Семь ударов

Александра Завалина, 2020

17-летнюю Алину задерживают по подозрению в убийстве, которого она не совершала. Обстоятельства странные: запертая квартира, никаких следов и семь ударов ножом. Кто пишет на стенах? И почему все жертвы перед смертью получают испорченный файл? И самое главное – кто убийца? Или… что?

8 сентября. Утро

— Вставай, доченька, вставай, милая…

Я что-то пробормотала и перевернулась на другой бок. Я все еще хотела спать. Как здорово спать, когда не болит голова…

— Доченька, ну же, вставай…

Мама звучит иначе, и сон начинает сходить с меня. В ее голосе столько беспокойства и чего-то еще непонятного, темного… да и когда она в последний раз называла меня «доченькой»? И когда в последний раз приходила утром, чтобы разбудить?

— Я что, опять опаздываю в школу? — пробормотала я, разлепляя глаза.

Мама в костюме, значит, уезжает на работу. Значит, мне можно еще часок поспать. Но почему она меня будит? Я сажусь на кровати и протираю глаза. Смотрю на маму. И вдруг вижу, что в ее глазах блестят слезы.

— Что? Что случилось? — спросила я, скидывая остатки сна.

— Давай, милая, вставай, причесывайся, только очень быстро, — попросила мама. Ее голос звучал так, будто она чувствовала вину.

— Что происходит? — я спустила ноги с кровати, нащупала ими тапочки.

— За тобой пришли, — сообщила мама, и я услышала в ее голосе слезы, что случалось очень, очень редко. — Давай же, милая, доченька, ты должна поторопиться!

Я ощутила, как холодные щупальца страха проникают в грудную клетку, и спросила:

— Кто за мной пришел? — голос как будто не мой.

— Полиция, милая, — выдохнула мама. — Давай же, одевайся, доченька.

Я разозлилась. Да чего она все, как попугай, повторяет эти «милая» и «доченька»?! Забыла, как меня зовут? И чего плачет и никак не объяснит, что, черт возьми, происходит?!

— Полиция хочет тебя допросить, — прошептала мама, пока я в ярости натягивала джинсы и драла волосы расческой. — На счет одного случая… Но ты ведь не совершала ничего ужасного, да, милая?

Опять она со своей «милой»! Я надела рубашку, застегнулась как попало, заправила ее в джинсы. Примерно представляю. Рыжкова! Я знаю — это Рыжкова! Наговорила вчера завучу чего попало, потом директрисе небылиц наплела… Не удивлюсь, если она специально сломала себе руку, чтобы потом обвинить в этом меня. Ладно, окей, но почему в такую рань? Полицейские разве не должны явиться в школу и оттуда меня забрать?

— А позавтракать мне не дадут? — почти с вызовом обратилась я к маме.

— Позавтракаем в кафе, после допроса, — прошептала мама.

Допроса? Меня еще допрашивать будут? Вот это Рыжкова, вот это уровень! Может, связями в полиции обзавелась?

В гостиной нашего дома сидело двое хмурых полицейских в серой форме. Перед ними стоял кофе, но они не притронулись к нему. Когда мы с мамой спустились, они поднялись, окружили нас и повели прочь из дома.

Один из полицейских сел за руль служебной машины с мигалками, второй остался в нашем дворе. Что за показуха? И почему нас везут в участок, будто я какая-то преступница? И почему один из них остался там, в незапертом доме?

Нас привезли в участок, и полицейский вцепился мне в локоть. Не будь его хватка так крепка, можно было бы представить, что мы на романтической прогулке. Но нет — полицейский с мордой кирпичом затащил меня в здание, провел по коридорам и усадил в какой-то комнатке. Судя по многочисленным мебели и журналам, это была комната ожидания. У меня отобрали телефон и рюкзак. Маму в это время отделили от меня и повели куда-то в другое место.

И вдруг мне стало страшно. А точно ли это связано с Рыжковой и ее сломанной рукой? Все выглядит так серьезно…

Не знаю, сколько я сидела в этой комнате. Я слышала, как где-то тикают часы, но не видела самих часов. Сколько сейчас времени? Почему никто до сих пор сюда не пришел?

И вот, спустя какое-то время, появился полицейский. Тот самый, с мордой кирпичом. Он перевел меня в комнатку, в которой, кроме стола и стульев больше ничего не было. А вот и комната для допроса. Маленькая, неприметная, обшарпанная. У стены расположилась небольшая скамейка, и на ней я увидела маму. Выглядела она странно бледной и будто бы ошарашенной, а мне нечасто приходилось видеть ее такой — в моем сознании мама закрепилась как уверенная в себе женщина, которая знает ответы на все вопросы. Когда мама ободряюще мне кивнула, я немного успокоилась — наверняка все дело в школьной драке.

Мы с полицейским уселись друг напротив друга, и он впервые заговорил со мной:

— Итак, Алина. Ты знаешь, почему ты здесь?

Появилась мысль о Рыжкове, но быстро потухла. Я покачала головой.

— Не беспокойся, наш разговор будет не слишком длинным, — сказал полицейский, не отрывая от меня взгляда. Его глаза круглые и карие, как у бельчонка. — Итак, Алина. Что ты делала вчера вечером?

От неожиданности я растеряла все мысли. Где я была вчера вечером? В смысле? Зачем им это знать? Я бросила взгляд на маму, но она снова кивнула мне, подбадривая.

— Я… я ходила на аттракцион с друзьями, потом смотрела фильм, потом немного читала, — пробормотала я, чувствуя себя полной дурой. — Слушала музыку, кажется… И легла спать.

— Когда именно ты ходила на аттракцион? — спросил полицейский без промедления. — Скажи мне точное время.

— Эм… часов в шесть вечера. И до восьми, кажется… — что-то мне страшно, даже голос задрожал.

— Назови имена и фамилии твоих друзей. Они все из твоей школы?

— Н-нет… многие из других школ, — промямлила я, не понимая, зачем это нужно.

— Среди них была девушка по имени Мария Ножова?

— Нет.

Я вздрогнула. Зачем он вдруг заговорил о Маше? Почему о Маше, а не о Рыжковой? Что происходит?..

— Ты была у нее вчера вечером, — отметил полицейский, и его глаза стали еще круглее. — Зачем ты приходила?

— Не вечером… — пробормотала я. — Днем. Я заходила, чтобы отдать тетрадь.

— Тетрадь? — он так удивился, будто я не тетрадь упомянула, а, не знаю, сковородку.

— Тетрадь по алгебре, — уточнила я. Я нутром ощущала, как надо мной нависает что-то огромное и темное, как грозовая туча, и спешила выдать больше подробностей. — Маша оставила ее на подоконнике в раздевалке.

— Вы хорошие подруги?

— Нет… не совсем… мы не очень много общаемся.

— Тогда зачем ты понесла ей тетрадь?

Странный вопрос. Да, зачем я понесла тетрадь? Ладно, тетрадь оставила Настя или еще кто из моих друзей, или кто-то из друзей попросил бы меня отнести тетрадь, тогда понятно. А так, по собственному хотению…

— Я ее пожалела, — вздохнула я. — В тот день кое-что случилось, и Маша расстроилась.

— Что именно случилось? — так и вцепился полицейский в этот вопрос.

— Да, — я в ярости уставилась на него. — Ответьте мне: что случилось? Разве не должны вы сказать мне с самого начала?

— Должен, — впервые на его лице проступило какое-то чувство, что-то, похожее на сожаление. — Но в данном случае…

Я встала, стул со скрипом отодвинулся от стола:

— Что случилось? Что-то с Машей, да?

— Да. Марию Ножову нашли сегодня утром мертвой.

В голове зазвенело, в уши словно натолкали ваты. Что? К-как? Маша мертва? Н-но… Перед глазами встал шатающийся замок, который не закрывался…

— А родители? — быстро спросила я и посмотрела на маму. Я увидела, что ее глаза увлажнились.

— Ее мать нашла тело.

Я не заметила, как опустилась на стул, но вот, я уже снова сижу и смотрю на полицейского напротив. В голове много мыслей, и они мечутся, словно пчелы в улье.

— Вы должны были сказать с самого начала… — жалко пробормотала я. Дышать все труднее.

— Твоя мама пожелала, чтобы ты при даче показаний узнала о смерти Марии Ножовой как можно позже, — сказал полицейский.

— Подождите… — до меня доходит слишком медленно, я перевожу взгляд от бледного маминого лица на лицо полицейского. — Вы обвиняете меня? Вы думаете, что я убила Машу, да?

— Мы всего лишь проверяем версии, — мягко сказал полицейский. — Накануне вечером Маша сказала своим родителям, что ты, Алина, приходила к ней, чтобы отдать тетрадь. Это необычно, они раньше о тебе ничего не слышали. Итак, ты сказала, что-то случилось в школе… что именно?

Но теперь мне труднее собраться с мыслями. В голове вдруг образовалась пустота — да такая, что аж зазвенело в ушах. В своем теле я почувствовала себя, как в танке.

— Над ней издевались, — я слышала свой голос как бы со стороны. — Одна девочка… она пинала ее сумку и обижала ее.

— Назови фамилию и имя.

Я назвала. Я не могла поверить. Маша в самом деле умерла?..

— Вы… вы обвиняете меня, потому что я зашла к ней домой, хотя никогда раньше этого не делала? — спросила я, посмотрев в его беличьи глаза.

— Доченька, тебя никто не обвиняет, — едва слышно отозвалась со своей скамейки мама.

— Еще раз повторю: мы тебя не обвиняем, — повторил полицейский. — Но вот тебе факты, Алина. Из необычного мама Марии может вспомнить только твой приход, а мы нашли на месте преступления волос. Это твой волос — сейчас пришли результаты. На двери есть отпечатки, и сегодня мы проверим, твои или нет.

Мой волос? В ее комнате? Это при том, что я не заходила дальше лестничной клетки? Не может быть!

— И вот еще один факт, — добавил полицейский, дав мне минуту времени. — Больше никаких улик на месте преступления мы не обнаружили. Ни одной. Понимаешь теперь, почему ты здесь?

Я кивнула. Я все больше и больше ощущала себя, как в танке. Мне казалось, я, маленькая, спряталась в огромном теле, и все звуки, все ощущения доходили до меня слишком медленно. И воспринимались не так остро. Не знаю, наверное, это такая защитная реакция на стресс.

— Я… поймите, я не убивала ее, — прошептала я. — Это не я.

— Конечно, нет. Иначе мы бы предъявили тебе обвинение в убийстве, — полицейский вымученно улыбнулся. — Позволь спросить: когда ты приходила к ней, ты заметила что-нибудь странное? Может, странных типов во дворе? Или, может, один из них проник за вами в подъезд?

— Алексей Иванович, время вышло, — жестко заметила мама и поднялась со своего места.

А я лихорадочно зашарила в памяти. Странных типов точно не было, но вот…

— Дверь, — наконец, произнесла я. — У них не закрывается входная дверь, замок сломан. Вот что странно.