Отрава с привкусом дзен

Александр Щёголев

Жутковатый патопсихологический триллер про учителя-маньяка, способный напугать женщин и детей, в отдельных эпизодах которого допустимая доза физиологичности явно превышена. И одновременно это – чисто «дзеновская» вещь, изначально метафоричная и нереалистичная. Ум посрамляется в его глупости, сила – в ее бессмысленности, а здравый смысл – в его трусости.

2. Коан о бестолковых учениках, лишившихся ушей

Прежде чем начать урок, я достаю из кармана пиджака записную книжку. Зачитываю вслух цитату:

«Бездействие, как состояние, есть процесс служения Карме посредством минимального вмешательства в Реальность. Так, может, лучше умереть сразу, покончив жизнь самоубийством? Но самоубийство — так же есть действие…»

— Что ты по этому поводу думаешь, Барский? — спрашиваю.

— Бред, — откликается он сейчас же.

— Вот и я думаю, что самоубийство в нашем с тобой случае — не выход…

Мне нужна была сила, и я прикоснулся к ней. Мне нужно было хоть на миг вернуться в свой мир, и мудрые слова открыли дверь.

— Между прочим, — добавляю с гордостью, — это была цитата не из кого-нибудь, а из Во Го.

— Из какого Вого.? — с ужасом спрашивает Щюрик.

— Не знаешь? Позор. Лучший российский автор в формате дзен, так что рекомендую. Жаль, публиковался только в Сети, да еще под псевдонимом.

— Ты спятил, ДимАс, — корчится он.

Я бы улыбнулся, если б смог выплюнуть зловонную трухлявую затычку, распирающую гортань. Кроме цитат в моей записной книжке хранится много чего полезного. Нестерпимо хочется проститься с внешней частью Реальности, пока есть еще время… а есть ли время?.. я хватаюсь за пульс — бусинки сердечных сокращений сыплются по ступенькам, обгоняя одна другую, вне ритмов и медицинских законов… листы записной книжки лениво перебирают воздух, как плавники висящей в воде рыбины… фамилии, телефоны, адреса — всё то, что никогда мне уже не понадобится… я бы заплакал, если б в сосудах моих осталась хоть капля влаги…

Мальчишка продолжает методично бить чем-то в дверь ванной, и тогда я встаю.

— Не смей трогать ребенка! — воет Щюрик мне вслед.

Догадливый ты мой.

Нет, я не за ним. В прихожей, среди лыж и ватников, я приметил комплект удочек. Хозяин, оказывается, не дурак порыбачить. Однако леска там слабовата — для моих целей не годится. Поэтому, не выходя из комнаты, я останавливаюсь возле дверного проема. Здесь мастеровитый хозяин устроил вместо двери остроумное украшение: свисающие до пола гирлянды из пивных пробок. Пробки нанизаны на толстенную леску, вернее сказать, на плетеный поликарбоновый шнур (ширина — около трех миллиметров в диаметре; выдержит любой вес). Обрываю всю эту конструкцию к чертовой матери и ссыпаю пробки в угол. Потом делаю из шнура удавку и возвращаюсь к своей добыче.

У господина Барского завязаны и передние, и задние конечности, поэтому ставить его тушу на ноги приходится мне. Он пытается устроить возню, но одной зуботычины достаточно, чтобы процесс завершился. Петлю я набрасываю ему на шею, а другой конец шнура, встав ногами на разобранный диван, перекидываю через крюк, на котором висит люстра. Устанавливаю пленника точно под этой люстрой, после чего натягиваю и закрепляю шнур на крюке.

— Не дергайся, — предупреждаю я друга детства. — Потеряешь Равновесие, и ты — висельник.

— Зачем ты это делаешь, Клочков? — спрашивает он, на мгновение заглянув мне в глаза. — По-моему, спектакль с перебором.

Все-таки к его лицу невозможно привыкнуть…

— Зато пьеса хороша, — отвечаю я. — «Живой труп» называется.

— В каком смысле? — силится он понять. — Это что-то из классики? — тужится он вспомнить.

— Классика не умирает, в отличие от людей.

Я обрываю эту болтовню и иду наконец вызволять Барского-младшего из темницы. Пришло время. Поднимаю вешалку, освобождая проход…

Оказывается, он колотил в дверь не тазом! Здоровенный дюралевый бак для грязного белья проносится мимо меня — еле успеваю увернуться. Как мальчишка справлялся с этакой махиной? Да он воин! Я ловлю взбесившегося зверька на пороге, поднимаю в воздух и бережно встряхиваю. Что-то в нем смещается, что-то укладывается на место, и наступает взаимопонимание.

Бак для грязного белья пуст, как великая русская мечта. Бак — это просто находка, это даже более кстати, чем пивные пробки на шнуре. Беру трофей свободной рукой, возвращаюсь в комнату и сгружаю всё на ковер. Пацан тут же вскакивает.

— Обрати внимание на папу, — придерживаю я его. — Если ты вдруг решишь не слушаться старших, папа разволнуется и сделает себе очень больно. Ты когда-нибудь резал пальцы леской? А я резал, даже такой толстой.

— Леонид, все это понарошку! — с героическим весельем всхлипывает Щюрик. — Как игра в чеченцев!

Ага, значит моего подопечного зовут Леня? Приятно познакомиться.

— Твое дело — стоять, — строго напоминаю я отцу. — Помни о леске, гроза чеченцев. Memento leska.^[2]

Я снова сажусь в кресло. «Мушки» в глазах, сверло в груди. Что-то страшное, необратимое происходит с моим организмом, но я блокирую все эти отчаянные предупреждения. Время есть, не может не быть… нарушится Равновесие, мир перевернется… но эта чертова псина во дворе меня просто достала! Достала!

— Ты — Леня, — приветливо говорю я мальчику. — Так? В третьем классе учишься? (Он кивает.) Видишь, я угадал. Хорошо учишься? (Он крутит головой — нет.) Ничего страшного, Леня. Я отметок не ставлю, так что двоек не бойся. А называть меня можешь дядей Димой. Или дядей ДимАсом, как больше нравится. По отчеству не нужно, мои ученики обращаются ко мне без отчества. Все понял?

Он упрямо кивает, так и не произнеся ни одного слова. Когда ребенок показывает характер — мне смешно!

— Звонок на урок! — бодро провозглашаю я. — Дз-зенн! Дз-зенн!

После чего надеваю бак для белья Леониду на голову. На маленькую стриженую голову с огромными от изумления глазами.

Зеркальная гладь прошлого:

…Вчерашний вечер продолжался. Наша теплая троица — я, ты, да Витя Неживой с влюбленной обезьянкой под мышкой, — еще некоторое время постояла в фойе, игнорируя торжественное сборище.

— Не хотите мятную конфетку? — спросил ты нас, доставая глянцевую упаковку. — Берите, берите!

И сунул мне первому. Упаковка была уже вскрыта, и я бездумно взял одну штучку. Воспитание — это условный рефлекс. Бывают ситуации, когда предлагают, надеясь услышать отказ, и когда дают от чистого сердца. Я тебя прекрасно знал, Щюрик, слишком много общих воспоминаний нас связывало… так мне раньше казалось. Я верил в твою искренность. Даже симпатизировал тебе…

Взял я эту невзрачную белую таблетку и положил себе под язык.

Хотя, именно вчера утром я сел на трехсуточное голодание. Пятница у меня вообще особый день, без пищи, без воды и без тренировок — так называемый вялый день. Ладно, думаю, вреда не будет. Помойка во рту, а кругом женщины, приятный запах изо рта не помешает… Это оказалась не просто мята. Это была адская смесь мяты, ментола и эвкалипта, и я пожалел о сделанном уже через секунду. Зато опытный Витя, не отличавшийся хорошими манерами, решительно отвел твою руку с угощением.

— А конфетки не отравлены? — с подозрением осведомился он.

Наш майор имел очень специфическую манеру общаться, и шутки его были весьма своеобразны. Мент все-таки — злая порода, улыбка всегда с оскалом. Вот, например, типичная история (со слов Вити, ясное дело). Некий его сослуживец уходит в отпуск. Стоят они на лестнице, перекуривают. «Ты вещи-то свои из рабочего стола собрал?» — невзначай интересуется Неживой. «В каком смысле», — удивляется коллега. «Ну, мало ли что за время отпуска с тобой может случиться, а то ведь потом другим людям придется барахло из твоих ящиков на пол вываливать…» Через полчаса сослуживец отлавливает Витю в коридоре — специально искал, бедолага! — и спрашивает, крайне озабоченный: «Стой, я не понял! Почему кто-то будет вещи из моего стола на пол вываливать?»

Юмор ментовского розлива — это когда не сразу распробуешь, шутит он, гад, или провоцирует. «Не отравлены ли конфетки…» Ты, Щюрик, сориентировался мгновенно, ответил Неживому в тон.

— Нет, — говоришь, — я обычно только первую притравливаю.

Дотошный майор заглянул в упаковку:

— Так ты ему первую и дал, инквизитор.

Потом мы дружно смеялись, и ты, Щюрик, беззаботнее всех. А потом конференция закончилась, и мы разбрелись в разные стороны…

* * *

Бак — со вмятинами на дюралевых боках, однако это не мешает делу. Главное, что ребенку не составляет труда удерживать его на себе, настолько он легкий. Мальчик Леня разместился под этой штуковиной почти на половину своего роста, по пояс. Поразительно емкая тара! Пространства вполне хватает — и чтоб дышать свободно, и чтоб разговаривать.

А еще для разговора мне нужен большой ажурный подсвечник, который я снял с верхней полки серванта и предусмотрительно поставил себе в ноги.

— Леня, как ты думаешь, совершил ли ты ошибку, когда впустил меня в квартиру? — начинаю я.

Под баком — молчание и слабое шевеление.

— Попробуй ответить голосом, — помогаю я мальчику. — Мне ведь не видно выражение твоего лица, как и тебе — мое. Совершил ли ты ошибку?

— Угу, — звучит глухой отклик.

— Давай мы попробуем исправить эту ошибку. Я тебе помогу. Попробуем?

— Угу.

— Что бы ты сейчас обо мне не думал, я — мудрый человек, облеченный всеми правами учить молодых людей. На всем земном шаре еще с древних времен дикие первобытные люди собирали у костра маленьких мальчиков, чтобы подготовить их к тому моменту, когда они станут воинами. А воином в первобытном обществе становился мальчик 13-ти лет! С ними говорили мудрые старцы, и они запоминали все услышанное слово в слово, на всю жизнь. Вот и сейчас ты стоишь передо мной, как будущие воины стояли перед мудрым старцем. О чем я буду с тобой говорить? Люди делятся на умных и дураков. Умные очень осторожны, поэтому никто не может их заставить сделать самим себе плохо. Дураки, наоборот, только тем и заняты, что делают себе плохо, потому что проигрывают любому, кто скажет им хоть одно правильное слово. Близкий человек, папа или мама, никогда не заставит тебя сделать себе плохо, но есть другие люди, и эти люди — неизвестно кто. Они ходят по улицам и ловят момент, чтобы сказать тебе правильное слово, которому ты не сможешь сопротивляться… Тебе интересно?

— Да, — тут же реагирует мальчик.

— Ты любишь какао?

— С молоком.

— Тогда закрой глазки, — прошу я его. — Сейчас я буду считать до двадцати четырех. После этого ты совершенно успокоишься и любые правильные слова, которые ты раньше слышал, потеряют силу. Как я скажу, так ты и будешь думать, так и будешь смотреть на жизнь…

Начинаю счет. «Один, два», — короткая пауза. «Четыре, пять». Пауза. «Семь, восемь и девять…» «Десять, одиннадцать и двенадцать…» Считаю тройками. Равномерно и отстраненно. А вот и конец счета: «Двадцать два, двадцать три и двадцать четыре…» Некоторое время молчу. «Ты спокоен». Снова молчу… Все в порядке, можно работать.

— Теперь ты слушаешь меня очень внимательно, — произношу я медленно и ровно. — Ты слышишь только мой голос, никакие посторонние звуки нам не мешают. Мои слова входят в твои уши и растекаются по телу, как теплое какао с молоком. Это очень приятно. Теплое какао заполняет руки и ноги. Я все на свете знаю. Слушая меня, ты станешь самым умным. Твои уши ползут по телу, как две симпатичные улитки. Это смешно, правда? (Из-под бака доносится рассыпчатое хихиканье.) Они доползают до низа живота, и там останавливаются. Теперь твои уши — внизу живота. А теперь встань на колени и опустись попой на пятки. Ты находишься внутри волшебного колокола, который будет звонить каждый раз, когда появится какая-то опасность. Сядь поудобнее и держи колокол руками. Опасность далеко, и она очень боится слов. Я подарю тебе эти слова. Все, что я говорю, входит в низ твоего живота и теплой струей поднимается по спине. До затылка, до самой макушки…

— Не получится, — вдруг шепчет Щюрик. — У ребенка очень плохая память. Мы его тестировали.

Я, собрав волю в кулак, неслышно встаю. Вплотную приближаюсь к этому горе-папаше, пытаюсь поймать его взгляд. Бесполезно. Глаза прячутся в складках собранного по кусочкам лица. Лица, больше похожего на запеченную курицу.

У Барского окровавлен рот. Сам виноват, оказал властям сопротивление. Я выдергиваю из разобранной постели угол простыни и с помощью куска тряпки привожу его внешний вид в относительный порядок. Ни самого Барского, ни простыни мне при этом не жалко.

— Шнур не жмет? — участливо интересуюсь. — Поправить не нужно?

— Очки, — просит он, нервно подергивая безволосыми бровями.

— Что?

— Верни очки.

Законное желание. Я водружаю упавший аксессуар пленнику на нос. Массивная оправа удачно скрывает часть его шрамов. Ах, вот из-за чего он нервничал, закомплексованный чудак…

— И без тебя видно, — чеканю слова тихо и зло, — что у вас проблемный ребенок. Вчера ты упоминал про задержку психического развития? Я добавлю частичную интеллектуальную ограниченность, истерический невроз, дизлексию и некоторые другие отклонения. Оттого, кстати, он такой ненормально внушаемый, если ты смог это заметить. Только при чем здесь его память?

— Ну как же… — мямлит он.

— Не нужна мне его память, успокойся. Ты, главное, стой смирно. Надеюсь, рот тебе заклеивать не придется?

Возвращаюсь к ученику.

— Ты в безопасности, Леонид, — говорю я прежним голосом. — Я дам тебе силу, как обещал. Я сделаю тебя умнее всех. Ты хочешь быть умнее всех?

— Да, — отвечает мальчик еле слышно…

И пошла работа. «Умные люди — это осторожные люди. Дураки — это неосторожные люди. Неизвестно кто — это враг», — вбиваю в него каждую фразу по два раза. Прошу повторить. Вслух. Он повторяет, сбиваясь и путаясь. Помогаю ему. Еще раз — повторить. Хорошо. Дальше. «Я хочу быть осторожным» (повторить вслух — три раза). «И я буду осторожным! (Три раза.) „Я ненавижу неизвестно кого!“ „Я презираю неосторожных дураков!“ „Я буду идти путем осторожных людей!“ „И я достигну хорошего, уважаемого положения в жизни…“ Молодец. Отдохни…

Даю себе и мальчику небольшую передышку, затем начинаю главную часть.

— Открой глаза, малыш. Все в порядке. Как я и сказал, у тебя в жизни все будет хорошо. Ты сейчас в безопасности?

— Да.

— Это потому, что ты внутри. Ты осторожен. Ты с папой и мамой, вам всем хорошо, ты играешь в компьютер, к тебе ходят друзья. Снаружи нет папы и мамы. Там — Неизвестно-Кто. Знаешь, как он делает? Вот как!

Я бью железным подсвечником в бак — в нижнюю часть. Оглушительный звук. Дюраль — не бронза; наш колокол, увы, не поет, а дребезжит… Сидящий на коленях ученик в панике вскакивает:

— Ой!

— Ты внутри, он снаружи! — кричу я, с трудом усаживая его на место. — Внутри — в безопасности! Разбуди папу или маму!

— Папа, — говорит Леонид. Голос его похож на голос робота.

— Папа проснулся, — говорю я. — Неизвестно-Кто испугался и убежал. Но теперь никого, кроме тебя, нет дома, и опасность вернулась. Придется справляться самому. Даю тебе первое слово силы: «Кто там?»

Бью подсвечником в бак. Дзззз, — отзывается колокол.

— Кто там… — монотонно произносит Леонид.

— Неизвестно-Кто просит: открой, пожалуйста. Его слово очень сильное и раньше ты не мог ему сопротивляться. Я даю тебе второе слово силы: «А вам кого?» Повтори.

— А вам кого…

— Неизвестно-Кто не отступает: мальчик, открой, пожалуйста. Ты не открываешь, ведь он снаружи. У тебя есть второе слово силы. Ударь им снова.

— А вам кого?

— Молодец. Неизвестно-Кто спрашивает: «Есть кто-нибудь из взрослых? Позови кого-нибудь из взрослых», — просит он. Ты отвечаешь: «Папа спит и не разрешил его будить».

— Папа спит и не разрешил его будить.

— Ты, конечно, знаешь, что ни папы, ни мамы дома нет, но Неизвестно-Кто этого не знает. Он испугается. Значит, ты — умнее. Он обязательно скажет еще что-нибудь, но ты ответишь: «Приходите позже». Повтори. (Повторяет.) И сразу уйдешь к себе в комнату. «Приходите позже», — самое сильное из всех слов. Давай-ка попробуем. Эй, мальчик, есть дома кто взрослый?

— Папа спит и не разрешил его будить.

— Я лучший папин друг.

— Приходите позже.

— Слушай, малец, он тебя накажет, если узнает, что ты меня не впустил! На компьютере запретит играть!

Молчание.

— Эй, друг, ты позовешь папу или нет?

Тишина.

— Ты чего там замолчал?

— Я ушел, — объясняет Леонид.

— Если ответил, значит ты испугался и не ушел. Ты проиграл. — Я трижды колочу подсвечником в бак. Мальчик орет.

Мельком смотрю на Щюрика: он — с перекошенной рожей, вибрирует, но стоит спокойно. Помнит о леске, трус! Связанные ноги напряжены, как высоковольтные линии.

— Ничего, это был его последний выигрыш, — говорю я через минуту, когда ребенок успокоился. — Сейчас ты в безопасности. Снаружи кто?

— Неизвестно-Кто.

— Он очень хитрый. Он может говорить и мужским, и женским, и даже детским голосом. Он думает, что ты глупый, и что тебя легко обмануть. Тебе предложат конфеты, мороженое, новые игры. Но ты хитрее и ничему не веришь. Вот он просится войти… — Я легонько, ногтем щелкаю по дюралевому боку.

— Кто там, — откликается мальчик.

— Незнакомая девочка. Говорит, что ваша соседка.

— А вам кого? — уверенно спрашивает он.

— Можно я от тебя позвоню? У нас телефон сломался.

— Папа спит и не разрешил его будить.

— Да я на минуту! Только позвонить.

— Приходите позже.

— Как тебя зовут, мальчик? Саша? Андрей? Алексей? (Молчание.) Хочешь зефир в шоколаде? (Молчание.) Чупа-чупс? А новые мультики? У меня диск есть. Я пока позвоню, а ты плеер посмотришь. (Молчание.) Ну я же знаю, что ты здесь! Видел новую петарду, «кузнечиком» называется? Подпрыгивает высоко-высоко, взрывается в воздухе, опускается на парашюте и на земле еще раз взрывается…

— Может, хватит? — взрывается Щюрик — вместо петарды.

— Вот и все, Леонид, — продолжаю я, не обращая на помеху внимания. — Неизвестная девочка ушла. Ты победил. Но опасность может вернуться в любой момент. Сиди и будь готов.

Подхожу к отцу ребенка. Он явно устал, еле на ногах держится. Плевать, выдержит. Его усталость не сравнима с моей…

— Воспитатель хренов, — говорю я ему. — Ты хоть раз объяснял сыну, что надо делать, если Неизвестно-Кто начнет ломиться в дверь вашей квартиры? Ты приклеил возле телефона бумажку с номером милиции и с вашим адресом? Ты учил его в случае чего бежать на балкон и кричать во все горло? Урок закончен, блин…

— Ну, дурак я, дурак, — стонет Щюрик. — Ты прав, конечно.

— Был бы нормальным отцом, давно бы отрепетировал подобные ситуации.

— Давай продолжим в следующий раз.

У Барского — почти истерика.

— Может, тебя еще и развязать? — подыгрываю я ему.

Он радуется, как дитя. Думает, я шучу, думает, сейчас все закончится.

— Слушай, Клочков, ну ты такое выдал! Я ведь, знаешь, поверил. Пошли на кухню, запьем это дело. Жаль, Идка не видела…

— А мы Идку подождем, — успокаиваю я его. — И правда, пусть посмотрит.

Искусственные восторги вдруг забыты.

— Подожди, я не понял…

— Сохраняй, сохраняй Равновесие.

— Ты что, в таком виде меня оставишь?

— Чего ты не понял? Хватит ли у нас с тобой времени дождаться твою жену?

Изумленный отец и муж, кажется, по швам лопнет от мысленного усилия. Глаза его вылезают из трухлявых морщин, почти как у мультяшного монстрика. Очки сползают с носа.

— Пп-почему не хватит времени?

— Так меня же отравили! Ну, ты знаешь.

Изумление его не поддается измерению.

— Отравили? Кто?

— Ты.

— Я?

Тысячи оттенков ужаса! Чрезвычайно любопытно наблюдать сей пантомимический этюд.

— Какой актер умирает в тебе, — кратко аплодирую я. — Вернее сказать, умрет.

Зеркальная гладь прошлого:

…Шутка, она и есть шутка. Посмеялся и забыл. «Я обычно притравливаю только первую…» Да я и думать не думал об этом зигзаге нашего разговора и об этой злосчастной таблетке, когда возвращался домой!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Язык Вергилия