«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева

Александра Косарева, 2021

Книга задумана как документальная повесть, политический триллер, основанный на семейных документах, архиве ФСБ России, воспоминаниях современников, включая как жертв репрессий, так и их исполнителей. Это первая и наиболее подробная биография выдающегося общественного деятеля СССР, которая писалась не для того, чтобы угодить какой-либо партии, а с единственной целью – рассказать правду о человеке и его времени. Потому что пришло время об этом рассказать. Многие факты, приведенные в книге, никогда ранее не были опубликованы. Это книга о драматичной, трагической судьбе всей семьи Александра Косарева, о репрессиях против его родственников, о незаслуженном наказании его жены, а затем и дочери, переживших долгую ссылку на Крайнем Севере «Запомните меня живым» – книга, рассчитанная на массового читателя. Она будет интересна как историкам, изучающим 30-е годы в СССР, школьным учителям, так и людям разных возрастов, кого интересует подлинная, человеческая судьба нашей страны, так и молодежи. Которая видела героев тех лет лишь на картинах или в кино. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Оглавление

Глава вторая

Арест

В ноябре темнеет быстро.

Шли часы, дни, их никто не беспокоил. Но поскольку оцепление не снимали, семья понимала: теперь они под необъявленным домашним арестом.

Маша читала что-то по-французски. Саша лежал на диване в свитере, читал свои книги. Конечно, большинство книг осталось в московской квартире. Но часть он сюда перевез, и почти все — дорогие сердцу, с дарственными надписями от Горького, Фадеева, Гладкова, Николая Островского, а то — и от совсем молодых авторов — романы, где действие разворачивается в колхозах, на ударных стройках.

Он читал и помимо своей воли прислушивался к звукам за окном. Нет, тихо. Только чуть-чуть слышен голос из репродуктора: новости, почти за каждой из которых — его комсомольцы, его люди, косаревцы, по всей огромной стране и в армии, в авиации, на флоте.

Александр Косарев не знал, — впрочем, возможно, будучи знаком со сталинским норовом, догадывался, — что здесь и сейчас в Волынском проходят последние в его жизни спокойные деньки.

В них пока есть тепло от печки, и за окном кружится снег. И собака, пока светло, приумолкает, чирикают на ветках птицы, ступает по коврикам кот.

В конце концов, уже к концу это ватной, неразъясненной недели Маша хлопотала по хозяйству, а Александр Васильевич не знал, куда себя девать. Он не привык к такому ритму. Обычно ему не хватало дня, чтобы везде побывать, все успеть, всех принять.

А тут…

Он уже навел порядок у себя в кабинете, разложил книги по полкам, выбросил ненужные бумаги. Перебрался в оружейную, к сейфам.

Коллекция оружия у него собралась значительная — пистолеты, карабины, наганы, кортики и кинжалы, иногда генеральские, очень дорогие. Все разложил на столе, разобрал, почистил стволы, смазал механизмы, протер оптику.

Этим оружием можно было вооружить отряд.

Косарев знал: будь у него эскадрон самых верных, самых преданных комсомольцев, беззаветных, которые, так же как и он, готовы были бы голову сложить за идеалы рабочих, за лучшую и честную жизнь, — какой бы им Ежов был страшен, какой Берия?

Но 28 ноября 1938 года, в тот понедельник, Господи, помилуй!

Да уж, именно в тот день, когда снег за окном усилился, чуточку потемнело даже. И в небесах был затеян великий спор о человеке Косареве. Обречь его на муки смертные, не мешать казнить или всё же спасти и миловать?

В час, когда невидимая длань Господня простерлась над Волынским, Косареву было всего 35 лет. Даже не 33, как Иисусу, которого Сашка, крещеный матерью, давно забыл, и тем более не веровал. Храмы которого рушил со всеми другими по приказу партии, которая иконы продавала кому ни попадя за границу, даже проклятым буржуинам. В тот день внутреннее напряжение Косарева достигло пика. Он словно почувствовал что-то, нацепил валенки, набросил полушубок, хотел на крыльце папиросу выкурить, да побрел через двор в сарай.

Там он присел на колоду, на которой иногда колол дрова. Возможно, перед его взором был проем во двор, откуда виден забор. А перед ними — качели, на которых Косарев любил качать дочь.

И задумался.

Он по натуре не был поэтом или романтиком. Он был прагматиком. Может быть, увлекающимся, азартным, но прагматиком, который умел делать логические построения и верил им больше, чем стихам друга Маяковского. Он не заканчивал института даже как парттысячник, не успел и не сумел. Он был самоучкой. Но при этом нутром пролетарским осознавал правильность законов формальной логики.

И с точки зрения формальной логики он нынче рассуждал о себе.

Исполнилась ровно неделя после Пленума ЦК комсомола, где его лишили поста генсека. А значит, зацепили крепко.

Косарев слишком хорошо знал, как работают винтики сталинской машины, потому что при нем многие люди то возвышались необычайно, — будучи еще вчера никем, «ниоткуда и никуда», — то падали в бездонную, зловонную яму ГУЛАГа.

Он понимал, что арест в таких случаях неизбежен. И знал, что после этого происходит с семьями осужденных.

Уже «врага народа» нет давно на земле, нет его среди живых, а значит, ему уже не бывать ни английским, ни японским шпионом. Не подсыпать сахар в бензобак танка. Не сидеть с оптической винтовкой на арбатском чердаке в ожидании кортежа вождя. А они все-таки врываются в семью, хватают всех до одного. Жены встают на мученический путь, пока не умирают где-нибудь в Караганде или в Потьме. Детей отправляют в детдома, где насилуют, избивают, морят голодом, коверкают судьбу.

Но если человека еще не успели схватить и осудить? Если человека вообще уже нет на этом свете? Зачем им его семья? Может, в этом случае они оставят семью в покое?

Косарев вынул из-за пазухи именной браунинг, подарок Ворошилова, проверил патронник и взвел курок.

Прозвучит выстрел — и эти вертухаи сбегутся, гася на ходу окурки, в своих сирых шинелях, с ромбиками и кубиками. Не решаясь даже дотрагиваться до трупа, позвонят Берии, и с Берией случится припадок: ведь был уже, был почти в руках у чекистов, вражий сын!

Решимость Косарева покончить с собой ради спасения семьи была так велика, что он уже поднес ствол к лицу, почуял, как воняет от пистолета смазкой и горелым порохом и как близок от пальца спусковой крючок.

Но тут появляется Лена.

Прибегает восьмилетняя дочка, самое дорогое, что есть у него на свете. В цигейковой шубке, варежках и вязаной шапке с помпонами.

— Папа! Тебя обыскались уже! Ты что здесь делаешь?

Косарев успевает спрятать оружие и хватает первый попавшийся на глаза, но подходящий предмет — деревянного коня-качалку. Изображает улыбку на лице — ему это всегда легко удавалось.

— Как это что делаю? Коня починяю!

В 1933 году дочери было три года, когда Косарев подарил ей этого коня, раскрашенного по-русски лубочно. Купил на рынке у калужских умельцев. Лена садилась на него верхом летом на лужайке перед домом, бралась за поводья, отец ее раскачивал и пел:

Веди, Будённый, нас смелее в бой!

Пусть гром гремит,

Пускай пожар кругом, пожар кругом.

Мы беззаветные герои все,

И вся-то наша жизнь есть борьба.

И вся-то наша жизнь есть борьба…

Теперь краски поблекли, лак местами облупился, а один полоз раскачался и вылез из пазов.

— Видишь вот? Заклею, подкрасим, и будет как новенький!

— Спасибо, пап! Но сейчас мама ужинать зовет! Идем уже, идем!

Ужинали в столовой, под оранжевым абажуром, за круглым столом, который, если раздвигался, вмещал много народу.

Какой была семейная еда в тридцатых годах? У разного партийного люда по-разному, а что до Косаревых — самая обычная.

Саша бывал к еде не привередлив, ел, что подадут: суп так суп, жаркое так жаркое, а то и просто отварную картошку с укропом да растительным маслом. Любили сырники, драники, варенья к чаю всяческие, что варила Маша сама по грузинским рецептам, медок душистый с рынка или с местных пасек, что к дому подносили местные, заодно с парным молоком и «фунтиками» сливочного масла в листьях лопуха.

Гости наезжали часто, но неожиданно, и бабушка упрекала деда за экспромты и сюрпризы. Позвонил бы, предупредил? А то отворяются двери, заходят несколько мужиков, все с работы, все голодные. Русская жена, поди, и стерпела бы, выложила на стол чего-то из припасов, соленые огурчики там, сальце, рюмки достала.

Но не грузинская!

По обычаям семьи Нанейшвили стол должен быть безупречен.

У грузин по тому, как накрыт стол, какое подали вино, обильна ли закуска, часто судят об отношении к себе, об уважении хозяев к гостям. Именно поэтому бабушка иногда расстраивалась. И в экстренном порядке отправляли водителя Женю Любимова в магазин.

А появиться Косарев мог с самыми неожиданными людьми — то с секретарями ЦК комсомола, то с хитрым и лукавым Андреевым, то с начальством «Метростроя», то с генералами из генштаба, то с самим Горьким.

Зная это, Маша запаслась продуктами, которые слала родня из Грузии: пряностями, аджикой, черным саперави или легким кахетинским, мукой-крупчаткой, чтобы быстро приготовить мчади, чурчхелой, другими сластями.

В начале 1937 года, когда небо над головой Косарева, как он полагал, было не то что чистое, а даже без намека на облачко, к нему вдруг напросился в гости сам глава компартии Азербайджана Багиров.

Это фамилия. А полное имя у него было длинное, как товарняк, — Багиров Мир Джафар Аббас оглы. Весьма заметная фигура, известная среди подпольщиков Закавказья.

По-русски говоря, Джафар Аббасович, своего рода уникум. Двадцать лет сидел во главе Азербайджана, первый секретарь, при Сталине, пережил все чистки, умел в последний момент уйти из-под удара, подставив других.

Вплоть до ареста и расстрела в 1956 году.

Поэтому одни историки назовут его потом «азербайджанским Сталиным», другие — «азербайджанским Берией». Какая разница? По сути это был и многоопытный хитрый и подлый царедворец.

Подлез он к Косареву хитро и, чтобы его точно пригласили, после приема у Сталина в Кремле, потер руки и сказал:

— Слышал я, Саша, что твоя красавица жена безумно вкусно готовит! Это правда? До сих пор я думал, что лучше всех в мире готовит моя жена!

— А вы пожалуйте к нам на ужин, Джафар Аббасович, сами все увидите!

Тут Маша подготовилась и накрыла действительно великолепный стол. Гости разомлели, тост следовал за тостом.

Выпито уже было немало, когда Косарев совершает роковую ошибку.

Он встает с рюмкой в руке и предлагает:

— А сейчас давайте выпьем за настоящее большевистское руководство в Закавказье…

Багиров поднял бокал, улыбнулся, хотел уже было чокнуться, когда Косарев вдруг добавил:

–…которого сейчас там, к сожалению, не имеется!

В смысле, руководства.

Улыбка мгновенно слетела с лица Джафара Аббаса оглы.

Выпили, конечно. Перемигнулись: дескать, ну мы-то с вами понимаем, о чем речь. Но Багирову не понравился тост Косарева.

Ведь коммунистами Закавказья в тот момент руководил Лаврентий Берия — старый друг Багирова. Еще с двадцатых годов, когда они сблизились настолько, что в кавказской партийной организации их прозвали «сиамскими близнецами».

Разумеется, при первой же возможности Багиров рассказал другу об ужине в Волынском во всех подробностях, и Берия выпад Косарева хорошо запомнил. Не доверять Джафару у него не было ни малейших оснований. Поэтому в перерыве какого-то пленума Берия подошел к Косареву и спросил его по-свойски и прямо в лоб:

— Сашка, ты что, на самом деле считаешь, что я не гожусь в руководители Закавказья?

Что оставалось ответить Косареву, который мгновенно всё понял?

— Да полно, почему же? Совсем нет!

А что еще ему оставалось сказать, поняв, что тебя предали.

Когда же Берию неожиданно перевели в Москву и 22 августа 1938 года назначали первым заместителем наркома НКВД, Косарев впервые встревожился.

Но тогда в Волынском при полной изоляции от внешнего мира он не мог знать, что 25 ноября 1938 года, когда они с Машей пытались вычислить свое будущее, комиссар государственной безопасности 1-го ранга, бывший заместитель Ежова Лаврентий Павлович Берия стал наркомом внутренних дел.

28 ноября они провели свой последний спокойный вечер, не подозревая, наверное, что отныне больше им не будет суждено собраться всей семьей, что Косарева они больше не увидят живым, а жене с дочерью суждена долгая разлука.

Быстро стемнело.

Они уложили спать Лену и сами легли рано.

На даче в Волынском еще горел свет, за забором и в саду мерзли вертухаи, проклиная службу, когда в кабинете новоиспеченного наркома НКВД сверяли часы и уточняли последние детали операции.

Да, Косарев уже не был генсеком комсомола. Но он оставался членом ЦК, депутатом Верховного Совета СССР, а значит, имел статус неприкосновенности. Никто еще не мог его лишить былой славы, неслыханной, культовой популярности среди молодежи, правительственных наград. К тому же он имел право на ношение личного оружия, и более того — имел крупнейшую среди партийных бонз коллекцию огнестрельного и холодного оружия прямо в сейфах, на первом этаже дачи.

А Берия боялся.

Комсомольских активистов при Ежове хватали и в тридцать седьмом. Но это была решающая ночь ареста всех секретарей ЦК ВЛКСМ, согласно проекту разгрома комсомола, который он предложил товарищу Сталину как первую тотальную акцию на посту наркома.

Машины, снаряженные людьми и оружием, тронулись в сторону Волынского…

Их спальня на втором этаже.

Косарев заснул довольно скоро и спал спокойно, не ворочаясь. А Маша лежала с открытыми глазами, пытаясь осмыслить то, что произошло в эти дни.

Она была напряжена, как бывают напряжены и насторожены люди, ждущие удара со дня на день, с минуты на минуту.

Она была как сжатая пружина.

И поэтому даже не слишком удивилась, услышав со стороны лестницы подозрительные шорохи.

В дом прокрались чужие? Может, солдаты оцепления полезли за едой или за табаком?

Она встала, стараясь не шуметь. Накинула халат, осторожно вышла на лестницу. И тут же увидела офицера с жёлтым лицом в белых шерстяных носках до колен, который крался по ступенькам вверх.

В одной руке он держал свои сапоги, а в другой — пистолет.

Их взгляды встретились.

— Вы кто? — спросила Маша изумленно. — Вы, наверное, к мужу? Но он еще спит…

Офицер включил свет, присел, натянул сапоги, спустился вниз и сказал в пространство:

— Заходим, мужики! Они уже на ногах!

Эффекта внезапности, который планировал Берия, не получилось.

И тотчас в дом, стуча сапогами и прикладами карабинов, вошли еще несколько военных.

На шум появился заспанный Косарев.

— В чем дело? — спросил он. — Я никого не ждал. Кто вы такие, кто приказал?

— Вы гражданин Косарев? — спросил майор в носках.

— Так точно. А вы-то кто?

— Народный комиссариат внутренних дел.

Кто еще находится в доме?.. Ах, дочь и няня… Садитесь с женой здесь. Без разрешения не вставать. Не разговаривать. Мы начинаем обыск.

Мария Викторовна не выдержала, указала пальцем на майора и сказала Косареву:

— Представляешь, Саша? Этот тип крался к нам на второй этаж, в нашу спальню в одних носках! Как вор или извращенец! Ни стыда, ни совести!

— Отставить! — выкрикнул майор. — Прекратите оскорбления! Нам известно, что на вашей даче полно оружия! Гражданин Косарев, вы сами его покажете или я прикажу моим людям перевернуть все вверх дном?

— Зачем переворачивать, — спокойно сказал Александр Васильевич, — моя коллекция оружия зарегистрирована в милиции, есть разрешение. Это за моим кабинетом. Там еще одна дверь, откроете и увидите. И аккуратней. Иначе я доложу вашему начальству.

— Какому начальству? — вдруг услышал Косарев и поднял голову.

Перед ним стоял Берия.

Обыскивали несколько часов под руководством самого наркома. Цеплялись к каждой бумажке, нюхали, смотрели на свет, даже подносили свечу — искали шифровки, тайнопись. В результате ничего, кроме книг классиков марксизма, рабочих тетрадей Косарева и журнальных подшивок, не нашли.

В результате дома, действительно, образовался разгром. Вещи валялись на полу вперемешку — одежда, посуда, граммофонные пластинки, газеты, обувь.

Незаметно в окнах стало светлеть, наступал рассвет.

Военные зевали. Им хотелось спать. По всему было видно, что они мечтают поскорее покончить с делом и отправиться по домам.

Наконец, Косареву официально объявили об аресте и велели собираться.

Косарев посмотрел на жену. На ее лице не дрогнул ни один мускул, из глаз не пролилось ни слезинки.

— В таком случае, — сказал Косарев, — позвольте хотя бы проститься с ребенком!

Майор в носках кивнул, и они отправились в детскую.

Лена спала.

Косарев стоял и смотрел на нее, не проронив ни звука, откуда-то зная, что видит дочку последний раз в жизни.

Наверное, он так долго стоял у кровати, что майору в носках надоело ждать. Он почти нежно коснулся плеча арестованного и тихо сказал:

— Товарищ Косарев, простите, нас ждут…

— Саша, я тебя больше не увижу? — спросила Маша мужа, когда его вели мимо, по коридору, к двери, подбежала, обвила руками…

Моя бабушка вела себя как грузинка и большевичка. Как умная женщина, которая и без Косарева находилась в гуще политических событий. А бывая с мужем на вечеринках сталинских вассалов, слушая их разговоры, изучив их нрав, — отлично понимала, что эти люди ради своей шкуры готовы на все.

Например, вдруг начать называть черное белым и наоборот.

Отвернуться от самых старых боевых друзей, от товарищей по оружию, с которыми прошли и революцию, и Гражданку, проклясть их имена, если Хозяин назвал их врагами.

Уметь улыбаться, когда хочется рыдать.

Говорить с трибуны совсем не те слова, о которых думалось, которые сверлили мозг.

Обжираться на банкетах до заворота кишок и не угостить конфеткой сироту в своем подъезде.

Молчать — до помрачения рассудка, до обморока, — но молчать, когда твою жену усылают в лагерь, а ты член Политбюро и хочешь выжить. Как молчал Калинин, когда арестовали, схватили его жену Екатерину Лорберг Калинину… Или театрально, по-рабски заливаться смехом, как заливался Бухарин, когда Сталин публично называл жену его, юную Ларину, шлюшкой. Петь или танцевать, если просит вождь. Даже если не умеешь или не в настроении. Пускаться, например, в гопака, даже если мешают короткие ноги и брюхо, как у Хрущева.

Но в Волынском перед фактом ареста своего мужа, генсека комсомола Александра Косарева, моя бабушка считала, что все-таки имеет право задать вопрос майору в носках. Рубануть напрямую, чтобы узнать, какая судьба ее ждет, что ей-то делать дальше.

И она спросила:

— Меня вы тоже арестуете?

— Нет, Мария Викторовна, — убежденно отвечал майор в носках. — Мы этого не планировали.

Но когда Мария вышла в коридор проститься с Косаревым, вдруг, как черт из табакерки, в дверном проеме нарисовался Берия, который увидел, как Мария преданно обнимает мужа, и, махнув рукой в сторону моей бабушки, сказал:

— Эту тоже прихватите!

— Лаврентий Павлович, — сказал Косарев, — вам не придется об этом жалеть? Вы уверены, что берете именно того человека?

— На месте разберемся, — холодно ответил Берия. — Поехали!

Вполне вероятно, что Берия не планировал брать Марию Викторовну в тот же день. Имея в виду, что это не дальновидно. Никому не выгодно, чтобы она сидела на Лубянке. Выгоднее — чтобы на свободе, потому что ничто с такой силой не действует на узника, как неизвестность о родных. И тут открываются такие просторы для шантажа! Пригрози врагу народа арестовать жену, пустить ее голую по кругу пьяных надзирателей — что угодно подпишет.

Однако кавказская горячность и лютая ненависть к Косареву, очевидно, вынудили Берию потерять самообладание. А также чересчур смелое поведение бабушки, которая показала Берии своим поведением при аресте Косарева, что ни капли не верит в вину своего мужа.

Машу увезли прямо с порога, даже не дав переодеться, в чем была — в халате, в домашних туфлях, безо всякого приказа или ордера на арест. Ей был 31 год.

Хмурым выдалось утро.

Несколько машин двигались по Староволынской улице в сторону Можайского шоссе, то есть старой Смоленской дороги, что назовут потом Кутузовским проспектом.

В передней легковушке ехал сам нарком с телохранителями, во второй везли Косарева, в третьей — его жену Марию. А позади — качалась на ухабах полуторка, куда набились солдаты из взвода оцепления, сонные опера и все те, кому по чину не положено в эмки.

Чекистам больше некуда было спешить. Добыча в кармане.

А Косарев глядел через окно на ветки деревьев с тонким слоем снега, отчего их очертания казались строгими и четкими, как графика на ватмане; на подмосковные поля и дальние огни деревень вдоль Можайки.

Ничего неожиданного, никакого сюрприза не произошло. Все в обычном, рутинном сталинском стиле. Который был и жесток, и скучен.

А Косарев пытался сообразить: где и когда он совершил ошибку? Ту саму, главную, из-за которой судьба его семьи покатилась под откос. Но пока мысли его путались в голове и никак не складывались в логическую цепочку.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я