Черные трубы. Цветные сны

Александра Кивенлахти, 2008

Модный московский писатель Артем еще молод, но уже во всем разочаровался и не видит в своем будущем ничего хорошего. Успех его тяготит, слава не греет, а в любовь он не верит, полагая, что искреннее чувство – всего лишь выдумка. Семнадцатилетняя Маша вынуждена обитать в скучном и тусклом мире, лишенном красок, но сны она видит цветные, и значит, не все потеряно: мечты о яркой жизни могут и сбыться. Понять бы, что нужно сделать для этого, каким путем, с кем и куда именно пойти! Однажды эти двое встретятся, и тогда для них обоих все изменится…

Часть первая. Чёрные трубы

Хроники города N

Я бесцельно смотрела в окно, когда на телефоне вдруг высветилось новое сообщение. «Tak ty soglasna vyiti za menya zamuzh?» Вам когда-нибудь приходили такие sms? Нет, вернее, вам когда-нибудь ТАК предлагали сделать главный выбор в жизни и решить свою судьбу? А где преданный взгляд, слова любви и золотые кольца, чёрт возьми? А, чёрт возьми, ты сама виновата. Что ответишь?… Что мне делать? Что? Тишина. Ответа не было. И только обрывки воспоминаний мелькали предо мной…История длиной в целую жизнь.

…Я — принцесса. Самая-самая настоящая. Этого никто не знает; и к лучшему, потому что…зачем нам завистники? Совсем не важно, что я живу не в замке, а в некрасивой квартире; не важно, что продукты на столе в моей кухне даже отдалённо не напоминают знаменитый шведский стол; ну и пусть у меня нет шёлковых платьев. Это всё временно. Надо только подождать — и всё сбудется. Надо только верить.

И я верила. И всё ждала, и каждый день просыпалась с радостью — я живу! — и тайной, известной мне одной — я — принцесса! Самая-самая настоящая. Сколько раз эта вера в себя помогала мне не просто пережить — выжить в сложные моменты моей жизни. А их было предостаточно. Взять хотя бы то, что мы с мамой живём вдвоём. В раннем детстве у меня был папа. До пяти лет, пока он не ушёл, я даже думала, что это и есть мой родной отец. Он научил меня читать и рисовать лица людей. Я рисовала красками, а они ссорились в прихожей.

— Да я таких психов, как ты…(поток ругательств).

— Истеричка! Не ори при ребёнке! Она не виновата, что у неё такая мать!

— А что тебе до моего ребёнка? Это не твоя дочь, и я делаю то, что хочу!

А я всё слышала. Банка с водой опрокинулась и залила весь мой рисунок чёрными лужицами. Он хлопнул дверью и ушёл. Правда, через несколько минут вернулся и принёс мне большую куклу. Я подбежала и прошептала ему на ухо:

— Останься, не уходи… Пожалуйста…

Он поцеловал меня:

— Прости, Машка.

И ушёл навсегда. Первое предательство в моей жизни.

А той куклой я никогда не играла. Слишком мы были непохожи: красавица с белокурыми завитушками в длинном бархатном платье и маленькая заплаканная девочка в старом полинявшем спортивном костюме.

Столичные записки

Я хочу дождь и хочу плакать. Огромный ливень с грозой и такой же поток слёз на щеках. Странно, правда? В разгар зимы и, наверное, главного дня в моей жизни: сегодня я получил самую престижную литературную премию. Я этого ждал? Да. Я к этому стремился? Да. Больше всего на свете. Мои книги раскупают. Меня цитируют на телевидении. Я, я, я… Всюду. Даже мне самому никуда от себя не спрятаться. А, признаться, хочется. И ещё от всех тех, кто пришёл сегодня меня поздравить. Разрешите представить: мои друзья. Они меня ненавидят. Лучшего друга нет, лечится от нервов и до сих пор не может поверить, что такого идиота, как я, напечатали, а такого, как он, — нет. Знакомы с детства. Почти родной человек. Был…Да, нас сгубила общая мечта: стать богатыми и знаменитыми.

Но кто знал, что цена такого абстрактного понятия, как дружба, вполне конкретна: те самые евро, которые я получил. Как на аукционе: лот первый, дружба человеческая,…тысяч! Кто больше? Поздравляю, ПРОДАНО!

Следующий лот! Что продаём сейчас?…

Так вот, они меня ненавидят. Надо отдать им должное: улыбки почти естественные. Сегодня, собираясь в этот ресторан, они потратили десять минут, чтобы надеть дорогой костюм, и около часа, чтобы нацепить эту притворную улыбочку. Браво, господа!

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. Эти люди и я. Я и эти люди. Это и есть известность? Когда мечты сбываются, то порой кажется, что это были совсем не мечты, а так, мимолётная прихоть, исполняться которой было совсем не обязательно… Как ребёнок, который бежит за бабочкой, бежит долго, падая и снова поднимаясь, но не упуская из виду яркую, манящую цель; наконец, он ловит её и, разглядев, понимает, что не такая уж она яркая и манящая. Я уже не ребёнок. Но я чувствую себя так же. И хочу дождь. И хочу плакать. Здесь я чужой.

Меня тошнит от одного вида суши, запаха креветок и полчища девиц, похожих на эти креветки. Простейшие существа, мягкие, бескостные; съел и забыл.

Меня раздражают эти светские беседы и сплетни, пафосные речи и глянцевые взгляды. К этому можно привыкнуть? Я задыхаюсь в этом воздухе, состоящем из запаха дорогого парфюма и притворства.

Я стою у окна и долго смотрю в темноту наступающей ночи. Где-то совсем рядом свет, музыка, разговоры. Я пытаюсь разглядеть во тьме будущее, но ничего не вижу. И я хочу только две вещи.

Ощущая лёгкий морозец за окном и нестерпимый холод лживых сердец вокруг, я хочу дождь и хочу плакать.

Хроники города N

— Какой это цвет?

— Чёрный.

— А это, это какой?

— Серый.

— Да ты что, за дуру меня принимаешь?! Смотри, небо какого цвета? Солнце?

— Серого. Солнце — белого.

Мама безнадёжно присела:

— Ты правда не видишь других цветов?

— Да-а.

Исчезновение из моей жизни человека, которого я считала отцом, не прошло бесследно. Я перестала различать цвета. Может быть, это случилось от того океана слёз, которым я хотела залить пожар брошенной души; может быть, от нервов, как сказали врачи. Как я поняла, такое бывает довольно редко и мой случай чуть ли не единичный. Тем не менее, легче от этого не становилось, и в моей жизни осталось только три цвета: чёрный, белый и серый. А в квартире остались только мы с мамой, вдвоём.

Я не помню, чтобы она говорила, что любит меня; или какие-то другие нежные слова, простые слова одобрения, любви, поддержки для своего ребёнка — их не было. Боялась избаловать? Я не хочу её осуждать и винить в том, что у меня не было детства: оно было, спасибо моему воображению. Я придумывала всё новые и новые игры, я была Золушкой, Белоснежкой, Русалочкой, кем угодно, но никогда — любимой и обожаемой дочкой. Передо мной преклонялись морские пираты, мной восхищались самые прекрасные принцы, мне были открыты двери в любые замки и королевства, но только не в сердце моей матери. Когда я гуляла в парке или во дворе, другие дети, чьи родители сидели рядышком на скамейке, сторонились меня, потому что я была ничья. Одинокий затравленный зверёк с большими серыми глазами и огромными планами на будущее… Однажды, когда мальчишки отобрали мой набор детской посудки и утопили его в луже, я, утопая в слезах, крикнула:

— Вот я вырасту, стану большой Принцессой и всех вас брошу в тюрьму!

— Видали Принцессу? Ха-ха, а где же твой папа-Король? В дальних странах?

Они смеялись, а я побежала домой и спросила у мамы:

— Скажи, где мой папа?

Она разозлилась, покраснела, отвернулась от меня, а потом тихо сказала:

— Нет у тебя никакого папы…

— Кто он, скажи? У всех есть, а мой где? Почему он не приходит?

Она долго смотрела на меня и со злостью закричала:

— Вот беда на мою голову, что ты пристала вообще? Нету и нету. Алкаш последний, вот кто! Ты хочешь знать, где? Да где угодно, завёл себе новую семью и такую же маленькую дочку, как ты. Поэтому и не приходил. И вообще не придёт! Всё, я не хочу даже слышать о нём!

Я перерабатывала в голове услышанную информацию, когда она, поняв, что наговорила лишнего, произнесла уже помягче:

— Ну, мы ведь и без него проживём, да?

Я тогда не поверила её словам: мой папа не может быть алкоголиком. Чтобы успокоить себя, я придумывала свои объяснения его отсутствию, а в голове всё звучали слова:

«Видали Принцессу? Ха-ха, а где же твой папа-Король? В дальних странах?» Я училась быть сильной. И где дети учатся такой жестокости? Взрослые, не подскажете?

Столичные записки.

Я хочу дождь и… Ах да, сегодня мой праздник! Я победил. Кого? Всех. В первую очередь себя. Так веселитесь же, радуйтесь за меня, танцуйте, смейтесь, пейте, как это водится в нашей стране! Водочка, шампанское, коньячок — всё для вас, дорогие гости. Как я вас всех презираю. Не травили бы душу ни себе, ни мне, шли бы спокойно домой… Но нет, уходить отсюда, как я погляжу, никто не собирается. Значит, и мне тоже улизнуть не удастся.

Тогда будем развлекаться. Я налил в свой бокал чего-то мерзко-жёлтого цвета и выпил залпом. Какая отрава.

— Официант, водки мне и чтоб не какой-то там!

— Одну минуту, Артём Алексеевич.

Во! Артём Алексеевич! Это ко мне в 22 уже обращаются как к старику. Не важно, читал ли этот официант мой литературный бред, за который мне, собственно, и дали эту премию, — конечно, не читал, — но он ясно понимает, что здесь пахнет большими бабками. Молодец, дружище, далеко пойдёшь. И водки ты принёс неплохой. Только кончается быстро, один минус.

Пожалуй, закуской не стоило пренебрегать. Только это разве закуска? Картошечки бы сюда, огурчиков солёных, как дома.

Я чуть не захлебнулся, вот же неблагодарная скотина, даже домой не позвонил! Надо к ним съездить, точно, съездить, год не был, а может и больше, вот обрадуются!

В очередной раз мне стало противно от окружающей обстановки. Вспомнилась наша пятиэтажка и качели во дворе, не знаю, почему. Вспомнилось доброе, всегда чем-то восхищённое лицо мамы, её тихий и нежный голос; строгая улыбка отца. Да я сейчас же поеду! Нетвёрдой походкой я направился к двери, где меня остановил директор издательского дома, как его зовут? Не помню. Да и не важно.

— Никуда ты не едешь, завтра презентация твоего романа в главном книжном магазине города.

Забыл. Вот память.

— Пить надо меньше. Хотя… Все вы, люди искусства, рано или поздно начинаете спиваться. Такой у вас закон.

Какой важный. Закон, закон… Катись отсюда со своими законами, папаша. Голова раскалывается.

Я молча сел на своё место. Конечно, что я могу ему сказать? Теперь надо думать, что кому можно говорить, а что нельзя. Что кому понравится, а что разозлит и всё испортит.

О, девочки. Одна так настойчиво смотрит, будто я ей денег должен. Хотя на вид приличная. Даже скромная. Может, она случайно сюда попала? Или я слишком много выпил?

Да, мужик, ты слишком много выпил и всё здесь не случайно.

Я что, должен подойти и познакомиться?

— Подойди к ней, идиот, — шепчет сидящий рядом коллега-писатель, мастер исторической прозы и истерических выходок.

— Отвали.

Я уверенным шагом подхожу к незнакомке, она поправляет волосы и опускает глаза. Девочка, скажи, ты тоже продаёшься, как напитки в этом баре?

— Эээ… Артём.

— Я много про вас слышала, Артём.

— А книжку читали?

Она удивилась, щёки прямо вспыхнули от возмущения. Тёмочка, дорогой, и в самом деле, какие книжки в таком месте в такое время? Подумай, это ей зачем? По подиуму она пройдёт и без твоей несчастной книжки, вон у неё какие ноги. Но я упрямо гнул свою линию.

— Что, я вас смутил своим вопросом?

— Нет… Я просто… Давно хотела прочитать, но как-то…

— Руки не доходят? — подсказал я.

— Да, — обрадовалась она моей подсказке. — А мы будем говорить о литературе?

Да, чувствую, с тобой поговоришь о литературе. О философии. О музыке. И я решил задать последний на сегодня издевательский вопрос, чисто из интереса:

— А вы вообще что читаете?

Мужик, хватит мучить бедную модель. Она уже чуть не плачет.

— Я…больше журналы…

— Комиксы, названия магазинов?

— Что?

Ну ты и язва, Артём Алексеевич. Прекращай уже.

— Да нет, всё нормально. Вам что-нибудь принести?

Она ответила благодарным взглядом.

— Да, мне немного виски.

Фу, как она может это пить. Виски, бррр.

— Артём, вы…можно на ты?

— Здесь всё можно…как видишь.

— Так вот, что ты делаешь сегодня вечером?

— Уже ночь.

— Ночью? — она не унималась.

— Ночью положено спать.

Она улыбнулась.

— А как же подвиги в честь Прекрасной Дамы?

Я огляделся. А здесь есть Прекрасная Дама?

— Не понял?

— Мужчины, вы никогда не понимаете намёков. Как насчёт того, чтобы продолжить вечер у тебя дома?

— Тебе не нравится здесь?

— Я не о том. Наедине.

Так вот она куда клонит! Я чуть не поперхнулся. Мы же даже не виделись раньше! Как бы ей достойно ответить?

— Извини, но сегодня я слишком устал. Давай в другой раз…увидимся.

— Вот мой телефон. Позвони, когда не слишком устанешь.

Язвительной улыбкой она отомстила за все мои расспросы о книгах. Чувствую, та ещё штучка. Хотя…Что-то в ней есть. Надо же, как хорошо подготовилась к вечеру. Аккуратная бумажка с каллиграфически написанным номером телефона.

Я лишь улыбнулся ей на прощанье одной из своих самых очаровательных улыбок. Ну вот, мужик, ты начинаешь под неё подстраиваться.

— Я домой.

Директор выглядел довольным.

— Умный ход, Артём. Умный пиар-ход.

— Чего?

— Она — восходящая звезда модельного бизнеса, ты — новое имя в литературе. Замечательный пиар-ход для вас двоих.

Да пошёл ты. Ещё будешь выбирать, с кем мне…Но я опять промолчал. Лишь поинтересовался:

— Кто такая?

— Ну что ты за джентльмен, даже не узнал у девушки, как её зовут.

Кристина, новая супермодель. Запомни это имя.

Значит, Кристина. А я для неё тоже «умный пиар-ход»?!

Хроники города N.

Весь мир продолжал быть серым. А мои сны — они остались цветными. Просыпаться утром было радостно — и мучительно.

Неуютная квартира требовала ремонта; мать могла не разговаривать целыми днями… Дешёвые обои, ободранный пол, нехитрая мебель; мрачное молчание, иногда крики и упрёки — что из этого было хуже, я даже не знаю. Единственный плюс — постоянно был стимул: действуй, строй сама свою жизнь, тебе никто не поможет. Никто не поможет. Я это знала.

Но…осознавать, что ты один, тяжело даже взрослому. Будучи ребёнком, я хотела спрятаться от реальности. И пряталась за страницами книг, за толстыми обложками энциклопедий, просто за школьными учебниками. Только бы не видеть этих серых стен и всегда недовольного лица матери. Она не уставала повторять, что у меня нет никаких способностей к наукам, а следовательно, учёба не должна занимать много места в моей жизни. Лучше бы скорее работать и зарабатывать деньги.

— Не в кого тебе хорошо учиться. Я никогда из троек не вылезала, а…

— А отец?

— Опять начинаешь?

— Я просто хочу знать.

— А я просто не хочу о нём говорить.

Вот и всё. Вопреки её словам, я училась лучше всех в классе, это было нетрудно. Загвоздка в том, что быть номером один означает не только быть первой — это означает быть одной. Я продолжала быть со всеми — и ни с кем. Вместе с одноклассниками мы списывали, сбегали с последних уроков, но кто-то словно провёл невидимую черту, разделившую меня и класс. Я любила слушать рассказы других: как прошли выходные, кто куда ездил летом; но сама постоянно молчала о своей жизни — что я могла рассказать? — хотя все и так о ней знали: город совсем небольшой. Я даже в гости позвать никого не могла. И в школе всегда было такое чувство, что мной одновременно и восхищаются, и жалеют меня: восхищение возвышает, жалость ставит ниже — и то и другое не давало мне права быть равной.

— Мам, а у меня за контрольную 5, у одной из класса!

— Ммм.

Реакции — ноль. А задания были такие сложные. И для меня это было так важно, ты не представляешь, мам…

Столичные записки.

Жизнь — вечный праздник. Пока у тебя есть деньги и пока ты молод. Как я сейчас. Дни проходят так весело, так весело, и пусть я всегда немного пьян, я хотя бы счастлив. Вот он, вкус настоящей жизни! Когда я чувствую, что начинаю трезветь и в голову лезут всякие дурацкие мысли, я еду в бар и заказываю чего покрепче. Я не помню, что было вчера, и не знаю, что будет завтра. Сегодня — так называется мой любимый день недели. Сегодня утром очередная модель (как же её зовут?) сказала мне, что я нереально красив. Банально, избито, но я подарил ей дорогую побрякушку — да, я красив! Излишняя самоуверенность? Но женщинам же нравятся уверенные в себе мужчины. Разве не так? Они сменяются одна за другой, их имена и лица стираются в глубинах моей памяти. Кристина? Не знаю, не встречались, номер её телефона куда-то пропал. Зато позвонил родителям (месяц назад? неделю?), они гордятся мной и ждут в гости. Нет уж, не скоро я поеду в эту глушь, в эту дыру, в то, что называется родной город. Там даже шампанского приличного не купить. Я — в столице и я отсюда никуда не уеду, моя стихия — жить в своё удовольствие. Да, удовольствие!

Хроники города N.

Я росла, и проблемы становились более масштабными, чем утопленный набор посудки. Наши с мамой отношения были на пределе. Та самая грань, на которой трудно попросить прощения (а за что?), и становиться врагами совсем не хочется. Что мы сделали и кто во всём виноват? Никого роднее у меня нет, и у неё тоже. «Почему она меня так не любит?» — однажды с этими мыслями я в спешке надела куртку и выбежала из квартиры, ставшей тесной нам двоим.

Сначала я без толку слонялась по городу, мешая ногами осеннюю грязь, изредка поднимая глаза на проходивших мимо людей. Мне было интересно изучать их лица, я пыталась догадаться, о чём они думают, что чувствуют. Это было трудно, потому что лица чаще всего не выражали НИЧЕГО. Или мне одной сегодня так грустно? И…как долго до весны! Скоро выпадет снег, покроет эту увядшую траву, эти утопающие в грязи улицы, этих безразличных прохожих; а потом всё-таки выглянет солнце, растопит снега, и опять будет грязь, грязь, грязь…

Так я добрела до старого моста, остановилась на середине и посмотрела на своё мутное отражение в воде. Кто я? Зачем я? Сколько раз я вот так вот стояла на этом мосту и задавала себе одни и те же вопросы!

Как-то в детстве, под впечатлением от прочитанных сказок о русалках, я смотрела на мутную спокойную воду и мечтала стать русалкой. В то время я верила всему, что читала, и даже самые фантастические вещи казались реальными. Ребёнок, просто ребёнок.

Я смотрела на мутную спокойную воду, а вдруг удастся увидеть настоящую русалку? На берегу толпилось много людей, и маленькая любопытная Машка решила спуститься. Меня не замечали, а я пыталась пробраться туда, куда смотрели все эти люди. Увиденное поразило меня. Из реки только что достали утопленницу. Она совсем не была похожа на русалку…Значит, это всё неправда. Значит, если утонешь, ты всё равно не примешь другой облик, ты просто умрёшь и всё. От обиды я тогда заревела во весь голос, меня наконец-то заметили и отвели домой. Вечером все книжки про русалок были аккуратно собраны, и, пока мамы не было дома, перемещены в мусорные баки под окном. Этот случай, однако, не подорвал во мне веры во все остальные существовавшие сказки…Постепенно эта вера исчезала, книжные полки редели, мусору прибавлялось. Зачем они нужны, если они всё врут, эти книжки? В результате каким-то чудом уцелели только истории про прекрасных принцев. И тогда, стоя на том же мосту уже повзрослев и вспоминая эту историю с русалками, я горько усмехнулась: да уж, доверчивости не занимать. Взять хотя бы этих прекрасных принцев: продолжать верить в то, что однажды всё изменится, он найдёт тебя здесь и увезёт на крутой иномарке в столицу, где вы будете жить долго и счастливо. Глупо, смешно? Для кого-то да, но только не для меня. Ведь я — принцесса, а принцессам полагается выходить замуж только за принцев. И пусть никто не верит. Я часто представляла нашу встречу, но почему-то всё оставалось прежним, и не наблюдалось ни принцев, ни иномарок. А тем более — надежд на достойное будущее. В мутной речной воде отражалась обычная темноволосая девчонка в старой куртке. Разве принцессы такими бывают?… Русалок нет. И принцесс тоже нет. Нет, только не плачь, только не сейчас…

Я старалась прогонять эти мрачные мысли, но рано или поздно они вновь настигали меня здесь. Редкие прохожие…Эта неторопливая река внизу…Этот мост, невольный свидетель многих поколений…Хотелось бежать отсюда и вместе с тем хотелось возвращаться снова и снова. Возвращаться снова и снова, чтобы потом бежать. Бежать от невыносимого одиночества, которое догоняло и накрывало с головой…Нет, только не плачь. Только не сейчас.

Столичные записки.

Новый контракт. Новые презентации. Новые полезные знакомства. Не могу поверить, как раньше мне всё это было противно. Милейшие люди: улыбки, восторг, веселье. Реки шампанского и музыка на всю катушку. Самые красивые девушки исполняют все мои желания. Я понимаю, что всё это купил, но, если побольше выпить и погромче включить музыку…

Я уже привык так жить, поэтому поездка домой отложена в долгий ящик. И уже в который раз. Ну не могу я свои лучшие годы киснуть в захолустье. Устроюсь — тогда пожалуйста…Может быть.

Кстати, снова встретил эту Кристину. Подозреваю, к встрече причастен директор моего любимого издательства, он неустанно говорит про свой план нашего бракосочетания, которое добавит популярности и мне, и ей. Хорошее дело браком не назовут, но всё же…я ничего не теряю. Кроме свободы. Плевать.

Хроники города N.

Что дальше? Чужая дома, чужая в школе, я нашла друзей во дворе. Хотя, нет, дружбой это можно было назвать с натяжкой, так, дворовая компания, в которой все свои. Рано повзрослевшие дети, которым казалось, что их никто не понимает. Мы пили всё, что пьётся, курили всё, что курится; нас прогоняли из подъездов, веранд детских садиков и скамеек во дворе, а мы всё равно возвращались и в полупьяном бреде проводили последние вечера уходящего детства. Что с тобой случилось, принцесса?

Дома «ждали» неблагополучные семьи: мама закрывала дверь в десять вечера, так что стучаться ночью было бесполезно. Но куда мне идти? Я колотила в дверь, как ненормальная; тогда она неожиданно открыла и чуть не побила меня, почуяв запах алкоголя. Я спряталась в ванной и просидела там до утра, потом наспех собралась в школу и выбежала за дверь, навстречу новому дню… Странно, но мой ночной образ жизни никак не повлиял на успеваемость. Интересно, в кого у меня такая память: в мать или в отца? Я всё прекрасно запоминала и оставалась лучшей, что нередко вызывало справедливое возмущение тех, кто учил день и ночь. Мои же день и ночь смешались в одно непонятное время суток…Я не ищу себе оправданий. Но в тесном холодном подъезде я чувствовала себя согретой и защищённой от внешнего мира, который каждый день проверял меня на прочность; дома я замерзала, мне было одиноко и страшно. Пока мама была на работе, я любила рисовать на окне: просто водить пальцем по запотевшему стеклу, рисуя портреты и сложные узоры. Хлопает дверь, быстро провожу рукой, стирая все рисунки и открывая для себя, что за окном всё ещё идёт грязный снег: большие, тяжёлые хлопья. Смотреть абсолютно не на что. Панораму дополняют два мусорных контейнера, давно переполненных, но до которых никому нет дела. Никому. Ни до кого. Нет. Дела.

— Никуда сегодня не пойдёшь, понятно?

— Мама, не начинай, я не маленькая…

— Если уйдёшь, можешь вообще не приходить. Спивайся хотя бы не на моих глазах.

— Я…

— Да мне плевать, что ты! Твоё мнение меня не интересует!

Она ушла в кухню. Я следом за ней.

— А что на ужин?

Молчание. Повторяю вопрос.

— Суп.

— Который с четверга?

— Да.

— Из картошки, морковки и макарон?

— Нет, бл…, из красной икры!

Я заглянула в кастрюлю. Скис. Жуткое зрелище. Понятно. Нормальной еды в этом доме не водится. Обычным жестом я сняла с вешалки куртку и тихо прикрыла за собой дверь…

Столичные записки.

Целый день пишу новую книгу. Закончить надо уже через две недели, а ещё эта свадьба… Сто раз взвесил все за и против, сейчас мне важнее больше заработать, чем быть одиноким и свободным. Только непривычно, что в моей новой московской квартире будет постоянно жить кто-то ещё. Без разницы, Кристина или не Кристина, просто чужой человек. И главное — постоянно. Я не отрицаю, здесь успело побывать много представительниц прекрасного пола, но чтобы поселиться насовсем…

А если ещё и дети появятся… В моём сознании возникла поистине жуткая картина, как лет через пять мелковозрастная орава влетает ко мне в кабинет и кричит, виснет на шее, мешает работать… Нет, я ещё не готов. И книга моя ещё не готова. А от того, когда она будет готова, зависит та денежная сумма, которую я вскоре получу. Придётся запереться дня на два в поисках новой концовки и отключить телефон. Прости, любимая, твоё свадебное платье по-дож-дёт.

Хроники города N.

В такую погоду хочется просто спать. Закрыть глаза, забыть обо всех проблемах и ни о чём не думать. Но вместо этого я иду по улице, думаю о том, где достать денег, и глотаю грязный снег. Огромные мокрые хлопья сероватого оттенка. «И в течение всего дня сохранится морозная и солнечная погода…». Прогноз опять ошибся. Я так хочу солнца! Я так хочу тепла!

Нет, это не снег, это какое-то подобие снега. Настоящий снег — белый. Красивые и правильные снежинки. А это просто подобие. И город наш подобие города. Это не город, а завод: комплекс промышленных предприятий; ручной труд постепенно заменяют машины, и количество рабочих постоянно сокращается. Как результат — процветающая безработица и повышенная смертность от пьянства и плохой экологии. Мать тоже недавно попала под сокращение и теперь работает, где придётся. Впрочем, таких городов, я думаю, тысячи. Посмотришь в окно — а там чёрные трубы и ещё раз чёрные трубы. И небо, грязно-голубое для всех и грязно-серое для меня. Одинокие завядшие деревца и одинокий шарик солнца. Картина Репина: «Хроники города N.» Город N. живёт своей жизнью и вряд ли что-то его изменит. Маленький, невзрачный на вид, но для меня всё равно самый любимый. Хотя… Я же даже не была нигде. Люблю то, что есть.

Кого я люблю? Маму — несмотря на ежедневное невзаимопонимание. Неизвестного папу — несмотря на то, что его просто нет рядом. Своих друзей и одноклассников — несмотря на то, что все они разные и по-своему сложные: каждый уникален, в каждом скрыта какая-то тайна. Скажу пафосную вещь, но я верю людям и верю в людей. Надо доверять, чтоб любить, правда? Надежда, вера и любовь неразлучны. А ещё я очень-очень хочу, чтобы любили меня: только искренне, фальши и подделок в этом мире и так хватает. Так легко сказать: «Я тебя люблю» — и вместе с тем так трудно.

Я шла по главной улице города, думала о том, как это замечательно — любить и быть любимым, и на душе внезапно стало так уютно, будто и не было совсем этого мокрого снега и ссоры с мамой. Я подумала, что скоро прилетят снегири, я так люблю снегирей! А ещё асфальт после дождя и незабудки. Незначительные, но такие радостные моменты повседневной жизни!

В этом приподнятом настроении я гуляла ещё часа два, потом начало темнеть, и мне опять стало грустно: ночевать придётся неизвестно где. Когда я подошла к дому, все мои уже были на месте и открывали портвейн. В нашей компании появилась новенькая. Даша — типичная хорошая девочка, которую задолбали правильным воспитанием и нравоучениями. Единственная дочка. Младше на год, очень обеспеченная, обожаемая родителями — в общем, со мной сходства никакого — но мы сразу почувствовали друг в друге что-то близкое. От Дашки я узнала, что родительская любовь — это не миф, она действительно существует и даже бывает переходящей границы. Ей запрещали гулять по вечерам, ходить в гости; во всём видели опасность и старались её избежать. Они хотели, чтобы вечером вся семья сидела дома перед телевизором или в театре, например. Ездили отдыхать за границу и покупали всё, что ребёнок пожелает. А ребёнок чувствовал себя птицей в золотой клетке. И периодически сбегал из дома. Дашка даже уехала как-то из города, но её быстро нашли и вернули родителям…

В тот вечер Тимоха (наш неформальный вождь) проставлялся — обмывали его новое приобретение в лице старого мотоцикла. Так что мы ещё и покатались. Все девчонки просто визжали, Даша сидела на мотоцикле в первый раз и от восторга сказать толком ничего не смогла, так забавно смотрелось. Ночевать все разошлись как обычно: мальчики в Тимохин гараж, девочки — по домам. Дашка не хотела идти домой; для меня это вообще было опасно. Мой дом — мамина крепость.

Местные бомжи уже заняли ближайшие подъезды, и, так как мы были одеты более-менее прилично, было решено идти на вокзал и спать по очереди.

Она уснула сразу: с виду — домашняя девочка, не привыкшая к подобным пьянкам и ночным катаниям на старом «Минске». Но не прошло и часа, как она открыла глаза, удивлённо оглядела вокзал и, находя новую обстановку крайне интересной, предложила пойти встретить ночной поезд. Или проводить.

— А спать? — за себя я не беспокоилась, а она в школе точно заснёт.

— Машка, на пенсии отоспимся! — ну-ну, подумала я, отоспимся.

Оказалось, что мы обе никогда не ездили на поезде: я — потому что вообще из этого города не выезжала, она — как я и догадывалась, их семье был ближе самолёт. Поэтому мы с одинаковым трепетом слушали гудение поезда и втайне завидовали отъезжающим.

— Ты была в Москве? — заранее зная ответ, зачем-то спросила я.

— Да, была проездом. Там шумно, люди ходят взад-вперёд, толкаются… Знаешь, они так гордятся, что они москвичи!

— Я бы тоже гордилась.

— Да ну, это ты сейчас так говоришь, вот съездишь, посмотришь, как там живут, и сразу почувствуешь, что чего-то не хватает! А не хватает времени, свободы и той душевности, что есть только в провинции…

— Ты, наверное, много уже где была?

— Вообще да. И страны разные посмотрела, но знаешь, где мне понравилось больше всего?

— Где?

— В Питере. Там так здорово, Машка: фонтаны, каналы… И люди какие-то другие, не как в Москве. Хотя везде хватает и хороших людей, и всяких козлов. Там я уломала родителей отпустить меня на экскурсию по ночному городу, на автобусе, а со мной рядом сидел такой мужчина…(Дашка мечтательно закатила глаза). Как раз стояла пора белых ночей — светло, как днём, просто бесподобно — и нам показывали разведение мостов… Так вот, я взяла его за руку, и это было так романтично, до сих пор мурашки по коже…

— Здорово, а сейчас у тебя кто-нибудь есть?

Она только печально вздохнула:

— Меня ведь чуть не на поводке держат: там опасно, туда нельзя. Сижу взаперти и читаю любовные романы: их все кругом осуждают, мол, тупое времяпровождение, деградация личности, а так реально отвлекает… И жить хочется, и мечтать. Про всяких принцев…

Я улыбнулась: знакомая тема. Так мы и проговорили всю ночь, под грохот приходящих и уходящих поездов.

Столичные записки.

— Кристинка?

— Чего тебе?

— Да так, проверка связи.

…Никогда бы не подумал, что сделать предложение так сложно. Хотя по любви ещё сложнее, ты любишь — а тебе могут отказать. Сейчас я уверен, что моя Кристин только и мечтает, что об этой свадьбе, но всё равно какая-то сила мешает и что-то внутри противится этому тщательно спланированному — даже не нами! — проекту. Холодный расчёт, практичный, циничный. А любовь? Да что это такое, любовь? Знает кто-нибудь? Вот и я не знаю. А вкус больших денег я запомнил навсегда. Вот они, эти бумажки, целая пачка передо мной, я могу их пересчитывать, могу подбросить в воздух и потом ловить, как делают в фильмах (кстати, идея), да хоть комнату ими обклеить вместо обоев! А любовь — это только придуманные кем-то слова и глюк, воспетый поэтами, который навещает людей с больным воображением… Человек любит только себя. Все мы эгоисты. Только одни умело (или не очень умело) скрывают это за маской альтруизма, а другие — по-моему, так честнее — играют в открытую. Всего-то. А вы говорите, любовь…

Так как же ей сказать эти дурацкие слова? «Готова ли ты стать моей женой?» — фу, как глупо; конечно, готова, что там готовиться. «Ты выйдешь за меня?» — опять глупо, как-то фамильярно. «Дорогая, предлагаю тебе мою руку и сердце» — это вообще какая-то пересадка органов получается, она сразу и не догонит, что к чему. Думай, голова, думай…

Целое утро мы не вылезаем из постели, курим прямо здесь и стряхиваем пепел на пол. Бардак — чёрт ногу сломит. Мы едва одеты, но говорить по-прежнему не о чем, какие-то дежурные фразы и ничего больше. Ни грамма нежности, заботы друг о друге.

Я предложил: один из нас пойдёт и приготовит завтрак, другой — сделает уборку. Она скривила гримаску и заявила, что прибирать — не занятие для модели её уровня, а готовить она вообще не умеет…И с этой женщиной я собираюсь связать свою жизнь. Я скинул одеяло, оделся и ушёл на кухню. Да здравствует «Роллтон», он спасёт немало голодающих и посадит немало желудков. Нет, готовить я, в отличие от этой мадам, умею, но после таких заяв совершенно не хочется. Хорошо, дорогая, мы это припомним. Надо вплотную заняться твоим перевоспитанием. И тут она заглядывает в кухню и невинно так спрашивает:

— Тёмочка, ты вроде хотел мне что-то сказать?

Я собрался с духом. Всё, хватит тянуть.

— Кристина, я хотел бы, чтобы ты стала моей женой.

Эти слова прозвучали так наигранно, так фальшиво. Она же вздохнула с облегчением: «Ну наконец-то!» и побежала звонить директору своего модельного агентства.

— Михаил Николаич, да… Это я… Он наконец сделал мне это предложение, представляете? Да, спасибо. О брачном контракте? Нет, ещё не говорила, собираюсь… Какие дети, Михаил Николаич, нам и без них хорошо… Нет, я рада, просто устала…До свидания…

Зачем так орать по телефону?! Он что, глухой совсем? Нет, я рада… Всё что угодно, Михаил Николаич. Тьфу. А вы говорите — любовь…

Хроники города N.

— Слушай, Дашка, ну у вас и квартира! Это же просто мечта!

— Это просто музей. Ненужный антиквариат, ладно бы в нём ещё кто-то разбирался. Видишь картины? Так вот, для моего папы Гоген — это полное имя Ван-Гога, а мама вообще вряд ли с ними знакома. Спрашивается, зачем? Зато когда приходят гости, все восхищаются и даже пытаются говорить об искусстве. «Вы знаете, это так в духе классицизма…» « А меня больше всего привлекает постмодернизм…»

Да, судя по всему, Дашкины родители те ещё кадры. Честно говоря, я боялась встречи с ними, но они отнеслись ко мне очень по-доброму. Её мама сказала, что я вернула их дочь в семью, потому что после встречи со мной их любимый ребёнок больше не убегает из дома и не пропадает без вести. Знала бы она, каких трудов это стоило… Последним аргументом был рассказ о моей собственной семье.

— Дурочка, они тебя так любят, а ты своими выходками только убеждаешь их, что ты маленькая. Поговори с ними нормально, разреши им, наконец, любить тебя! Да пусть они не разбираются в художниках и стилях, они всё равно замечательные!

Я говорила ей, что надо ценить родительскую любовь, потому что это самая светлая и искренняя форма любви, она ничего не требует взамен. Она слушала и — что удивительно — соглашалась. Потому что моя Даша — девочка очень упёртая, привыкла всё делать по-своему, мнение других её не особенно волнует.

— Да если бы мне мама хоть раз в жизни, хоть шёпотом сказала: «Машенька, я тебя так люблю, просто редко говорю об этом», я бы тогда… Я бы заревела, наверно, в три ручья, а я ведь никогда не плачу… Не умею. А тут, я чувствую, просто залилась бы слезами. Только мне это не светит…

Даша молчала. Примирительный разговор в семье Ёлкиных всё-таки состоялся! И по этому поводу было устроено праздничное чаепитие. С тортом и конфетами, как и полагается в хороших семьях. А потом все пели караоке…

— Пап, хватит мучить микрофон! Отдай!

Дочка шутила. Дашкин отец пел романсы так душевно, так завораживающе… Это был настолько счастливый вечер, что я позабыла всё на свете. Мир переливался всеми цветами радуги, даже для меня!

«По синему морю, к зелёной земле, плыву я на белом своём корабле…» — песню Мамонтёнка мы с Дашей спели дуэтом.

— Маш, ты приходи к нам почаще… Соседний дом всё-таки. Будет грустно, сразу приходи, хорошо? И просто так, ага?

— Приду, приду! Пока! Спокойной ночи, Дашка!

Давно мне не было так хорошо и спокойно. Я смотрела на звёздное небо и думала. Это и есть семья? У меня могла быть такая же? Тогда почему, почему ты меня этого лишила, мама?!

И я опять почувствовала желание заплакать, но по привычке пересилила себя. Я же сильная. Я же не умею плакать…

Шла и напевала: «Пусть мама услышит, пусть мама придёт, пусть мама меня непременно найдёт. Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети…» Найди меня, мама. Найди, пока ты меня совсем не потеряла.

Столичные записки.

Вечером после злополучного предложения мы сходили в ресторан и наконец поели, как люди. А потом напились, как черти. После голодного дня нас снесло уже от одной бутылки вина! Моя невеста начала ко мне грязно приставать, так что мы поспешили оттуда убраться как можно скорее и предаться наслаждениям наедине…

Я не помню подробностей той ночи и то, как я вообще заснул.

А во сне… Во сне я увидел мою бывшую девчонку, Ленку, мы с ней встречались до моего переезда в Москву. Будто она сидит на берегу, на том месте, где мы с ней часто сидели вдвоём, и улыбается. Но так грустно, будто спрашивая: «Что же ты сделал с нами, Тёма?» И тут же, во сне, на меня нахлынули воспоминания прошлого. Как я ей обещал, что уеду ненадолго. Как потом вернусь и заберу её с собой. Уехал — и уже полгода здесь. Вернулся! Забрал с собой! Ни слуху ни духу. А она ждала… Родителям звонила и спрашивала, а как там Тёма, а когда же он приедет. Потому что Тёма сменил номер на московский. Он как самый умный решил отречься от старой жизни, чтобы не мешала строить новую. Ленка быстро поняла. Только не ожидала она, чтоб я так с ней поступил. И не заслуживала этого. Хорошая, добрая, светлая… А меня тянет ко всякой дряни. И выяснять отношения я никогда не любил: а тогда должен был. Должен, должен!!! Лучше врагами расстаться, услышать в свой адрес кучу проклятий — причём справедливых, чем так, как сделал я: просто пропал. Потом мама мне рассказала, что Ленка за границу уехала, работу ей, что ли, предложили.

— Забыть она тебя не может, Тёма… Вот и уехала, чтоб ничего не напоминало, — мама тогда очень расстраивалась.

— Не по-мужски, — папа бросил трубку, не желая слушать моих оправданий.

Что-то сжалось внутри в тот момент, но обратной дороги не было. И уже скоро мне стало наплевать. Да, я сволочь. В тот вечер, когда мне вручили премию, когда все пили, а мне хотелось дождя и хотелось плакать, я последний раз был человеком.

…Мне снилась Ленка, я уже знал, что это сон, мне было больно, но в то же время я не мог на неё насмотреться: такая красивая, такая родная… Как видение из настоящего мира, где ещё могут верить, любить просто за то, что ты есть, где не предадут и не продадут.

Я смотрел на неё и слышал песню, которую она любила петь под гитару, ещё задолго до моего отъезда, «Танцы Минус», «Город»:

«Город — сказка, город — мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда…» Навсегда.

И лёгкая, как запах духов, она исчезла. Я не мог больше спать и до утра простоял на балконе. Мне было жарко, мне не хватало воздуха.

Я не хочу этой свадьбы. Больше всего на свете.

Хроники города N.

Я никогда не любила свою квартиру. Ну не нравится и всё тут.

Это не дом. Дом должен быть другим. Каким? Я только догадывалась. И если раньше мне казалось, что всё дело в старой мебели и отсутствии ремонта, то после посещения Дашиной квартиры я поняла одну вещь: главное всё-таки атмосфера. Может, в их квартире и правда слишком много безвкусных дорогих вещей, но даже если б там были голые стены, это всё равно был бы Дом. И после того, как я побывала у них дома, мне ещё больше расхотелось приглашать её к себе. Она и не видела, наверное, таких однокомнатных пещер. Прошли времена, когда я считала, что это — мой дворец, в котором невидимые слуги исполняли все мои указания. Я стала смотреть на вещи более реально. И даже мысленно простилась со своим так и несостоявшимся папочкой. Где он был, когда я так ждала его? Где? Когда я звала его ночью, тихо, чтобы мама не услышала, где?

Дашка сказала, что он может совсем и не знать о моём существовании, что мать могла это скрыть. Ладно, какая разница.

— Ну и что ты меня так пугала своей квартирой? Здесь очень даже ничего. Как-то по-домашнему. Не то что у нас — музей.

— Здесь тоже музей, только другого рода: сбор всякого хламья прошлого века.

— Машка, не надо, это же ТВОЙ дом, ты…

— Это не дом.

— Во всяком случае, по твоим рассказам я представляла нечто более страшное.

— Куда уж страшней…

— Ну вот, моя солнечная девочка пропала и появилась какая-то ворчливая старуха.

Я невольно улыбнулась. С ней невозможно впасть в уныние! Даша обладала удивительной способностью улучшать настроение и приводить мысли в порядок. Всё расставлять по местам. Она больше не убегала из дома, а я не сидела по ночам во дворе. Даже не хотелось, зачем мне это всё; но наша компания и так распалась из-за того, что Тимоху забрали в армию. Тимоха — настоящий человек. Хотя мои чувства к нему были только дружескими, как и к остальным ребятам со двора. Но эти остальные уже с детства были такими бандитами; нет, я понимаю, у всех свои причины, это же не от счастливой жизни, но Тимка, несмотря на пьющих предков, никогда не опускался до воровства, да что там воровства, он даже грубить не умел. Если злился, то только по делу, и дрался классно.

Конец ознакомительного фрагмента.