Имя потерпевшего – Никто

Александра Маринина, 1996

Роман Панкратов. Тот самый следователь, который начинал дело об убийстве Бахметьевой, а потом уехал в отпуск. Должен был вернуться дней через десять. Уже не вернется. Попал под машину в том городе, в котором отдыхал. Ужасно. Чудовищно. Или... закономерно?

Игра чужими масками

Сегодня самый популярный автор детективов в России — женщина. Александра Маринина неоспоримо занимает первое место на рынке бестселлеров. Недалеко от нее стоит Полина Дашкова, а потом ряд других авторов-женщин. Некоторые критики уже поспешили охарактеризовать романы Марининой терминами «женский детектив» и «черный женский роман». Насколько эти определения правильны и какую роль играют гендерные признаки в поэтике романов Марининой — вот что нас интересует в данной статье.

В романах Марининой всегда присутствует первый параметр «женской прозы», а именно то, что в центре повествования — женщина и доминирует точка зрения героини — Анастасии Каменской (в дальнейшем — Насти) — женщины-детектива, своего рода авторского двойника. Редкое исключение, например, роман «Черный список», где Насти нет и на протяжении всего повествования рассказ ведется от лица мужчины, но именно это-то и позволяет появиться другому женскому персонажу — следователю Татьяне Образцовой, пишущей детективы под псевдонимом Томилина, т.е. второму авторскому двойнику.

На первом плане стоит Настя, родившаяся в 1960 г. Она жена выдающегося математика Леши Чистякова, майор милиции, работающая аналитиком-криминалистом на Петровке, 38. По многим признакам Настя не является воплощением традиционных женских стереотипов, и эта ее нестандартность особенно часто подчеркивается автором. Она не очень эмоциональна, нечувствительна, ни любовь, ни секс особенно ее не интересуют. Настя совершенно беспомощна в быту, абсолютно равнодушна к таким, казалось бы, женским темам, как любовь, одежда, диеты и прочее, так интересующие, например, в высшей степени женственную Дашу. Уж Настя-то не будет читать дамских романов! Она рациональна, «трудоголичка», причем ее работа традиционно считается мужской, сугубо аналитической, даже если в конце концов при окончании решения криминальной загадки Насте помогает пресловутая женская интуиция.

В романах Марининой есть реабилитация интеллектуальной работы. То, что это происходит в рамках жанра детектива, неудивительно, ведь детектив типа «романа с загадкой», в отличие от «черного романа», как раз постоянно заигрывает с наукой. И, видимо, не случайно, что Настю окружает среда ученых (муж — математик, мать — профессор, лингвист). Ведь задача сыщика есть в каком-то смысле научно-герменевтическая игра интеллекта в попытке упорядочить хаос, расшифровать криминальный ребус, сыщик — тот же «семиолог». Но зато не в традиции русского/советского детектива, что эта реабилитация происходит через женский персонаж.

Из-за своей физической ущербности (определяемой как женская черта) и эмоциональной холодности (определяемой как мужская черта) Настя принадлежит к типу сыщиков, отличающихся каким-то «дефектом» — физическим или чувственным. Вспомним инвалида Ниро Вульфа у Рекса Стаута и мисс Марпл, старушку и из-за этого слабую женщину. Или героя фильма Хичкока «Real Window», прикованного к инвалидной коляске, что играет важную роль в сюжете, поскольку эта его физическая немощность создает особое напряжение. Все это еще раз показывает, что самое главное в сыщике — игра ума. Сыщик такого типа не имеет семейной жизни, целиком и полностью отдается процессу поиска и разоблачения преступника. Почти все сыщики холостяки. Настя, правда, замужем, но у нее нет детей, и ее семейная жизнь сведена к минимуму: Леша часто в отъезде или у родителей.

Образ Насти, по всей видимости, слишком нестандартен, автор боится некоторой ее черствости, кстати, и Настя все время спрашивает себя, не монстр ли она, потому что не испытывает сильных чувств к другим. Эти сомнения не столько психологическая черта персонажа, сколько своего рода извинение автора перед читателем за то, что ее героиня такая странная, далекая от традиционных русских представлений о женщине.

Чтобы компенсировать и как бы скорректировать эмоциональную «сухость» главной героини, автор вводит в повествование более традиционных женщин. Татьяна Образцова сочетает в себе мужское и женское начала более гармонично и органично, чем Настя: хоть она рациональна, как Настя, но при этом — чувственная, сладкая и уютная женщина. Эта гармония ощущается Стасовым, героем «Черного списка»: «Странное чувство не покидало меня. Много раз в своей двадцатилетней служебной жизни я сталкивался с женщинами-следователями, с некоторыми из них спал, с остальными сотрудничал. Но если они становились моими любовницами, я в их присутствии не произносил ни слова о работе. Если же обсуждал что-то служебное, они мгновенно превращались в бесполых существ. Сейчас же я говорил на сугубо профессиональные темы с женщиной-следователем, отдавая дань ее хватке и юридической грамотности и в то же время необыкновенно остро чувствуя, что она — Женщина. Именно так, с большой буквы».

В ее полном теле таится материнское тепло, что в романе «Призрак музыки» подтверждается рождением ребенка. Все это позволяет еще лучше сработать идентификационному механизму и женской читательской проекции. Татьяна очень узнаваема, больше, чем Настя. Таня полностью выпадает из заданного стереотипа красивой манекенщицы, который присутствует в романах Марининой в основном в виде подружек «новых русских» и мафиози.

Другие женские персонажи полностью соответствуют традиционным представлениям о женщине, поскольку они служат контрапунктом в общем интерьере женских портретов, в них чувствуется некий «аромат мыльной оперы».

И. Прохорова иронически, но все же употребляет термин «феминизм» в связи с тем, что реабилитация интеллектуального труда совершается через героиню, а не через героя. «Но этот (не побоюсь этого слова) феминизм почему-то не вызывает читательского раздражения, этот факт даже не замечается. Как будто бы так и должно быть». Видимо, из-за того, что в Насте качества сугубо мужские сосуществуют с женскими. В ней происходит синтез «мужского» — мозга — и «женского» — интуитивного, нелогичного, творческого — начала, генерируемого правым полушарием.

Иначе говоря, она носитель того, что К. Скоков называет «новым типом мышления», и в этом выражается ее неординарность. «Человек, обладающий этим новым, вальсирующим, типом мышления, является (с традиционной точки зрения) гениальным, так как, если у него (нее) преобладает мужское мышление и логика заводит его в тупик, она (он) ищет выход из тупика, используя мышление женское. Если же преобладает женское, то после того, как с помощью эмоций правильно угадано направление движения мысли, используется логика для получения четкого (а не размытого) конечного результата».

Настя не лишена черт, маркированных как женские. Самая ее женская черта — это физическая слабость. Притом она не сыщик-одиночка, она член коллектива, и коллектив этот мужской. Работая среди мужчин, Настя приобретает особый статус — статус любимицы, о которой заботятся. Ее можно сравнить с Кэй Скарпетта, героиней одного из романов Патриции Корнуэлл. Там с Кэй работает типичный «мачо», и ей постоянно приходится отстаивать свое «право на ум». Наоборот, в гармоничном мире близких Насте людей нет никакой агрессии, она защищена от внешнего мира мужской силой и принимает эту защиту как должное. Ее начальник Виктор Алексеевич Гордеев, отчим Леонид Петрович и муж Алексей Чистяков воплощают психоаналитическую «фигуру отца», успокаивающую и добрую.

У Марининой нет открытого разговора о самоощущении женщин в мужском контексте. Только один раз прямым текстом Настя говорит о «половом шовинизме» в русском языке, но не в целях феминистского протеста, а лишь для того, чтобы разгадать криминальную загадку. В романе «Призрак музыки» жертву (женщину) убили по ошибке. «Заказали» владельца машины, киллер слово «владелец» понял в широком смысле, а заказчик имел в виду в узком, как слово мужского рода. Этот языковой шовинизм просто констатируется без особых комментариев.

Автор соблюдает «условия контракта» с читателем и не разочаровывает его. Детектив — высококодифицированный жанр с жесткой формой и телеологической фабулой. Но жанр детектива характеризуется двойственностью, его цель — разоблачение, разъяснение, и он держится на недосказанном. В центре текста лакуна, поскольку отсутствует рассказ о самом преступлении. Это нарративное умолчание особенно остро ощущается в «Седьмой жертве», когда речь ведется с точки зрения жертв и рассказ обрывается до убийства, оставляя портреты персонажей какими-то незаконченными. Эта «черная дыра», вокруг которой строится текст, напоминает женское начало, поскольку суть «женского» трудноуловима, постоянно ускальзывает от определения, составляет «принцип неопределенности». «Женское» играет роль не только на чисто тематическом уровне. Каждый персонаж в романах узнаваем, но тем не менее пределы между ними, бывает, размываются. Даже у Насти несколько двойников: Татьяна, Леша, брат Саша. Автор подчеркивает, что они с последним внешне очень похожи, это Настин мужской alter ego, как замечает К. Т. Непомнящи.

Тема двойника довольно часто встречается (интрига романа «Чужая маска», например, полностью зиждется на этой теме), и в данном случае внешность — самая важная категория. Это отражает размытость личности в парадигме нового общества. Детективный жанр приобщает нас к «эпохе сомнения», о которой писала Н. Саррот. Все могут быть преступниками, поскольку внешне преступник ничем не отличается от не-преступника. Уже в первых романах есть размышления по этому поводу, например, в «Стечении обстоятельств», когда Насте приходится проводить по нескольку часов наедине с киллером. «Настя вглядывалась в лицо своего собеседника и удивлялась его обыкновенности и своеобразной привлекательности. Кто там говорил о пустых и холодных глазах убийц? Нормальный мужик, с нормальными глазами, с приятной улыбкой». Это стало общим местом в детективном жанре. Вообще каждый персонаж в мире детектива может оказаться противоположностью тому, чем он кажется. Спокойный пенсионер может быть начальником преступного бизнеса (Арсен в «Стечении обстоятельств»), «толстая корова» может быть известной писательницей и т. д. Жертва может оказаться убийцей, убийца — жертвой, более того, сам сыщик может оказаться и тем и другим, но чаще всего жертвой, если речь идет о женщине.

Здесь гендерные признаки играют немаловажную роль. В таком именно случае слабость Насти подтверждает эту взаимозаменяемость сыщика и жертвы, когда она часто оказывается в роли потенциальной жертвы, как, между прочим, и Татьяна. В романе Марининой «Седьмая жертва» они обе под угрозой и не знают, на кого из них она обращена. Убийца заметил Настю во время телевизионной передачи и выбрал ее за интеллектуальные качества. Чаще всего Настя оказывается в ситуации жертвы, когда она «наряжена» в сексапильную женщину. Тему нечеткости личности иллюстрирует подход Насти к своей внешности. Собственное тело служит для нее «объектом творчества», поскольку это материал для создания разных персонажей, как правило, красивых женщин. Она наряжается, красится, лепит из своего тела новое, неузнаваемое. Настя «надевает» женственность, как чужой наряд, и превращается из гадкого утенка в прекрасного лебедя, из замарашки — в Золушку.

Если детектив — излюбленный женский жанр, то это, наверное, потому, что он зиждется на игре с видимостью (apparences) и с масками. По мнению Бодрийяра, сущность женского выражается в «стратегии видимости» и в игре со знаками женственности в целях соблазна. Но в случае Насти игра с масками и с внешними атрибутами женственности не ради соблазна, а лишь в рамках работы детектива и в целях разоблачения виновного. Это даже может дойти до физической близости с ним, как, например, в «Игре на чужом поле» с преступным кинорежиссером Дамиром, но голова Насти всегда трезва. Тело — инструмент, и в этом его использовании оригинальность образа Насти. Только в «Седьмой жертве» пробуждается в Насте «женское» желание соблазнить своего мужа, когда она понимает, что убийца хочет убить именно ее, не Татьяну. Близость смерти меняет ее психологию, но и это в порядке исключения. Интересное объяснение дает С. Кузнецов, написавший, что Настя не желает воплощаться, не желает выглядеть, «но, живя в эпоху визуальной культуры, когда предъявлять себя необходимо, она все равно вынуждена это делать, пусть мучительно и болезненно. И это, на мой взгляд, также является определенной фигурой для описания переходного положения советского интеллигента-интроверта, сформированного семидесятыми годами, в новой культуре, где он должен презентироваться — не хочет, но должен». Наступило время, где господствует иллюзия, спектакль. В этих превращениях Насти как нельзя лучше передается зыбкость «женского начала» и «нового мира», в котором происходит действие романов — в современной России.

Мир современного детектива — зыбкий и неустойчивый мир, в котором исчезают четкие, устойчивые ориентиры, теряются традиционные критерии, нравственные и социальные. Детектив является идеальным художественным жанром в эпоху потери равновесия, когда земля уходит из-под ног. Современная Россия — это страна чудес, но далеко не всегда положительных.

Маринина вводит читателя (по крайней мере, западного) в миры ему недоступные. Он узнает правила функционирования разных заведений и иных миров — Петровки, 38, властных структур, издательств и мира кино, мира «новых русских» и мафии и т. д. Традиционная реалистическая функция детектива, рассказывающего о своем времени и фиксирующего социальные сдвиги, сочетается с дидактической и нравоучительной, что является характерной чертой советского детектива. Заметим, что это вообще черта соцреалистической литературы в ее ортодоксальных образцах. Как разобраться в новой действительности? Как выжить семидесятникам в мире девяностых, в мире «перетасованных судеб и капиталов», т. е. мире сплошной инверсии? Что думать о новых явлениях? Как говорит сама Маринина, она не пишет с точки зрения преступника, поскольку считает, что «детектив — это возможность для человека солидаризироваться с силами добра». Если она дает слово преступнику, то для того, чтобы выявить его психологию, чтобы не оставить никакого необъясненного пункта, но совсем не для того, чтобы извинить его или смягчить его вину.

Как подчеркивают многие критики, марининский мир близок к сказке. И. Овчинников пишет о «полусказочности марининского дискурса» (не столько дискурс сказочен, сколько персонажи); по мнению К.Т.Непомнящи, детектив — это «сказка для взрослых», поскольку заранее известно, что он завершается хеппи-эндом, ибо убийца всегда найден и наказан. Налет сказочности позволяет читателю смириться с грубостью мира, в котором он сам живет. Чернуха остается за рамками произведения, но проникает через щель убийствами и предательствами. Нет тяжелой и грубой физиологии (как, например, в детективах Г. Миронова), язык нейтрален (нет жаргона, как, например, у Бушкова и у большинства авторов триллеров), это «смягченный, женский» вариант детектива.

В том, что смягченный вариант — обязательно женский, можно сомневаться, ведь никто не скажет, что произведения Л. Петрушевской — «смягченный, женский» вариант чернухи? Но в данном случае я бы назвала этот вариант «материнским». Традиционно именно матери рассказывают сказки детям, успокаивают их и утешают. Одна из важных функций детектива — функция утешения и успокоения. Маринина, будучи автором-реалистом, не только объясняет, но и настраивает, успокаивает, как мать. Б. Дубин подчеркивает: «Почувствовать себя частицей некой общности — это же очень важно для людей в период, когда былые связи порвались, былые общности распались, хотя страна и не расколота… В этой ситуации Маринина — находка, причал, мирный и надежный берег». Г.Дашевский пишет о совокупности романов Марининой как об «учебнике выживания». В ее произведениях есть и материнская забота, и ласка (хеппи-энд, утешения по поводу разных комплексов), и материнское просветительство (объяснения, описания), и материнский/отцовский авторитет (советы).

Персонаж Татьяны Образцовой интересен и важен, потому что в нем отчетливо проглядывает фигура автора. Сам автор позволяет провести эту параллель: ведь книга, которую читает Лиля — дочь Стасова, когда они знакомятся с Татьяной, называется «Украденный сон». Это четвертый роман Марининой, его интрига — в сюжете «Игры на чужом поле» — ее третьего романа. Здесь автор вводит в ткань детектива тему писательского творчества. Вообще детективный жанр — саморефлексивный жанр, «металитературная форма par excellence». Таким образом, автор заводит с читателями диалог, отвечает на их возможные вопросы (в «Черном списке», например, Татьяна подробно рассказывает дочери Стасова, как она пишет) и пытается защититься от упреков, отстаивая свое авторство. Ставится вопрос о самом процессе творчества как суррогата действия или как сверхдействия. Тема материнства и писательства сходятся в образе Татьяны: дочь Стасова сразу полюбила ее, как свою мать, а потом Татьяна сама рожает ребенка. Писательство может совмещаться с семейной жизнью и с материнством, тогда как работа сыщика — нет.

Несомненно, женщина-писатель вдвойне уязвима сейчас в России потому, что она женщина, а также и потому, что статус писателя резко изменился в постсоветском пространстве. Массовая культура — продукт для быстрого потребления, и огромный успех произведений Марининой — знак изменения подхода российской публики к литературе и к писателю. Раньше литература была священной сферой, истоком духовных и нравственных ориентиров, писатель был властителем дум. Сейчас писатель скатился по лестнице престижа. Статус читателя детектива неординарен, о нем Ив Рейтер пишет: «Читатель в процессе поиска смысла, конца и завершения этой истории является и палачом, поскольку способствует на всем протяжении повествования развертыванию того, что было объявлено фатальным, и жертвой, поскольку подвергается тому же и не может ничего изменить». Эта смесь пассивности и активности, сопереживания и жесткости характеризует своеобразное удовольствие от чтения детектива. Хотя Маринина и унаследовала традиционную для России дидактическую функцию слова, она сочетает ее с развлекательной и позволяет читателю наслаждаться легким и неутруждающим чтением, где доминирует принцип удовольствия, а это женский принцип.

Романы Марининой, сочетая советы и наслаждение (причем наслаждение с некоторым чувством вины), являются лучшим образцом развлекательно-учебной литературы. Из них следует, что женский ответ на насилие и на потерю ориентиров являет собой творчество, обретение личности и голоса, а также и наслаждение, несмотря на сложности каждодневной жизни. Детектив является идеальным полем для развертывания игрового принципа. В этом и состоит «женскость» романов Марининой.

Элен Мела