Глобус Билла. Четвёртая книга. Дракон

Александра Нюренберг

На Эриду уже осень. Бывший экипаж Глобуса привыкает к распорядку жизни в дядюшкином замке. Командир Ас покупает пастбище и строит космодром. Энкиду влюблён. Билл не понимает, что значит быть наследником. Иннан и Шанни насмешничают. Сир Мардук подозревает всех.

2. Билл и снег

— Что у тебя с лицом, красавчик?

Билл как будто не услышал, но принимая у доместикуса ложку и вбрасывая в свою тарелку много чего, попробовал затоптать тему:

— Дядя, ну, до чего вы неделикатны. Я же стесняюсь.

Он повёл широкой грудью и прикрыл половину лица, глядя почему-то на Аса. И тут же повернулся к доместикусу, цапнул за ускользающий фрак:

— Любезный, давно хотел сказать — вот это красное, горячее… Решпект.

Бледная немочь устроила на страшном лице такое выражение, что они все явственно услышали насекомый стрёкот — «с-спасибо…»

Шанни передёрнуло, и Мардук, заметив, огнём глаз изгнал дворецкого.

— Ну, всё, замолчи, Билл. Трещотка, ей-Абу-Решит. Ему слово — он в ответ целую декларацию сочинит.

Они ужинали. Портрет над плечами хозяина среди старых фресок постоянно привлекал то целый взгляд, то взглядец — мимо не проходите. Портрет нашла в музее Шанни и пожелала повесить в Гостиной. Она уверяла, что это замечательное произведение, кисти кого-то там.

Потом по поводу этой «кисти» было изрядно неумных шуток, отдающих духом предвечерней казармы, пока Мардук не поймал одну и сказал, что каждый из них рискует своей кистью, если не умолкнет.

Что за произведение? Ну, раз такая образованная барышня сказала, куда уж мужикам неотёсанным лезть. Билл неизвестно чему учился и где, не считать же кое-как завершённый университет… Энкиду — уличный кот. Ас, тот, пожалуй, мог бы влезть с суждениями — производил впечатление кой-чего нахватавшегося офицера, — но опять же: хорошо воспитан, чтобы в художественные споры с женщиной вступать.

Для Мардука же слово леди было законом — во всяком случае, в таких нетрудных проблемах, как меблировка и всякие повешенные на стенах — не примите дурно — господа.

В общем, сегодня, под влиянием наркотика из заначки великого поколения или злых слов, трое мужчин были слегка под шофе и возбуждены, как биллов конь после своего бегства. Возможно, по одной из этих причин портрет — это не очень яркое пятно в тусклом окоёме света — сделался полноправным приглашённым, почти одним из них.

Старые фрески казались вызывающе сочными и слегка двигались в густом слое превосходной штукатурки. Мардук проговорился, что собирается подновить «картинки» усилиями крепостных художников.

Шанни так возмутилась, употребив слова «святотатство» и другие, что старый джентльмен только крякал и смущённо озирался. Наконец, он был отпущен, дав предварительно заклятие, что не совершит глупости и не возьмётся доморощенными средствами реставрировать музейную ценность, достояние двух планет, духовное наследие Космической Расы и тары-бары.

Сегодня вопреки древности контуры планет на стенах обозначились отчётливее обычного. Казалось, что не минуло почти семь тысяч лет с того мгновения, когда беличий хвостик в последний раз коснулся стены и провёл финальную кривую вокруг мощного бока Кишара.

Пылающий синим и багровым царь Клетки выглядел живым до ужаса. Мастерство художника, болтавшегося вверх ногами в опасной зыбке под потолком с кистью пресловутой и палитрою, на которой дивно смешались краски творения, устроило так, что в определённом освещении Кишар начинал движение — неотвратимо и спокойно. Вместе с ним рыцарь Привал в своих латаных доспехах и пригожая Незнакомка летели в пространстве над головами сидящих и пирующих богов Нибиру.

— В самом деле, — Шанни поддержала хозяина, — рискуя прослыть грубиянкой… что означает эта боевая раскраска?

Напомню, что речь шла о синеватой печати, оставленной языком присягнувшего Биллу дракона.

— Он упал. — Уронил Ас.

Ответил вместо царского сына? Взял на себя обязанность — уже позабытую — телохранителя сюзерена и соответчика за его глупости.

— А выглядит так, будто сражался.

Мардук в упор рассматривал Билла. Тот лопал, изредка приподнимая моську и отвечая дяде почтительным взглядом, непонятно — обращённым к венценосному родственнику или к содержимому тарелки.

Шанни развлекала свою персону тем, что бросала в Энкиду зубочистками. Ас внезапно тоже попал в кадр, но радости от первой роли в дядином кино не испытал.

— Ты видел, помещик?

— Простите?

— Не прощу, ты же знаешь. — Добродушно отозвался Мардук, вдруг, как это с ним всегда в опасные моменты происходило, теряя интерес к жертве. — Да Бог с вами. Хотел просто разнообразить беседу, чтобы заглушить ваше чавканье, а вы сразу надуваетесь и перемигиваться начинаете.

Дядя опять принялся накаляться, как хорошо прогретая старинная сковорода, которой запросто можно убить нибирийца. Вдобавок, он раздул ноздри, и Биллу со страху показалось, что Мардук учуял ароматическую лесную добавку из музея.

— Будто я вам враг какой.

Едва они зашевелились, а Шанни метнула тревожный взгляд на Энкиду, а зубочистка, ударившись в щёку гиганта возле губ, рухнула копьём лилипутов на скатерть, как Мардук остыл. Он рассмеялся.

— Ну, вот… опять за рыбу деньги. Расслабьтесь, мордовороты. Извини, леди…

Он протянул руку и, задумчиво подняв зубочистку, вертел её — улыбаясь. Шанни не позволила себе перевести дух, но поняла — гроза пронеслась под самыми сводами потолка между росписей с планетами и улетела, как воющее привидение в окно.

Дядя Мардук сгрёб со скатерти ломоть хлеба и погрузил его в красную подливку. Затем, отодвигаясь, чтобы доместикус мог забрать блюдо с тремя торчащими костями, сказал мимо фрака:

— Чем-то пахнет…

И ноздри его великолепного носа шевельнулись, подчёркивая твердость плоти. Шанни в который раз подивилась размеренности и красоте этого старого лица, изготовленного из крепких на диво материалов с чужих планет.

Мальчики скромно промолчали, и командир, как и положено, увёл огонь на себя.

— Сир, я весь день провёл на пастбище. Беседовал с местным жителем, курящим свою длинную трубочку…

Дядя усмехнулся совсем почти незаметно.

— Надеюсь, ты хотя бы пометил свою территорию древним способом?

Билл прыснул. Энкиду с трудом удержал улыбку. Ас всем видом показывал, что ни слова не понял — вот так с ходу утратил знание родного языка, бывает, граждане. Мардук быстро глянул на Шанни.

— Врыл пару столбиков с телятами?

Билл замер с куском в зубах. Дядя решил, что виной упоминание недавнего приключения, но Билл смотрел выпученными глазами за его плечо.

Портрет был другой. Но в чём он изменился, осталось ребусом.

Мардук понял, что раскрыт, и повернулся, глянул за плечо.

Но вообще не зудел, не приставал, а даже развлёк всех очень к месту историческим рассказом про этот самый портрет.

Билла удивило, что все слушают и никто не замечает, что портрет изменился.

— Билл, ты что — привидение увидел?

Билл очухался — Мардук грозно смотрел на него в упор. Шанни погремела ложкой в чашке.

— Сир, но он ведь считается легендарной личностью, а не исторической?

Шанни удержала таким манером разговорчик за ниточку из подкладки и продолжала наматывать на пальчик, хорошенький и чуть чумазенький.

— Оно ведь, как, леди… сегодня историческая, а завтра ты уже в сборнике сказок с лягушкой по душам разговариваешь. Такова цена власти. Сначала всё твоё, а потом… — он махнул, — тебя по косточкам разберут.

— Это если вы не подписали указ по поводу ресурсов… тогда всё ваше останется.

Мардук изумлённо поднял одну, другую и разом обе красивые брови.

— Таки мне это дивно. Что, ещё и указ? Ну, дети, у вас же просто раскардаш… деспотия демократии.

— А… — Только и вякнул любитель НЛО, Билл. — У вас, дядя, я так понимаю…

Мардук повёл шестнадцатигранным, как на Нибиру, стаканчиком.

— Здесь всё моё, мальчик. Всё моё… без всяких указов. А как иначе? А папа твой… дебошир, впрочем. Взял бы, что надо да и не шумел зря. Мыслящих существ зря волнует. Демократ, цуценя. Указы он издает.

И хозяин всего издал губами сочный звук. Тут же извинился перед дамой.

Шанни тихонько спросила:

— Что у тебя с лицом?

— Ты же слы…

Она отвернулась.

Мардук вёл себя хорошо, только в конце проворчал:

— Уж коли грабите старика, могли бы и садик перекопать… с утра..

Вслед поспешно поднимавшимся по разным лестницам Асу и Биллу добавил:

— Может, чего ещё сыщете… стащить.

— Спасибо, сир, — пролепетала скромница Шанни, — за то, что разрешили нам тут повсюду шастать. Так много всего.

Мардук иронически покосился, показывая, что чует игру своей любимицы насквозь, и она это знает.

Спустя час, на тихой и тёмной лестнице показался Билл. Он обернулся и громко зашипел. Выросший за его плечом Ас упрекнул:

— Билл, ты змея, что ли, чего ты шипишь.

Они сговорились собраться по настроению после ужина. К ним могла присоединиться Иннан. В одну из комнатушек в глубине второго этажа все потихоньку натащили, кто что — Билл даже зачем-то целую длинную рыбу. Девочки посмотрели на рыбу, но никто ничего не сказал, чтобы не обидеть Билла.

В этот вечер ошибка Шанни, посеянная в полёте, дала всходы.

Они засиделись, и, когда Ас сказал: «ну, знаете» и, пожелав всем по обыкновению увидеть во сне дядю Мардука на выпускном балу, ушёл, а следом и Энкиду, сладко зевнув в карты всеми белыми клыками, извинился перед леди и также удалился, обещав проводить Иннан, Билл не поспешил за ними, хотя обычно первым начинал клевать большим носом.

Шанни отставила свою чашку.

— Ну, я пошла и постараюсь увидеть что-нибудь получше. Как хорошо, что не надо убирать со стола.

Но Билл вдруг сказал:

— Секундочку.

Она удивилась:

— Так говорят, когда во время разговора звонит мобила, притом только нибирийцы некультурные.

— Я и есть не культурный. Уж ты меня прими таким, как есть.

И подмигнул.

Шанни заинтересовалась:

— Ты это подмигнул или мне от усталости показалось?

— Ты устала? О, бедная… милая Шанни, ты устала?

Он вскочил.

— Сейчас постараюсь всё исправить.

Наступило молчание. Билл подсел к Шанни ближе. Минутой позже у неё округлились глаза. Шанни сначала просто изумилась.

— Билл… что это?

Спустя ещё минуту она вскочила.

— Билл?

— Ну, я… — Промямлил он, тоже поднимаясь.

— Билл, мне пощёчину — тебе? — Спросила она, снова садясь — подальше.

— Ах, прости, ты же — леди. Дядя всё же втолковал мне кое-что.

Он вытащил из кармана коробочку и поднёс.

— Загляни.

Она испуганно поправила волосы.

— Что это, Билл? Что там? Чей-то загнутый кривой зуб?

— Открой. Ну, ладно…

— То, что там — это, действительно, то, что я подумала? Я на случай, если я всё же подцепила в космосе какое-то отклонение?

— Да, это…

— И зачем, позволь спросить?

— Ну.

Опустившись на колено:

— Леди Шанни, я предлагаю вам… — И замолчал.

— Но Билл, это же какая-то чушь. — Отчаянно воскликнула она. — Ты что хочешь этим сказать? Ты вообще хочешь что-то мне сказать?

Билл как-то странно молчал… На сей раз Шанни просто его отпихнула мазиком, поспешно схваченным с биллиардного стола.

— Не двигайся… сумасшедший. Встань, пожалуйста. Чёрт, моя туфля… нет, я сама подберу. Билл, не двигайся с места. Позвать, что ли, дядю или его призрак?

— Но…

Он выглядел не оскорблённым, а озадаченным.

— Разве ты? Не?

— Нет, Билл.

— Совсем?

— То есть, Билл, я, конечно, люблю тебя… я даже не знала, что произнесу это.

— Вот видишь.

— Как, ну, чёрт возьми, брата. А братьев, знаешь, как любят? Чтоб он провалился — вот как.

— Брата? И…и всё?

— Ну, да. Причём у меня такое чувство, что тебя целых сорок штук.

— Сколько?

— Сорок. По меньшей мере.

И вот тут Шанни с чувством удивления и даже неожиданной досады убедилась, что он обрадован. Он поднялся, улыбнулся очень глупо, но стыда или смущения её радар не засёк. Она сказала, сообразив, что сейчас её ждёт нечто потрясающее, в стиле Билла — строго организованное безумие:

— Ты собирался…жениться… на мне?

— Ну, да.

— А почему?

— Я думал… ты… в общем, я думал, Шанни, что ты… Что ты… Ну, да — так я и думал.

— Но откуда…

Тут и всплыла ошибка.

— Ты сказала… однажды…

Билл спутано принялся объяснять, и цветные клубки завертелись в его голове.

— Ах, Билл.

Она молчала.

— Даже не знаю, чем я больше ошарашена. Ты что же… — Её голос дрогнул. — Собирался жениться просто потому, что тебе показалось, что я?

— Ну, да.

— Сделать счастливой?

— В общем…

Билл выглядел, как если бы флаг свалился не дракону, а ему на голову. Даже его слегка проняло.

— Ах, Билл.

Она погладила его по руке.

— Так нельзя.

— Нет, я знал. Знал, конечно. — Он потёр затылок и сморщил нос. — Тогда мы ещё летели в Глобусе. Тебе снился кошмар, я кинулся оказать тебе первую помощь и ты, просыпаясь, произнесла имя. Мы знаем с тобой, какое это было имя.

— Зачем же ты? Если ты знаешь?

— Ну, мало ли…

— Билл!

— Ну, как это? В-третьих, ты могла передумать.

— Какое самомнение. Во-вторых…

–…мне могло показаться. Ну, и конечно, конечно — я всегда восхищался тобой, ну, ты же знаешь.

Шанни покачала головой, выдохнула.

— Билл, ты ведь очень неглупый… ты так весело и небрежно это сказал.

— А в чём дело?

Она помолчала.

— Билл, если бы ты проснулся и произнёс имя…

— Ну?

— Билл…

— Ты самая несчастная девушка на свете, так? Ну, признай? Ты это хотела сказать?

Шанни вместо ответа спросила:

— Ты по доброте душевной?

— Ты обижена?

— Нет… я в ужасе.

— Вот странно. Словом, извини.

— Да ничего. — Ответила она, недоумевая, почему же она, и вправду, не сердится.

Он склонился.

— Эй. — Она испуганно отскочила.

— Туфлю! Туфлю хотел поправить, о Абу-Решит.

— Знаешь, Билл…

Конечно, грозные слова Аса, сказанные небрежно и в то же время благодаря этой небрежности, особенно отчётливо, не были забыты ни Биллом, ни Энкиду.

Что подумал тот, а что подумал этот — в общем, разницы нет, но…

Нет, она есть, но…

Ас спал — или что он там делает ночью — на своём пафосном чердаке.

Прокравшись вдоль тёмной аллейки под окнами первого этажа и сдавленно ругаясь, Билл заглянул в спальню Энкиду. Для этого ему пришлось встать на колено и пригнуться. Но в полутьме берлоги, едва прикрашенной из угла бликами фонаря, горящего в четверть мощности, он не нашёл признаков братнего тела, покоящегося на косматых шкурах, и вспомнил, что Энкиду теперь завёл модку ночевать во дворе в половинчатой беседке.

Девочкам это не очень нравилось. Иннан уверяла, что после этих ночёвок остаётся запах дикого зверья, но Шанни попросила её потерпеть — скоро холодные ночи изгонят егеря в его логово.

Билл не пожелал идти по двору под бдительными взглядами невидимых драконариев. Он нырнул в комнату брата и выбрался в дом.

Голубым и розовым светом наполненный коридор вывел Билла, от нетерпения ломившегося, как тот ужасный холодильник в Глобусе, и несколько раз приложившегося об дядины страшненькие светильники, на низкую крышу. С неё спрыгнул и приземлился аккурат возле беседки.

Запутав башку в шелестящей занавеске высыхающего виноградника, он высунулся. Издалека площадь двора была, как поверхность луны, но без признаков высадки нибирийцев. Сначала ему показалось, что брата здесь нет. Небось, услышал шаги и занял позицию с дубинкой. Мы теперь все нервные.

Но тут сообразил, что золотой блик среди ветвей — это башка брата. Энкиду, освещённый луной достаточно целомудренно, и не подумал шевельнуться. Билл услышал:

— Не спится из-за того, что Ас кое-что сказал?

Билл запнулся и раздражился, почёсываясь. Энкиду зашевелился, сел. Билл видел, как свет перемещается по нему неторопливо.

— Стало быть, не мне одному.

Энкиду возразил:

— Нет, ты не юморить пришёл. Тебе страшно, Билл.

Билл принялся придумывать что-нибудь обидное. Энкиду обхватил свои драгоценные колени.

— Мне, конечно, тоже. И самому лётчику. Насчёт леди — не знаю. Она бесстрашная.

Билл спросил, чтобы хоть что-то сказать:

— Интересно, что на этот счёт думает Иннан?

Энкиду фыркнул:

— Она же местная. К тому же, что там можно думать в таком возрасте.

— Но ведь девочки умнее мальчиков. — Вспомнил Билл старую мудрость.

— Это стереотип, Билл, стереотип. Теперь фиксируют случаи, когда всё наоборот.

— Да-а?

— В иных научных лабораториях, где полёт мысли не урезонен государственным финансированием.

— Ну, вот… приятно, честное слово.

— Обращайся.

Билл посидел ещё и странным образом успокоился, слушая отрывистые реплики Энкиду — сплошь не толерантного характера. Но так и не понял, мог ли Энкиду услышать, хоть кусочек его разговора с Шанни. Под конец он уверил себя, что это его мнительность, и, пожелав брату, чтобы его тарантул укусил, отправился к себе через двор. Он почему-то напрочь забыл о драконариях.

Наутро Шанни вышла к завтраку раньше обычного. Горы в окне выглядели незастланной постелью, да и сама она так торопилась, что не застлала свою. Синие и бурые рубашки смешанных карт — вот как постаралась осень. Горы гадали на встречу или на дальний путь. Всё это она разглядела за прямым плечом в домашнем мундире.

Он обернулся и пожелал ей доброго утра. Шанни ответила рассеянно и, пошарив взглядом на столе, не обнаружила непарных предметов, которые можно было бы вдумчиво перекладывать с места на место.

Ас посторонился, освобождая ей место у окна, чтобы она могла насладиться видом миллиарда оттенков между красным и жёлтым. Она так и сделала и, занимая позицию у подоконника, взялась за край занавески.

Заодно она сказала Асу:

— У меня с Биллом вышел разговор. В общем, он сошёл с ума и предложил мне… сам понимаешь, что… по всей форме…

Ас помолчал.

— Ну и ну. — Произнёс он, как «ну и что». — И ты?

— Ну, знаешь.

— Это моя реплика.

— Верно.

Ас прошёл к столу, провёл рукой по утренней лёгкой скатерти, непохожей на паруса с пиратского корабля, и собирался что-то сказать, но тут появился доместикус с широким и глубоким подносом, который вполне могли использовать вместо плота патрульные у ворот. Ас подождал. Когда сливочник, хлебница, маленькие ложечки, стопка хрустящих салфеток с серебряной, а не вечерней золотой монограммой на уголышках, две вазы с конфетами и многоэтажное блюдо с сыром, копчёными рыбками и круглишками паштета, а также два пакетика кофе — для Шанни, и только для неё, — заняли свои места, когда углы скатерти были одёрнуты заботливой рукой в перчатке, и поклон фрака с неподвижными над ним глазами состоялся, — Ас сразу приступил к допросу по форме:

— А он, что?

Голос был заинтересованный, чуточку насмешливый. Дожидаясь ответа, Ас смерил взглядом оба пакетика.

— Не могу понять… — Дипломатично ответила Шанни. — Расстроился вроде. Ну, ты же представляешь себе.

Ас вроде как кивнул. Это «представляешь себе» должно было означать, что все они осведомлены в особенностях реакции Билла на отказ дамы от предложения разделить престол и ложе.

— Он так и не знает? — Спросил Ас, и погладил стебло ложечки.

Совершенно ненужный жест, и сопровождать им текст — только стиль портить. Но жеста не выкинешь — он так сделал.

— Нет, очевидно. — Небрежно ответила она.

— Что же должно произойти, чтобы он узнал?

— Не знаю.

Шанни встрепенулась и удивлённо переспросила, показав, что её ответ был машинальным и необдуманным:

— А ты о чём? Не понимаю…

В эту минуту на крыльце Билл спросил:

— Дядя? Вот, спросить хотел… Как вы меня нашли вчера?

— Родственные узы. — Серьёзно ответил тот. — Огонёчек такой…

Билл нахмурился — мысль ускользнула. Ну, да, со мной это бывает, как говорят государственные служащие, забыв отправить ваш чек.

Завтрак игрался по нотам. После вчерашнего приобщения к никотину Билл обрёл богатый аппетит, то есть, ещё более богатый.

Мардук, как всегда, острил, и никакого многозначительного блеска в его глазах никто не заметил. Горячий сладкий пар подымался над стопкой толстых блинов. Зацепив двузубой гнутой вилкой верхний, Мардук швырнул его на тарелку и подвинул к Шанни.

Она поблагодарила, её лицо, прекрасное в клубах пара, — выглянула из облаков богиня утра, — почему-то выглядело очень довольным, более довольным, чем это мог бы вызвать вид блина.

Огромный, покрытый кратерами и медленно опадающими огненными пузырями, красно-жёлтый по краям и каменисто-песчаный к центру, он в тютельку был похож на своего двойника на потолке. Воплощение домашнего очага, он напоминал, что дом для нибирийцев — в небе, а не лишь на поверхности бедной колонии.

Шанни занялась блином. Мардук улыбнулся и замотал себе вилкой сразу два или три. Не глядя, он напихал в них серебряных рыб, и сунул в пасть целый свёрток папируса с торчащими блестящими хвостами.

Билл последовал его примеру. Энкиду пожирал блины без ничего, и только раз потянулся и сгрёб себе светящимися от жира пальцами кирпичик сыра, нарочно оставленный доместикусом для сира Гурда.

Заодно они обменивались взаимными остротами невысокого качества по поводу аппетита, не оправданного ни трудами…

— Ни ночью любви. — Проговорил Энкиду, едва прожевав вязкий острый сыр.

Пурпурные листья приправы свисали у него изо рта, будто у тигра, случайно прихватившего травки на пастбище.

Мардук тут же зыркнул на Шанни, изящно резавшую блин на четыре части, но слава духам дома — девушка не расслышала вольности.

Ас молчал, слушая обыденную богатырскую перепалку. Встал раньше обычного, сразу после того, как удалился Мардук, и, бросив салфетку на стул, направился к выходу. Ничего особенного, но почему-то все обратили внимание. Билл спросил:

— Ты чего?

Ас вместо того, чтобы — как и ожидал Билл — промолчать или брякнуть что-нибудь остроумное средней обидности, развернулся на плацу и, сверкнув глазами, слишком громко ответил:

— Пардон? Ты мог бы задействовать навыки членораздельной речи? В чём смысл твоего вопроса? Спрашиваешь ли ты — кто я, откуда и куда иду, либо твой интерес носит фамильярный характер не прожевавшего свой мозг обывателя?

Билл, слегка ошарашенный таким обвалом злых слов, пожал одним, другим плечом и движение его сопровождалось пристальным взглядом застрявшего у дверей Аса.

— Да я, собственно…

Что-то в глазах и на губах Аса зацепило его богатый внутренний мир. Билл, дожёвывая, и вытирая руки обо что-то, встал.

Ас с удовольствием застыл у двери. Билл медленно и лениво приблизился.

— Ты, очевидно, чай пересолил.

Ас не шевельнулся, хотя Билл подошёл близковато. Шанни снова увидела, в чём между ними сходство и разница.

Ас был чуть выше, Билл шире в плечах. Два их профиля, обращённых друг к другу, напоминали аллегорию в старой книжке о цветах, которую они любили рассматривать с Иннан — эльф шпажника и эльф чертополоха, вооружённые до зубов, застыли в воинственных позах. За плечами их должны были бы трепетать крылья, также прихваченные портупеей, а подошвы сапог едва касаться кончиков лепестка. А в целом — сходство очевидно. Холодноватое стремление к прямым линиям и открытая готовность нагого меча — таков характер гладиолуса. Всклокоченные жёсткие пряди волос и необузданное мужество лицевого угла, руки в боки — так запечатлел средневековый иллюстратор нрав репейника.

Ас продолжил содержательную беседу следующим манером. Сделал ещё полшага к Биллу.

— Ты бы помолчал, увалень.

Билл опять хотел произнести оплёванное «чего тебе» — но передумал. Энкиду, о чём-то тихо спросивший Шанни, зашевелился и, взяв со стола чашку, прищурясь, метнул. Плеск недопитого чая, обрызгавшего говорунов, был услышан в напряжённой тишине.

Треск чашки, вколоченной броском в стену возле портрета, заставил идиотов у двери вздрогнуть. Энкиду, вскочив, ловко встал между ними и двумя мощными ударами растолкал в стороны.

Невысокий по сравнению с дуэлянтами, сложённый, как гора или тигр, он показался украдкой пожиравшей взглядом исподлобья тройную композицию Шанни заключительной ударной репликой, посылкой в конце строфы, убедительным, как степь безоглядная.

— Вы бы прекратили разговор. А то дядя Мардук уже надышал на камеру слежения.

Ас опомнился и, повернувшись, вышел. Билл хотел шагнуть за ним — но наткнулся на Энкиду. Егерь улыбался по обыкновению лениво.

— Доверие, Билл… Трудно заслужить… и никто из нас… никто.

С этими невнятными словами он отошёл и сел на прежнее место. Билл обернулся, удивлённо развёл руками и сиганул из комнаты. Шанни зорко смотрела в свою тарелку, где остался один треугольник всё ещё тёплого теста.

Не поднимая глаз, спросила у Энкиду:

— Ты думаешь… он…

Мардук встретил их во дворе весёлым подтруниванием.

— Господа, — серьёзно сказал он напоследок, — я против курения ничего не имею… но вот, что барышни скажут?

Билл что-то забормотал и постарался невозбранно бросить умоляющий взгляд в сторону Аса. Тот едва заметно кивнул и внушительно обратился к Мардуку с вопросом относительно подрядчиков на строительство космопорта, которые, представьте, имели наглость заявиться на замороженную стройку на неделе.

— Я имел поучительную беседу с этими господами.

— Поучительна она была, несомненно, для этих господ. — Предположила вышедшая на крыльцо Шанни.

— По-видимому, они свято убеждены в своей неприкасаемости, сир.

Мардук, слушавший увлечённо и даже не притворявшийся бесстрастным, возразил:

— Убеждён, что вы, дружище, сумели поставить их на место. Вернуть, так сказать, на шесток, подобающий им.

Энкиду вмешался, поглядывая, как Билл пятится к выходу со двора:

— Я видел каких-то типчиков в белых воротничках, садящихся в роскошные машины наземного типа. Они громко беседовали, употребляя слово «облом» и другие филологические новообразования, которые не решусь процитировать.

Мардук добродушным хохотком приветствовал эту картинку нравов, предположив, что в дальнейшем у нового землевладельца не будет проблем с наглыми филологами.

— А вы куда-то собрались? — Он оглядел подтаивающий в масляных лучах солнца серый утренний двор. — Где мой племянник?

Шанни взяла хозяина под руку.

— Да что вы, сир Мардук. Куда мог пойти Билл, сам Билл не знает, пока не придёт. А мы с вашей дочкой хотим сегодня посетить деревню… с благотворительными целями. Разумеется, если вы нам дадите охрану.

Мардук хмыкнул. Он совсем не обрадовался этой новости, но пленённый цепкой тонкой рукой и дерзким согласием терпеть присутствие стукачей, сдался сразу.

— Вытребеньки всё это. Бабская мура, не в обиду вам. Ну, да ладно. Я всё сделаю, только обещайте быть поразумнее.

Шанни выгнула губки и сказала: «Утютю».

— Понятие «разум» я отношу всецело к вам, леди. — Сердито и делая вид, что пытается высвободить руку, буркнул Мардук. — Потому как на моё отродье и вовсе надежды нет. Глупа-с. Одни гербарии на уме.

Он снова дёрнул руку и не в силах удержаться, выпустил на свои алые губы восхитительную страшноватую улыбку.

— Пойдёмте… гадкая вы. Я всё сделаю и распоряжусь. И оденьтесь потеплее, ветер переменчив сегодня.

Обернувшись, он обнаружил, что остался наедине с Шанни. Трое канули в колодце двора, зато утро тишком, но верно расцветало — долину накроют последние яркие, как цыганские платки, дни…

Они отправились поискать следы, а то и обиталище дракона. Никаких нехороших намерений, разумеется. Вообще, предложение исходило от командира, а Энкиду, подумав, сказал: «А что? Можно». По мнению Билла, не слишком одобрявшего затею, стоило довольствоваться тем, что старый символ государственности, древнее дитя великих экспериментов, счёл Билла своим другом и господином.

— Он ведь не выполнил приказ дядюшки. — Напомнил Билл, пока Ас мрачно опробовал наземную машину из ангара, куда более низкого качества, нежели у помянутых знатоков филологии.

— Вот это-то меня и тревожит. А ну, полезайте. Мотор разогрелся.

— Что тебя тревожит? Тут тесно, друг, очень тесно.

Билл заворочался и чуть не выпихнул посмеивающегося Энкиду.

— Тьфу, это похоже на гроб. Я чувствую себя погребённым в своём авто, как тот бандит.

Ас ловко залез на переднее сиденье и, с сомнением тронув болтающегося на верёвочке чёртика, обернулся.

— Он предал своего сюзерена… как вы думаете, это часть механизации?

Билл, мстительно поджимая губы, посоветовал:

— А ты дёрни… тогда увидишь. Погоди — я сперва вылезу. На тот случай, если тут что-нибудь отвалится.

Энкиду устроился поудобнее.

— Сиди, друг.

Он удержал лапищей плечо брата, и, перегнувшись вперёд, с силой зажал чёртика в кулаке, сорвал. Билл, натурально, вздрогнул и перевёл дух. Потом назидательно молвил, рассматривая игрушку:

— Следует предупреждать. Я чуть не вскрикнул, а мне к лицу ли?

Ас, слегка смущённый, что так оплошал с простодушной догадкой, сердито приказал захлопнуть дверцы, и, не дождавшись, когда приказание будет исполнено, так тронул машину с места, что Билла откинуло на затылок, и он-таки вскрикнул.

Не своим голосом, — как он тут же уточнил.

— Извини. — Не оборачиваясь, сказал Ас.

Билл продолжал причитать, держась почему-то вовсе не за оскорблённое место.

— Нет, ты соображаешь? Вот они, плоды скороспелого образования в техническом корпусе звездолётчиков.

Он пытался словить глаза Аса в забавном зеркальце впереди, но там выскакивали всё время посверкивающие смехом фиалки брата или собственные негодующие глуповатые глаза леану.

Энкиду утешил его:

— Их учат по системе взлёт-посадка, иначе это станет экономически невыгодно. Остальное они доучивают налету, как пластические хирурги.

Билл сопел и жаловался, так вертясь на заднем сиденье драндулета, что Энкиду наконец сказал:

— Тиш, тиш… киса.

Ас хихикнул, глядя на дикую грунтовку, заключённую, подобно тоннелю в серые высокие стены, когда-то ограждавшие закрытую для посещения территорию Старых Лабораторий. Дорога прыгала впереди, как живой проволочник, этот вредитель огородов, изловленный пронырой-дачником.

Билл прямо руками всплеснул, так что Энкиду резко откинулся к низенькому окну, по которому стегали сухие чёрные ветки.

— Это же вам не литература. Тут речь о жизни и смерти. Надо всех вас перевешать. Вот вернусь домой, так мигом займусь.

Ас отозвался:

— Сидите смирно, здесь дорога будто в пекло ведёт.

Билл огрызнулся:

— Чёртик в помощь. Дать тебе отвёртку, чтобы ты подкрутил под собой чего-нибудь?

Энкиду вдруг сказал:

— А я бы графоманов перевешал. По-моему, они хуже недоученных лётчиков.

Билла обуял дух противоречия, и он сварливо возразил:

— Что они тебе сделали?

— Написали декларацию прав. — Ответил водитель-Ас.

Билл примолк и переглянулся с Энкиду, понимающе кивнувшим.

— Верно. — Медленно согласился егерь. — Ни одного слова правды на огромном листе бумаги.

Билл заметил:

— Так это ж талант нужен, чтоб так врать.

— Пусть бы сожрал свою декларацию за такой талант. — Ласково сказал Энкиду.

Билл призадумался.

— Есть занятное мнение, как опознать графомана — он не правит.

— Позволь?..

— Ну… не режет.

Энкиду, хмуро поразмыслив, посветлел лицом, лоб разгладился:

— Ты имеешь в виду буквы… — Повернувшись. — Это он буквы имел в виду. — (Ас кивнул.)

Билл подтвердил:

— Не исправляет нечестного, не вырезает лишнего… не переписывает к чёртовой матери целый эпизод, не подметает, горшков не выносит… словом, мерзость запустения. Совы, лисы… тень рогатая туда-сюда.

— А чё там, и мерзость бывает занятная. — Вступился Энкиду. — Всякие, понимаешь, развалины, по две луны зараз и пр.

Ас, следя за дорогой, полез в разговор с кхеканьем и академическим апломбом:

— Друг мой, сей господин не графоман, это просто бедолага, который не имеет тиража, вследствие чего он утрачивает ощущение гравитации. Он себе может здорово попортить сантехнику… а ещё бывает, так сильно героев своих любит, что уж всё им прощает и они всюду, как тараканы, лезут. Этот бедолага уже не видит их недостатков, а достоинства преувеличивает сверх меры. Неблагодарные пролазы в свою очередь в гробу видали своего патрона и, как испорченные подростки, лепят к дорогим обоям жвачкою гнусные афиши, от которых папа, едва дверь приоткрыв, шарахается.

Билл оборвал разглагольствования:

— А ну, останови.

Ас только плечом пожал. Машина перестала скакать, как преследуемый кролик, и теперь показывала Биллу голубое — океан, Энкиду — жёлтое: они выбрались на западное побережье полуострова, и лиловые шляпы гор пару раз показались за мощной надбровной дугой старого низкого массива самых древних гор на планете.

Билл сделал нетерпеливый жест. Ас продолжал крутить устройство, напоминавшее лакомке-Биллу кондитерское изделие, а самому Асу — фигуру тороид.

Билл с помощью, признаем, выразительной жестикуляции дал понять, что остановиться — необходимо.

— А потерпеть?

— Останови сей секунд.

— Маленький ты, что ли?

Энкиду выказал солидарность.

— В самом деле.

— Это у вас поветрие?

Энкиду возмутился:

— Побойся ты духов огня, огнехвостых саламандр, дружище. Мы уж целый час едем!

Ас сжал губы и так сильно выкрутил несчастный бублик, что машину приподняло и рвануло в бок к подпрыгнувшему океану.

Билл заорал:

— А, ну! Век тебе зажигалки не видать, умник.

Машина встала неуверенно наискось, по полколеса в песке. Океан надышал аптечного духу, который застыл между оставленным позади взгорбьем и грядущим хребтом. Сухой совсем безлистный лес к югу расчертил бескрайнюю жёлтую долину.

Билл, озираясь и громко вздыхая, вывалился на берег. Энкиду ловко выскочил и сразу встал, как на два каменных столба. Билл, проваливаясь по щиколотку, поплёлся к какому-то то ли строению, то ли «горному ребёнку», так называли здесь результаты обвалов, иногда весьма убедительно напоминающие дело рук человеческих.

— А ты? — Заглядывая в машину, где печальный Ас привалился плечом к стеклу, спросил егерь.

Билл уже яростно шёл к развалинам.

— Он не желает с нами у одной стены стоять.

Ас ждал терпеливо. Возможно, виноваты были игры послеполуденного октябрьского света, но, поймай кто его взгляд в зеркальце, мог бы поклясться, что видел саламандру, которая шмыгнула из одного огненного озерца в другое.

Эти оба шли к машине. Билл, впихиваясь на сиденье, что-то говорил. Ас хлопнул дверцей, и Билл замер на полуслове.

Высунулся.

— Эй, ты куда, позволь?

Энкиду сел поудобнее.

— Надо было призывать нимф лесного ручья. — Искренне сказал он.

…Никаких следов дракона, тем паче признаков обиталища этого существа, они не обнаружили. Путешествие на запад к лиловым теням завершилось возле глубоких заброшенных шахт у изрядно потрёпанного горной промышленностью хребтика некогда по-настоящему величественных гор. Теперь выкрошенные зубья застывшей гранитной волны напоминали скорбный рыбий скелет после того, как над ним поработали бульдожьи дядины зубы.

Дракон дал дёру, а с ним и цветное лето метнулось платочком, улетело среди обещанной Энкиду двухнедельной смены времён года. Шёл дождь, превративший несколько суток в один непроглядный, но чем-то милый и чарующий, как мрачноватость Аса, вечер.

И как-то под вечер дождь встал осликом, ударили ножи по лужам. Целое новое небо, когда-то обещанное, вырвалось с запада и тучи заструились на восток к волнам, но не добрались, были развеяны.

Конечно, пришла ночь — но позднее обычного, и показалось, что в мире творится несусветное.

Началось новое время — лето Скорпиона, ибо его это был час и место на небе.

Чёрные силуэты подымали хвосты и угрожали на фоне рассвета, а неслыханное тепло таило в себе сладостное жало — холодок, позёмку, скорпионий хвостик.

Среди наготы деревьев солнце засветило ярче, чем летом, и что-то странное, даже чуть пугающее было в этих потоках, столбах и реках солнечного света. Порою напоминало оно фонарь в подвале, и зажат тот фонарь в руке палача.

Ну, да — выдумки это всё. Почему бы не порадоваться внезапному потеплению, когда и трава эвон зелёная полезла расти, как волосы на холмах.

По зелёной мокрой травке бродили трое апашей, как именовал их хозяин на языке одной из провинций Эриду, откуда родом была по слухам, жена сира Мардука, ушедшая так рано и унёсшая с собою на ту сторону сердце возлюбленного. Говорят, эта женщина из рода людского была прекрасна, прекраснее звёзд предрассветных, и одна могла управиться с тем, кто ныне превратился в сира Мардука.

В почти зимнем воздухе, в черноте застрекотал, заскрипел сверчок. Его голос часто путали с чайником-пискуном, любимцем леди Шанни.

— Самое ценное, что есть в доме. — Сказала она, когда её уличили в пристрастии к этому домашнему божку.

Быть может, оттого, что в этот момент она держала в руке горячую вещь, пышущую острыми капельками и взвизгивающую от избытка чувств, никто не осмелился возразить или продолжать глупое подтрунивание.

Обугленный солдат с красным носиком водружён на деревянную старую подставку и в чашки налит на душистые чёрные шматочки чая кипяток. И когда чайный дух окутал кухню, все поняли, что она права. Хотя всем по-прежнему хотелось кофию.

И вот после ошибки Билла прошла неделя, ибо Мардук считал время по старинке — по семи планетам, и в один из вечеров небо сделалось густым, а сквозь прорехи в быстро бегущих тучах проступили очень крупные и блестящие звёзды. Приблизилось новое время, а старое отошло. Давно они жили на Эриду, и время поглотило их четверых, и уже казалось, что ничего другого никогда не было.

Никто не вспоминал про ярко красную и золотую родину, отлетевшую страшно далеко в угол мира.

Близится тот день, когда год переступит из смерти в жизнь, когда секунда конца сомкнётся с секундой начала, ничем не в отличку. Декабрь первого года, с его скрытым обликом царя мира. Имя ему смерть.

Отец зверей и людей, хозяин ледяных торосов двинет свои корабли с северо-запада, с материка, где база поколения великих испытаний покрыта коркой толщиной в зимнюю ночь.

Два равных партнёра, подельщика, ночь и день, должны договориться. Это был почти что праздник, хотя и в духе беспросветности.

— Это так необычно… когда и где проходит эта граница? Фильм прервался, и вы заново набираете с первой минуты. — Мудрствовала Иннан.

После покупки пастбища прошло немеряно времени, но вроде бы ничего не изменилось. Тихо пожухло поле, а стройка космопорта так и стояла себе за высоким корявым забором. Господа в обруганных Энкиду воротничках не являлись, канули в свою суетливую жизнь.

— А чего ты хочешь? — Огрызнулся Ас довольно неуверенно.

Билл отвернулся от него и показал большим пальцем за плечо.

— Этот всегда смотрит один и тот же фильм. В конце герой выносит на спине врага и оба спасены. Все бредут друг к другу и шепчут слово победа.

— А ты что будешь делать в своей усадьбе? — Спросила Шанни.

Она слышала недавно, как бывший командир и нынешний землевладелец говорил на углу площади с инженером из ангара. До неё донеслись иные слова, но того, которое упомянул Билл, она не слышала.

В эту минуту створка окна шевельнулась, и они почувствовали, что стало холоднее. Энкиду приблизился к стеклянной фигуре и прикрыл окно. Да, ошибки нет… это он — ветер…

Ветер решил растерзать этот край, от моря к реке, приподнимаемой им, он гудел в трубы где-то на высоте и раздувались щёки ангелов.

Наутро — Билл проснулся и закаменел в постели. Ситцевая наволочка была холодна, в комнате было слишком тихо.

Выпрыгнул и визгнул — пол заледенел. В окне закрасили белым всё, до чего дотянулся ветер.

…Билл скатился с крыльца. Чёрные деревья торчали прутиками, на каждый прутик выдавили зубную пасту, белый и серый двор там, где снег не постарался.

Дядя выдал ему зимнее обмундирование.

Шуба из ошмётков всех шкур, когда-либо содранных на Эриду, волочилась за массивной фигурой, увенчанной рыжей косматой головой. Полы шубы продирали в снегу тропинку, оставляя по обочинам горстки снега, и позёмка курилась за разношенными сапожищами.

Вдалеке у крыльца шевелилась гора согнутого дугой Энкиду. Он скрёб снег, дорываясь до столь любимой им земли. Куртка из невнятного материала «чёртова кожа», по-видимому, была тем самым волшебным одеянием из мифа, прочитанного на корабле во время полёта, ибо служила ему ещё с нибирийской весны.

Билл издалека проорал:

— Застудишься!

Энкиду заторможенно распрямился. Во всём его развёрнутом формате ощущалась растерянность, но поклонник почвы не собирался сдаваться. Да и признаков обморожения Билл, подходя к брату, не приметил.

Куртка была застёгнута под горло и большой квадрат лица, чуть побледневшего и как бы выгоревшего от мороза, показался Биллу готовым портретом для галереи их общего страшного дома.

— Я укрыл пальму.

Билл мысленно покаялся — ведь забыл.

— Да ведь ты сам говорил, здесь погода меняется… — Виновато откликнулся он.

Энкиду с чувством качнул башкой.

— Это надолго.

И с этими словами, поселившими в душе Билла смятение, снова принялся скрести лопатой затоптанный наст. За ним тянулась полоса ожившей испуганной земли.

Билл прошёл несколько шагов и что-то почувствовал. В воздухе возникла трёхмерная декорация — падающий снег кружил голову.

Билл оглянулся — на расчищенную тропу невинно падали огромные пушинки, похожие на тополиные июльские. Билл видел, что Энкиду остановился и глянул на одну… живёхонькая, она осела, вскипев, на его предплечье.

Билл, с удивившей его самого поспешностью, отвернулся и зашагал со двора — туда, где снежная мягкая, как ангорская шерсть, дорога скатывалась к прибрежью, мимо чёрно-белого леса, за которым таились виденные летом разрушенные заводы с привидением… Билл поёжился, и не от холода.

Пока Энкиду трудился, сражаясь с призраком, который и сам скоро сгинет, Билл думал. Ах, нет — бывало, что мысли сами пережёвывали его мозг, ту часть, что ответственна за воспоминания.

…Мать, которая нашла убийц сына. Не забудь.

За проливом снега полно, но и он не в силах запорошить войну, спрятать по самое дуло хоть одну пушку.

Он мотнул головой и увидел, как снежинки вспорхнули с его рыжей щетины. Покровитель зимы нуждается в дамском шампуне от егозливых перхотинок.

Дядины слуги, наконец, покажутся?

— Оправа из самого простого металла. А камень, поверь, недорог.

Кажется, он произнёс это вполголоса.

Он отставил лопату, воткнул её в пирамидку снега и стебло вошло легче, чем ложка в полурастаявшую грудку сахара. Земля была верна руке Энкиду даже в этом обличье. Он взглянул на руку, размотав платок — в сердцевине широкой лопаты ладони отпечаталось клеймо поставщика. Он знал, что означает это углубление. Ромб сердца — знак хозяина земли.

Камень. Статуя-валун… алмаз… кости земли… кого напоминали ему мягкие очертания рощи, где снег неподвижен и всё же, как всякая живая тварь, способен уползти, спасаясь?

Кости под снегом так же белы, как были.

Жестокий мороз сгустился из некогда тёплого воздуха, и луна среди шпилей дядиного города повисла в третьем часу дня.

Водичку у берега сковало, синий лёд толщиной в бронированное стекло волновал воображение всякого, ступившего на этот чудовищный кубик из холодильника творения. Билл далеко зашёл от берега, и тёмная полоса песка казалась волной потустороннего моря.

Подо льдом крутилась тень. Билл не сразу её приметил, как привидение, уже с полчаса дожидающееся за плечом, когда же ему окажут уважение.

Тень поддала снизу, и пудовый слой льда еле приметно задрожал, будто запел кто-то, обладающим всеми нотами на семи линейках. В полусотне шагов поднялся завиток белого воздуха. В океане была оставлена кем-то полынья.

Биллу блажилось, что сквозь лёд на него смотрят. Не признаваясь себе, что слегка испуган, он пошёл — но не к берегу, а в океан.

Края полыньи потрясли его, как откровение из забытой книги пророчеств. Он замер у изломанного круга. В полынье всплыло что-то вроде реанимированной воды, и бурун тепла накрыл заплатанные сапоги Билла.

Пар поднялся, завиваясь. И тотчас всё умолкло. Билл сообразил, что стоит над огромной глубиной, на стекляшке, но это не смутило его. Мохнатое небо нависало всё ниже, в середине тоже имелась прорубь, но стоял ли кто на её краю, неизвестно.

Билл вернулся по насту, то и дело оскальзываясь и выражаясь, оглядываясь при этом. Белое убранство не украсило замок, не прикрыло неприглядностей — напротив, чёрные тени обрушения и трещины стали явнее, а плети вечного растения выглядели вовсе зловеще: эдакий мировой змей, сжимающий, ради тепла, наземное жильё.

Синий нос Билла неприятно контрастировал с красным ободком на востоке, предвещающем новый, более жестокий мороз. След драконьей присяги выцвел, но в определённом ракурсе слабо подсвечивал под кожей.

У крыльца выросла высокая фигура Аса. Тот отказался от щедрот хозяина, и теперь в блестящих сапогах и строгой шинели, натягивая скрипящие перчатки, соединял длинные пальцы замком, чтобы холодная кожа убиенного животного лучше обтянула его узкие ладони и широкие запястья. Образ немилостивого ангела шёл ему, и Билл ревниво спросил, щедро шмыгая:

— Борода, как? Заиндевела? Чай, примёрзло хозяйство-то…

Холодно сделалось в доме. Мардук в первую очередь позаботился, чтобы в комнатах девиц было тепло, и строго-настрого запретил «дышать там у них».

Вечером Шанни пригласила на зимнее новоселье, это стало первым радостным событием зимы. Хозяйка была румяна, в обаятельном мешковатом свитере, безумно красящем её женственность, и очень мило грела маленькие руки у переносного камина. Корявую батарею прикрыли ящиком из тонких полос драгоценного дерева, и волны душистого тепла кочевали по комнатам резиденции. Иннан вошла, как напоминание о весне: джинсы её голубели, отцовский шлафрок делал образ власти домашним.

Залезая в пушистых домашних туфлях на диван, Иннан молвила:

— Косматое сердце у эридианской зимы.

Этот поэтизм понравился Шанни, но мужчины как-то погрустнели — видать, забоялись, что их тоже заставят изысканно выражаться. Но девицы были умны не в меру, и тему после согласования взглядов сменили.

Мужчинам этим вечером было откровение, надолго возбудившее их мысли тщетой вечного поиска и мелкого тревожного любопытства домашнего кота — что принесли в сумке? Зачем понесли на кухню? Что это значит всё?

Иннан после ужина сказала:

— Не люблю я этот новый год.

Вот уже неделю, как Мардук раздражённо разрешил Иннан проводить время с молодыми господами сколько вздумается, «забыв приличия и законы» и «раз уж всё катится в этом мире в тартарары, сиди с ними, бесстыжая».

Впрочем, ворчал он скорее, чтобы удовлетворить неведомых галактических клерков, следящих за соблюдением всеобщего неведомого кодекса, а сам еле удерживал в углах губ довольную ухмылку. Было и ещё кое-что приятное в этой перемене. Мардук стал всё реже оставаться с ними после трапезы. Он словно нарочно отдалился, воздвиг барьер и стал подчёркивать всё чаще свой возраст и разницу интересов.

— Кроме того, вас пятеро… а я один. Куда я против таких умных да больших.

Шанни вполне искренне просила его не дурачиться, но хозяин принял решение… оно интриговало, но задумываться насчёт его содержания не хотелось.

— Да… не люблю. — Подтвердила Иннан в ответ на вопросительные взгляды аудитории. И тут последовала замечательная информация. — У меня же день рождения в канун нового года.

И Иннан назвала какую-то дату, по летоисчислению Эриду после катастрофы. Биллу, который вообще был не на короткой ноге с цифрами, дата ничего не сказала.

Но сначала все попросту, как говорится, онемели. Кроме Шанни, для которой подробности жизни Иннан не составляли тайны.

Расспрашивать почему-то не спешили.

Девушки свили гнездо из тысячи пледов на принесённом из заброшенных покоев диване, тютель-в-тютель лесная прогалина и размер подходящий. Разве что прогалины не бывают обтянуты натуральным шёлком.

Шёлк побит временем, а пледы — империя моли, но всё освежено и проветрено. Да и сами девицы на диво новенькие, умытые зимой.

Билл, вольготно расположившись на двух стульях, баловался с двумя бокалами, переливая из пустого в порожнее. Новость отвлекла его от философских упражнений, он с умным видом повернулся. Энкиду, пользуясь отсутствием дядиного ока, валялся во всю длину и ширину на полу — на пахнущем спитым чае ковре. Незримые дядины слуги признавали только это старинное средство из перечня домашних премудростей. Но не сердился даже Билл, корчивший рожи и уверявший, что ему от чая хочется читать чудесную старинную балладу «Огородник» в рабочем агитационном кружке. Он как раз толковал об этом, когда Иннан сделала своё потрясающее сообщение.

— А ты ходишь в кружок? — Крутясь в гнёздышке, проворковала Иннан. — Душечка Билл.

Шанни, возвышавшаяся в пушистом коконе, как наполовину вылупившаяся экзотическая бабочка, буркнула:

— Да он двух слов связать не может, милая. А память у него, как у той двери в ванную, которая вас прищемит, а потом не понимает, отчего вы её пинаете.

Но чувствовалось, что она отогрелась и колкость оказалась винной мушкой. Энкиду, умостивший локоть на край дивана, заметил своим ленивым тягучим, как сгусток вина, и низким, как летний гул, голосом:

— Баллада стоит того, чтобы прочесть её… но это может разложить рабочих.

Шанни высунула из пледа ножку и ткнула, спихнув, локоть Энкиду. Он успел склониться и мельком поцеловал пушистый залатанный носочек. Ас, ворочавший огонь в круговом камине кочергой, глянул через плечо. Тысячью багровых, как плавящийся сахар, и опасных огней пламя бродило вокруг комнаты, будто в их мир заглядывали дикие кошки Нибиру. Отбросил кочергу, взял с каменной скамьи два полных бокала и, подойдя, подал девицам.

Энкиду выпрямился и, потирая локоть, вытащил изо рта ниточку. Девушки безмолвно пили из бокалов горячее вино, нагревая ладони до того, что кровь принялась бежать быстрее.

Все молчали. Внезапно резкий звук заставил их, всех пятерых, вздрогнуть. Шанни ощутила, как мгновенно похолодела кровь. На середину комнаты прыгнуло нечто. Ас, стоявший у стола и продолжавший глядеть в самую глубину огня, встрепенулся и подойдя, поднял уголёк. В двух пальцах он светился. Ас не швырнул его обратно, а дождался, вертя в руке на свету, чтобы погас.

Потом подошёл и бережно вернул в камин.

Шанни и Иннан переглянулись лишь отчасти с иронией — да, лишь отчасти. Шанни, не глядя, протянула в пространство пустой бокал и все трое мигом бросились к ней, но она вновь поднесла бокал к губам.

— Там осталась капля. — Объяснила она, и закидывая голову, всё прижимала бокал к губам.

Иннан, как ни в чём не бывало, приластилась щекой к плечу подруги и забрала у неё бокал. Шанни задумчиво улеглась к ней на колени, и Иннан рассеянно гладила золотые рассыпавшиеся пряди.

— А у меня нескоро… — Молвила Шанни. — Только на равноденствие. Это уж в следующем году.

Иннан, как заметил Билл, суеверно глянула в окно через правое плечо. Там ледяной месяц старел…

— Почему же ты нам не сказала во время полёта?

Шанни отреклась:

— Я вас тогда не знала совсем.

Ас недобро скривил губы.

— Ты боялась, что мы напьёмся.

Ответ был достойный, как удар шпагой об шпагу, без затей:

— Я не боялась… я знала, что вы напьётесь.

Поворот к Иннан:

— Представь, Нюшечка. Они это сделали в первый вечер полёта.

— Это ужасно. — Согласилась Иннан, подчёркивая своей скромностью основательность отзыва. — Но ещё ужаснее иное, Шутик.

— Да?

Шанни уже, конечно, поняла. Иннан молвила:

— Они хотят узнать не только день и месяц твоего рождения…

— Да ну?

Они обе уставились…

— Да, я вижу. — Холодно согласилась Шанни. — Не только.

— Но ты ведь прекрасна… зачем им это?

— Ума не приложу.

И Шанни назвала нибирийскую дату.

— Смотри, смотри… какие у них напряжённые лбы сделались. Там у них под лобными костями кутерьма.

— Выяснили? — Сочувственно отозвалась Шанни и толкнула Иннан, указывая кивком упрямого подбородка. — Губами шевелят…

Иннан подхватила:

— У меня калькулятор есть. Принести?

— Ну, хватит. — Взмолился Билл. — Мы просто… мы ошеломлены… тем, что…

— У красоты есть начало. — Ловко подхватил опасную фразу егерь.

— А я-то тут причём? Ну, знаете ли.

Шанни смерила Билла уничтожающим мужскую самоуверенность взглядом и отвернулась, обращаясь к Иннан:

— Интересно, сколько той статуе из пустыни?

— У них время по-другому считают. — С неожиданной сдержанностью ответила Иннан. — Кажется.

Почуяв, что гнев иссяк, Энкиду мигнул Биллу. Тот не сразу сообразил, и Энкиду, кашлянув, предложил почитать чего-нибудь вслух. Шанни ответила насмешливым зевком и оживилась.

— Расскажите лучше, куда это вы подевались, когда мы с Иннан выполняли наш гражданский долг? Мы отправились в деревню, с корзинками, полными пирожков и цитатников сира Мардука, а вы-то где пропадали?

Девицы обратили внимание на то, что переглядов не последовало. Билл глубоко задумался, потом обратил в стену туманный взгляд, переполненный враньём.

— Там и сям.

Ас расширил географию, добавив:

— Предприняли небольшую вылазку в глубь территории.

— Ах, вылазку. И что же вы искали? — Спросила Иннан.

Энкиду увидел, что оба товарища бросили сдвоенный, но с отчаянием на двоих взгляд в сторону его джинсов, которые он как раз перемещал поуютней.

— Цели особой не было. Показывал им сидки. Тропки… Учил следы различать, хотя куда там. Тщетно. Этим обормотам, что синица, что пантера.

Шанни едва дослушала щебет.

— Ну, и, помимо того, что вы оставили свой генетический код на местности и распугали синиц, вы встретили кого-нибудь?

Они ответили наперебой:

— Нет, никогошеньки.

— Ничего существенного…

— Эти слабаки выдохлись на полдороге…

Когда хор умолк, Шанни задумчиво спросила Иннан:

— Процент?

— Думаю, как всегда — около ста. Но в чём-то они не лгут.

— Ну, вот, ну, как это?

— Знаете ли…

— Жить, подозревая… — Добавил Энкиду. — Что за скука. Этак и на солнце будешь с сомнением смотреть.

Громко затрещали угли в камине. Ас, на которого почему-то все посмотрели, сказал, что-то про топливо, которое никуда не годится.

— Завтра я пригляжу, чтобы всё было в порядке.

С тем и разошлись, без особой охоты — из натопленной гостиной в холодные коридоры. Даже девицам, которых ждали наполненные блаженным душистым воздухом покои, неуютно стало.