Имя потерпевшего – Никто

Александра Маринина, 1996

Роман Панкратов. Тот самый следователь, который начинал дело об убийстве Бахметьевой, а потом уехал в отпуск. Должен был вернуться дней через десять. Уже не вернется. Попал под машину в том городе, в котором отдыхал. Ужасно. Чудовищно. Или... закономерно?

Глава 2

— Как вы себя чувствуете? — начала Татьяна обязательный ритуал, который непременно надо соблюдать при допросах, а то случается, подследственные потом жаловаться начинают, что их допрашивали, когда они были чуть ли не при смерти и от плохого самочувствия ничего не соображали. И цена показаниям, данным во время такого допроса, соответственно полгроша в базарный день. — Что-нибудь болит, беспокоит?

— Нет, спасибо, — вежливо ответил Суриков. — Я хорошо себя чувствую.

— Тогда приступим. Моя фамилия Образцова, зовут меня Татьяной Григорьевной, я следователь и буду теперь вести ваше дело.

— Опять, — усмехнулся Суриков. — Не надоело вам?

— Что должно было надоесть? — Татьяна внимательно посмотрела на него.

— Да вся эта канитель. Один следователь, другой, третий. Что вы меня футболите друг к другу? Не знаете, что со мной делать? Так отпустите на все четыре стороны, и с плеч долой.

Перед Татьяной сидел невысокий молодой человек лет двадцати двух — двадцати трех с наглой ухмылкой на лице, обнажающей плохие зубы. Не похоже, чтобы месяц, проведенный в тесной камере с полутора десятками борзых урок, сделал этого Сурикова покладистым или хотя бы забитым. Видно, он вполне адаптировался.

— Кстати, — невозмутимо сказала она, — вопрос, который вы задали, действительно интересный. Почему дело до сих пор не закончено, как вы думаете? До меня им занимались два других следователя. Вы что, не могли найти с ними общий язык?

— Почему? — Суриков пожал плечами. — Я с ними очень хорошо разговаривал, вежливо, на все вопросы отвечал чистосердечно и искренне. Не знаю, что им не понравилось. Вам нужно крайнего найти, чтобы дело сшить, а я для этого лучше всех подхожу, потому и не даете мне покоя, все выискиваете, как бы это меня половчее упечь. Я-то — вот он, перед вами, уже и в камере сижу, так что никаких хлопот, а другого еще найти надо. Вы давайте начинайте допрос, нечего ко мне с обратной стороны подъезжать.

Понятно, подумала Татьяна, тактика ясна. Я, граждане следователи, ни при чем, но ежели вы мне не верите, то это ваша глубоко личная проблема, и в решении этой проблемы я вам не помощник. Все равно выпустите рано или поздно, а и не выпустите, так здесь, в камере, срок все одно идет, опять же на зоне меньше торчать придется. На зоне-то плохо, куда хуже, чем в предвариловке, это всем известно, даже первоходкам. Приблатненный юноша, хотя, судя по ответам на всяческие запросы, срок ни разу не мотал и даже не арестовывался. Задерживался — да, бывало, на трое суток вместе с группой, потом отпускали. Неоднократно попадал вместе с дружками, когда чистили очередной притон, но Сергея Сурикова всегда отпускали. Ни разу он не оказался во время облавы в наркотическом опьянении, и ни разу при нем не обнаружили ни грамма дури, ни таблеточки, ни косячка. Хитрый, что ли? Предусмотрительный? Или…

Татьяна даже слегка вздрогнула, настолько забавной показалась ей пришедшая внезапно в голову мысль. А что, если проверить?

— Мне вас по имени-отчеству называть или можно просто по имени? — осведомилась она.

— Можно по имени, — великодушно разрешил Суриков, — вы же ненамного старше меня.

Ах, хитер, ах, хитер, паскудник, комплименты решил говорить! Татьяна старше его на целых тринадцать лет, и, учитывая ее комплекцию, никто не рискнул бы сказать, что в служебной обстановке она выглядит моложе.

— Ошибаетесь, Сергей Леонидович, я намного старше вас, поэтому не будем играть в панибратство. Скажите, а ваш покровитель знает о том, что вы уже месяц находитесь у нас? Что-то от него ни слуху ни духу. Обычно в таких случаях уже через день-два мы человека выпускаем, а за вас никто не хлопочет. Или вы соскочили?

Дурашливая ухмылка мгновенно исчезла с лица подследственного, теперь на Татьяну смотрели не глаза, а два кусочка ледяного металла.

— Я не соскочил, это он соскочил, — процедил Суриков. — Бросил меня на произвол судьбы, как сука последняя, я вообще безо всего остался, без жилья, без денег. Думал сначала, что он умер, все не мог поверить, что можно вот так человека использовать, как вокзальную шлюху, а потом выбросить за ненадобностью.

— А он, выходит, не умер?

— Прям, умрет он, как же, — фыркнул Суриков. — От него дождешься. Такие не дохнут, такие дольше всех живут. Я как увидел его живым-здоровым, так и кинулся как к родному, мол, возьми под крыло. А он… — Суриков махнул рукой. — Татьяна Григорьевна, сигареткой не угостите?

— Берите. — Она выдвинула ящик стола и достала пачку сигарет и спички. — Так что он сделал, когда вы к нему обратились? Сказал, что не знает вас?

— Ну! А как вы догадались?

Теперь на лице у Сурикова было неподдельное любопытство. Как она догадалась? Да проще простого. Тот работник милиции, на связи у которого состоял член молодежной полукриминальной группировки Сережа Суриков, бросил свою низкооплачиваемую государственную службу, и Сережа стал ему без надобности. Более того, в его новом бизнесе ему совсем не нужно, чтобы около него отирался такой тип, как Сережа, с детства имевший дело с наркотой, угонами машин и прочими подростково-юношескими глупостями. Не особенно умный, хитроватый, малообразованный и не совсем здоровый, к тому же точно знающий, что половину, а то и больше наркотиков, обнаруженных при облавах, этот милиционер клал в собственный карман. На черта ему сдался этот Сережа? Когда пресловутый милиционер вел линию борьбы с наркотиками, у него был Сережа, которого всегда заблаговременно предупреждали о готовящейся облаве, потому он в эти дни не употреблял и даже в карман не клал, чтобы прицепиться было не к чему. Сам Сережа привычным наркоманом не был, зависимость от наркотиков у него не сформировалась, это видно Татьяне невооруженным глазом. Человек, который на месяц отлучен от привычного зелья, ведет себя не так, да и выглядит совсем по-другому.

— Догадаться несложно, — чуть улыбнулась она. — Это, к сожалению, часто встречается. Я хочу сказать, в последние годы, когда люди стали уходить из милиции в бизнес. Такие, как вы, им больше не нужны, и они безжалостно вас бросают. Давно это случилось?

— Два года назад. Может, чуть больше. Я возьму еще сигаретку?

— Конечно. Может быть, вам не стоит курить одну за одной? Все-таки у вас сердце слабое. Или документы врут?

— Не, не врут, все точно. Но курить очень хочется.

— Ну смотрите. А вы подписку ему давали?

— О неразглашении-то? Давал, а как же. Я с ним и раньше дело имел, лет с четырнадцати, он мне в обмен на информацию деньжат подбрасывал. А как мне восемнадцать стукнуло, так сразу подписку с меня взял.

— И вы вот так спокойно мне все это рассказываете? А как же подписка?

— Ну интересно! А что подписка? Подписка — она на простых людей рассчитана, на граждан с улицы. Им я никогда ничего и не рассказывал, мне, Татьяна Григорьевна, еще жить хочется. Я ж понимаю, что со мной сделают, если хоть одна живая душа узнает, что я ссучился. А вы-то и без меня все знаете, у вас самой небось таких подписантов штук двадцать, не меньше. Как вы их по-научному-то называете? Агенты-резиденты?

— Есть еще доверенные лица, — добавила Татьяна. — Но тут вы запутались, Сергей Леонидович, я следователь, а не оперативник. Агентура — это у оперативников. А я вот с бумажками все больше вожусь. Давайте-ка вернемся к тому времени, когда ваш покровитель вас подцепил. Чем вы тогда занимались?

— А ничем.

— Совсем ничем?

— Совсем. Перебивался случайными заработками.

— А жили где?

— Нигде.

— Как это — нигде?

— Вот так. Нигде. Отец помер от пьянства, мать квартиру быстренько продала и к новому хахалю свалила, они эти деньги вместе до сих пор, наверное, пропивают. Я потому и школу бросил еще в девятом классе. Жить негде, спать негде, мотался по подвалам да по случайным знакомым. Лучше всего было, конечно, к притону какому-нибудь присосаться, у него хоть адрес постоянный есть, пока не накроют, конечно. Вот тут меня дядя Петя и зацепил.

Значит, дядя Петя. Уже что-то. При необходимости его можно разыскать, сотрудник, ведущий линию наркотиков, по имени Петр, уволился из органов в девяносто четвертом году. Вполне реально.

— И дальше что?

— Ну ничего. Как очередную облаву провели, всех, кого нужно, повылавливали, меня через пару дней выпустили, и я стал ждать, когда мне дядя Петя сигнал подаст. Он обычно советы мне давал, где пожить пристроиться или хотя бы переночевать несколько дней. Иногда в общежитие какое-нибудь меня приладит, и так далее. А тут смотрю — тишина. Неделя, вторая, хорошо еще — лето было, так я то на лавочке посплю, то вообще на земле. А его все нет и нет. У меня, сами понимаете, проблемы назревают, я ж жил как все, денег не зарабатывал, в долг брал, потом наркотой отдавал. Наркоту-то мне дядя Петя подбрасывал после каждой облавы, так что я обычно с долгами рассчитывался. А тут у меня долгу долларов на семьсот, я два месяца за счет одного кореша пил, ел, гулял, жил в долг и был уверен, что отдам. И — ничего. Кореш наезжать начинает, угрозы там всякие и так далее. А я от ночевок на улице заболел, вы же знаете, у нас воздух сырой. Почки застудил, ноги болят — видно, ревматизм, сверху — бронхит, лекарства купить не на что. Короче говоря, не жизнь, а одно сплошное большое удовольствие. Сердце начало прихватывать по два раза в день. Один раз меня какая-то сердобольная тетка пожалела и целый патрончик валидола дала. Просто подарила. И нитроглицерина упаковку отстегнула. Только благодаря этому и не сдох под кустом. Так и жил, пока к Софье Илларионовне не попал.

— А как вы к ней попали?

— Обыкновенно. Валялся на лавочке с приступом. Старушонка какая-то подходит, приличная такая, и начинает меня жалеть. Я-то уже в норму приходить начал, валидол рассосал, и вдруг такая слабость меня одолела — прямо жуть. Расплакался я на груди у этой старушонки. Жить мне, говорю, негде, и болезнь меня точит неизлечимая, и сам я весь с головы до ног никому не нужный. А она меня слушала-слушала да и говорит: «Ты посиди здесь, сынок, я минут через десять вернусь». Ушла, вернулась и повела меня к Софье. Вот, говорит, сынок, твой шанс, может быть, в этой жизни единственный. Ты сильно болеешь, нельзя тебе на улице оставаться в таком состоянии. Софья Илларионовна тебя подлечит, а там посмотрите, как будет. Только я в тот момент не верил, что она может меня вылечить.

Конец ознакомительного фрагмента.