откладывают птицы будущую жизнь в плотной скорлупе небытия, городская ведьма находилась в состоянии лихорадочного ожидания.

«Она знала свой долг», с бесчувственной усмешкой повторяла она себе. Сейчас она видела что-то, плывущее к берегу.

Зрение её, видимо, стало утрачивать обычную пронзительную остроту, ей показалось, что плывёт человек. Немного спустя она убедилась, что ошиблась — это была всего лишь очень большая рыба.

Потускневшая от боли плакоидная чешуя не мешала увидеть, как красиво было животное до того, как попало в переделку. Мириады каплевидных, покрывавших гибкую плоть убийцы чешуек в обычное время сливались в одно целое, как хороший тональный крем. Сейчас рыба выглядела, как встопорщенный обиженный ёжик.

Ведьма вошла в воду по колена, не подбирая серой юбки.

Без опаски она приблизилась к приподнимаемой приливом акуле. Одного взгляда оказалось достаточно. Плавник был повреждён у основания.

Белые волосы не сползли по плечам, когда ведьма наклонилась к бедной рыбе. Лиловые глаза не потемнели от сострадания. Она и не прикоснулась к ране.

Когда она вышла из моря, серый подол почернел, с него лилось струями. Она шла прочь и с каждым шагом уходила под землю. Белая макушка скоро скрылась под взгорками травы.

Вернулась она с коробочкой и кувшинчиком. Вылила что-то в воду перед острым рылом акулы и высыпала горсть сухой ароматной пыли.

Едва окрасившаяся в травяной оттенок вода мягко обволокла основание плавника и проникла через полуоткрытую пасть в нутро рыбы, та оживилась, дёрнулась и, извернувшись в воде, маленькими золотистыми глазами встретилась с лиловыми глазами ведьмы.

Сквозь гладкую белизну поддельной молодости — изрезанное морщинами, как растрескавшаяся терракота, — увидела Веда лицо.

Каждая складка обозначала тайное знание, словно человеческий мозг чудовищным образом был вынесен наружу, и ему поспешно придали вид приятного лика человеческого. Таково внутреннее лицо ведьмы, скрытое от обычных глаз. Когда ведьма исполняла свой долг, все страдания, принятые ею на себя за долгие века существования, могли быть увидены и сочтены.

В бреду всё это мучило морскую тварь. Женщина не отстранилась, когда рыло с остроугольной пастью оказалось в непосредственной близости от её устало опущенных рук с крупно вылепленными природой фалангами пальцев, слабо шевелящихся в воде. Нежная с виду, а на самом деле грубая от снадобий, частенько содержащих яды, женская рука коснулась грубой, как наждак, акульей плоти.

Спустя пару минут океаническая нечисть очухалась немного. Прибой, милосердно пропускавший сквозь жабры саму суть движения, вскипел, когда акула задёргалась и вильнула лисьим хвостом.

Так, стало быть, она уже готова выслушать урок.

— Какая-нибудь из морских неразумных птиц… — Говорил голос низкий и гулкий, но неуловимо слабеющий в глубине сознания рыбы. — Не трогай…

(Ведьма говорила о гнездовье лебедей, устроивших себе приют на острове посреди малого моря.)

Ничуть не веря незнакомой акуле (или женщине), ведьма, наклоняясь и заглядывая пациентке в глаза, взяла с неё слово не трогать лебедей, у которых сейчас маленькие.

(Речь шла об армии Амазонок, потерпевшей поражение в битве при старинном становище в степи. Когда враги загнали их к побелевшей от сострадания синей бухте, те бросились в волны, посвятив свои души воздушной стихии так поспешно, что иной потом избрать не могли. Видимо, и не хотели.

Это старая история, в которой составными частями были Предательство и Любовь. Преследователи не избежали той же участи. Не в наказание, конечно, как они подумали, но, разумеется, ради Равновесия, дабы не вымер лебединый род на Малом Море.)

Веда, конечно, попыталась придать своим маленьким хитрым глазкам почтительное выражение — мол, о чём тут говорить. У неё вообще от радости, что Обошлось, трепетало всё тело, из которого был изгнан мерзкий призрак боли.

Куда забавней оказалось другое требование ведьмы. Акула потупилась и охотно пообещала взглядом, что она, конечно же, всё сделает… то есть, не сделает.

Легкомысленная рыбина, пожалуй, тут бы хихикнула, но мешали жабры.

И всё же ведьма отчётливо расслышала человеческий смешок, который тотчас замер, будто кто-то осёкся от неуместного веселья.

От души пожелав своей исцелительнице найти замену, которую та тщетно призывала, акула, в голубом нимбе выздоровления, удрала, воспользовавшись изменившимся течением.

Ведьма проводила взглядом рыбу и повела белой головой в старомодном жесте укора. Только ей было ведомо, что день не закончится, а требование будет нарушено. К чему это приведет беспечную морскую тварь в любом образе, да и не только её, лучше не думать. «А ну вас… Делайте, что хотите».

— Дело молодое. — Буркнула женщина и ушла в домик, где отчаянно продолжала призывать замену.

И о чём она думала? Что когда-нибудь кто-нибудь придёт и пожалеет Болотный Огонёк и скажет, пожалуй: «Бедный Огонь, такой маленький…»

Рубец на боку ныл почти незаметно, красавица-рыба резала прибрежье, что твой ножичек молодой сыр.

Берег завладел её воображением. Акула не могла понять, что такого в перевёрнутом корявом мире. Веда выглядывала и облизывалась. Лесок мяконько стелился по холмам, дальняя гряда дымилась — туман валял дурака. Весна в этот час похожа на осень.

Опасное приключение сожрало полдня, время охотилось в своих владениях подобно акуле. Орс неярко тлел над холмом. Он сейчас нежен, как подобает воспитанному любовнику.

Веда чувствовала себя превосходно.

Тянущая боль оставила тело, растаяла в ощущении выздоровления, самом чудесном на свете. Краски берега становились всё ярче. Глупая женщина ощущала только лёгкое потягивание под плавником, где чудесное лекарство долечивало волшебно крепкую кожу акулы. Вдали она увидела огромные тени, которые двигались по воде — объединённый флот Годаньи, и в блаженном облаке всепрощения пожелала ему мирно уйти в свой океан.

Глубина редела, камешки на дне таращились. Море вело себя, как приручённый зверёк. Пора приступить к превращению, пока осторожность акулы не возобладала и не погнала Веду обратно.

Сбрасывая облик, и ощущая, как меняется плеск воды, как оставляют её морские чувства и ощущение пространства и особый подводный рыбий слух, как бороздочки, наполненные особым веществом распознавания объёма жертвы, рассасываются в новой, менее умной плоти, полу-акула продолжала подбираться к берегу. Ветер и морской острый дух ударили в лицо, и кожа стала до ужаса тонкой, она словно услышала тепловую волну, исходящую в очень холодной воде от её нелепо длинных рук и сразу замёрзших плеч.

Очень холодной!

Едва выйдя из акульей кожи, она ещё в воде поняла, что совершила ошибку. Рана, которая почти ничего уже не значила для акулы, оказалась трудновыносимой для человека — для женщины с ничтожно нежной кожей и жалкой иммунной системой городского животного. Она преувеличила, она слишком вжилась в тело-торпеду.

Идиотка, стоит вырваться на свободу и поплавать, и она сразу теряет чувство меры! Потому и книги её так долго не покупали. И только, когда вмешалась Надежда Наркиссовна с её здоровым цинизмом и отсутствием фантазии, а, главное, с тем самым чувством меры — дело пошло на лад.

Сейчас все эти размышления ни к чему, хотя кто знает.

Спрессованный песок охотно принял дрожащую фигуру в облепившем её лиловом халате. Смешные русальи кошельки валялись среди бархатных клубков водорослей. Роговые мешочки с четырьмя рожками, на самом деле, не имели отношения к русалкам. У русалок никогда не водилось такого рода имущества. Веде было прекрасно известно, что это оболочки от яиц скатов-хвостоколов или морских котов, виденных ею сегодня, когда они плясали над морским дном.

В забытье от боли она подобрала слабой рукой один из кошелёчков. Тут её скрутило, и она сжала морскую игрушку влажными пальцами.

Еле поднявшись и не позаботившись, чтобы привести в божеский вид измочаленный халат — местность всё равно пустынная — она поплелась к ближайшему лесу. Опушка из тоненьких, дрожащих деревьев почему-то притягивала, как театральная рампа. Но боль, мешавшая даже дышать, заставила затоптаться на месте. Извернувшись и спустив с плеча халат, она собиралась оглядеть рубец, но не сумела. Взвизгнув от боли, она только предположила, что простирается он от лопатки к талии, и выглядит — мерзее не придумаешь.

Ей почудилось, что кто-то наблюдает за ней, но, заворачиваясь в своё претерпевшее многое одеяние, она ничего и никого окрест не углядела.

Дикие яблоньки расхаживали по крошечной яйле, от них и исходил услаждающий душу, всё густеющий запах. Они пока не собирались цвести снова, но, казалось, аромат остался здесь с прошлого года. Кой-де виднелись даже перезимовавшие плоды.

Добравшись до зеленой классической травки, и вдыхая сдобный воздух холмов и пышущего здоровьем леса, она попыталась принять такое положение, чтобы боль не донимала её.

Вот так, уткнувшись ничком в тёплую траву, она провела некоторое время в подступающем бреду, стараясь пока отогнать от себя здравые размышления, насчёт того, чтобы вернуться домой засветло. Надо было добираться по воде.

Сильный и вполне осмысленный шорох заставил её сделать усилие над собой, и бред прошлых часов растаял. Не сразу она повернулась и, стиснув зубы, прилегла на бок.

Сначала ей показалось, что рощица загорелась, потом, что она видит стаю очень ярких птиц, и только, спустя несколько долгих мгновений, она разобралась.

На старой-престарой яблоне среди запутанной паутины толстых веток и зелёного облачка первых листьев, обвив могучий ствол огненно-травяным туловищем, пристроился дракон.

Под зубчатой линией хребта мышцы толщиной в кадку для пальмы подёргивались, будто через них пропускали несильный ток. Глаза внимательно смотрели на гостью этих милых мест.

Тщательно оглядев дракона, Веда, наученная опытом с медведем, медлила, но, в конце концов, напрочь отмела мысль о багаже — то есть, о спрятанном под этой бронёй человеке. Дракон был неподвижен и доброжелателен. Он, как и она, старался составить представление о новом лице.

Его взгляд и спокойствие навели женщину на мысли о настоящих драконах, которые небольшим поселением держались здесь до прихода предков из степей. Те драконы обладают отнюдь не человеческим разумением, они доброжелательны к любому проявлению истины, к общению, впрочем, не стремятся. Но всё слышанное свидетельствовало о том, что представитель этого древнего разумного племени не оставит раненого человека без помощи.

Также она мимоходом вспомнила, чем питаются эти драконы. Они, говорилось в очень старых книгах, были, подобно людям то плотоядными, то обожателями свежей фруктозы.

Так как языка драконов невежественная писательница не удосужилась выучить, ей оставалось только положиться на язык жестов.

Она поднялась, и, с трудом пройдя несколько шагов к яблоне (ужас, до чего он огромен, акула по сравнению с ним золотая рыбка), сделала властный жест — спускайся!

Огромное тело немедленно зашевелилось и, расталкивая ветки, скользившие по бугристой коже, сползло вниз. Он не задевал плодов, и признательное дерево проводило его тихим шелестом.

Цвета болотной воды, он казался разноцветным. Пестрота сложенной внахлёст мозаики проявлялась при движении. Крылья в размер латинских парусов деликатно прижаты к бревноподобному туловищу. Огромная голова, напоминающая головы коней на рельефах, с сомкнутой пастью, наводившей на мысль об отнюдь не лошадиных челюстях, скользила к ней по воздуху.

Дракон превосходил размерами всё живое, что ей доводилось видеть, у неё захватило дух от его грубоватой пугающей красы. Сминая зелёный ковёр огромными лапами, он направился прямиком к ней, трёхпалые с чёрными когтями лапы глубоко врезались в землю, но она немедленно заметила, что шебутная мурава в пропаханных им огородных грядках чудом не пострадала.

Она жестами показала, что хочет в воздух, ей нужно оглядеться.

–…домой. Домой, понимаете? Бай-бай дома.

Дракон, казалось, всё прекрасно понял и стал оседать вниз, чтобы она могла взобраться к нему на загривок.

Подступив, и попытавшись это сделать, она застонала. Голова гиганта повернулась к ней, и сочувствие мелькнуло в похожих на огромные капли дождя глазах. (Это выражение напомнило ей о ведьме.) Повернувшись к яблоне, он разинул пасть и, обнажив внушительные цвета слоновой кости бугорчатые зубы, усердно отодрал вместе с веточкой перезимовавшее яблочко.

Повернув шею, дракон любезно и безмолвно предложил свисающий из пасти плод. Не желая быть невежливой, она приняла, и, вежливости ради, куснула, ожидая, что рот наполнится невыносимой горечью и кислятиной…

Изумление, написанное на её лице, заставило дракона издать звук, похожий на хмыканье.

«Значительно легче…» Уходящая, как звон гитары, боль становилась всё терпимее. Веда в бреду представила боль в виде дерущихся мужчин. Разглядеть подробности она не могла, но, по мере того, как они уставали, и удары становились реже, утихала и нервная пульсация там, где никакого вам плавника.

Вспрыгнув даже с некоторой лихостью на корявый бок дракона, и охнув от последнего сладкого спазма, Веда сразу и необъяснимо успокоилась.

Полёт она плохо помнила. Разве что первые его минуты. Или это были часы?

Мучила усталость, спутанные волосы, жар от прямых лучей засиявшего на западе Орса, заныло с новой силой плечо. Снова она увидела движущуюся армаду чужого флота, но на сей раз решила, что её сознание освобождает призраков.

Когда он ускорил движение в воздушных анфиладах, она почувствовала не сразу. Кто-то их догоняет. Обернувшись, она сразу увидела, кто, и завопила от страха.

Дракон с силою напряг шейную мышцу, чтобы успокоить её и призвать держаться покрепче…

Безумные глаза страшного существа были отчётливы даже на приличном расстоянии, которое всё уменьшалось.

То летел демон со скрюченными когтями и огромный, как холм. Особенно неприятно, что выпуклые белые глаза без радужки, с двойными зрачками видны во всех подробностях. Глаза плавали в воздухе, а взгляд ощущался как прикосновение.

Гигантские крылья распускались и опадали с величием, достойным восхищения. Она поняла, что битва в воздухе неизбежна и что лучше не смотреть ни за плечо себе, ни вниз — и тут же глянула. Город брошенной перчаткой запутался в траве лесов. Она затосковала.

Прежде она никогда не видела демона так близко. Говорят, их пробовали держать в зоопарках, но скоро отказались от этой идеи. Для них не нашлось подходящей клетки, да и поди запри крылатое существо. К тому же, они вроде бы не животные.

Обращались с просьбицей к владельцу знаменитого питомника, где на клочке свободы в сотню квадратных километров обитали настоящие животные. Но этот человек, весьма властный, и до точки не дослушал просьбицу.

По слухам, он предложил им отправить демона в парламент Сурьи — там, мол, парню самое место.

К тому же, душа демона, если таковая имелась, куда сложнее устроена, нежели у всех, кто обитает под небом. Исключая разве что господ из подземной службы. С ними вообще неясно, кто они. Вроде бы они всегда сопровождали эволюционный путь человечества, но сходства что-то не замечалось.

Зловонный дух на пару со взглядом опережал ужасное создание, и она нечаянно вдохнула полную грудь этой терпкой вони, непохожей на запах обыкновенного человека.

Драка была неизбежна. У Веды захватило дыхание, закололо иголочками кисти рук и ступни.

Чёрное тело приближалось, распластавшись по воздуху, влипало в него, как в жидкое стекло. Сближение происходило и быстро, и медленно. Очевидно, время утрачивало свои характеристики в присутствии неведомого зверя.

Когда произошло нападение, она не успела заметить. Её оглушил смрад, странным образом проникший в голову. Мысли спутались в клубок.

Состояние всадницы следовало описать одним словом. Но найти его всё равно, что распутать шнурок при свете врушки.

Веду чувствительно прижало потоком изменённого ветра к хребту дракона. Она ощутила бугристую кожу, домовой душил её на диване во время дневного вредного сна.

— Атакуй! — Закричала она и захлебнулась.

Лес, рассыпанной коробкой с подтёкшими фломастерами, уехал на колесе к востоку, а запад показывал рогатую гору на мелководье. Море поместилось почти на небе, а небо плыло и плескалось под ними. Веду замутило. Облачко на горизонте сошло бы вместо носового платка.

Из-за своего груза дракон не мог бороться в полную силу. Он вынужденно держал дистанцию и маневрировал бездарно.

Веда почувствовала, что дракон склонил голову вбок, пытаясь встретиться с ней глазами. Она поняла…

Единственное, что она успела: отчаянно нащупать один из гребней на холке дракона, и её пальцы сразу принялись соскальзывать.

Дракон перевернулся вверх лапами и просочился под чёрным крылом. Демон размером поменьше, но страшно егозлив. Исчезая в одном месте, он являлся в другом. Не настолько, чтобы в этом было что-то противоестественное, но всё же метром дальше, точно.

Дракон пока только отступал, и не всегда это получалось изящно. Врастяжку, как поезд, подхваченный ураганом, он держался тактики — слева и справа.

Гремел в рифму ветер, а волосы Веды вытворяли с её обзором чудеса. Маленькое облачко одиноко играло в углу обзора. Дракон снова занял правильную позицию, чтобы Веда отдышалась. Мохнатое крыло закрыло горизонт шторой, Веда на мгновение погрузилась в ночь.

Дракон показно ретировался, демон за ним. Дракон сделал выпад в ту сторону, где синела невинная пустота, и удар хвостом пришёлся по несказуемой части демонова тела.

Схлестнулись хвосты — драконов, крепкий, как доска для плавания, и тощий, но страшно цапучий, с проволокой внутри, демонический.

Кончик, свернувшись петлёй, легонько зацепил всадницу за шею. Понимал ли демон, что это маленькое, с лохматой светлой головой — не одно целое с противником или нет, но Веду розгой вытянуло. Веда по-птичьи пискнула. Напрасно — воздух кипел от ударов и слабенькой жалобы не расслышал никто из противников.

Дракон заметался, как дикая курочка. Хвост с остриём на конце соскользнул и вытянулся, твердея мечом. Веда сообразила, что вреда ей не причинили, но от ужаса заныло раненое плечо.

Дракон замер, прислушиваясь к всаднице. Любопытно, что он вообще меня не сбросил, подумала Веда. Дракон словно прочёл её мысли.

Её встряхнуло, и она поняла, что это упрёк.

Дракон, очевидно, принял решение и помчался навстречу парящему неподалёку демону. Тот не ожидал нападения, он лежал на боку, на диване. Лениво свесил тонкие чёрные руки, и потягивался: ну, чисто кропивнянский кот.

Дракон тоже вытянул лапу и растопырил когти. Веда нервно рассмеялась и подавилась смехом.

Демон встряхнулся и закрутился: Веда видела обыкновенный смерч. Дракона на верёвочке подтащило к вертящейся трубе. Он извернулся и тут же начал рушиться: пространство вокруг смерча подтаяло и сквозило. Наверное, это и есть тот самый космоворот: прореха между временем и пространством.

Пике!

Дракон падал. Смерч раскрутился. Демон заглядывал на них с верхней лестничной площадки.

Виноградник летел косо, картинкой сбоку. Пробиралась пятнистая собака между подвязанных белой ветошью лоз. Чешуйчатые тела стволов напоминали зимовку некрупных драконов.

Бум! Дракон проделал потрясающую штуку. Он упал на невидимый батут и вскинул себя на высоту на пружинке. Если бы Веда больше знала о драконах, она бы не удивилась.

Дракон взлетел поменявшей направление пулей, и пуля врезалась в колыхавшегося облаком демона.

Тут же заработали острые кошачьи когти. Дракон закогтил демона и встряхнул. Демон раскинул крылья и вполне человеческие руки.

Ранен. Крупные фиолетовые капли, растягиваясь, но не утрачивая формы, летели к винограднику.

Облачко, похожее на клочок ватки, добралось до центра неба. Дракон промчался по ступеням невидимой лестницы и окунулся в оказавшееся огромным облако по самые рожки.

Веда в прореху видела, что демон завис над деревьями, встряхнулся и дёрнул головой в обвисших чёрных прядях. Он рывком вправил крыло и засуетился, оглядывая место большой игры.

Дракон покачивался в облаке. Веду душила сырость, клонило в сон. Похолодало, но дракон оказался тёпленьким, и Веда приникла к нему, легла щекой на бугристую холку.

Молчание вокруг имело неестественную природу. Всё отключили — даже самый маленький листок на дереве далеко внизу помалкивал.

Дракон тихонько стронулся с места, и Веда неохотно приподнялась, потёрла слипающиеся глаза.

Дракон выпал из облака и прохладный воздух весеннего послеполудня показался Веде жгучей жарой. Дракон посмотрел, склоняя голову к плечу, на летающего кругами демона.

Веда приготовилась к новому пике. Но дракон вальсировал на клочке небесного паркета. Потом громко свистнул. Звук прорезал воздух инверсионной самолётной бороздой.

Веда с раздражённым изумлением прижала голову к плечу, чтобы защитить хотя бы одно ухо.

Предупреждать о нападении?

Вот вам благородство, извольте. Сама Веда считала, что добрые дела наказуемы.

Демон, настигнутый свистом, вскинулся и снова на расстоянии заглянул в самые глаза Веды. Он развёл крылья и солдатиком взлетел на линию с драконом.

Дракон медлил. Веда не утерпела и ткнула кулаком в толстую холку. Ей почудилось, что дракон смеётся, но проверить свои ощущения она уже не смогла. Что-то произошло, пейзаж сместился и раздвоился.

Дракон держал демона за стройный волосатый стан выставленными лапами. Собирался потанцевать в паре? Вместо этого затряс визави, что есть силы.

Демон молчал, извивался и внезапно пронзительно взвизгнул. Неподобающее воплощению зла отчаяние запомнилось Веде навсегда. Наверное, это первое поражение бедолаги — спустя долгие годы говорил ей тот, с кем она могла поговорить на эту тему.

Дракон одержал победу. Он легонько оттолкнул крикуна и тот рухнул с высоты, смертельной для существа из плоти и крови, каким бы гибким и чёрным ни было оно.

Веда, оглушённая впечатлениями — в последнюю минуту она увидела демона совсем близко, и он показался ей каким-то другим — долго смотрела, как падает бесчувственное атлетическое тело. Воздух долго не хотел отпускать своё чадо, к которому был закономерно пристрастен.

Где точно упал демон, Веда не смогла бы сказать. Она поняла только, что дракон, отсиживаясь в облаке, рассчитал место убийства довольно верно. Ему не хотелось, чтобы тело обрушилось в городе.

Привал после победы необходим. Узкий пустынный берег мелькнул косо, ибо дракон уже начал снижение, и, хоть он сделал это, не спросясь, она понимала, что сейчас не до церемоний.

Там росли деревья, но не яблони. Ветер слабенько взвыл, напомнив предсмертный вздох демона.

(Потом ей казалось, что безобразие этого существа она преувеличивала, но вот об этом она ни с кем не разговаривала во всю свою жизнь.)

Ей ещё что-то померещилось на острове в глубине за картинной горной галереей, нарочно кем-то устроенной, чтобы путники, снижающие полёт со страшной высоты, могли вволю налюбоваться.

Гигант-дуб склонился над молчаливой полосой прибоя. Листва его вздрагивала, ей показалось, что он — живой. Такую складчину на её памяти никто не избирал, но что значила её память?

Они снизились — земля… головокружение.

Бархат дёрна здесь заменял песок.

Такт требовал отползти на громадных лапах, как можно изящнее, в сторонку от приводящей себя в порядок дамы.

А.

…

Ах, вон оно что. Когда чумазая Веда увидела человеческую фигуру, то онемела и, чтобы собраться с мыслями, быстро отвернулась. Это было не совсем честно, но теперь, когда она стольким была обязана… Не будешь же базарить, сказала себе Веда, и спотыкаясь, направилась к нему.

Вторая душа подобала ему. Она видала могучих зверей, чьим вместилищем были хиловатые тела, видала хищные ястребиные клювы и помнила о лицах без подбородков.

Но этот… этот был под стать дракону. Ростом он, правда, чудовищным не отличался, но плечи его напоминали о вольных играх воображения самого лучшего из скульпторов Гипербореи, когда сей упрямец грезил о земных богах и героях. Лицо (он сейчас посмеивался) свидетельствовало о том, что он — Орсопоклонник и в натальной его карте Знак Овна находится в треугольнике Марса Благосклонного.

Светлая, не слишком убедительная, шевелюра сейчас и вовсе не имела вида, глаза ясные, брился он, вероятно, (если вас не покоробит прозаическая подробность), каждый день, когда не был драконом. Это, как ни смешно, очень расположило привереду Веду, ибо нововведение наших дней, освобождающее сильную и нежнейшую половину от этой неприятной обязанности, ей вовсе не по нраву.

— Не угодно ли поискать воды? — Это были его первые слова, негромко произнесённые низким голосом. Сначала он просто без слов поклонился ей, тем самым формально довершив знакомство, начатое в полном безмолвии, без обязательных ритуалов.

Несмотря на приступ изумления, она мысленно рассмеялась при его первых словах. Чутьё подсказывало, что где-то есть вода. Кроме того, подсознательная лёгкая память большой умной рыбы напомнила ей, что во время посадки мелькнуло нечто, некий зеркальный отблеск среди мрачновато-уютных круч островка.

Вдруг он спросил, почему госпожа смеётся?

Тогда она опомнилась. Она была уверена, что не выпустила на губы ни тени усмешки. И мало ли какие тайные знания есть у этакой редкостной складчины? В конце концов, это первый дракон в её жизни и с ним следует быть покорректнее и не забывать, что он страшно её выручил.

Со всей церемонностью запахнувшись в остатки любимого вишнёвого халата и со всем величием, на какое способна вспотевшая босая женщина со спутанными волосами, она подошла к нему, скажем, на расстояние руки без пистолета.

Подбирая изысканные выражения, (и рассматривая его глаза, нос, подбородок и всё прочее, а так же предоставив ему ещё раз рассмотреть свою случайную спутницу) акула поблагодарила его.

— Ну, что вы, что вы. — Пробормотал он, на секунду опуская глаза, как будто не уверенный в том, что его есть за что благодарить.

— Я смеялась, — сказала она, прерывая возникшее молчание, — так как тут и, правда, есть вода. Я восхищена вашей прозорливостью. — Мягко добавила она без малейшей усмешки, и тут он поднял на неё самый нахальный взгляд, который ей доводилось встречать своими серо-зелёными глазами.

«Ах, так», — ещё раз сказала она себе. Тогда он получит сильное ощущение в довершение своих подвигов в воздухе. Она, однако, постаралась, чтобы на сей раз он не сумел прочесть её мыслей. (Это сделать совсем просто, я вам расскажу в другой раз.)

Они нашли это озерцо очень скоро. Овальное зеркальце, в такое хорошо смотреться в светлую ночь.

На берегу снова начались церемонии. «Я подожду сколько угодно» — «Да нет же, вам отдых нужен после ваших подвигов….»

(Веда умела красно выражаться.)

Он пошутил насчёт того, что сильно запылился, и возникло некоторое молчание.

— Я всегда плаваю в одежде. — Сказала она. — Поверьте, это — моя странность.

— Эта странность очень нам на руку. — Улыбнулся он.

И спросил, может ли он избавиться хотя бы от небольшой части одежды… своей?

За эту дерзость она мысленно окончательно решила, что он не будет скучать в воде. Так как на сей раз она не стала скрывать свои мысли, он состроил самое почтительное выражение.

Она отступила и шагнула в воду, услышав за спиной шорох. Тотчас она краем глаза заметила мелькнувшие среди бледной глади озерца широкие не слишком загорелые плечи и беззвучно скрылась под водой.

Он не сразу встревожился, поглядывая с другого конца озерца их общей ванны на затихшую гладь воды — дама не казалась ему беспомощной — но всё же поплыл (она это видела почти со дна) к тому месту или чуть правее, где погрузилась светлая голова.

Высокий коричнево-золотой плавник плыл к нему и исчез, будто пригрезился. Огромная красавица-акула вынырнула чрезмерно высоко, как не водится у этих рыб!

Конец ознакомительного фрагмента.